Майк Кэри 25 страница

– Саллис, – позвал он, – ты останешься со мной. Мистер Цукер, после ваших трудов вы с мистером По можете воспользоваться часовней.

– Благодарю, святой отец! – отозвался Цукер, и сладкая парочка исчезла в темном коридоре.

По оглянулся и, оскалившись, продемонстрировал невероятное количество зубов. Саллис отошел к стене и сел на пол, не выпуская пистолет ни на секунду, хотя в меня вроде бы не целился.

– Это что, эвфемизм такой? – поинтересовался я у Гвиллема.

Тот, искренне удивившись, покачал головой.

– Нет, походные часовни мы устраиваем везде, где бы ни находились. Вера для нас – самое главное.

– Бывшая вера.

Святой отец изумленно изогнул брови: похоже, моя шпилька задела его куда меньше, чем я предполагал.

– Кастор, вам известно, сколько в мире католиков?

– Сколько было или сколько стало, после того как вас вытурили?

– Более миллиарда, семнадцать процентов всего населения земного шара. Лишь на американском континенте около пятисот миллионов. Его Святейшеству нужно быть не только религиозным деятелем, но и политическим лидером. Приходится разыгрывать шахматные партии, где фигурами являются страны и народы. Порой это означает, что мелкие несправедливости он восполняет крупными выигрышами.

– То есть?

– Незадолго до смерти Иоанна Павла II ордену Anathemata Curialis выделили значительные средства, а затем его преемник Бенедикт XVI под угрозой отлучения приказал нам расформироваться. Случившееся разумнее всего сравнить с работой сердца – оно постоянно то принимает, то выталкивает из себя кровь. Церковь отреклась от нас, но по‑прежнему желает нам удачи.

– Несмотря на то, что в качестве агентов вы используете оборотней? Гвиллем, насколько обширно поле вашей деятельности? Какие задачи решает орден? Ну, мне просто любопытно.

Наклонившись, святой отец поднял с пола черный докторский саквояж, поставил на журнальный столик, раскрыл и принялся что‑то искать. Вообще‑то про саквояж я помнил все время, и, если честно, он меня немного беспокоил.

– Задачи у нас четкие и определенные, – отозвался Гвиллем. – Мы вступили в последний бой. Мы – застрельщики Божьи, отосланные в тылы врага, дабы оценить его возможности и подорвать силы, когда он решит их использовать.

– Кто же считается врагом?

– Посланники ада, конечно.

Из докторского саквояжа Гвиллем поочередно извлек одноразовый шприц для подкожных инъекций, блистерную упаковку с ампулами, наполненными неизвестным веществом соломенного цвета, бутылочку с прозрачной жидкостью и невскрытую упаковку ватных тампонов.

– Восстание мертвых явилось началом военных действий, – проговорил он, сверля меня абсолютно спокойными глазами фанатика. – Ад сражается с небесами во всех жизненных сферах, во всех уголках земного шара. Это было предсказано, и нас не застигли врасплох. Но в церкви есть люди, не желающие верить собственным глазам и ушам.

Гвиллем безрадостно улыбнулся, словно вспоминая конкретные разговоры, конкретные столкновения слов и характеров.

– Они забыли о своем пастырском долге, расслабились, насытившись комфортом и материальными благами, и уже не помнят, что мир всегда должен оставаться кузницей. Пастырь не просто сидит у Божьего огня, он в нем горит, очищается, перерождается. Похоже, Кастор, вы думаете, что цель нашей битвы не соответствует используемым средствам. Это не так. Мы боремся с демонами – командирами дьявольской армии – любым оружием, которое Бог вложил в наши руки. Если добрые католики восстают из мертвых не потому, что вступили в сговор с врагом, а потому, что изменились правила боя, мы от них не отвернемся. По с Цукером много выстрадали и обратили страдания себе во благо. Они мои самые надежные помощники.

