В ночи кричат козодои. Лассо на шее злодея. Экстренная голубеграмма. Тайна Золотой Долины

А Левка с Димкой попали в большой переплет.

Как только я умчался вперегонки с Белотеловым, в Золотой Долине быстро стемнело. Левка боялся летучих мышей, которых в долине почему‑то было очень много.

– Пошли, Димка, в хижину, – предложил он. – Разведем костер, с огоньком все‑таки веселее будет.

Чудак этот Левка! Димка – умнее, он понимал, что старик сразу пойдет на огонек и будет крутиться около хижины, пока не укокает обоих.

– Нет, Левка, нам себя выдавать нельзя. Только глупцы могут сидеть у костра, когда за ними охотятся.

– А где мы спать будем?

– Ты эти свои интендантские привычки оставь, – резонно осадил Левку Димка. – Можешь одну ночку и не поспать. Молокоед уже третью не спит и – ничего.

– Что же, так и слоняться теперь в темноте всю ночь?

Без меня им все‑таки трудно приходилось. На месте Димки я прикрикнул бы на Левку и – все. Но я сам дал волю Большому Уху: поручил перед отъездом стеречь старика. Левка и нос задрал, а толку в голове маловато. Спорили они, спорили и решили все‑таки костра не разводить, а ночевать около хижины. Тесно прижавшись друг к другу, потому что очень дрожали от холода, а мне думается, и от страха, пролежали часа два. Старик не появлялся.

– Димка! – вспомнил Левка. – Ведь Молокоед приказал нам караулить этого типа, а мы караулим хижину.

– Старика караулить тебе поручено, а не мне! Иди карауль!

Но Димка никогда не был обидчивым. У него хватило сознательности, чтобы забыть оскорбление, которое я нанес ему. Ребята вместе выработали план действий.

Спор произошел только из‑за винтовки. Дубленая Кожа взял на себя самое опасное дело: караулить у входа в пещеру и поэтому хотел взять винтовку. Но Большое Ухо воспротивился: ему обязательно нужна была винтовка.

– Тогда ты иди к пещере.

– Будь спокоен! – храбрился Левка. – У меня старикашка не проскочит.

Так и договорились. Димка встал на караул у начала лесной тропинки, которая вела из Золотой Долины, а Левка залег с винтовкой у пещеры. Между собой они условились переговариваться криком козодоя. Одна трель должна была обозначать, что все в порядке, а две трели – «Внимание! Старик здесь».

Сначала козодои перекликались мирно, и если бы послушал кто со стороны, то восхитился бы спокойствием Долины, оглашаемой только трелями козодоев. Но на человека, знающего, в чем дело, эти трели могли нагнать жуткий страх.

Взошла луна, и тут Димка услышал двойной крик козодоя. Он понял, что старик вылез из пещеры, и надо глядеть в оба. А Левка, как только увидел старика, сразу перестал бояться и, переползая от куста к кусту, начал слежку.

Старикашка направился к хижине. По мере приближения к нашему жилью он становился осторожнее: несколько раз останавливался, прислушивался, ложился зачем‑то на землю и, наконец, покрутившись около хижины, вошел в нее и включил электрический фонарик.

Убедившись, что мы исчезли, он, уже не остерегаясь, быстро направился к тропинке. Левка сразу дал две тревожные трели, и Димка понял, что враг приближается. Он прильнул к камню, старик не заметил его.

Ребята видели, как негодяй вышел к Черным Скалам (видимо, он надеялся что‑нибудь сделать, если бы все мы застряли там в ожидании машины). Пропустил одну машину, вторую и – вернулся.

Ребята бродили за стариком почти до утра. Когда луна зашла, старик спустился в пещеру, а Левка с Димкой стали думать, что делать дальше. Левка предложил:

– Знаешь, что? Мне надоело ползать на брюхе… Давай его прикуем, чтобы он больше не шатался по Долине!

Они взяли лассо, попробовали его несколько раз друг на друге, потренировались и залегли у отверстия пещеры. Рано утром, еще до солнышка, когда старик стал выбираться из своей норы, надели ему на шею петлю и дернули. Старик с испугу нырнул обратно в яму, но ребята держали лассо крепко; петля затянулась, а пойманный гад только таращил глаза, шевелил языком, напрасно пытаясь освободиться.

– Не тяни! – кричал Димка. – Задушишь.

А как же было не тянуть? Стоило ослабить лассо, и старик сдернул бы с шеи петлю. Левка действовал правильно: он натягивал петлю все сильнее, пока старик не начал хрипеть. Тогда лассо стал держать Димка, а Левка, прихватив винтовку, спрыгнул вниз и скомандовал этому мерзавцу выбираться на поверхность.

Тот немного отдышался и с помощью Левки вылез из ямы. Но тут случилось совершенно непредвиденное обстоятельство. Случайно или по злому умыслу старика колышек в стене воронки, о который он оперся ногой, вдруг выскочил, и Левка остался в яме. Из нее теперь выбраться было невозможно.

