Последний шанс

Во время Второй мировой войны и американцы, и британцы смотрели на Иран главным образом, как на «британское шоу». Однако усиление «холодной войны» и растущее беспокойство по поводу безопасности нефти Персидского залива выдвинули Иран на первый план американской внешней политики. В 1946 году советские войска были выведены из Северного Ирана, но к 1949 году американцы осознали, что страна находится в таком политическом и экономическом упадке, что может стать легкой добычей Советского Союза.

Перспективы развития Ирана становились все более неопределенны, а политическая жизнь скатывалась в хаос в связи со свойственными этой стране убийствами и покушениями. В феврале 1949 года мусульманский фанатик, выдававший себя за фотографа, попытался убить шаха, когда тот прибыл в Тегеранский университет. Расстреляв в упор полдюжины патронов, незадачливый убийца только ранил шаха, который продемонстрировал мужество и хладнокровие.

Впоследствии он скажет: «Чудесный провал покушения еще раз доказал мне, что я нахожусь под покровительством Всевышнего». Это стало поворотным пунктом в отношении шаха к самому себе и в его видении страны. Используя в качестве предлога это происшествие, он объявил военное положение и начал энергичную кампанию по утверждению своей личной власти. Он отдал приказ, чтобы тело его отца, которому он посмертно присвоил титул «Великий», эксгумировали и привезли из Южной Африки в Иран, чтобы с почестями похоронить. Вскоре огромные конные статуи, изображающие шаха Реза, появились во всех частях владений его сына.

Попытки шаха расширить политический контроль сопровождались усилиями приспособить финансовые отношения между Ираном и «Англо‑иранской нефтяной компанией» к новым условиям, изменить их на тех же принципах, которые использовались другими странами‑экспортерами нефти. Вашингтон, обеспокоенный советскими устремлениями, подталкивал британское правительство и «Англо‑иранскую нефтяную компанию» к увеличению арендной платы Ирану, тем более, что Вашингтону в отличие от Лондона нечего было терять. Главным в американском деле был Джордж Мак‑Ги, помощник государственного секретаря по ближневосточным и африканским делам, который в то же самое время активно способствовал заключению сделки между «Арамко» и правительством Саудовской Аравии по принципу пятьдесят на пятьдесят. Он считал, что существующее распределение прибылей между «Англо‑иранской нефтяной компанией» и Ираном неразумно. Британские государственные деятели, конечно, очень противились вмешательству и навязчивым советам Мак‑Ги и других американцев. Они называли Мак‑Ги, которому в 1949 году минуло только тридцать семь, «вундеркиндом» и считали его источником своих проблем. Они полагали, что он настроен антибритански и «антиангло‑ирански». В этом они ошибались. Будучи стипендиатом Родса в Оксфорде, Мак‑Ги познакомился с дочерьми сэра Джона Кэдмана из «Англо‑иранской нефтяной компании» и даже бывал у него в гостях в поместье. В ходе написания в Оксфорде докторе кой диссертации по геофизике, он вел сейсмические исследования вместе с «Англо‑иранской нефтяной компанией» в Хэмпшире, где компания занималась бурением. Затем, по иронии судьбы, ему предложили работу геофизика в Иране. После серьезного рассмотрения предложения Мак‑Ги отверг его, но только потому, что соскучился по дому и хотел вернуться в Америку. «Однако тогда у меня было доброе чувство к АИНК», — говорил он впоследствии.

Дальнейшие события показали, что он сделал правильный выбор. Вскоре после возвращения из Англии, в начале Второй мировой войны, Макги открыл довольно крупное месторождение нефти в Луизиане. Оно принесло ему богатство, независимость и возможность посвятить себя общественной деятельности. Он женился на дочери знаменитого Эверета Де Гольера и был партнером в его консалтинговой фирме, пока не поступил на военную службу. Мак‑Ги был стойким англофилом, позднее он стал председателем союза любителей английского языка. Он просто считал, что англичан нужно спасти от них самих, особенно когда дело касалось их отношения к нефти, типичного для девятнадцатого века. Мак‑Ги выражал точку зрения своих коллег, обобщенную в критических замечаниях государственного секретаря Дина Ачесона о «необыкновенном и глупом упрямстве компании и британского правительства» в иранском вопросе.

