Дружба, спаянная кровью 2 страница

Зимма переводил слова Легре под неумолкающий смех партизан. Жан-Пьер смущенно улыбался. Однако в шутке Легре заключалась солидная доля правды. Жан-Пьер на самом деле был графом и происходил из весьма состоятельной и знатной семьи де Шаррон. К тому же был племянником какого-то кардинала из Турнье. Но это не помешало ему сейчас воевать вместе с партизанами Ковпака, ходить с ними в разведку и бить гитлеровцев.

Отдых был нарушен командой: «В ружье!» На флангах дивизии шла перестрелка, и вскоре все полки приняли участие в бое. Командование дивизии приказало старшему лейтенанту Томову под охраной полковой разведки увести обоз и санчасть в лес. Но по лесным опушкам стояли гитлеровские заслоны. Один такой заслон был разгромлен партизанами с хода. Санчасть и обоз вошли в лес. Здесь все вздохнули облегченно. Из-за туч вынырнуло солнце. Если бы не шум боя, доносившийся со стороны Рожковки и близлежащих хуторов, на душе и вовсе было бы спокойно.

Стрельба иногда затихала и временами даже прекращалась, но потом возобновлялась с новой силой. Гитлеровцы, видимо, подбрасывали все новые и новые подкрепления. Вскоре обоз остановился, разожгли небольшие костры — партизаны сушили одежду, чистили оружие, перезаряжали пулеметные и автоматные диски. Доктор Зимма обходил со своими санитарами раненых и на ходу делал перевязки.

Недалеко от штабной телеги расположились разведчики, там снова слышался смех. Томов подошел к ним. Ну, конечно же, здесь неугомонный Легре. И Жан-Пьер тут, только он сидит в сторонке на пне и, сдержанно улыбаясь, приводит в порядок свои ногти. Увидев Томова, лейтенант выпрямился. Томов вопросительно посмотрел на него.

Легкая улыбка скользнула по лицу Жан-Пьера.

— Наш аджупет дает очередной спектакль.

Томов присел рядом с французом и достал кисет. Оба закурили, скрутив «козьи ножки» из крепкого самосада. Стрельба совсем прекратилась. Лес дышал спокойствием, уютом. Все располагало к беседе. И француз рассказал Томову грустную историю из своей жизни.

Еще до войны, будучи в гостях у своего дядюшки в Турнье, он познакомился с одной девушкой, звали ее Сюзан. Работала она шляпницей в небольшом ателье у какой-то вдовы.

— По-моему, это была ее дальняя родственница. Мы недолго встречались, но полюбили друг друга, — тихо проговорил Жан-Пьер и умолк.

Подошел Легре, берет у него ухарски сдвинут на затылок. Томов подал кисет и ему, тот тоже закурил.

Жан-Пьер заговорил снова, медленно, задумчиво. Он говорил о Сюзан, и в его голосе слышалась тоска.

Томов спросил, не сохранилась ли у него фотография девушки.

Француз отрицательно покачал головой.

— Она была настоящим человеком!.. — вмешался Легре. — Кстати, ты мне так и не сказал, она была красивая?

Жан-Пьер слегка пожал плечами:

— Как тебе сказать, мой друг. Красавицей ее назвать было нельзя. Но в ее взгляде было что-то такое... Как бы это объяснить? Ну, какая-то готовность к самопожертвованию, преданность, искренность, чистота... Понимаешь?

— Она была вашей невестой? — спросил неожиданно Томов.

— О, нет! — с сожалением воскликнул Жан-Пьер. — Это было невозможно... Я из графской семьи, а она — обыкновенная шляпница... Мои родные никогда бы не согласились... Я должен был выбирать: родные или она. А тогда я был еще молод... Делал вид, будто езжу к дядюшке в Турнье, в действительности же встречался с ней... Вскоре боши ворвались во Францию. Я забеспокоился о Сюзан и поехал в Турнье. Ателье было уже закрыто. Не нашел я и Сюзан. Только через полгода я напал на ее след. Но было уже поздно.

Томову показалось, что голос француза дрогнул. Он искоса посмотрел на него, но тот отвернулся.

— Ее арестовало гестапо, — после минутной паузы добавил Жан-Пьер.

— А вы не пытались ее освободить? — спросил Томов.

