Василий Степанович Клепов 8 страница

Отсюда видно, как мало было в армии подлинного понимания сложившейся обстановки и в целом. Тем не менее, мы были уже близки к кульминационному пункту наступления французов; уже приближался момент, когда поднятый ими, но непреодоленный груз всей своей тяжестью должен был обрушиться на них самих. Генерал Барклай, который занимал второе место в армии и в качестве военного министра должен был, ближе всего быть знаком с войной в целом, находясь в окрестностях Воронова в начале октября, т. е. приблизительно за две недели до отступления французов, сказал автору и нескольким офицерам, явившимся к нему по случаю нового назначения: "Благодарите Бога, господа, что вас отсюда отзывают, ведь из всей этой истории никогда ничего путного не выйдет".

Мы держались другого мнения; правда, мы были иностранцы, а последним легче сохранить объективность. Всем сердцем мы принимали участие в судьбах этой войны, но все же переживали горе глубоко уязвленной, страждущей и угрожаемой в самом ее существовании России, не так остро, как русские. Такие переживания всегда оказывают известное воздействие на способность суждения. Мы дрожали лишь при мысли о мире и трудности момента рассматривали лишь как великое средство к спасению. Однако, мы остерегались громко высказываться, так как за такие речи на нас взглянули бы весьма косо.

В Петербурге совершенно правильно оценивали оборот, который принимала война, к чести императора надо добавить, что такой взгляд сложился у него не в последнюю минуту, а в более ранний период развертывания событий.

Постоянные донесения, получаемые императором из армии о ежедневных потерях неприятеля, которые, впрочем, может быть писались преимущественно с целью пролить бальзам на раны, а не из глубокого убеждения в их истинности, победа Витгенштейна под Клястицами, первое сражение под Полоцком, в котором победа осталась под сомнением, несмотря на превосходство сил французов, взятие в плен саксонцев в Кобрине, подход Молдавской армии и Штейнгеля к обоим крайним флангам, правда, не преднамеренный, но вызванный обстоятельствами глубокий отход внутрь страны за Смоленск, - во всем этом правящие люди в Петербурге увидели занимающуюся зарю надежды. При удалении в 100 миль от кровавых полей сражения, от разоренных сел и городов, от горестного отступления собственной армии и торжествующего продвижения неприятельской суждения бывают спокойнее и самостоятельнее. С этой точки зрения на отъезд императора Александра из армии приходится смотреть как на счастье.

Итак, вернувшись в Петербург, одушевленный первыми благоприятными симптомами возможного успеха, подкрепленный советами нескольких крупных людей, среди которых, конечно, находился и господин фон-Штейн, император по своем возвращении принял решение не внимать никаким мирным предложения, повсюду возможно энергичнее торопить вооружение и руководить войной в целом из Петербурга.

Мы видели, что идея отвести назад центр и затем действовать на фланги неприятеля лежала в основе первоначального замысла этой кампании, правда, в недостаточном масштабе. А теперь обстоятельства сами собою сложились так, что центр противника находился глубоко внутри России, в то время как правое крыло французов оставалось еще у границы, а левое - на Двине. Оба главных подкрепления из кадровых войск - Молдавская армия и дивизия из Финляндии были двинуты по вполне обоснованному для них направлению против флангов, поэтому вполне естественным (что нисколько не умаляет его заслуги) являлось решение императора вернуться к первоначальной идее и осуществить ее в более крупном масштабе. Итак, было решено двинуть в тыл великой французской армии две армии в южной Литве и две - в северной, а именно армии Чичагова, Сакена, Витгенштейна и Штейнгейля; им было поставлено задачей отбросить стоявшие против них более слабые силы неприятеля, а затем наступать на основную артерию сообщений главных сил с целью перервать эту стратегическую артерию и в то же время преградить путь отступления возвращающимся главным силам.