С другой стороны, хотя американцы, казалось, этому не верили, британское правительство не ладило с «Англо‑иранской компанией». Британское правительство владело 51 процентом акций компании, но это не означало, что они питали симпатию друг к другу. Напротив, между ними царили подозрения и затаенная злоба, а самые жестокие схватки между партиями были классическим образцом того, что называется «борьбой министра и управляющего». Министр иностранных дел Эрнест Бевин еще в 1946 году жаловался, что «Англо‑иранская компания» — «по сути, частная компания с государственным капиталом, и все, что она делает, отражается на отношениях британского правительства с Персией. Как министр иностранных дел я не обладаю ни властью, ни влиянием, несмотря на контрольный пакет акций. Насколько я знаю, такой власти нет ни у кого».

Самой компании ситуация, конечно, виделась по‑другому. Она была третьим по величине производителем нефтяного сырья, большая часть которого добывалась в Иране, и ей казалось, что иранцы заключили выгодную сделку. Согласно соглашению 1933 года, Иран получал не только арендную плату за разработку недр, но и 20 процентов прибыли компании. Условия сделки были лучшими, чем у других стран. Помимо этого, «Англо‑иранская нефтяная компания» стала одной из крупных транснациональных компаний. Она пыталась вести глобальный бизнес. Она действовала как частная фирма, так было установлено еще в 1914 году Черчиллем при приобретении доли компании, и ее руководители не терпели вмешательства или советов со стороны политиков или гражданских чиновников. Они просто считали бюрократов, которых председатель компании сэр Уильям Фрейзер неизменно называл «уэстэндскими джентльменами» — неспособными понять нефтяной бизнес или, по крайней мере, как его ведут в Иране. Но давление было так велико, что летом 1949 года «Англо‑иранская компания» была вынуждена начать переговоры с Ираном о дополнениях к переработанному варианту концессии 1933 года. Новое предложение обеспечивало увеличение роялти и единовременно выплачиваемой суммы. Хотя «Англо‑иранская нефтяная компания» и иранское правительство пришли к соглашению, правительство, боясь парламентской оппозиции, воздерживалось от представления документа в Меджлис почти в течение года до июня 1950 года. Парламентский комитет по нефти ответил резким осуждением нового соглашения, призывая к отмене концессии и требуя национализации «Англоиранской нефтяной компании». Лидер блока проанглийски настроенных политиков был убит, и напуганный премьер‑министр, решив, что осторожность — лучшая политика, подал в отставку.

Новым премьер‑министром шах назначил генерала Али Размару, начальника штаба армии. Худощавый, молодой — «солдатская косточка», выпускник французской военной академии Сент‑Сир, честолюбивый и хладнокровный, Размара однажды совершил неслыханное — отказался от взятки. Он искал дистанцииро‑вания от шаха и установления своей собственной власти. Американцы и англичане видели в нем свой последний шанс. Иран, казалось, был крайне уязвим перед опасностью коммунистического переворота и советской экспансии.

В том же месяце, июне 1950 года, Северная Корея напала на Южную, превратив «холодную войну» в горячую. На советско‑иранской границе происходили столкновения, и Мак‑Ги в срочном порядке занимался в государственном департаменте подготовкой экстренных планов на случай советского вторжения в Иран. Более того, на фоне корейской войны иранская нефть получила новое значение, она составляла 40 процентов производимой на Ближнем Востоке нефти, и нефтеперерабатывающий завод «Англо‑иранской компании» в Абадане был главным источником авиационного топлива в восточном полушарии.

При таком росте ставок правительство США усилило давление на британское правительство, чтобы оно в свою очередь повлияло на «Англо‑иранскую компанию». Нужно было сделать такое предложение, на которое иранское правительство быстро бы согласилось. Но сэра Уильяма Фрейзера нелегко было расшевелить. За его спиной был долгий опыт общения с иранцами, он питал мало уважения к их государственной системе и ни на что не рассчитывал, кроме неблагодарности, обмана, клеветы за спиной и новых требований. Едва ли он относился к американцам лучше. Вину за проблемы компании он возлагал на американское политическое вмешательство в дела Тегерана и на деятельность американских нефтяных компаний, в частности «Арамко», на Ближнем Востоке. Фрейзер, несомненно, был человеком, определявшим позицию компании. В любых обстоятельствах он был грозным противником. У него не было дипломатического опыта Джона Кэдмана, он был несговорчивым, неумолимым автократом, который управлял «Англо‑иранской компанией» так, как хотел. Возражения не допускались. Председатель «Галф», партнера «Англо‑иранской компании» по Кувейту, заметил, что Фрейзер обладает такой неограниченной властью, что другие директора «не осмеливаются владеть собственными душами». О Фрейзере говорили, что он «шотландец до кончиков пальцев». Его отец основал ведущую шотландскую компанию по добыче сланцевого масла, которую он затем продал «Англо‑иранской нефтяной компании», как потом сказали, «с Вилли в придачу». Один из тех, кто работал с Фрейзером, говорил: «Мало кто в отрасли, где неуступчивость — стиль жизни, мог рассчитывать одержать над ним верх».