Димка оказался один на один с нашим смертельный? врагом. Старик сразу оценил обстановку и, хотя оставил свое ружье в яме, ухватился за веревку, чтобы сбросить с себя петлю. Димка стал тянуть за лассо, старик не упирался, а наоборот, шел к Димке… И – началось! Димка отходил, старик к нему приближался! Димка пошел быстрее, натягивая лассо, старик побежал. Тогда побежал и Димка, увлекая за собой, как быка на веревке, этого вредного старикашку.

Так они бежали очень долго, и трудно было понять, кто же от кого спасается.

Неожиданно из леса выскочили трое и бегом бросились к Димке. Он только и заметил, что один с пистолетом и еще издали кричит:

– Стой! Руки вверх!

Димка побежал прямо к этому человеку, держа в одной руке лассо. А старику ничего не оставалось, как бежать за Димкой.

– Руки вверх! – еще раз скомандовал незнакомец и прицелился в старика. Тот быстро поднял над головой свои лапы.

– Обыскать! – коротко приказал с пистолетом, а сам держит старикашку под прицелом.

Один из появившихся быстро проверил содержимое карманов хозяина пещеры, потом рванул его за полы куртки, так что пуговицы полетели, и, не найдя оружия, снял петлю.

– Ничего нет, товарищ лейтенант!

– Хорошо. Пойдемте, гражданин. Показывайте, где живете…

Старик все еще держал руки поднятыми, рот у него подергивался.

Оглянувшись на Димку, который стоял с лассо в руках, лейтенант улыбнулся:

– Ты что же, Молокоед, стоишь ни жив, ни мертв? Пойдем…

– Я не Молокоедов, а Димка Кожедубов…

– Ах, вон что… Ну все равно, иди показывай, где живет этот немой тип.

Димка все‑таки спросил:

– А вы кто будете?

– Мы из НКВД, – тут только Дубленая Кожа увидел чекистские петлички. – Приехали к вам на помощь…

Третий из приехавших все время стоял позади, как будто все, что происходило, его не касалось. И только сейчас, дружелюбно улыбнувшись Димке, выступил вперед:

– Идемте… Я знаю, где он живет. Димка так и ахнул: рыжий фриц!

Следуя за рыжим человекам вместе со всеми, Дубленая Кожа все‑таки не удержался, спросил у лейтенанта, кивая на рыжего:

– А это кто такой?

Рыжий оглянулся, со смехом сказал:

– Лесник Иван Соколов… Помнишь, как вы меня вязали?[53]

– Помню, – усмехнулся Димка и сразу начал извиняться. – Мы же не знали, товарищ Соколов… Васька тогда же перед вами извинился.

– Да, Васька… – нахмурился Соколов. – Как он теперь? В больнице ваш Васька… сегодня его ночью отвез…

Так Димка узнал, что я сломал ногу и лежу в больнице.

А Левка все еще сидел в яме. Он пытался вбить колышек в стенку, но у него ничего не получалось.

– Что это еще за малыш здесь скребется? – спросил, ухмыляясь, лейтенант.

Левка как увидел над собой пятерых, так сразу начал ругаться:

– Порядок мне – тоже! Сам выскочил, а другие как хочешь?

Чекисты спрыгнули в яму и быстро построили вход. Старик спрыгнул, но так неловко, что толкнул Левку, и тот ударился головой о стенку.

– У, черт паршивый! – крикнул Левка. – Хоть бы не толкался.

Старикашка оказался совсем маленьким и сухоньким. Было удивительно, как такой дохлец мог убивать людей. Его заросшее седым жестким волосом лицо напоминало чем‑то мышиную мордочку: такие же круглые, черные глазки без бровей, рот вытянут трубкой, нижняя губа короче верхней.

– Ну и гадина! – удивился Левка. – Даже смотреть противно.

– А вот это – видал? – Димка вытащил из патронов, которыми заряжена была двустволка старика, два жакана. – Один – для меня, другой – для тебя. Шел на нас, как на медведя.

– Ну идемте! – скомандовал лейтенант.

Левка шепнул Димке:

– Ты шагай с ними! А я побегу пошлю голубя Молокоеду.

Он побежал к палатке, написал записку и, привязав ее голубю под грудь, выпустил. Голубь сделал несколько кругов в воздухе и помчался на Острогорск.

Всего этого Белотелов, конечно, не мог знать, иначе он не стал бы так упорно от всего отпираться.

Мы уже напились с капитаном чаю, стенографистка перепечатала протокол. Капитан дал его прочитать Белотелову и снова спросил:

– Значит, отца у вас в Золотой Долине нет?

– Я же сказал…

– Тогда подпишите свои показания.

Белотелое расписался, капитан положил бумагу в папку и говорит мне:

– Ну все, Вася. Спасибо! Из тебя хороший бы следователь вышел.

Вдруг дверь распахнулась, в кабинет без всякого стука, запыхавшись, влетел Мишка Фриденсон и подал мне записку:

– Васька, тебе!