Это решение было принято в Петербурге в начале сентября, и тогда же были отданы соответственные распоряжения. В то время исход Бородинского сражения еще не был известен, однако, как видно, принятые мероприятия были рассчитаны скорее на случай проигрыша, чем выигрыша сражения, что являлось вполне разумным. До сих пор весь образ действий императора Александра являлся безупречным. Однако, распоряжения для четырех армий были составлены чересчур подробно, что являлось непрактичным и свидетельствовало о недостатке военного опыта. Результаты это доказали, так как ни одна из этих диспозиций не могла быть выполнена. Знаменательно и характерно для порядков русского управления: силы, которые должны были сосредоточиться в Риге и у Витгенштейна, не имели и половины той численности, которая учитывалась в Петербурге. В результате, когда теперь читаешь петербургские диспозиции и сопоставляешь их с тем, что произошло в действительности и могло иметь место, то они производят отчасти комическое впечатление. Полковник генерального штаба Мишо, который был назначен флигель-адъютантом императора и пользовался тогда большим авторитетом, вероятно, принимал в разработке этих диспозиций преимущественное участие. Он был очень образованный офицер, перешедший из Пьемонтской армии, но, по видимому, не имел вполне ясного представления о ведении большой войны и во всяком случае не имел практики в подобной работе.

Тотчас после прохода через Москву генерал Милорадович покинул арьергард, командование которым перешло к генералу Раевскому; состав арьергарда тоже подвергся изменению, вследствие чего автор вернулся в распоряжение главной квартиры. Когда он прибыл в штаб и представился генералу Беннигсену, ему вручили приказ императора, согласно которому он назначался начальником штаба гарнизона Риги. Место это раньше занимал другой, перешедший из прусской службы офицер, подполковник фон-Тидеман, убитый во время вылазки 22 августа. Император пожелал иметь в этой должности немецкого офицера и вспомнил об авторе. Приказ уже лежал несколько недель в главной квартире и в сумятице текущих дел остался бы совершенно позабытым, если бы один из младший офицеров по дружбе не сообщил о нем автору.

Назначение к генералу Эссену обещало автору более соответственный круг деятельности, чем работа в одной из дивизий или одном из кавалерийских корпусов главной армии, где вследствие недостаточного знания языка он при неимоверных усилиях являлся лишь посредственным работником. Поэтому трудности кампании ложились на него двойным бременем, и он с удовольствием принял свое назначение. 24 сентября после кое-каких мелких задержек выехал он, снабженный надлежащей подорожной (путевой паспорт) из Красной Пахры, чтобы следовать на почтовых через Серпухов, Тулу, Рязань, Ярославль и Новгород в Петербург, там снова снарядиться всем необходимым и затем отправиться в Ригу.

Но уже при переезде через Оку у Серпухова его задержали дружинники, так как он не мог объясниться по-русски. Ни его подорожная, ни целый чемодан официальных русских писем, ни русский приказ о его перемещении, ни мундир не могли рассеять подозрений ополченских офицеров. Немец или даже, как полагало большинство, француз, да еще сопровождаемый слугой-поляком, казался им чересчур подозрительным. Они принудили автора повернуть обратно в главную квартиру с офицером, который туда возвращался. Чтобы не попасть снова в подобное положение, автор решил дождаться курьера и отправиться с ним вместе. По прошествии нескольких дней оказалось, что граф Шазо и барон Бозе, перешедшие первый из прусской, а второй из саксонской армии на русскую службу и проделавшие кампанию в свите наследного принца Ольденбургского, должны были ехать в Петербург, чтобы приступить к организации немецкого легиона; им дали для сопровождения русского фельдъегеря, и автор решил к ним присоединиться. В некоторых небольших городах во время этого путешествия нас чуть было снова не приняли за шпионов и не арестовали, несмотря на сопровождавшего нас фельдъегеря. Граф Шазо по дороге так расхворался, что нам часто приходилось останавливаться на ночлег; по этой причине мы пробыли в дороге 14 дней и достигли Петербурга только в середине октября.

Когда в Ярославле мы представлялись второму принцу Ольденбургскому, который тогда вернулся на работу в эту губернию и проявил себя весьма полезным и деятельным администратором, великая княгиня Екатерина Павловна дала нам аудиенцию. Французы еще не начали отступать, но убеждение, что они должны и будут отступать, вдруг создалось повсюду, и лишь немногие верили в возможность новых наступательных действий французов в южном направлении. Великая княгиня проявила огромный интерес к известиям из армии, она задавала нам весьма разумные и продуманные вопросы, и заметно было, как серьезно она взвешивала вес то, что мы ей могли сообщить. Она задала автору вопрос, как он себе представляет, что предпримет теперь Наполеон, будет ли это простое отступление и по какой дороге. Автор отвечал, что он не сомневается в отступлении французской армии в самом скором времени, также считает бесспорным, что французы пойдут по той же самой дороге, по которой они пришли; по-видимому, у великой княгини уже раньше сложилось то же самое убеждение. У нас осталось впечатление, что эта женщина рождена для того, чтобы царствовать.