Жан-Пьер грустно улыбнулся:

— Все, что мог, я делал. Предлагал много денег, поил кого надо и не надо, заводил знакомства с грязными типами, которые имели связи с бошами... Даже прошения писал. Но, сами понимаете, гестапо!.. Одно время меня обнадежили. Один кагуль путался с высокопоставленными бошами. Мне говорили, что он вхож к гитлеровскому верховному комиссару в Париже. Я писал и этому генералу, был у него на приеме... Даже подарил ему одну нашу фамильную драгоценность. Он обещал. Я надеялся и ждал... О, если бы вы знали, как я ждал!.. Дни казались мне годами... Но потом мне сообщили, что Сюзан расстреляли в Мон-Валервен... Я немедленно поехал туда и там узнал, что Сюзан, оказывается, участвовала в движении Сопротивления. А приговор, как выяснилось, подписал тот же самый генерал, который столь любезно принял в подарок жемчуг и которого я так просил о пощаде...

Мишо эту историю уже знал, но не мешал Жан-Пьеру рассказывать.

— Вы полагаете, что сведения эти достоверны? — желая как-то подбодрить француза, сказал Томов. — Может быть, ваша Сюзан еще жива... Такие случаи бывают...

— О, нет, мой шеф... Сведения, к сожалению, абсолютно точные. Сюзан была коммунисткой. Я тоже вначале не верил: хрупкая, молодая, еще почти ребенок, а пошла сражаться с бошами... Представляете себе, такая нежная — и коммунистка!.. А я, откровенно говоря, прежде терпеть не мог ни нацистов, ни коммунистов. В офицерской школе, где я учился, мне твердили, что одни стоят других... Потребовалась оккупация моей Франции, гибель Сюзан, разгром Европы, чтобы убедиться в своем заблуждении и почувствовать, насколько близоруки были наши довоенные правители...

Легре не вытерпел:

— А ты уверен, мой лейтенант, что у наших будущих правителей память не окажется короткой?

— Не думаю, мой друг, чтобы Франция не извлекла уроков из нынешней бойни. Наши соотечественники видят, во что превратилась их прекрасная Родина.

— Видеть, мой лейтенант, это еще не все... Надо понимать!.. — серьезно сказал Легре, в упор глядя товарищу в глаза.

Жан-Пьер неопределенно пожал плечами и, смотря куда-то вдаль, ответил:

— Возможно. Но для меня довольно и того, что с бошами, перед которыми капитулировала наша армия, теперь сражается один Советский Союз. Достаточно и того, что французскому графу для спасения его жизни дали кровь коммунисты... О, если бы все это видел мой дядюшка кардинал!.. Поверьте, друзья, он бы, наверное, сбросил свою мантию...

Но Легре не отступал:

— Не беспокойся. Он этого не сделает... Будто ему не на что смотреть у себя на родине! Не будь, пожалуйста, наивен, мой лейтенант. Сюзан пошла в Сопротивление, заведомо зная, что ее ожидает. Ты пошел с нами, тоже готовый на все... У настоящих патриотов, мой лейтенант, — один путь: отстоять свободу своей Родины. У предателей — путей сколько угодно: вчера они служили англичанам, сегодня служат бошам... Что им стоит завтра лизать руки еще кому-нибудь?

Жан-Пьер чувствовал себя неловко, но ответил с присущей ему тактичностью:

— Может, ты и прав, аджупет. Я не отрицаю, что и после войны еще немало придется приложить усилий, чтобы такие люди, как мой дядя, поняли свое заблуждение... Как говорит наша пословица: «Все может быть ибо все уже бывало!»... Так и сейчас... Но вообще, если хочешь знать, когда ты подшучивал надо мной, что я теперь не «стопроцентный» граф, ты был прав... Да, аджупет... Лейтенанта де Шаррон, которого ты знал прежде, больше нет. Жизнь сделала меня другим.

— Ого! — воскликнул Легре со свойственной ему пылкостью, — может быть, ваше сиятельство решили стать коммунистом? А то сразу и комиссаром?! Похвально!.. Один комиссар у нас — венгр, другой будет француз! О ла-ла!..

Разговор прервал прискакавший из Рожковки связной. Было приказано для охраны санчасти и обоза оставить только одну роту, остальным же немедленно двигаться к реке Белая и занять мост, ведущий в Беловежскую пущу. Мост надо было удержать до подхода дивизии.