Гвиллем пересчитал лежащие на столе предметы, тыча в них указательным пальцем, будто желал удостовериться, что приготовил все необходимое, затем удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне.

– Где Эбби Торрингтон? – спросил он.

– В хендонском полицейском морге.

Святой отец моргнул раз, второй, третий.

– Я имею в виду не оболочку, – проговорил он, и в его голосе мелькнуло раздражение, – а ее истинную сущность. Ее дух… Вы, как никто другой, должны это понимать.

Я, как никто другой? Спорное утверждение…

– Ее дух внутри медальона, золотого, в форме сердца. Отец Эбби сорвал его с шеи девочки вскоре после ее смерти. Думаю, в медальоне ее локон, за который и цепляется дух. Сейчас золотое сердечко у Фанке. Антон убил Денниса Писа в клубе «Золотое пламя» – это район Каслбар‑хилл, знаете? – и забрал украшение.

– А где сейчас Фанке?

– Представления не имею. Гвиллем, если вы понимаете, что дух Эбби фактически и есть ее призрак, то как, ради всего святого, можете рассуждать о его уничтожении?

Он изумленно поднял брови.

– Разве не этим мы занимаемся? – спросил он. – Разве не такой властью наделил нас Господь?

– Мы? – Не знаю, почему я удивился: в конце концов, подобный вывод напрашивался, с учетом того, что именно Гвиллема орден Anathemata поставил во главе операции. – Вы изгоняющий нечисть?

Святой отец коротко кивнул.

– Собственно, таким образом я и понял, что Господь избрал меня борцом за Свое дело.

– Удивительно! – вырвалось у меня. – Я, например, таким образом понял, что никогда не буду работать на стройке. Что же вы используете, кусочек Честного и Животворящего Креста Господня?

Смерив меня задумчивым взглядом, Гвиллем опустил руку в нагрудный карман и достал маленькую книжку в черном кожаном переплете.

– Библию. Эту самую библию. Открываю ее и читаю вслух первый попавшийся на глаза псалом. Нетрудно догадаться, что слово Божье превращается в клетку для грешных душ. – Он спрятал библию в карман. – Говорю же, Кастор, я солдат. Если бы мог спасти девочку, непременно бы спас. Но я не могу и не позволю ее душе стать лазейкой, через которую на землю попадет один из влиятельнейших командиров ада. Сатанистский ритуал требовал принести в жертву и душу, и тело девочки; не обладая душой, его не завершить. Поэтому спрашиваю снова: где сейчас Фанке?

– Не имею ни малейшего представления, – повторил я, сказав почти правду. Я действительно не знал, где Фанке находился в тот момент, зато мог не без уверенности предположить, где он окажется в самое ближайшее время, но решил промолчать. Вероятно, Гвиллем имел больше шансов помешать Антону, чем я, но ценой души Эбби? Нет, ни в коем случае! Как после такого смотреть на себя в зеркало?

Гвиллем кивнул Саллису, который шагнул к моему стулу, спрятал пистолет в надетую под куртку кобуру и обеими руками схватил меня за волосы. Я пробовал сопротивляться, но стоя передо мной, он находился в куда более выгодном положении. Гвиллем неспешно откупорил бутылочку и смочил ее содержимым ватный тампон. В воздухе запахло каким‑то сильным дезинфицирующим средством. Святой отец аккуратно обработал мне кожу у основания шеи и бросил использованный тампон на столик.

– Я рассказал все, что знаю! – огрызнулся я.

Бр‑р, оказывается, говорить с запрокинутой далеко назад головой совсем непросто.

– Увидим, – коротко ответил Гвиллем, вскрыл блистерную упаковку, набрал лекарство и чуть надавил на поршень, выпустив маленький фонтанчик. – Держи его крепко, – велел он Саллису, наклонившись к саквояжу, так что я на секунду потерял его из виду. – Если попаду в сонную артерию, он скорее всего погибнет.