То же самое можно было сказать, когда в качестве его противника выступало британское правительство. Один советник министерства иностранных дел заявил, что «Фрейзер напоминает бухгалтера из Глазго, который презирает все, что нельзя отразить в балансе». Другой британский чиновник называл Фрейзера «упрямым, узколобым старым скрягой». Хотя многие правительственные чиновники чувствовали необходимость смещения Фрейзера и часто говорили о его отставке, они были бессильны заставить его уйти. Козырем Фрейзера в борьбе со всеми врагами было огромное значение прибылей компании для британской казны и для британской экономики в целом.

Фрейзер неумолимо сопротивлялся постоянным просьбам британского правительства вести дальнейшие переговоры с Ираном, а американцев он попросту игнорировал. Но осенью 1950 года Фрейзер резко поменял мнение, что не было на него похоже. Он не только хотел предложить Ирану больше денег, но и поговаривал о субсидировании иранского экономического развития и о поддержке иранского образования. Что случилось? Фрейзер вовсе не превратился в филантропа. Скорее всего он узнал о «бомбе Мак‑Ги» — знаменитой сделке с Саудовской Аравией по принципу пятьдесят на пятьдесят — и понял, что нужно быстро что‑то предпринимать. Но время было упущено. В декабре объявление о заключении сделки пятьдесят на пятьдесят с Саудовской Аравией заставило премьера Размару прекратить поддержку дополнительного соглашения, что означало его конец.

Наконец «Англо‑иранская компания» выступила со своей собственной схемой «пятьдесят на пятьдесят». Но этого уже было недостаточно. Пользующаяся дурной славой компания находилась в эпицентре оппозиционных настроений в Иране. Лидером оппозиции выступал старый смутьян Мохаммед Мосаддык, председатель парламентского комитета по нефти. «Единственный источник всех несчастий этой измученной нации — нефтяная компания», — утверждал Мосаддык. Другой депутат громогласно заявил, что пусть иранскую нефтяную промышленность лучше разрушат атомной бомбой, чем она останется в руках «Англо‑иранской компании». Премьер‑министр Размару не знал, что делать. В конце концов в марте 1951 года в парламенте он выступил с речью против национализации. Через четыре дня перед входом в центральную мечеть Тегерана он был убит молодым плотником, которому исламские террористы поручили «священную миссию» убийства «британской марионетки».

Убийство Размары деморализовало сторонников компромисса, ослабило позицию шаха и воодушевило широкую оппозицию. Через полторы недели был убит и министр образования. Меджлис принял резолюцию о национализации нефтяной промышленности, но она была не сразу претворена в жизнь. 28 апреля 1951 года меджлис выбрал Мохаммеда Мосаддыка, врага номер один «Англо‑иранской компании», на пост премьер‑министра со специальным и чрезвычайно популярным наказом добиться исполнения закона о национализации. Шах подписал закон, и он вступил в силу с первого мая. Казалось, дни «Англо‑иранской компании» в Иране были сочтены, потому что в декрете о национализации она называлась «бывшей компанией». Как докладывал британский посол, «Англо‑иранская компания» хотя и действовала по всему миру, «была юридически упразднена», и Тегеран «считал, что у нее нет будущего».

Мосаддык отправил правителя провинции Хузестан в штаб‑квартиру «Англоиранской компании» в Хорремшехре. По прибытии он принес в жертву барана у входа в здание, а затем объявил беснующейся толпе, что концессия аннулирова на. Имущество компании в Иране, а также нефть, ею производимая, теперь принадлежат иранской нации. Вслед за правителем выступил зять Мосаддыка с пламенной речью, в которой он заявил, что дни колониализма закончились, грядут дни процветания. Он так перевозбудился, что упал в обморок. На нефтеперерабатывающем заводе в Абадане появились директора только что организованной государственной нефтяной компании, возглавляемые Мехди Базарганом, деканом инженерного факультета Тегеранского университета. Они несли канцелярские принадлежности, печати и большую вывеску. На всех этих предметах красовалась надпись — «Иранская национальная нефтяная компания». Вывеску собирались приколотить к одному из зданий управления заводом. Еще десятки овец были принесены в жертву в знак великого события, и огромная толпа, собравшаяся приветствовать директоров, буквально неистовствовала. Но, хотя овцы приносились в жертву, дело еще не было завершено. Еще пять месяцев статус «Англо‑иранской компании» в Иране был покрыт завесой неопределенности.