На позициях, занимаемых дивизией, возобновилась перестрелка. Связной добавил от себя, что положение там осложнилось, полки несут большие потери...

Батальон и полковая разведка были подняты по тревоге, и уже через час начался штурм моста. Гитлеровцы засели в бункерах и яростно сопротивлялись. Партизаны беспрерывно били по ним из минометов и пушек и шаг за шагом подходили к мосту. Наконец его взяли. Одну роту выставили для заслона на противоположной стороне. Полковые разведчики помчались по всем направлениям.

В это время на шоссе, со стороны Столповиска, показалась колонна автомашин, из них на ходу поспешно высаживались солдаты. Снова заработали партизанские минометы. Положение становилось серьезным, противник располагал превосходящими силами. Вслед за автомашинами показались танки. Было ясно, что удержать мост своими силами партизанам не удастся. Немцы разгадали их намерение прорваться и в этом месте в Беловежскую пущу и теперь прилагали все усилия, чтобы преградить дивизии путь. Бой разгорался. Вдруг с противоположной стороны, в тылу фашистской пехоты, послышалась пулеметная и автоматная стрельба. Это завязала бой рота, выставленная для заслона; подоспела туда и полковая разведка. Враг пришел в замешательство и начал отступать, но тут появился фашистский танк, открыл яростный огонь по мосту.

Выручил Холупенко. Он вылез из своего окопчика на дорогу и открыл огонь из бронебойки по приближавшемуся танку. Несколько выстрелов — и танк загорелся. Партизаны сплошной лавиной ринулись в атаку. Но тут кто-то крикнул:

— Француз упал! Легре ранили...

Первым к Легре подбежал Холупенко. Взяв француза на руки, он вынес его из боя.

— Где врач? Чего стоите?! Доктора, хлопцы, сюда!.. Чуете? — гремел его голос.

Подбежали санитары. Они стянули с Легре френч, разрезали и без того изодранный джемперок. Рубаха у Мишо была вся в крови. Разорвали и ее... Пулеметная очередь из фашистского танка прострочила татуированную грудь француза, на которой полукругом синела надпись: «Ма ви а ла Франс!» А в центре под надписью сквозь сочившуюся кровь можно было различить молот, обрамленный огромным серпом...

Холупенко стоял возле друга на коленях, по лицу медленно катились слезы. Он качал головой и все время чуть слышно приговаривал:

— Эх, Марсельеза, Марсельеза... Шо ж ты, браток, наробил? Як же так получилось, що я не доглядел!..

Санитар сделал укол. Хотел было снова ввести иглу, но поднялся и молча отдал шприц своему помощнику.

Холупенко встал и тихо произнес:

— Вот, хлопцы, вам и Марсельеза...

Взгляд Холупенко остановился на рябом пулеметчике. Он подошел к нему и дрожащими руками схватил за ворот шинели:

— Ну, говори! Цэ тэбэ не партбилет?! Бачишь, серп и молот у крови!

Томов попытался успокоить Холупенко. Но тот еще крепче ухватил за ворот побледневшего парня.

— Становись на колени и проси прощения! Чуешь, що я говорю?! Становись, бо я тебя зараз, знаешь?!

К Легре подходили партизаны, каждый хотел проститься со своим боевым товарищем. Легре лежал с открытыми глазами и застывшей на губах улыбкой, словно говоря: «Мон камарад, ту ва бьен!»

Склонив голову, стоял перед ним лейтенант де Шаррон. А опуская тело друга в могилу, он нежно прикоснулся губами ко лбу Легре.

— Прощай, Мишо, мой верный товарищ. Эмблему, которая залита кровью на твоей груди, я буду теперь носить в своем сердце, а жизнь моя отныне принадлежит стране, народ которой борется за освобождение Родины.

Бой гремел. Это был прощальный салют французскому другу. Горел уже четвертый фашистский танк, кругом валялись трупы в серо-зеленых шинелях. Со стороны Рожковки все чаще доносились разрывы снарядов и треск пулеметов...

Взмыленная лошадь доставила истекавшего кровью связного с приказом: «Батальону оставить мост и вместе с санитарной частью и обозом двигаться в направлении Рожковки, где присоединиться к основной колонне дивизии, продолжающей свой рейд согласно маршруту и графику...»