А вот это новость во всех отношениях неутешительная! Даже если выживу, Гвиллем накачает меня каким‑то производным тиопентала в надежде услышать более полный и откровенный рассказ. Как же его остановить? Черт, в голове ни одной идеи!

Так, что мне известно о сыворотках правды? Лишь то, что почерпнул из дешевых шпионских романов, хотя почерпнул я фактически одно: сыворотки не работают. На деле они – самые обычные растормаживатели: перерезают тормозные тросы, заставляя нестись свободным ходом и болтать обо всем, что придет в голову.

После инъекции пропофола или пентотала люди не способны на сознательную ложь, а вот на бесконечный ассоциативный понос более чем способны. Именно поэтому наркотики правды исчезли даже из дешевых шпионских романов.

С другой стороны, разве хотелось мне делиться с Гвиллемом ассоциативными мыслями об Асмодее, Эбби, Джулиет или церкви святого Михаила? Нет, абсолютно не хотелось. Пожалуй, в подобной ситуации откровенничать не стоило.

В тот самый момент из глубин сознания всплыла мысль, совершенно ерундовая – я даже не подозревал, что на такие способен. Неожиданно вспомнилось, к какому классу принадлежат сыворотки правды – и вот он, скелет идеи, жалкой, дурацкой, но куда более предпочтительной, чем ничего. Попробовать стоило, хотя имелся очевидный недостаток: если бы не получилось, я мог не проснуться… Я часто‑часто задышал, с шумом выталкивая из себя воздух.

– А не удобнее его отключить? – поинтересовался Саллис с неприличным с моей точки зрения энтузиазмом.

– Вряд ли, – буркнул Гвиллем. – Разве с проломленным черепом Кастор сможет отвечать на вопросы?

Он снова оказался в поле моего зрения, на этот раз с вертикально поднятым шприцем.

– Гвиллем! – старательно изображая затрудненное дыхание, позвал я. Вероятно, на моем лице читалась самая настоящая паника, потому что святой отец на секунду замялся.

– В чем дело?

– У меня аллергия!

– На что именно? – с подозрительной мягкостью спросил он.

Какое из двадцати возможных лекарств в одноразовом шприце? Придется гадать.

– На пропофол.

– Тогда можете успокоиться, – пожал плечами Гвиллем. – Здесь не пропофол.

Игла приблизилась к шее. Я дернулся в железных объятиях Саллиса, и Гвиллем остановился: убивать меня ему не хотелось, по крайне мере, пока не отвечу на оставшиеся вопросы.

– Держи его крепче! – прохрипел он.

Саллис схватил меня за шею и придавил всем телом, стараясь максимально ограничить движения.

Естественно, подобными маневрами я лишь пытался выиграть побольше времени и работал легкими, словно кузнечными мехами, чтобы сделать побольше глубоких вдохов до тех пор, пока игла не проткнула мою кожу, и большой палец Гвиллема не нажал на поршень.

На сознание упал красный занавес, потом, через секунду, черный. Нет, это не занавесы, а кирпичные стены! Я провалился в забытье, фактически не ощутив силу удара.

* * *

Пробуждение получилось медленным и болезненным. Кровоточащие обрывки мышления стекались, подобно капелькам ртути, и ультрахолодными озерами заливали фрактальные пустоты мозжечка.

Первым появилось «я», одинокое, ничем не подкрепленное. Просто я. Кто я? Где я? Хотя какая к черту разница? Абсолютно никакой! Дурацкое «я», кем бы оно ни было, подождет. Где‑то рядом притаилась боль, поэтому хотелось спрятаться: вдруг не найдет?

Минутой или часом позже откуда‑то вытекло «живу» и прилепилось к «я». Я живу. Значит, я думаю.

Итак, мое сознание, пузырясь, пробивалось сквозь химическую тину анестезии. Независимо от воли, оно мучительно возрождалось в холодной темной комнате, которая будто накренилась. Нет, дело не в комнате, а во мне. Я лежал под странным углом – щека у пола, ноги почему‑то наверху. Так и не разобрав, в чем проблема, я закрыл глаза.