«СТАРИК МОССИ»

Семидесяти лет от роду, хрупкий на вид, абсолютно лысый, с очень длинным носом и блестящими, как бусины, глазами, Мохаммед Мосаддык будет режиссировать драмой, разыгравшейся в Иране в последующие два года. Он обведет вокруг пальца всех: и иностранные нефтяные компании, и американское и британское правительства, и шаха, и своих собственных соперников внутри страны. Он был очень противоречивым человеком. Космополит, получивший юридическое образование во Франции и Швейцарии, он был ярым националистом и ксенофобом, а неприятие британцев стало своего рода манией. Сын высокопоставленного чиновника и правнук шаха из предыдущей династии, Мосаддык был аристократом с обширными земельными владениями, включавшими лично ему принадлежащую деревню в сто пятьдесят дворов. Однако он нарядился в мантию реформатора, республиканца и глашатая городских масс. Один из первых профессоров Персидской школы политических наук, он был вовлечен в конституционную революцию 1906 года, что стало путеводной звездой всей его жизни. После Первой мировой войны он отправился на Версальскую мирную конференцию, заказал печать с надписью на французском языке, гласившей: «Комитет сопротивления наций», и пытался защитить Персию от иностранной интервенции, особенно британской. Его не услышали, и он вернулся домой с чувством, что его надежды и идеалы были преданы колониальными державами.

В двадцатые годы Мосаддык занимал ряд министерских постов и играл ведущую роль в оппозиции, противостоящей попыткам Реза‑шаха превратить Персию в абсолютную монархию и сделаться ее диктатором. За эту деятельность Мосаддыка периодически сажали в тюрьму или под домашний арест в его поместье. Там он занимался медициной и исследованием гомеопатических препаратов. Изгнание Реза‑шаха в 1941 году стало сигналом для возвращения Мосаддыка на политическую арену. У него быстро появилось множество последователей; долгие годы, посвященные оппозиционной борьбе, создали ему прочную репутацию «незапятнанного» человека, преданного Ирану и его очищению от иностранного господства.

В личной жизни Мосаддык был одновременно и скромен, и эксцентричен. Иранцев и важных иностранцев он часто принимал в пижаме, развалившись в кровати, в которой проводил много времени, как говорили, из‑за частого головокружения. Телохранители всегда находились рядом, вполне понятно, что он жил в постоянном страхе быть убитым. Мосаддык умел говорить то, что требовалось в данный момент, не гнушаясь преувеличений и выдумок. Зато в следующий момент для него не существовало ни одного утверждения, с какими бы заверениями оно ни высказывалось накануне, которое он не мог бы изменить, от которого не мог бы с шуткой или смешком отречься, если это было ему выгодно. Имело значение только одно: все, что он говорил, служило двум всепоглощающим целям — поддержанию его собственного политического положения и изгнанию иностранцев, особенно британцев. Преследуя эти цели, он выказал себя мастером политического театра. На публике он мог расплакаться, застонать, имел обыкновение падать в обморок в кульминационный момент выступления. Однажды он упал на пол в меджлисе посреди своей пламенной речи. Депутат парламента, врач по образованию, бросился на помощь, боясь, что старик может испустить дух, схватил его руку и стал щупать пульс. В этот момент Мосаддык открыл один глаз и подмигнул незадачливому спасителю.