Окружение было прорвано. Прорвано благодаря отваге партизан, многие из которых пожертвовали жизнью... Далеко позади остались сгоревшие немецкие танки, не видны были и могилы француза аджудан-шефа Мишо Легре, батальонного комиссара — венгра Иосифа Тоута... Сорок шесть партизан-ковпаковцев остались навсегда на подступах к Беловежской пуще. А впереди — новые марши, новые прорывы, новые штурмы. За сотни километров от линии фронта ковпаковцы продолжали выполнять приказ Родины: взрывали мосты, пускали под откос составы, поджигали склады, уничтожали гарнизоны. Все чаще и чаще на дорогах и перекрестках пестрели таблички с надписями: «Achtung! Partisanen Kolpacow!»

* * *

Дивизии предстояло пересечь железнодорожную магистраль Москва—Варшава—Берлин, которая усиленно охранялась. Не успела головная походная застава подойти к одному из переездов, как засевшие в бункерах фашисты открыли ураганный огонь. Местность они пристреляли заранее и теперь, несмотря на темноту, их огонь был довольно точным. Пришлось подкатить пушку и прямой наводкой выкуривать немцев из укрытий. Переезд был взят, и по его обеим сторонам вдоль полотна выставлены мощные заслоны.

Дивизионная колонна начала переправляться через магистраль. На переезде стояли старший лейтенант Томов и его разведчики. Они следили, чтобы движение шло в максимально быстром темпе. Ведь надо, чтобы вся дивизия еще до рассвета перешла через полотно, а потом предстояло снять заслоны и догнать основную колонну.

Но вот на востоке показались едва различимые огоньки паровозных фар. Легкий фугас, заложенный минерами восточного заслона, подорвал паровоз, эшелон остановился. Сопротивление охраны сломили мгновенно. Одна рота бросилась к вагонам. Чего тут только не было! Штуки сукна, радиоприемники, мебель, рояли, громоздкие сейфы, сельскохозяйственный инвентарь и даже пишущие машинки. Был вагон и с оружием: чешские пулеметы, финские автоматы, старые французские винтовки, пистолеты всех систем — польские, английские, американские, бельгийские и даже японские! Как выяснилось позже, состав принадлежал какой-то ортскомендатуре и ее подведомственным учреждениям: управе, жандармерии, суду, полиции и тюрьме. Все они, в спешном порядке погрузив награбленное имущество, бежали на запад в страхе перед наступающими частями Советской Армии.

Весь состав осмотреть не удалось: с противоположного направления по второй колее подходил другой состав. В одно мгновение партизанские минеры, находившиеся в заслоне, заложили под рельсы взрывчатку. Одна рота партизан спешно передвинулась еще немного на запад вдоль полотна, навстречу составу, и тут залегла.

Состав шел медленно, паровоз тяжело пыхтел, словно тянул в гору большой груз. По мере приближения состава, лежавшие в заслоне партизаны разглядели платформы с балластом, предусмотрительно прицепленные впереди паровоза на случай, если состав нарвется на мину.

И, действительно, как только первая платформа подкатила к месту, где был заложен фугас, раздался оглушительный взрыв. Платформы скатились под откос, но машинист успел затормозить и состав остался невредимым. Тогда по нему ударили из партизанских бронебоек и пулеметов. Однако стрельба вскоре прекратилась и воцарилась загадочная тишина.

Стоявшие на переезде Томов и группа партизан некоторое время прислушивались, стараясь угадать, что там происходит. Наконец, не выдержав томительной неизвестности, бронебойщик Холупенко, его второй номер — молодой парнишка и француз Жан-Пьер, который после гибели Мишо очень подружился с Холупенко, побежали к западному заслону. А немного спустя оттуда прибежал связной и доложил, что подошедший состав гружен прессованными тюками соломы и сена.

— Охрану его, человик мабуть з два десятка, наши перебилы, а может ще кто з хвашистов повтикалы, — добавил партизан.

— Не состав, а ерунда! — разочарованно произнес кто-то и выругался.

— На этот раз не повезло! — сокрушенно подтвердил Томов.

Тут к командному пункту, обосновавшемуся на переезде, прибежал связной от Холупенко. Это был его второй номер. Обращаясь к старшему лейтенанту Томову, он сказал, что Холупенко просит разрешения поджечь солому и сено, которыми нагружены платформы.