Так как мы теперь совершенно отходим от главной армии, то позволим себе сделать несколько замечаний относительно отступления Наполеона и главным образом относительно его направления.

Мы никогда не могли понять тех, кто так упорно отстаивает мысль, будто Наполеону следовало избрать для своего обратного пути другую дорогу, а не ту, по которой он пришел. Откуда мог он довольствовать армию помимо заготовленных складов? Что могла дать неистощенная местность армии, которая не могла терять времени и была вынуждена постоянно располагаться биваками в крупных массах? Какой продовольственный комиссар согласился бы ехать впереди этой армии, чтобы реквизировать продовольствие, и какое русское учреждение стало бы исполнять его распоряжения? Ведь уже через неделю вся армия умирала бы с голода.

Отступающий в неприятельской стране, как общее правило, нуждается в заранее подготовленной дороге; кто следует назад при весьма невыгодно складывающейся обстановке, вдвойне нуждается в таковой; а тот, кто собирается совершить по России обратный путь в 120 миль, нуждается в ней втройне. Под "подготовленной дорогой" мы разумеем дорогу, которая обеспечена соответственными гарнизонами и на которой устроены необходимые армии магазины.

Марш Наполеона на Калугу являлся совершенно необходимым началом его отступления, но вовсе не означает, что Наполеон имел в виду избрать новый путь. От Тарутина, где находился Кутузов, до Смоленска на три перехода меньше, чем от Москвы, где располагался Наполеон; поэтому, прежде чем начать свое действительное отступление, Наполеону надо было потеснить русскую армию, чтобы уничтожить это ее преимущество. Конечно, ему было бы еще приятнее, если бы удалось маневрированием заставить Кутузова отойти к Калуге. Он надеялся достигнуть этого посредством внезапного перехода со старой дороги на новую, что создавало угрозу левому флангу Кутузова. Но так как ни этот маневр, ни попытка налета открытой силой у Малоярославца не удались, то он предпочел отказаться от этой задачи и решил, что теперь не время терять в общем сражении еще 20 000 человек из тех небольших сил, какие у него еще оставались, для того чтобы как-нибудь закончить кампанию отступлением.

То обстоятельство, что отступление Наполеона начиналось с кажущегося нового наступления в южном направлении, имело для него, поскольку мы знаем характер этого человека, большое значение.

С того пункта, где Наполеон столкнулся с Кутузовым, ему, правда, предстояло пройти участок новой дороги, чтобы выйти на старую; однако, движение по этому участку не представляло таких трудностей, как отступление в новом направлении, ввиду того, что этот участок дороги находился на его фланге, посредине между французской армией и французскими отрядами, находившимися на Смоленской дороге. К тому же он подготовил этот участок дороги, выдвинув справа Понятовского, который начал с того, что отобрал у русских захваченную ими перед тем Верею. Наполеон в возможной степени сократил этот кусок дороги. Из Малоярославца он двинулся не прямо на Вязьму, так как эта дорога по своему направлению чересчур была открыта, а вернулся в Боровск, а оттуда двинулся прямым путем через Верею на Можайск. Какое же может быть сомнение в том, что это решение было обусловлено самыми вескими причинами!

К тому времени, когда автор прибыл в Петербург, в рижском командовании произошла перемена. Маркиз Паулуччи, о котором мы говорили раньше, сменил генерала Эссена. Автору крайне не хотелось состоять при особе этого странного человека. В это же время пришло известие о начале отступления французов. Следовательно, можно было предвидеть, что Рига окажется совершенно в стороне от военных действий; ввиду этого автор обратился с просьбой к герцогу Ольденбургскому, который организовывал в Петербурге русско-немецкий легион, предоставить ему теперь обещанное ранее место старшего офицера генерального штаба легиона, а так как до окончательного формирования легиона лицо, занимающее эту должность, оставалось без дела, то автор просил одновременно ходатайствовать перед императором разрешить ему отправиться в армию Витгенштейна и оставаться там на службе до тех пор, пока легион не будет включен в состав действующей армии. Император удовлетворил это двойное ходатайство, и неделю спустя автор, дождавшись изготовления депеш, доставить которые ему было поручено, выехал 15 ноября из Петербурга через Псков и Полоцк в Чашники, в главную квартиру генерала Витгенштейна, куда он прибыл несколько дней спустя после боя под Смолянцами.