По‑крайней мере я был жив и не утратил способности мыслить. Поврежден ли мозг? Откуда мне знать? Скорее всего вместе со значимым количеством синапсов человек теряет способность осознавать наличие проблемы. Так что, вероятно, тяжелая пульсирующая боль в глубине черепной коробки – это добрый знак. Выходит, там еще достаточно нервных окончаний, худо‑бедно выполняющих свою работу.

Сыворотки правды относятся к группе обезболивающих. В основном это стимуляторы, которые вводят для того, чтобы вырубить сознание больного, а затем резать, кроить и шить его тело, не опасаясь бурной реакции мозжечка. С помощью учащенного дыхания я надеялся извлечь максимум из введенной Гвиллемом дозы и как можно скорее. Очень хотелось пролететь мимо фазы ассоциативного поноса прямо в забытье. Наверное, у меня получилось: по крайней мере болтовни своей я не помнил. Хотя, кто знает, вдруг от этого препарата случаются провалы в памяти?

Разлепив глаза, я не увидел ничего. Либо случился приступ истерической слепоты, либо я находился в абсолютно темном помещении. Попробовал шевельнуться – безрезультатно. Удалось лишь поднять голову, но это оказалось ошибкой: пульсирующая боль усилилась. Я открыл рот, чтобы выругаться, но язык почему‑то прилип к высохшему нёбу.

Лишь через некоторое время вспомнилось, что меня привязали к стулу. Похоже, так и не отвязали, а стул теперь лежал на боку. Это объясняло и столь необычный ракурс, и почему я не мог шевелиться.

Сукин сын! Разве Ватикан не присоединился к Женевской конвенции? Мой стул откатили или волоком оттащили в какой‑то шкаф‑купе, а затем толкнули так сильно или так неловко, что стул опрокинулся. С военнопленными обращаются совершенно иначе!

Пока боль стихала, я занимался веревками. Оказалось – ничего страшного; думаю, по плану следовало обездвижить меня лишь на время допроса, а не удерживать вечно. В результате Цукер с Саллисом не удосужились проверить, сумею ли я дотянуться до узлов.

И все‑таки прошло немало времени, по моим догадкам как минимум час, прежде чем удалось развязать руки. К тому моменту пальцы ободрались о жесткие сизалевые волокна и болели так, что, прежде чем заняться ногами, пришлось отдохнуть. Ноги я распутал куда быстрее, но встал не сразу, а минут десять их массировал.

Ура, свобода! Но куда меня запрятали, черт подери? От стула я отодвигался маленькими, короткими шажками, выставив вперед руки, до тех пор, пока не натолкнулся на стену, затем таким же способом дошел до угла. Нет, это явно не шкаф‑купе, а приличного размера помещение, причем грубая штукатурка стен наводила скорее на мысль о складе, чем о месте общего пользования.

Я планировал кругосветное путешествие по комнате, но уже на второй стене обнаружилась дверь, а рядом с ней – весьма нужный сосед, выключатель. Прочитав беззвучную молитву, я нажал на кнопку – над головой вспыхнули три люминесцентные лампы, заставив жмуриться на ослепительно ярком свету.

Догадка подтвердилась: я находился в складском помещении с высоким потолком и глубокими стеллажами во всю длину дальней стены. На полках не оказалось ничего, кроме нескольких барабанов диаметром около полуметра – вероятно, древних коробок с кинопленкой. Похоже, отправляя экспозицию в поездку по стране, руководство собрало все экспонаты за исключением намертво прибитых к стенам. Либо так, либо Гвиллем заранее приказал очистить склад от того, что могло помочь мне сбежать.

Однако никто не идеален. Бросив взгляд в противоположный конец склада, я расплылся в улыбке. На самом виду к стене была привинчена неприметная белая коробочка с красным крестом. Аптечка! Мой билет на свободу!