Обозленный тем, что состав оказался со столь малоценным грузом и что противнику не нанесен сколько-нибудь существенный урон, Томов резко возразил и, отвернувшись от связного, стал отчитывать кого-то за то, что разведка не достигла намеченного пункта.

Связной был явно недоволен. Он остался на переезде и искал случая еще раз обратиться к Томову. Но, услыхав голос командира полка, который подъехал к переезду, подошел к столпившимся вокруг командира партизанам, протиснулся вперед, однако не решался обратиться к нему в присутствии Томова. Командир полка выслушивал доклады, отдавал распоряжения, и постепенно окружившие его партизаны разошлись. Вот тогда-то связной передал просьбу Холупенко разрешить поджечь солому и сено.

— Ни в коем случае! — прервал его командир полка и объяснил, что пламя непременно заметят немцы, приостановят движение и тогда уже наверняка не удастся перехватить состав с более ценным грузом.

Посланец Холупенко хотел высказать соображения бронебойщика, но командира полка отвлекли вновь подошедшие партизаны.

Движение партизанской колонны через переезд было в самом разгаре, когда на командный пункт прибежал Жан-Пьер. Он недоумевал, почему второй номер Холупенко так долго не возвращается с ответом. Волнуясь, коверкая русские слова, невольно переводя на французский язык, он пытался объяснить, почему нельзя оставлять на платформах солому и сено, но терпеливо слушавший его командир полка не успел ответить, как кто-то из партизан не без ехидства заметил:

— Видать, Грише Холупенко захотелось позабавиться, малость огоньком попыхать! — и уже наставительно добавил: — Нет, парень, война — не забава!.. Тут все с умом надо делать.

— А я с умом и хочу! — вдруг раздался из темноты басистый голос Холупенко. Он тоже прибежал на переезд. Обращаясь к командиру полка, он добавил:

— Да шо вы, товарыш командир, вы ж не подумалы, шо эшелон иде з Германии?

— Уй, уй! — поддержал француз. — Вест, Вест, нах Остен! Уй, уй! Камарад Холлюпенько аве резон! Иль э прав!..

— Шо герману соломы да сина не хватае у нас на Украини? — вновь загорячился Холупенко. — Не-е! Тут що-сь таке не то... Эшелон иде на хвронт и, бачьте, з соломою!..

Холупенко рассказал, что хотел скинуть тюки с одной платформы, посмотреть, не скрыто ли за ними чего, но сделать это не удалось; тюки крепко-накрепко связаны стальной проволокой.

Кто-то попытался пошутить, надеясь доставить этим удовольствие командиру полка, но тот вдруг сказал:

— А ведь верно! Ну-ка, быстро поджечь солому на одной платформе!

Холупенко со вторым номером и француз сломя голову умчались к составу. Но вскоре второй номер вернулся.

— Не горит! — выпалил он, едва переводя дыхание.

— Как это не горит! — удивился Томов. — Солома да чтобы не горела?

— Вот так, товарищ старший лейтенант, не горит и всэ! От хоть што делай, а нияк не запалимо! Холупенко казал, шо треба бензину прислать!...

Группа разведчиков с канистрами, наполненными горючей смесью, побежала к составу. Один из них вскоре вернулся и взволнованно доложил:

— И горючее не помогает! Должно быть солома чем-то пропитана... Не горит и точка...

— Да ну! — скептически заметил один из партизанских ездовых. — Что ж, немцы-то кормят своих коней не соломой, а чугуном?

Но Томов понял, что дело не шуточное, что враг неспроста применил такую искусную маскировку. Немедленно к составу были посланы минеры с взрывчаткой, и вскоре раздался взрыв. Опять потянулись минуты томительного ожидания, наконец послышался топот бегущих людей. Еще не добежав, два минера, перебивая друг друга, закричали:

— Под соломой танки!

— Большие, с длиннющими стволами...

— Свеженькие! Таких не видывал!

— Взрывчатки надо еще да побольше!

Теперь к составу бросились все, кто тут был. Под руками не было саперных ножниц. С большим трудом партизаны перерезали стальную проволоку, густой сеткой стягивавшую тюки сена и соломы, которыми со всех сторон были обложены танки, сбросили их на землю, и двадцать две новенькие машины неизвестной марки предстали перед партизанами во всей своей зловещей красе.

— Вот так штука, братцы!

— Ну и Холупенко!