В главной квартире Витгенштейна царило известное самодовольство и гордая уверенность в себе в связи с достигнутыми успехами; это составляло известный контраст с настроением, господствовавшим в штабе главной армии.

Витгенштейн выполнил задачу по прикрытию Петербурга, и это, помимо реальных наград, полученных им от монарха, вызвало еще целый поток самых лестных похвал со стороны жителей этой столицы, что еще более увеличило ореол его славы. В самом деле, можно было быть вполне довольным операцией, которую провел генерал Витгенштейн. В моральном отношении он никогда не уступал, а порою и превосходил своего противника; он в полной мере выполнил возложенную на него задачу, и на этом театре военных действий успех постоянно оказывался не на стороне французов, причем удача являлась не простым следствием складывавшейся обстановки, а вытекала главным образом из успехов русского оружия.

Если подсчитать силы трех корпусов, действовавших против Витгенштейна, а именно Удиио, Сен-Сира и Виктора, а также кирасирскую дивизию Думера, то первоначальная их численность составляла 98 000 человек. Между тем, численность войск, сражавшихся до этого времени под командой Витгенштейна, безусловно, не превышала 75 000 человек. Следовательно, ему удалось нейтрализовать наступление превосходных сил противника, не уступив при этом территории; напротив, он добился такого перевеса, что оказался в полной готовности принять участие в намеченном в Петербурге преграждении пути отступления главной французской армии. Такие результаты, достигнутые против французских войск под командой наполеоновских генералов, вполне заслуживают того, чтобы их назвали славным походом.

Генерал Витгенштейн был человек за 40 лет, полный усердия, подвижности и предприимчивости. Впрочем, его уму недоставало некоторой ясности, а деятельность его не отличалась выдающейся энергией.

Начальником его штаба был генерал-майор д'Овре, саксонец по рождению; ему было свыше 50 лет, и он уже давно находился на русской службе. Это был в высшей степени добродушный человек, отличавшийся благородным характером, деловитостью и широким общим образованием. При его добросовестности и усердии забота о благе государства служила постоянным стимулом его деятельности. Но солдатского ремесла он не усвоил полностью. Он не умел браниться и быть резким, что часто является необходимым.

Генерал-квартирмейстером был генерал-майор Дибич. Пруссак по рождению, он еще молодым человеком из прусского кадетского корпуса поступил на русскую службу, сделал быструю карьеру в гвардии и в генеральном штабе и достиг чина полковника; в течение этой кампании в возрасте 27 лет он уже был произведен в генералы. В штабе армии Витгенштейна он был главным действующим лицом.

С юных лет он отличался прилежанием и приобрел по своей специальности ценные познания. Пылкий, храбрый и предприимчивый, способный к быстрым решениям, он отличался большой твердостью и здравым смыслом, смелостью и властностью и умел увлекать за собою людей; честолюбие его было очень большое. Таков был генерал Дибич, и эти качества выработали в нем упорство в достижении целей. Обладая благородным сердцем, открытым и честным характером и не имея ни малейшей склонности к интриге, он не мог не покорить в скором времени генерала Витгенштейна и генерала д'Овре. Как мы видим, главная квартира Витгенштейна в лице трех главнейших ее представителей состояла из благороднейших людей, полных самого добросовестного усердия и доброй воли, без малейшей задней мысли, причем у них не было недостатка ни в проницательности ума, ни в ловкости характера. При беспристрастном и трезвом исследовании отдельных эпизодов похода Витгенштейна они окажутся вполне отвечающими качеству работы его штаба.

Когда автор прибыл в эту армию, она только что отразила последнюю попытку французских маршалов атаковать ее под

Смолянцами. Армия оценивала этот бой как новую победу; в войсках говорили о 17 настоящих сражениях, которые дала витгенштейновская армия. Этим хотели лишь отметить ту значительную активность, которая царила на этом театре войны. На победу же при Смолянцах смотрели как на успех в чисто оборонительном сражении, в котором преследование не играет особой роли.