Содержимое медицинских аптечек бывает разным, но имеется и некая константа – бинты и пластыри всевозможных форм и размеров. Плюс пузырек с антисептиком, ватные палочки и экзотичные наполнители вроде бальзама «Спасатель» или бутылочки с уксусом на случай, если укусит пчела. Однако ни пластырь, ни антисептики меня не интересовали: я искал что‑нибудь колюще‑режущее.

К счастью, в аптечке обнаружились ножницы, пинцет для удаления осколков и штук пять булавок.

В дверь был врезан замок неизвестного производства. Пинцет пришлось бросить обратно в коробку, пожалуй, он слишком толстый и наверняка недостаточно прочный. Я разогнул булавку и, используя вместо клещей ножницы, согнул тонкий конец в крючок. После шпилек булавки – мой любимый материал для изготовления импровизированных отмычек. Для столь простого замка большего не требовалось.

Минут через пять все три рычага встали в положение «открыто», последний – с негромким, но очень приятным клац! Прежде чем распахнуть дверь, я еще раз щелкнул выключателем, чтобы глаза снова привыкли к темноте.

Из‑под двери свет не пробивался, иначе я заметил бы его, когда в комнате царил мрак. При таких обстоятельствах основной задачей было увидеть, прежде чем увидят меня, в противном случае все началось бы сначала.

Примерно через минуту я тихонько приоткрыл дверь, выглянул и, дождавшись, когда во мраке проступят более или менее ясные очертания, вышел. Я попал в другую часть выставочного центра, такую же мрачную и заброшенную, как зал, где меня допрашивал Гвиллем. Здесь наверняка имелось множество выходов либо на улицу, либо в открытые для посещения части комплекса Саут‑банк. Главное – по пути не наткнуться на членов удалой команды Гвиллема. А с таким, как По, приходилось стараться, чтобы меня не только не увидели, но и не унюхали.

Судя по всему, этаж, на котором меня держали, пустовал. Неплохо, очень даже неплохо. Хотелось отдохнуть хоть пару минут, но время поджимало. Кто знает, как много я рассказал под действием сыворотки правды и что сейчас известно Гвиллему! А учитывая мой облегченный больничный наряд, пребывание на холоде грозило пневмонией.

Немного поблуждав по бесконечным коридорам, я выбрался на темную лестницу и начал спускаться медленно и осторожно, чтобы не полететь вверх тормашками. На худой конец я рассчитывал попасть к двери на парковку, которая, в свою очередь, должна была сообщаться с улицей. Даже если там стоит защитная решетка, я не без оснований полагал, что смогу ее вскрыть и выйти.

Увы, вопреки всем законам логики внизу обнаружилась пожарная дверь с висячим замком и опутанным цепью засовом. Пришлось вернуться на лестницу и искать счастья этажом выше. Дверь второго этажа тут же поддалась, и, приоткрыв ее сантиметров на пять, я глянул в брешь.

А там куда светлее! Неяркое голубоватое сияние просачивалось из‑за чего‑то, похожего на ширму, которая стояла слева от двери. Я прислушался – тишина, прерываемая слабым механическим гулом.

Прокравшись за дверь, я осторожно ее закрыл. Рано или поздно все равно пришлось бы уходить с лестницы, и чем ниже я это сделаю, тем лучше. Комплекс Саут‑банк даже при дневном свете напоминает вертикальный лабиринт, в темноте же запросто можно потерять минут пятнадцать, маршируя вверх‑вниз по ступенькам.

Несколько шагов – и я у конца ширмы. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, я подался вперед и глянул на источник света.