Я развернул ее:

«Экстренно. В. Молокоедову.

Сообщаем, старика заарканили сегодня утром. Приехали на помощь чекисты и Иван Соколов. Боимся, как бы ты не упустил Генриха, то есть Белотелова.

Федор Большое Ухо».

– С голубем прислали?

– Ага… – кивнул Мишка. – Я же тебе говорил!

– Пожалуйста, – протянул я Левкино послание капитану. – Экстренная голубеграмма.

Капитан пробежал глазами бумагу, радостно кивнул мне и передал Белотелову. Тот тоже прочитал и упал на стул. Понял, что теперь не отвертеться!

А часа через три старика доставили в Острогорск.

Вместе с ним приехал и Иван Соколов. Застенчиво улыбаясь, вошел ко мне в палату. Его «арийские» волосы были гладко причесаны, и от них исходил приятный запах не то одеколона, не то леса.

«И чего мы нашли в нем немецкого…» – думал я, пока Соколов выкладывал мне на столик свои лесные подарки: бутылку меда, баночку грибов и какие‑то очень вкусные и пахучие яблочки.

– Значит, так и думали до конца, что я немецкий шпион? – спросил он, улыбаясь голубыми, как у Белки, глазами.

Я кивнул. Тогда Соколов рассказал, как мы разбудили его подозрения насчет старика немца:

– Многие говорили мне, что в Золотой Долине есть старичок, который всех видит, а его никак не увидишь. Я в чертовщину не верю. Пошел и начал искать. Не нашел. А жена говорит: «Ну вот, тебе же говорили, что не увидишь!» Потом как‑то шел я по ручью и слышу выстрел… Что за оказия?

Я выбрался к котловине и увидел, что вы вдвоем сидите под камнем. Но кто такие, опять же не знаю.

Вдруг с той стороны ручья снова выстрел… Тут уж я увидел дымок. И тоже выстрелил в ту сторону. Потом еще пришлось стрельнуть. И потому, как вы осматривались и поднимались на обрыв, решил, что это в вас кто‑то палил и что вы очень боитесь. Я и пошел за вами, чтобы проводить вас, да и разглядеть как следует.

– А‑а, – удивился я. – Так это вы стояли около куста и смотрели на нас?

– Конечно… Потом я еще ходил в Золотую Долину… Когда же ты попался мне на дороге и я повез тебя в больницу, то решил завернуть в НКВД. А там уже знали о старичке и попросили меня быть проводником. Вот так мы его и забрали…

Документы, найденные в пещере, и показания старика окончательно раскрыли тайну Золотой Долины. Вся тайна заключалась в старикашке. Этот паучок и был тем самым немцем, управляющим ван Акера, который купил за бесценок еще во время первой мировой войны всю Золотую Долину. Золота в ней в то время уже не было, о меди знали только несколько геологов, но их подкупил этот немец, фамилия которого была Паппенгейм, Карл Паппенгейм. От геологов он постарался избавиться, так как боялся, что они проболтаются о богатстве Золотой Долины. Вначале Паппенгейм орудовал не один: из пьяниц и дезертиров он набрал старательскую артель, и она «старалась» вовсю: спускала в Зверюгу каждого, кто знал или пытался узнать что‑нибудь о медной руде. Но потом немец и старателей потихоньку ликвидировал и остался с сыном Генрихом, иначе Пантюхой.

Геолога Окунева и его маленькую партию уничтожил, конечно, Паппенгейм.

Пока шла гражданская война, он все сидел в Золотой Долине и ждал, когда свергнут Советскую власть, чтобы стать капиталистом. Этого он, конечно, не дождался и сбежал в Германию. А когда фашисты вторглись в нашу страну и подошли к Москве, кощей как‑то пробрался через фронт и снова появился в Золотой Долине… А сынок тем временем кончил в Ленинграде институт, затесался в геологи, торговал золотишком, какое у отца сохранилось, и мутил воду, то есть отводил всем глаза от Золотой Долины… Но мы втроем – Димка, Левка и я – все‑таки раскрыли это дело.

Когда к вечеру капитан снова был у меня, я пристал к нему с расспросами. Меня очень интересовало, успел ли Голенищев вызвать бомбардировщиков и забрали его или нет?

– Только по секрету! – рассмеялся капитан. – Об этом вообще‑то мы не болтаем, но тебя могу просветить…

Оказывается, они сами дали возможность Голенищеву вызвать самолеты, но предупредили ближайшую нашу эскадрилью, чтобы она подготовилась встретить фашистских налетчиков. Немцы думали, что они летят бомбить беззащитный город, а им так дали прикурить, что из семи бомбардировщиков ушел восвояси только один да и то вряд ли дотянул до аэродрома.