Согласно инструкции императора Витгенштейн должен был совершенно вытеснить из этого района маршала Удино, отбросить его к Вильно и затем всецело предоставить Штейнгейлю удерживать его от дальнейшего участия в кампании. Не останавливаясь на курьезной путанице этой крайне непрактичной диспозиции, мы здесь только отметим, что все это не осуществилось. Удино отошел к Виктору в район между Днепром и Двиной, и только состоящий из нескольких тысяч человек 6-й корпус отошел к Вильно; Штейнгейлю не удалось сформировать отдельную армию, и лучшее, что он мог сделать, - это присоединиться к Витгенштейну.

Витгенштейн располагал немногим больше 40 000 человек; силы Удино и Виктора оценивались, по меньшей мере, как равные. К тому же надо было оставить что-нибудь и против Вреде; таким образом, если бы Витгенштейну удалось лишь сковать находившиеся против него неприятельские корпуса, то и в этом случае у него было бы достаточно дела. Сверх того, в инструкции значилось, что Витгенштейн должен занять реку Улу ниже Лепеля, а затем ожидать дальнейших распоряжений.

Все это не давало Витгенштейну каких-либо оснований покидать окрестности Чашников.

Итак, он спокойно оставался еще 8 дней после боя под Смолянцами на месте. 20 ноября он узнал, что стоявшие против него маршалы продвигаются по направлению к Березине, что служило признаком приближения главной французской армии, о которой, впрочем, знали только то, что она в сильно ослабленном состоянии достигла Смоленска. Витгенштейн решил двинуть свои авангарды, стоявшие но дорогих в Черею и Холопеничи, непосредственно за неприятелем, а с главными силами перейти в Черею, где он все еще сохранял возможность прикрывать Улу, и если бы Наполеон избрал это направление, то преградить ему путь за этой рекой.

22-го Витгенштейн узнал о прибытии в Борисов Чичагова. Последний предложил ему подойти к Борисову настолько, чтобы они могли действовать совместно. С этой целью генерал Витгенштейн перешел 24-го в Холопеничи. Здесь стало известным о боях под Красным, а также, что Наполеон 19-го был в Орше, а Кутузов, остановившись на несколько дней для отдыха, выслал для преследования всего лишь авангард в 20 000 человек, который двигался за французами на расстоянии одного перехода. В то же время поступило сообщение о чрезвычайно неудачном бое, который имела на левом берегу Березины дивизия Палена, входившая в состав армии Чичагова.

Теперь все нити увязывались в один решающий узел. Армия адмирала Чичагова преграждала переправу через Березину у Борисова и на переход вверх и вниз по течению ее. По данным, имевшимся об этой местности, можно было с достаточной уверенностью полагать, что французская армия не в состоянии в этом районе форсировать переправу.

Таким образом, зародилось предположение, что она свернет либо вправо, либо влево и двинется или по дороге на Лепель, или по дороге на Бобруйск. В данных условиях более вероятным представлялось, что она направится на Бобруйск, так как в направлении Лепеля она должна была столкнуться с Витгенштейном. Витгенштейн, который нес особую ответственность за Лепель и Улу, должен был считаться с последней возможностью и, следовательно, занять такое положение, которое позволяло бы перейти на Лепельскую дорогу или занять линию реки Улы. Поэтому он не мог двинуться за Березину на соединение с Чичаговым. Самым верным способом обеспечить свое участие в предстоящих событиях было бы движение Витгенштейна 25-го или 26-го прямо на большую дорогу ведущую от Смоленска на Борисов.

Если бы оказалось, что Наполеон уклонился влево, то Витгенштейн этим движением приближался к нему, а если бы он еще находился на большой дороге или продвигался бы на Лепель, то можно было бы его атаковать и расстроить все его планы.