У компьютерного терминала в дешевом пластиковом кресле спиной ко мне сидел человек. Круглая лысина отмела все сомнения – это Саллис. Он медленно прокручивал бесконечный, разбитый на две колонки текст и, казалось, не замечал ничего вокруг. Пистолет с глушителем лежал на столе между черным стаканом из «Репаблик оф кофе» и пенопластовой коробочкой от бургера. Наверное, орден Anathemata прекрасно вооружен и готов к войне с нечистью, но живут его члены совсем как копы на задании!

Я взвесил имеющиеся шансы: вокруг ни души, других островков света в огромном зале видно не было. Саллис с головой ушел в работу, полностью отрешившись от всего остального. Я мог запросто скользнуть мимо и даже отыскать еще один выход, а он бы не заметил.

Хотя… у него пушка. И одежда. И карманы, в которых наверняка найдутся деньги… Что же, плетью обуха не перешибешь…

Я сделал два шага назад и один в сторону. Самое разумное в такой ситуации – действовать наверняка. Высокий мощный прыжок – я всем весом обрушился на ребро ширмы, поэтому приземлилась сначала она, а потом я.

Саллис даже не вскрикнул. Какой‑то звук он издал, но какой именно, без спецоборудования не разберешь. Под давлением нашего с ширмой веса, он с громким бам! ударился головой о клавиатуру. Ножки стола не выдержали, и Саллис исчез под грудой обломков.

Дважды перекувыркнувшись, я спешно поднялся и взглянул на помощника Гвиллема: вдруг он в сознании и тянется к пистолету? Зря волновался: Саллис неподвижно лежал на полу, голова и верхняя часть тела скрыты под ширмой. Я схватил пистолет, попытался разобрать, что к чему, и нащупал защелку предохранителя. Покончив с этим, я ногой отодвинул ширму. Саллис не шевелился, а из неглубокого пореза во лбу змеилась струйка крови. Он дышал, и других ран, кроме пореза, я не заметил. Ничего страшного, отделается головной болью.

Я быстро раздел Саллиса и натянул его джинсы, футболку и байкерскую куртку. По большому счету одежда сидела неплохо, а с легким запахом чужого пота я без труда смирился. Руки машинально полезли в карманы. Бинго: небольшая пачка купюр, бумажник и связка ключей с вычурным брелком, на котором красовался логотип «Мицубиси». Раз удобное мне оружие не вернешь, придется взять пистолет…

Первая стадия успешно пройдена, пора двигаться дальше! Но я замер в нерешительности: у меня неожиданно появилась идея. А за ней еще одна, очень даже неплохая, но досадная, так как подразумевала, что придется вернуться туда, откуда пришел. Я не был уверен, стоит ли игра свеч, но в любом случае не мог стоять здесь и мучиться раздумьями.

Так, действуем по плану. Порывшись в обломках письменного стола, я нашел пару чистых листов и черную шариковую ручку, затем положил бумагу на спину Саллису и нацарапал несколько строк. Вряд ли поможет, но ведь и не помешает, так что какого черта? Свернув записку трубочкой, я сунул ее за резинку трусов Саллиса, словно пятерку в плавки стриптизера из «Шоу Чиппендейлов».

Вернувшись на склад, я забрал шесть коробок, предварительно встряхнув, дабы удостовериться, что они не пустые. Возможно, там хранилась либо чистая пленка, ставшая абсолютно ненужной (камеры, в которых она использовалась, давно заржавели и отправились в металлолом), либо потерянные шедевры немого кино. Я специально не читал надписи на ярлычках – что бы ни лежало в тех коробках, их содержимое интересовало меня по одной‑единственной причине: из памяти еще не стерлись огнестойкие взрывобезопасные двери в жилище Никки. Старая пленка горит не хуже бензина.

Пора в дорогу, давно пора. На этот раз висячий замок на первом этаже не стал помехой, потому что у меня была пушка Саллиса. Первый выстрел ушел в «молоко», вторым я ловко перебил тяжелую цепь и пинком распахнул дверь.