— Кто это говорил, что воевать надо с умом? То-то и оно, что с умом!

Принялись за дело минеры. Один за другим следовали взрывы. Вскоре вся фашистская техника была превращена в лом и валялась вместе с изуродованными платформами в грязи вдоль полотна железной дороги.

Это были первые танки «Пантера», которые немецкое командование отправило на Восточный фронт...

В прекрасном настроении возвращались Томов и другие партизаны на переезд, когда вдруг обнаружилось, что к хвосту первого состава подходит вражеский бронепоезд. Очевидно, грохот взрывов докатился до гитлеровцев, и они не замедлили выслать подмогу.

Немедленно в ту сторону бросились партизаны. За ними побежали Томов, Холупенко и Жан-Пьер. А колонна дивизии все еще не миновала переезд. Шел обоз, поток подвод казался бесконечным. Еще издалека бронепоезд открыл огонь из минометов. На переезде образовалась пробка, а подходили все новые и новые подразделения партизан.

Бронепоезд приближался медленно. Впереди паровоза катилось несколько платформ, груженных балластом.

Партизаны, находившиеся в заслоне, не спешили открывать огонь. А бронепоезд, методично постреливая, приближался к хвосту состава ортскомендатуры. В этот момент заговорили пушки и противотанковые ружья партизан. Бронепоезд затормозил. Нужно было спешить, начинало светать. А если до полного рассвета немецкий бронепоезд не будет уничтожен, батальону не сняться с позиций, да и артиллерию не увезти. В еще худшем положении оказалась часть колонны, которая осталась по эту сторону магистрали. И вдруг из вагонов состава ортскомендатуры послышались крики женщин и детский плач.

Несмотря на огонь бронепоезда, несколько разведчиков отважились подобраться к вагонам. После невероятных усилий им удалось сбить замки на дверях. В вагонах стояли напуганные и невероятно исхудалые женщины и дети. Сквозь шум боя отчетливо слышались слова:

— Спасите, милые! Товарищи родные!.. — кричали они.

Оказывается, только когда рассвело, эти люди поняли, что состав остановлен партизанами. Вот тогда-то они подняли крик.

Разведчики, не теряя ни минуты, стали помогать женщинам выбираться из вагонов, брали ребят на руки и ползли с ними в зону мертвого пространства. С бронепоезда это заметили и перенесли огонь одного пулемета на эшелон. Фашистские бандиты стреляли точно: несколько женщин и партизан с малышами на руках упали. Может, были они только ранены, но подойти к ним оказалось невозможным. Стоило кому-нибудь сунуться к насыпи, как тут же земля вдоль полотна покрывалась вспышками от разрывных пуль. А у приоткрытых дверей вагона, сбившись в кучу, еще толпилось несколько испуганных ребятишек. Они что-то кричали. Особенно надсадно кричала белокурая девочка лет пяти. По произношению нетрудно было понять, что она из Белоруссии:

— Ратуйте, дядзеньки!.. Родненькие, возьмите и меня!..

Душа разрывалась у партизан от жалобного голоска девочки.

Вдруг за спиной партизан раздался дружный артиллерийский залп, затем еще и еще. Это открыла огонь дивизионная батарея, высланная на помощь заслону. У всех отлегло от сердца. Но пушки били с закрытых позиций, и попаданий было мало: то перелет, то недолет. А бронепоезд, не переставая, извергал буквально шквал огня.

Положение партизанского заслона становилось тяжелым.

Боеприпасы на исходе, потери увеличились, состав ортскомендатуры стоял невредимый, колонна дивизии был разорвана, а рассвет неумолимо приближался.

Но вот на бронепоезде произошел взрыв. Одна бронеплатформа заполыхала бордово-фиолетовым пламенем. На некоторое время огневые точки бронепоезда, словно по команде, умолкли. Несколько разведчиков, воспользовавшись затишьем, бросилось к вагону с детьми. Но гитлеровцы быстро пришли в себя. Снова затрещали пулеметы, продольный огонь отсекал всех, кто приближался к составу. И все же одному удалось благополучно проскочить простреливаемый участок. Им оказался Жан-Пьер де Шаррон. Он вскочил в вагон и тут же показался с белокурой девочкой на руках.