А Голенищева сразу забрали и Пантюху тоже: он стоял в городском саду и все ждал, когда же прилетят самолеты, чтобы бросить свою предательскую ракету.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ТЯЖЕЛЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ. «ПОДХОД» АКАДЕМИКА ТУЛЯКОВА. ПРЕМИЯ. ТАНК «ОТЛИЧНИК»

После этого ко мне несколько раз наведывался капитан Любомиров. Он рассказывал, как поймали того самого толстяка, который покупал у Белотелова документы на Золотую Долину. Это был какой‑то американец, который пытался скупить все права на месторождение медной руды, чтобы делать свой бизнес, как придут немцы.

Мне уже надоело лежать в больнице, и я попросил, чтобы меня выписали. Доктор осмотрел мою ногу и согласился.

Из больницы мне дали кресло на колесах, и Белка, жившая теперь недалеко от нас, катала меня по комнате от кровати к столу и окну, пока не было дома мамы.

– И зачем тебя потащило в Золотую Долину? – спросила как‑то Белка.

Я хотел рассказать ей, что поехал в Золотую Долину, чтобы добывать золото и покупать танки, но язык не повернулся – стыдно стало.

Левкина мама, хоть и пошла на поправку, все еще лежала в больнице, и Левка был теперь как круглый сирота. Все время проводил в больнице и возвращался домой только вечером.

Мама сказала, что хорошо бы его взять к нам, и я очень этому обрадовался.

В нашей квартире все уже было расставлено по‑прежнему, только у стены на полу отчетливо выделялся желтый прямоугольник, напоминая о том, что вот здесь стояло пианино, которое продали из‑за моих нелепых поступков.

Мы договорились с дядей Пашей, с домоуправлением, и дядя Паша перешел жить в комнату Гомзиных, а в его комнате, смежной с нашей, поселились мы с Левкой.

До учебы никого из нас – ни меня, ни Левку, ни Димку – не допустили, делать нам было совсем нечего, и от этого на душе становилось противно. С самого утра Белка или Левка подкатывали меня в кресле к окну, и мы целыми днями смотрели на то, что происходит во дворе. Но до самого обеда двор был почти пустой – все работали и учились. Потом начинали появляться из школы ребята. Уже по их виду мы сразу узнавали, кто какую отметку получил. Одни бежали сломя голову, торопясь обрадовать родных, другие останавливались на каждом шагу и втолковывали что‑то своим товарищам.

Никитка Сычев влетел во двор, приплясывая. Он бил рукой в учебник, как в барабан, и выкидывал ногами такие колена, что мы поняли: Сыч получил пятерку. Под ноги ему подкатился футбольный мяч, и Никитка погнал его впереди себя, как самый резвый нападающий, а за ним с шумом и криком бросились все футболисты нашего двора.

– Силен! – сказал Левка.

Мне было очень обидно, что я не могу вот так же, как Никитка, пройтись колесом по двору, чтобы все знали, как я хорошо учусь. Чтобы не расплакаться, я отвернулся от Левки к стене недостроенного дома.

Там, на чердаке, все еще стоял мой сигнал. Этот сигнал мозолил мне теперь глаза. Он был как крест на всех наших дурацких похождениях.

Врач ошибся, когда сказал, что я через две недели буду играть в футбол. Нога моя не срасталась.

Мама потихоньку плакала. Она боялась, что я останусь инвалидом. А меня больше всего мучило безделье и еще то, что нас оставили на второй год.

Я уговорил маму пока не сообщать об этом отцу на фронт: может быть, если хорошенько попросить, педсовет отменит свое решение. Мама на это мало надеялась, но я решил попробовать.

Димка сделал мне костыли, и я стал учиться ходить на них по комнате. Мы написали втроем коллективное заявление и понесли его в школу.

Димка и Левка остались ждать меня в сквере.

– Так будет лучше, – сказал Димка. – Может быть, твой инвалидский вид подействует на учителей так, что они сжалятся.

У директора кто‑то был, и он знаками дал понять, что принять меня сейчас не может. Я вернулся снова к своим товарищам.

– Нечего делать, Молокоед. Как только заживет у тебя нога, двинемся на фронт, – успокоил меня Димка.

– Хватит! – обозлился я на Димку.

Димка удивился, вытаращил на меня ангельские глаза и пропел из «Царской невесты»:

– Не узнаю Григория Грязнова!

Но тут из. дверей школы показался Туляков и, поправив очки, сказал:

– А, вы здесь? Дело улажено!

Ему удалось все‑таки уговорить директора перенести нам испытания на осень.

– Как же так вам удалось? – удивился я.

– К учителям тоже надо иметь подход, – улыбнулся Туляков.

Оказалось, он за нас поручился.

Нога моя к осени совсем поджила, я стал ходить без костылей и только немного прихрамывал. Но врач утешил меня, что со временем пройдет и хромота.

Впрочем, разве в этом дело! Даже если бы мне пришлось остаться на костылях, я был теперь в двадцать раз счастливее того чудака, у которого душа просила романтики.

Мы все лето занимались, и только теперь я понял, до чего же интересны и ботаника, и история, и даже немецкий язык. Может, в этом виноват академик Туляков, а может, мы действительно много узнали летом, но только осенью мы легко ответили на все вопросы, которые нам задавали учителя. Мы с Димкой перешли в седьмой класс, Левка – в шестой.