Я снова оказался на стоянке, к счастью, опустевшей. На случай, если неприлично громкий звук выстрелов взбудоражил оборотней и охранников, я быстро вскарабкался по наклонному въезду, ведущему, как мне хотелось думать, к выходу. На полпути мне попался пьяно прислонившийся к стене мотоцикл: судя по виду, у него сломалась подножка. Въезд преграждала решетка закрытых ворот, за которыми начинались свет, звуки и жизнь. Любители театра и поздних прогулок брели по улице, не подозревая, какая жуть скользит мимо их тесных мирков по безумной хитрой касательной. Это все та же ночь или уже следующая? Сколько я пролежал на складе после того, как Гвиллем ввел наркотик правды? Из недр памяти очень кстати всплыл ответ: проведи я без сознания более двадцати четырех часов, обезвоживание бы чувствовалось куда сильнее. Значит, на дворе по‑прежнему четверг, а я – по‑прежнему в игре и не без шансов на победу!

На миг я едва не возненавидел обывателей, несущихся прочь нескончаемым потоком заурядной нормальности, не столько за равнодушные счастливые лица и беззаботную болтовню, сколько за то, что из‑за них я не мог еще раз воспользоваться пистолетом. Я попробовал открыть ворота – надо же, не заперты! Небольшое усилие – и решетка поднялась с резким, как у свиньи, визгом.

Затем меня вдруг осенило… При иных обстоятельствах я бы от души посмеялся над своей запоздалой гениальностью! Спустившись к тому месту, где стоял мотоцикл, я внимательно на него взглянул. Над передними фарами красовался логотип – три ромба, символизирующие концерн «Мицубиси», а к багажнику прикрепили контейнеры, будто на мотоцикле ездил курьер.

Содрогаясь от чего‑то похожего на панику, я выудил ключи Саллиса из кармана его же куртки. Если получится, значит, мне по ошибке досталась чужая удача. Феликсу Кастору так везти не может!

Стараясь держаться естественно – вдруг кто из обывателей с улицы глянет, – я уложил коробки с пленкой в контейнеры, по три с каждой стороны, и сел в седло. На оставшемся за спиной въезде послышались быстрые шаги, затем крик. Я даже не дернулся: оборачиваясь на крик, со стороны выглядишь виноватым.

Ключ подошел, и с первого же оборота с оглушительным ревом ожил мотор. Тогда я решил оглянуться и, честно говоря, испытал облегчение: мои преследователи были в форме и, что еще важнее, в человеческой плоти.

Они отстали метров на пятнадцать, что позволяло надеть висевший на руле шлем: темно‑красный, под цвет мотоцикла, разрисованный крылатыми черепами. Нажав на педаль, я погнал во весь опор, оставив троих охранников делить между собой выхлопные газы.

* * *

Я не знал, как пробраться в больницу Чарльза Стенджера. Вдруг меня уже разыскивают за совершение серии тяжких преступлений? Нападение на больницу в Северном Лондоне наверняка попало в вечерние новости; вопрос заключался лишь в том, успела ли полиция разогнать дымовую завесу и понять, что я исчез? А если так, было ли разослано какое‑то предупреждение, помимо неминуемого сигнала всем постам?

В этом случае появиться в больнице Стенджера означало добровольно сдаться в руки полиции. С другой стороны, именно в больнице находилось нечто очень мне нужное, и иного способа получить его я не видел.

Когда я верхом на угнанном мотоцикле притаился на темной стоянке, провидение ниспослало мне подарок в виде Пола. Устало шаркая, медбрат вышел из главных дверей, прислонился к карете «скорой помощи» – именно там мы разговаривали несколько дней назад – и закурил. Пф‑ф – он выдохнул струйку дыма, которая повисла в неподвижном воздухе, словно причудливая руническая татуировка на теле ночи.

Я слез с мотоцикла и двинулся к нему. Медбрат взглянул в мою сторону, сначала мельком, потом пристальнее. Из‑за необычного транспорта он принял меня за чужака, но вот темное лицо напряглось, и на нем отразилось сомнение. Я уже подошел достаточно близко, чтобы разговаривать, не слишком повышая голос. Сняв шлем, я сделал еще несколько шагов.