Американские и английские чиновники, которым приходилось иметь дело с Мосаддыком, называли его Мосси. Энтони Идеи заметил, что старик Мосси в своей пижаме на железной кровати был «находкой для карикатуристов». Даже те, кого он выводил из себя, вспоминали впоследствии, что они были очарованы Мосаддыком. Сначала американцы считали Мосаддыка благоразумным националистическим лидером, с которым можно иметь дело. Он мог бы стать оплотом борьбы против Советского Союза и проводником реформ, альтернативой Мосаддыку был коммунизм. «Холодная война» повлияла на политику и видение мира американцев больше, чем англичан. А у Вашингтона оснований для противостояния старомодному британскому империализму было вполне достаточно. Не кто иной, как президент Гарри Трумэн, сказал, что сэр Уильям Фрейзер, глава «Англо‑иранской компании», похож на «типичного колонизатора XIX века». Американцы лучше англичан понимали, что главные проблемы Мосаддыка были связаны с его внутренними врагами и соперниками. Он был постоянно вынужден отбиваться от тех, кто отличался большим национализмом, большим экстремизмом, большим фундаментализмом, был более настроен против иностранцев, чем он. Между тем он импровизировал и дурил великие державы, никогда не соглашаясь на полный компромисс. В конце концов у американцев лопнуло терпение. Когда все было позади, Дин Ачесон едко заметил, что Мосаддык был «великий актер и азартный игрок».

С самого начала англичане придерживались другой точки зрения. Они считали, что американцы не могут понять, как трудно вести переговоры с Мосаддыком, некоторые британские официальные лица считали коммунистическую угрозу сильно преувеличенной. «Мосаддык был мусульманином, и в 1951 году он бы не сблизился с Россией», — говорил Питер Рамсботам, секретарь комитета по Персии в британском кабинете министров. Реальная опасность угрожала капиталовложениям в Иране и установившемуся политическому и экономическому порядку на Ближнем Востоке. Некоторые англичане считали Мосаддыка «ненормальным». Что можно сделать с таким человеком? Прибавьте к этому необходимость внимательно следить за Мосаддыком, потому что, по словам британского посла сэра Фрэнсиса Шеперда, это был «хитрый, скользкий и совершенно беспринципный» человек. С точки зрения посла, иранский премьер‑министр был похож на «лошадь извозчика», и от него исходил «неприятный запах опиума». Во всем этом англичан больше всего раздражло то, что их национальную гордость «Англо‑иранскую компанию» и саму Британию обведет вокруг пальца какой‑то старик в пижаме.

ПЛАН «ИГРЕК»

Национализация «Англо‑иранской компании» и наличие лукавого и ненадежного противника заставила Британию изменить свою позицию. Следовало что‑то предпринять, чтобы спасти самую ценную зарубежную собственность страны и ее главный источник нефти. Но что? Кабинет рассматривал план «Игрек», разработанный на случай военной интервенции. Нефтяные месторождения находились в глубине страны, где их нелегко было занять, решил кабинет министров. Но остров Абадан с самым большим в мире нефтеперерабатывающим заводом совсем другое дело; он представлял собой более достижимую цель. Внезапной атакой Абадан можно было бы захватить. Возможно, немедленной демонстрации силы будет достаточно для изменения ситуации и возвращения себе известной доли уважения.

А если нет? Погибнут британцы. Могут быть заложники. Правительство США категорически выступало против вооруженной интервенции, боясь, что такие действия Великобритании на юге спровоцируют нападение России с севера, и кончится тем, что Иран окажется за «железным занавесом». Были и другие препятствия. Индия только что получила независимость, и нельзя уже было привлечь индийскую армию. Британию могли осудить за ее старомодный империализм. Мощь самой Британии была весьма ограниченной из‑за экономических трудностей. Где найти средства на оплату военных действий?

Однако, если Британия уступит здесь, она ослабит свои позиции на всем Ближнем Востоке, считали некоторые министры. «Если Персии это сойдет с рук, то Египет и другие ближневосточные страны решат, что им тоже стоит попытаться, — заявил министр обороны Эммануэль Шинуэлл. — Следующим шагом может стать попытка национализировать Суэцкий канал». Лидер оппозиции и почтенный защитник империи Уинстон Черчилль говорил Эттли, что «его поражает отношение Соединенных Штатов, они, кажется, не осознают важности этого огромного региона, протянувшегося от Каспия до Персидского залива: он гораздо важнее Кореи». Черчилль подчеркнул «важность устойчивости запасов нефти как фактора удержания России от агрессии». Министр иностранных дел Герберт Моррисон, осуждая политику «поспешного бегства и капитуляции», рассматривал возможность использования силы. Десантники были переброшены на Кипр, чтобы обеспечить возможность защиты или, в случае необходимости, эвакуации большого числа британских рабочих и их семей из Абадана. Многие считали, что Британия все же прельстится планом «Игрек» и предпримет попытку военной проверки своей угасающей имперской мощи.

Дата добавления: 2015-06-28