– Что случилось с Молокоедовым? – удивлялись в школе. – Был такой оболтус, а теперь учится лучше всех…

Не знаю, о чем говорили между собой учителя после нашего бегства, но только они, видимо, поняли кое‑что. Когда Мишка Фриденсон предложил организовать ребячий истребительный батальон, Аннушка не чинила препятствий и даже стала главным нашим ходатаем по этому Делу. Меня избрали командиром. А батальон свой мы назвали так: Первый пионерский истребительный батальон имени Джека Лондона.

Забыл еще сказать, что Белку, или, точнее, Нюрку Соколову, которая кончила четырехлетку в Березовке и училась теперь в пятом классе нашей школы, мы тоже приняли в свой батальон бойцом и санинструктором.

Первую четверть все мы – я, Димка, Левка и Белка – закончили в числе лучших учеников. Шестого ноября к нам в квартиру пришел сам академик Туляков. Дома были только мы с Белкой, и он попросил позвать остальных. Я сказал Белке, чтобы она выбросила на балконе сигнал: она вывесила мамин фартук, и сразу явились Димка и Левка. Академик даже удивился:

– Хорошо у вас дело поставлено!

Он сначала поговорил с нами, посмеялся, всего Джека Лондона и Брет‑Гарта у меня пересмотрел, а потом позвонил куда‑то и спросил: «Ну как? Готово? Тогда приезжайте сюда».

И вот через некоторое время вваливается к нам какой‑то дяденька с пакетами и портфелем. Роман Харитонович начал суетиться, велел Белке накрыть стол и начал выкладывать разные закуски, конфеты, пирожные, о каких мы уж перестали думать во время войны. А потом поставил на середину стола бутылку шампанского.

– Не знаю, как в Доусоне, – сказал он, – а у русских золотоискателей принята в таких случаях бутылочка шампанского. Впрочем, может, наши дамы желают ситро?

– Ага, мне ситро, – сказала Белка, сразу вообразившая себя дамой.

– На Клондайке все больше виски глушат, – сказал Левка, как будто только и делал, что сидел в Доусоне и глушил виски.

– Гнусный напиток, я вам скажу, – сморщился академик.

Расставил он еду, отошел к двери, прищурил глаз, оглядел стол и справа и слева, а потом спрашивает:

– Как вы находите? По‑моему, все для праздничного банкета готово. Разрешите поэтому сообщить вам небольшую новость. За открытие месторождения медной руды вам, друзья, законно причитается 75 тысяч рублей премии. Скажите, куда перевести деньги?

Мы так и опешили. У Белки глаза стали величиной с блюдце.

– Зачем же вы даете им так много денег? – удивилась она. – Мне раз дали тридцатку, и то я с ней измучилась, не знала, куда девать.

– На танк, ребята! – закричал я.

– На танк! На танк! – заорали Димка с Левкой, и мы все зааплодировали, потому что теперь‑то уж могли купить танк.

Вместе с академиком Туляковым мы стали думать, как назвать этот танк.

– Давайте назовем так, – глубокомысленно заявил Левка: – «Три двоечника».

– Разве вы все еще плохо учитесь? – удивился Туляков.

– Нет, – запротестовала Белка. – Это он просто старину вспомнил. Это когда еще им «бы» мешало…

– Я предлагаю, – сказал я: – «Три отличника».

– Вот правильно! – сразу откликнулся Туляков. – Наконец я слышу речь не мальчика, но – мужа. Откуда это? – спросил он у Димки.

– Думаете, не знаю, да? – обиделся Димка. – Из «Бориса Годунова». Слова Марины Мнишек в сцене у фонтана.

– Хорошо! – похвалил Туляков. – Вот это хорошо. Люблю начитанных, но не терплю, когда плохо учатся. Ну как: «Три двоечника» или «Три отличника»? И почему только три? А четвертая? – указал он на Белку.

Мы думали, думали и решили назвать танк «Отличниками.

– Тогда предлагаю… – сказал Туляков.

Но тут пришла с работы моя мама, а с ней Димкина мама, и академик Туляков, хотя и не знал мудрости Снежной Тропы, повел себя в чужой хижине как хозяин. Он снял с женщин пальто, подал им стулья:

– Предлагаю выпить за отличников! – и взял в руки бутылку, сломал проволоку, вытащил немного пробку и крикнул: – Внимание!

Мы все стали смотреть, как из бутылки выползает пробка, а Туляков спросил:

– Куда прикажете выстрелить? Я в молодости был очень метким стрелком.

– В мишку, – сказал Левка.

На шифоньере у нас всегда сидел плюшевый мишка. Туляков повернул бутылку на шифоньер, Белка стала жмуриться так, что от васильков остались одни реснички. Бах! – мишка кувыркнулся.

– Наповал! – рассмеялся академик и стал разливать по рюмкам шампанское.

– Мне ситро! – крикнула Белка.

– И нам ситро! – сказали Левка и Димка.