– Привет, Пол!

Медбрат выпятил нижнюю губу, оглядывая меня с удивлением и вызовом одновременно.

– Привет, Кастор! Слышал, ты скрываешься от полиции.

Я непринужденно кивнул, прислонился к той же карете «скорой помощи», якобы привычным жестом прижал к себе шлем, а вторую руку опустил в карман куртки Саллиса.

– Верно! Оттого и хитрая маскировка.

– Говорят, ты вооружен и очень опасен.

– Вооружен – это да. – Показав пистолет, я тут же его спрятал. – А опасен лишь для тех, кто подстрекает. Как Рафи?

Очередная затяжка – Пол снова выпустил струйку дыма. Судя по виду, пистолет его огорчил, но не удивил и не напугал.

– В порядке. Рафаэль в полном порядке. Лучше, чем когда‑либо. Если честно, даже не верится, что это тот самый смутьян.

– Если честно, это уже не тот самый смутьян. Пол, мне нужно его увидеть.

Медбрат негромко хихикнул, покачал головой и ухмыльнулся, словно услышав хорошую шутку:

– Нет, дружище, не выйдет! Твою физиономию показали по телевизору, имя на устах у всего персонала, и твердящих: «Мне он всегда казался подозрительным» – подавляющее большинство.

– Лица моего никто не увидит. – Я многозначительно поднял шлем. – Только проведи в здание! Это очень важно. Потом можешь сказать, что я грозил тебе пистолетом.

– А ты грозишь?

– Что?

– Кастор, ты грозишь мне пистолетом? – с холодным спокойствием глядя мне в глаза, переспросил медбрат.

– Нет, черт подери, нет, – поморщился я. – Пол, я никого не убивал и впредь не собираюсь. Хочу только поговорить с Рафи и прошу тебя о помощи. Если помогать отказываешься, тогда прошу хотя бы в ближайшие минуты не поднимать тревогу.

Бросив на асфальт окурок, Пол раздавил его ногой.

– Доктор Уэбб очень расстроится, – заметил он. – Происшествие выставит его полным идиотом.

Я просчитал возможные варианты. Если забежать в клинику и направиться в крыло, где находится палата Рафи, не отметившись в приемной, дежурная медсестра нажмет тревожную кнопку. До палаты доберусь, но получится ли открыть ее без ключа? А как потом выбраться?

– Настроение у него испортится, – задумчиво продолжал Пол. – Сильно испортится… Разыскиваемый полицией преступник входит в его больницу, минует охрану и спокойно удаляется. Объяснить это попечительскому совету будет ой как непросто!

Медбрат расправил плечи, словно драчун, после короткой передышки готовый снова ринуться в бой.

– Тогда пошли!

Всем видом изображая равнодушие и скуку, Пол двинулся к зданию больницы. Я – следом: в шлеме и с опущенным козырьком. В руках коробка с пленкой – единственный имеющийся в распоряжении реквизит.

Дежурившая в приемной медсестра подняла голову и, увидев Пола, собралась вернуться к любовному роману, когда вдруг заметила незнакомую фигуру. Голубые глаза с неподдельным интересом уставились на меня и мою ношу.

– Лиззи, где доктор Уэбб? – спросил Пол. – Этому парню, – он небрежно показал на меня через плечо, – нужна роспись, он какую‑то посылку принес. Причем расписаться должен босс, и никто другой.

– Думаю, он в офисе, – снова посмотрела на Пола Лиззи. – Послать ему сообщение?

– Не надо, я сам отведу курьера. Распишитесь здесь, молодой человек, – сурово велел он. – Что за странное время для доставки? Ну, пойдемте! У кого‑то, между прочим, еще работа есть!

Дата добавления: 2015-06-28