Ему кричали, чтобы он не спускался с насыпи, делали знаки, свистели. Француз понял и стал пробираться вдоль состава в сторону переезда, прикрыв девочку полой шинели. Было холодно, а она в одних лохмотьях, на голове едва держалась маленькая замусоленная панамка.

На помощь французу пополз Холупенко. Неожиданно Жан-Пьер резко свернул с насыпи. Пули снова стали ложиться вдоль полотна. Фашисты, очевидно, заметили француза и решили не дать ему уйти. Холупенко развернул свою бронебойку в сторону стрелявшего пулемета. Вдруг Жан-Пьер как-то странно присел и больше уже не поднимался. Холупенко по-пластунски пополз к нему. Жан-Пьер лежал на спине, откинув в сторону руку с автоматом. Другой рукой он крепко прижимал к груди девочку. И девочка, и француз были убиты наповал.

Холупенко, казалось, потерял дар речи. Бывалый солдат, повидавший в войну немало смертей, страдальчески сморщился, глаза его наполнились слезами. Он смотрел на Жан-Пьера, изо рта которого медленно текла тонкая струйка крови. Красными пятнами покрылась и панамка на голове девочки. К бронебойщику подполз его второй номер, предложил отползти назад. Холупенко ничего не ответил. Он выхватил у своего помощника сумку с бронебойными патронами и противотанковыми гранатами и в несколько прыжков достиг насыпи. Еще мгновение — и он уже возле состава. Прижимаясь к вагонам, он стал пробираться к бронепоезду. Все затаили дыхание. Фашисты заметили смельчака и стали бить короткими очередями вдоль полотна железной дороги. Но Холупенко уже был под вагоном состава ортскомендатуры. Оттуда он несколько раз выстрелил по бронепоезду из противотанкового ружья. Это ничего не дало. Он продвинулся еще немного и снова открыл огонь. Пули ложились в цель, но существенного вреда бронепоезду, видимо, не причиняли. Выпустив последний патрон, Холупенко пополз вперед.

В это время над переездом пронеслись на бреющем полете три немецких бомбардировщика. Послышались взрывы, затряслась земля. Фашисты бомбили скопившийся партизанский обоз. Положение становилось все более угрожающим: одна пушка уже выведена из строя, у второй кончились боеприпасы. Подвезти их невозможно. По команде Томова партизаны открыли огонь зажигательными пулями по составу ортскомендатуры. Некоторые вагоны загорелись. Под прикрытием дымовой завесы можно было вынести раненых и несколько перегруппировать силы.

А бронепоезд продолжал вести огонь, хотя получил серьезные повреждения. Паровоз уже был выведен из строя, одна бронеплатформа сгорела, несколько огневых точек умолкли. Но смертельно раненный, он был еще очень опасен, да и оставшиеся в нем фашисты не теряли надежды на прибытие подкреплений.

Этого больше всего опасались и партизаны. Занималось утро, и свежие войска могли прибыть с минуты на минуту. Томову доложили, что на помощь заслону вышел в обход один батальон. Он должен был зайти с противоположной стороны и ударить бронепоезду в тыл. Где-то вдалеке раздался взрыв. Это минеры батальона разрушили небольшой железнодорожный мост, чтобы отрезать бронепоезду путь назад и помешать подослать подкрепление.

И вот в это время у бронепоезда вдруг выросла фигура Холупенко. Он метнул связку противотанковых гранат. Страшной силы взрыв потряс воздух. За ним последовал еще один. Огромная волна подняла бронепоезд в воздух. Летело все! И бронированные башни, и колеса, и шпалы, и рельсы, разворотило даже насыпь. Видимо, гранаты угодили в склад с боеприпасами. Несколько партизан были ранены летевшими во все стороны обломками.

Далеко, за несколько десятков метров от места взрыва, партизаны собирали останки своего отважного бронебойщика.

В тот день, у безымянного переезда железнодорожной магистрали Москва—Варшава—Берлин, в большой могиле рядом с павшими партизанами, женщинами и детьми были похоронены партизанский бронебойщик украинец Григорий Тарасович Холупенко и французский лейтенант, граф Жан-Пьер де Шаррон, державший в своих объятиях маленькую с исхудавшим личиком белокурую девочку из Белоруссии, имя которой так и осталось неизвестным...

...У могилы под большой красной звездой была установлена табличка со стандартной надписью:

«Achtung! Partisanen Kolpacow!»

Дата добавления: 2015-06-28