Мне очень хотелось выпить со взрослыми, но я решил быть солидарным с друзьями и тоже попросил ситро.

– Ого, – сказал Туляков, – наши золотоискатели привыкли к содовой!

Он открыл бутылку ситро, и оно стрельнуло еще громче.

Бывают же такие хорошие академики! А ходит в очках на ниточке, в смешной шапочке – ни за что не подумаешь, что хороший…

Танк «Отличник» упоминался за боевые подвиги даже в сводке «Совинформбюро». Экипаж его с нами переписывается, и мы стараемся, чтобы наш танк соответствовал своему званию, учимся только на «отлично».

– «Бы» больше не мешает? – спросил однажды, встретив меня на улице, академик Туляков.

Вместо ответа я задал ему загадку:

– А и Б сидели на трубе. А – упало, Б – пропало, что осталось?

– И…

– Нет, «о». Отлично!

Он засмеялся и чмокнул меня в щеку. Хороший академик. Не то что тот майор!

Вот мой рассказ и окончен. Я, конечно, понимаю, что мне далеко до писателя, но одно скажу: эту книгу прочитают все наши острогорские ребята. Они слышали про нашу историю, и им любопытно будет узнать, как все у нас получилось. Девочки, конечно, читать не будут. Им нужны поэтические описания природы, психологические переживания, всякие охи да вздохи. Но я считаю? все это ни к чему.

Ребятам, по‑моему, понравится. И Белке понравится. А остальные девочки, если уж им позарез нужны описания и переживания, пусть читают Майна Рида и Фенимора Купера.

[1]Это мы‑то несознательные… А он – сознательный? И вот таких майоров держат на ответственных должностях!

[2] В. М. – это значит Василий Молокоедов, то есть я, или, как говорят писатели, автор этих строк. Так что вы не удивляйтесь, если и дальше вам будет встречаться «В. М.» (это я примечания делаю. Чтобы на другого не подумали, вот и ставлю: В. М.).

[3]У писателей не принято говорить «в морду». Они пишут «в лицо». И наш литератор Павел Матвеевич считает: правильнее будет писать «в лицо». Но мне кажется, что по отношению к Димке «в морду» лучше получается. – В. М.

[4]Эврику проходят в седьмом классе, когда изучают по физике закон Архимеда. Я про эврику узнал случайно, когда просматривал у Димкиного брата учебник. Там, не помню на какой странице, грек Архимед выскочил голый из ванны и заорал: «Эврика!» Открыл, значит, придумал. А что открыл, я и не понял. Так вот, я закричал так потому, что тоже кое‑что придумал. – В. М.

[5]Удивляюсь, почему этой пустыни нет на карте! Она находится на Аляске, и ее очень хорошо описал Джек Лондон. Кроме безмолвия и снега, там очень много золота. – В. М.

[6]А сейчас там живет моя бабушка. – В. М.

[7]Чечаками настоящие золотоискатели на Клондайке презрительно называют неопытных новичков вроде нашего Левки Гомзина. – В. М.

[8]Это первейшая вещь, без которой не обходится ни один золотоискатель на Клондайке. Мешочек носят всегда за поясом, потому что за все расплачиваются почему‑то золотым песком. Мешочки бывают кожаные, но мы кожи не нашли и пошили их из моих штанов и маминой юбки. – В. М.

[9]Тут у нас с Димкой вышел спор. Джек Лондон пишет, что песок промывают в лотке, а Брет‑Гарт – в сковороде. Димка стоял за лоток, а я – за сковороду. По‑моему, сковорода удобнее, в ней можно и промыть песок и жарить пищу. Притом еще после этого ее не надо мыть, песком все ототрется. Чтобы не спорить, решили взять и то и другое. Практика покажет. – В. М.

[10]Чашка совершенно необходима. Сколько я ни читал, все золотоискатели на привале только и делают, что размеривают муку чашками. – В. М.

[11]Нож взяли большой, но не знаю, охотничий ли? Мама щепала им лучину для растопки. Называется он косарь. – В. М.

[12]Тоже спорная штука. У Джека Лондона золотоискатели не едят ложками, а только с ножа. Но как есть ножом суп или уху, непонятно. Мы все‑таки взяли ложки. Практика покажет. – В. М.

[13]Чтобы курить трубку мира и обмениваться с туземцами. – В. М.

[14]Вы спросите, почему я обозвал Левку Федей? Сейчас объясню. У Левки очень хороший слух. Ему даже уроков учить не надо, лишь бы подсказывали правильно. За это его нарисовали в стенгазете, приделав к Левкиной голове здоровенное ухо. Потом некоторые ребята стали Левку звать Большое Ухо. А дальше вот что получилось: вызвали Левку отвечать по немецкому: «Вас ист дас?» – начал он читать: «Что это? Дас ист дер Федер…» Тут Левка остановился и стал ждать подсказки, так как не знал, что «дер Федер» – обыкновенное перо. Мишка Фриденсон возьми и подскажи в шутку: «Федор», Левка и ляпнул: «Это есть Федор».