Однако, раньше всего Витгенштейн имел против себя двух французских маршалов, соединенные силы которых расценивались им почти как равные ему по силам. Если даже один из них и повернул бы на Борисов, то все же он находился бы неподалеку по ею сторону реки, так что другой маршал мог легко оказать ему поддержку. Так называемая великая французская армия, приближавшаяся под личным водительством Наполеона, по некоторым сведениям все еще достигала 80 000, а по минимальной оценке ее численность все же определялась в 60 000 человек боеспособных солдат. Не следует чрезмерно удивляться столь преувеличенной оценке: правда, было известно, что французы понесли огромные потери, но думали, что эти потери будут достаточно верно учтены, если из общего числа в 300 000 человек, прошедших по этой дороге три месяца тому назад, все же признать уцелевшими 60 000 боеспособных солдат. Последние официальные данные, имевшиеся относительно численности неприятельской армии, относились ко времени, предшествовавшему боям под Красным; тогда эти данные являлись значительно преувеличенными Кутузовым, а огромные потери, понесенные неприятелем во время и после этих боев, точно установить было невозможно. Наблюдение, производимое во время рекогносцировок, крайне затруднялось, так как не легко было разобраться, какая часть движущейся массы французов была еще боеспособна и какая представляла безоружных. Словом, понятно и простительно, что в главной квартире Витгенштейна полагали, что имеют перед собой армию в 90 000-100 000 человек, тогда как теперь мы знаем, что она равнялась приблизительно 30 000.

От адмирала Чичагова Витгенштейн не мог ждать никакой помощи, так как тот был связан сильно растянутым оборонительным расположением; сверх того, при его попытке переправиться через реку он получил такую здоровую пощечину, что можно было предвидеть, что едва ли он захочет подставить себя под вторую такую же.

Главная русская армия отказалась от непосредственного преследования, и даже ее авангард отстал на целых два дневных перехода. Таким образом, Витгенштейн оказался в полном одиночестве и в первый день боя не мог рассчитывать на какую-либо поддержку, не было достаточной уверенности на получение ее и во второй день. При таких обстоятельствах движение вслепую вперед было бы подобно прыжку в бездну Курция.

Если бы Витгенштейн сделал 25-го один переход из Холопеничей в направлении на Борисов, а 26-го атаковал все, что ни встретил бы на пути, то, пожалуй, бездна не оказалась бы так глубока, как того опасались. Может быть, Наполеон и разбил бы его, но во всяком случае он помешал бы переправе французов в этот день и, пожалуй, сделал бы ее невозможною и в дальнейшем. Однако, такое самопожертвование для общего блага, которое выглядит так эффектно в книгах, представляет собой нечто такое, на что в действительной жизни никогда не следует рассчитывать за исключением тех редких случаев, когда оно с достаточной авторитетностью категорически вменяется в обязанность.

От генерала Дибича мы, правда, могли бы ожидать смелых, полных самозабвения действий напролом; нам. известно, в какой мере он стремился к ним, но не имел возможности их осуществить; однако, не трудно было заметить что в то время в главной квартире не было особого согласия.

Витгенштейн сделал то, что сделало бы большинство на его месте и что нельзя признать за абсолютную ошибку. Он двинулся 25-го из Холопеничей к дороге, которая ведет из Борисова на Лепель, оставив отряд в Холопеничах; таким образом, путь к верхней Березине и к Уле был прегражден. Так как его авангард 25-го не столкнулся с неприятелем, то генерал Витгенштейн понял, что Наполеон не свернул вправо, а потому 26-го он сделал еще переход в направлении к Борисовской дороге и достиг Кострицы, расположенной часах в двух пути от этой дороги и в 2-3 милях от того места, где французы намеревались переправиться.

В Кострице генерал Витгенштейн узнал, что французы подготовляют переправу близ Студянки. Но так как Чичагов должен был занимать весь район до самого Зембина, то успех форсирования здесь переправы через Березину казался весьма сомнительным. Генерал Витгенштейн решил, однако, двинуться 27-го на дорогу и атаковать неприятеля с тыла, в то время как противник с фронта будет вынужден преодолевать сопротивление Чичагова.

Автор все эти дни не находился в главной квартире Витгенштейна; он был оставлен с отрядом для прикрытия левого фланга и присоединился к главным силам лишь 28-го к вечеру. Поэтому он не имел возможности непосредственно наблюдать бои, которые велись против Виктора 27-го и 28-го, и не мог себе уяснить, почему Витгенштейн вместо того, чтобы идти на Студянку, пошел на Смоленскую дорогу, хотя ему было известно, что место переправы неприятеля Студянка. Несоменно, в основе этого лежала извечная робость, чрезмерная заботливость об ограждении своего корпуса от неудачи, и в этом отношении с генерала Витгенштейна нельзя снять известной ответственности за то, что Наполеону удалось ускользнуть.