Весь класс так и повалился от хохота. – В. М.

[15]Так меня зовут ребята, когда хотят показать, что они смыслят в полярных и индейских делах. Димка кое‑что смыслит, а Левка в этом деле – сундук. – В.М.

[16]Так я теперь обращался к Димке, потому что мы собирались стать на Тропу, а на Тропе не называют друг друга человеческими именами, а все больше: Соколиный Глаз, Быстроногий Олень, Серебряное Копье. Ну, а Димка, раз у него фамилия Кожедубов, будет теперь Дубленая Кожа. – В. М.

[17] Демагогия – слово греческое. По‑русски оно означает: «Мели Емеля – твоя неделя».

Историк вызвал меня однажды отвечать про ассирийского царя Синнахериба. Я и давай чехвостить этого мерзавца. Это, говорю, был вампир и душитель вроде Гитлера. Хуже его нет никого во всем древнем мире. Египетские фараоны, те хоть пирамид настроили, а Синнахериб что сделал? Я бы такого изверга из всех учебников вычеркнул.

Но тут историк меня перебил и сказал:

– Знаешь что, Молокоедов? Ты брось мне тут демагогию разводить. Лучше скажи, в каком году родился и умер Синнахериб?

Я этого не знал, и историк поставил мне двойку. Вот так я и узнал, что такое демагогия. – В. М.

[18]Не знаю, каким тросом пользовался Мейлмут Кид в рассказе «На сороковой миле». Я взял трос, на котором мама сушила белье. Он удобен еще тем, что из него можно сделать лассо. – В. М.

[19]Это слова не мои, а Джека Лондона. Оговариваюсь, потому что за чужие слова некоторых писателей приглашают в нарсуд. Лучше оговориться. А то доказывай потом, что ты не писатель. – В. М.

[20] Аргонавты – это люди, которые отправлялись в дальний путь из Древней Греции за каким‑то золотым руном. А что такое «миронавты» – этого не знает даже Левка Гомзин. Ему – лишь бы в рифму. – В. М.

[21]Это к слову, потому что так писал Джек Лондон. Сала у нас, конечно, не было, а был маргарин. А оленина была просто конина. – В. М.

[22] «Хенде хох!» – руки вверх! Есть еще «русс капут!» – то есть русскому конец. Это воинственные слова, которые знают фашисты. Из этого получилось вот что: наши возьмут фашиста в плен, а он руки поднимет и кричит: «Хенде хох!» Ну и бывает так, что его – хлоп! – готов. Сам виноват: не ори, чего не надо! Если уж против нас воевать, так сначала выучись кричать: «Сдаюсь». – В. М.

[23]На этой почве у меня была даже стычка с пионервожатой. «Почему у тебя вечно двойка по немецкому?» – спросила она. «Потому, – сказал я, – что фашистский язык я изучать не буду. Зачем мне его знать? Мы с фашистами разговорчиками заниматься не собираемся, мы их будем бить». – В. М.

[24]Но хоть бы рисунок этот не попался на глаза Сергею Николаевичу. «Ну, – скажет, – я так и знал: Соколиный Глаз только и способен, что играть в индейцев! Он даже условных знаков не усвоил. Кто же так обозначает мост? А брод? А кусты? Нет, больше двойки я за эту мазню поставить не могу!» – В. М.

[25] Гак – старинная мера длины. Очень длинный. – В. М.

[26]На Клондайке кальцекс не употребляют, а все больше – виски. Но это, наверно, потому, что в Америке нет кальцекса. – В. М.

[27] Скво – индейская жена. На Аляске этих жен выменивают на табак и на чай. – В. М.

[28] Каньон – глубокая узкая долина с крутыми скалами. – В. М.

[29] Три мушкетера – это Портос, Атос и Арамис. Про них писал французский писатель Александр Дюма. Такие же друзья были, вроде нас, но похуже. Мы хоть золото искать приехали, а они только и знали, что на дуэлях дрались. А какая в этом польза? Я бы на месте Александра Дюма даже писать о бездельниках не стал. – В. М.

[30]Ничего мудреного нет. Во многих рассказах Джека Лондона даже привычные к северу золотоискатели заболевали этой ужасной болезнью. – В. М.

[31]Пестиками называются молодые побеги сосны. Они вырастают весной на концах веток и довольно вкусные. А вот профессор Жвачкин ничего об этом не знает. – В. М.

[32]Точно знаю, что те, о ком писали Фенимор Купер и Майн Рид, всегда только так и похищали. – В. М.

[33]Ужасно неприличное слово! Но не назовешь же эту морду «лицом», как бы ни хотелось этого Павлу Матвеевичу. – В. М.

[34]Вы спросите: при чем тут рабочий класс? Уж если рассказываешь о том, как рыбу вялили и коптили, так и рассказывай, не морочь голову Но ведь и Гоголь так делал. В «Мертвых душах» он писал, как Чичиков разъезжает по разным помещикам, а потом вдруг начал расписывать тройку и про Чичикова забыл. Я спросил Павла Матвеевича, почему Гоголь так пишет? А он объяснил, что Гоголь сделал лирическое отступление. У меня насчет рабочего класса, может, тоже лирическое отступление получилось. – В. М.

[35] Дегустация – это когда пробуют что‑нибудь новое. При дегустации надо только пробовать, но не объедаться и не опиваться, иначе ничего не определишь. – В. М.

[36]На самом деле Димка не вскричал, а, наоборот, сказал мне очень тихо: «Вася, ведь он же с мешком был. Наверно, он в этот мешок землю сыпал». Но я написал «вскричал» потому, что у хороших писателей люди обязательно вскрикивают, когда их осенит добрая мысль. Интереснее читать, когда вскрикивают. – В. М.

[37]Насчет стали и несгибаемой воли у меня, кажется, здорово получилось! – В. М.

[38]Залом или залой? Как будет правильно, не знаю. В орфографическом словаре написано, что и так и так правильно. Но тут что‑то не то. А потом за это «и так и так» нам двойки в дневник закатывают. – В. М.

[39]Опять кто‑нибудь скажет, что слово «базлали» употреблять нельзя. А если так говорят? У Даля в словаре сказано, что так говорят и в Вологде, и на Урале, и в Сибири, и на юге. Все русские люди так говорят! – В. М.

[40]Если бы меня услышал Архимед, он хохотал бы. Но мне было не до смеха. И Архимедову эврику в нашем бедственном положения я произнес потому, что ничего умнее не придумал. – В. М.

[41]Он не сказал нам только, что когда восходят Стожары, людей всегда пробирает дрожь. Не то от холода, не то от страха. – В. М.

[42]Как впоследствии оказалось, я был абсолютно прав. Старик просидел в Золотой Долине 25 лет, что в наших глухих местах вполне возможно. Все уже давно забыли о том, куда исчез геолог Окунев, а виновник его смерти жил и ждал, когда придут фашисты, чтобы воспользоваться своим богатством. Только воспользуется ли? – В. М.

[43]Гроты бывают маленькие и большие, по нескольку метров в длину. Этот был средний уютный гротик, вполне подходящий для жилья. – В. М.

[44]Видали? «По личному» так можно! А какие могут быть личные дела в рабочее время. – В. М.

[45] Эльдорадо – это сказочная страна золота и драгоценных камней, которую вроде нас упорно разыскивали испанские завоеватели. Но мы‑то не были завоевателями. Мы искали золото, чтобы отстоять свою страну от фашистского порабощения. – В. М.

[46]Если вы не слышали про академика Туликова, могу сказать, что это вам не профессор Жвачкин и не академик Сухостоев, который написал о ядовитых грибах, а сам – в больницу, говорят, попал: мухоморов наелся! На Тулякове вся металлургия держится. А металлургия – это танки, пушки и самолеты. Вот с кем я буду теперь иметь дело! – В. М.

[47]Вася Молокоедов ошибается: человек с «лошадиной» фамилией в рассказе Чехова был не Горохов, а Овсов. (Примечание ред.).

[48]Известно – девчонка! Только и думает, что об артистах да артистках! Нет, чтобы взять портрет Джека Лондона или Фенимора Купера! – В. М.

[49]Как кошка или как тигр? Приличный писатель обязательно бы сказал: «Он бросился на старика, как тигр!» Но я все же написал: «как кошка», потому что какой же из меня тигр? – В. М.

[50]Теперь понятно, почему на старинном гербе нашей области изображен язык от колокола. Рудознатцы да старатели хотели призвать других людей искать разные металлы. И столько было этих металлов, что стукни о землю – она и звенит: сразу нападешь на золото, либо на медь, либо на еще что‑нибудь… – В. М.

[51]Уж не тот ли Уркарт, который в первые годы Советской власти требовал у нашего правительства, чтобы ему разрешили добывать на Урале медь? Я недавно читал, как этот Уркарт, когда ему дали на Урале от ворот поворот, обнаглел до того, что написал Советскому правительству такое:

«Не дадите ли вы в таком случае мне возможность поковыряться в Киргизской степи около Балхаша и дальше? Раньше, чем через 50, а может быть и 100 лет, вы этими местами все равно не займетесь. А я поищу и, может быть, что‑нибудь найду».

Видали такого типа? Дайте ему «поковыряться»! Много их – охотников поковыряться в нашей земле! – В. М.

[52]Шоферов многие почему‑то ругают, а зря! Чем плох дядя Миша? Да и тот, который вез меня до Березовки, тоже, видать, хороший, раз доверили ему важное государственное задание. – В. М.

[53]«Так я и знал! – подумал Димка. – Еще когда в Золотой Долине я увидел, как сверкнули на солнце рыжие волосы, я сразу же решил, что никакой это не фриц, а хороший советский человек. Это все Левка нас попутал своими подозрениями: – Все фрицы бывают рыжие и с голубыми глазами! – вот тебе и фриц!» – В. М.

Дата добавления: 2015-06-28