Правда, 27-го он уже не мог бы воспрепятствовать переправе Наполеона, однако, он мог нанести гораздо более крупные потери неприятелю.

За эти два дня Витгенштейн захватил до 10.000 пленных, в том числе целую дивизию. Этим блестящим итогом он как бы успокаивал свою совесть. Главная вина пала на Чичагова, который так не вовремя очистил участок у Зембина.

Адмирал, конечно, не проявил в эту кампанию особых талантов по вождению армии. Впрочем, нельзя отрицать, что все решительно находились во власти предвзятой мысли, что противник свернет влево к Бобруйску. От самого Кутузова получено было извещение в этом смысле. Главным основанием этой предвзятости было предположение, что присутствие Витгенштейна помешает Наполеону свернуть вправо. Однако, Чичагов даже после своего ошибочного передвижения еще имел 27-го время, чтобы овладеть переправой, а потому главная вина и неудача всего предприятия, падают на него.

Никогда не встречалось столь благоприятного случая как этот, чтобы заставить капитулировать целую армию в открытом поле. Березина, берега которой сплошь покрыты частью болотами, частью густым лесом, лишь в немногих пунктах предоставляет возможность переправы и продолжения марша. У неприятеля было всего лишь 30 000 человек, столько же русских стояло по ту сторону реки, столько же - по эту сторону, а сзади приближалось еще 10 000. При этом в неприятельской армии было полное разложение 40 000 безоружных, отбившихся от своих частей, наконец, голод, болезни и полное истощение всех моральных и физических сил.

Бесспорно, случай несколько благоприятствовал Наполеону в том отношении, что близ Борисова удалось найти такой удобный для переправы пункт, как Студянка; но главное влияние оказала слава его непобедимости; таким образом, здесь сказался накопленный за многие прошлые годы капитал. И Витгенштейн и Чичагов - оба боялись его, его войск, его гвардии, точно так же, как его испугался Кутузов под Красным. Никому из них не хотелось быть разбитым Наполеоном. Кутузов полагал, что цель будет и так достигнута, Витгенштейн не хотел рисковать ранее приобретенной славой, Чичагову не хотелось понести во второй раз поражение.

Эта моральная сила и являлась оружием Наполеона, когда он нашел выход из наихудшего положения, в каком находился какой-либо полководец. Правда, не все сделала только эта моральная сила: здесь вновь в полном блеске проявились сила его руководства и воинская доблесть его солдат, которую не смогли окончательно сломить даже самые разрушительные стихии.

После того как были преодолены все трудности этого опасного момента, Наполеон сказал окружавшим его: "Видите, как проходят под самым носом противника". Честь свою Наполеон здесь спас в полной мере и даже приобрел новую славу, но исход переправы все же был крупным шагом к полной гибели его армии. Мы знаем, сколько из всей армии дошло до Ковно, и Березина явилась последним существенным ударом, приведшим к этому результату. Таковым же был и общий ход всего отступления. За исключением самого себя, своих лучших генералов и нескольких тысяч офицеров, он из всей армии назад почти никого не привел. Следовательно, когда говорят: он довел до конца труднейшее отступление, то это следует понимать лишь номинально; то же можно сказать об отдельных моментах отхода. Евгений спасся кружным путем из-под Красного, но, конечно, лишь с половиной своих войск. Ней также спасся посредством еще более далекого обхода, но, как передает его собственный секретарь, всего лишь с 600 человек, уцелевшими из 6 000; формально русским не удалось отрезать ни Евгения, ни Нея под Красным, ни Наполеона на Березине; тем не менее они все же отрезали значительные массы. Еще более можно это сказать о всем походе. Русские редко опережали французов, хотя и имели для этого много удобных случаев; когда же им и удавалось опередить противника, они всякий раз его выпускали; во всех боях французы оставались победителями; русские дали им возможность осуществить невозможное; но если мы подведем итог, то окажется, что французская армия перестала существовать, а вся кампания завершилась полным успехом русских за исключением того, что им не удалось взять в плен самого Наполеона и его ближайших сотрудников. Неужели же в этом не было ни малейшей заслуги русской армии? Такое суждение было бы крайне несправедливо.

Дата добавления: 2015-06-28