ПРИЗНАНИЕ 3 страница

В разговор вмешался Изотов:

— А может, и в самом деле лучше двинуть на северо-восток?! Откуда мы знаем, что там засады? Только догадки...

— Хэ-хэ! В Белорусские леса ушла без малого вся наша орава, теперь туда и немцы пожалуют... Это уж как пить дать! Все отсюда перемахнут туда... — затараторил вдруг стряхнувший с себя уныние Гороховский.

— Ишь ты! К бабушке на печку захотел? А кто воевать с немцами будет? — разозлился Ефимов. Доводы Гороховского не поколебали его. Но группа Васина должна была вот-вот тронуться в путь, и Ефимов подумал: «В самом деле, ведь никто не знает, какое положение в северной части района. Быть может, там проще прорваться? Да и легче будет вместе, тем более, что у группы Васина есть станковый пулемет, правда, без станка, но с затвором, исправный...»

— Ладно, — сказал он примирительно. — Пусть будет по-вашему. Пошли вместе на север...

Васин, показавшийся Ефимову при первом знакомстве человеком черствым, неразговорчивым, как-то сразу преобразился. Он предложил Ефимову распределить рации, питание к ним и прочий груз между бойцами его подразделения и высказал искреннее сожаление, что ничем больше не может помочь.

Ефимов принял предложение с благодарностью, но приказал отдать только вещевые мешки со взрывчаткой, капсулами, детонаторами и другими приспособлениями к минам и часть запасных комплектов питания.

— Радистам не положено расставаться со своими рациями, — ответил он на повторное предложение Васина распределить и рации.

Изотов нес теперь лишь динамомашину, или, как обычно ее называли радисты, «крутилку», а Ефимов при себе оставил главную рацию, портативную — и сумку с документами.

Тронулись в путь. Все почувствовали облегчение, но ненадолго: Васин отказался остановиться на дневку. Он, наоборот, предпочитал двигаться только днем.

— Сейчас видно, куда идешь и что делается вокруг. А что ночью? — парировал он доводы Ефимова.

Было тяжело после бессонной ночи, но Ефимов с товарищами решили не отставать. Так они и шли, подолгу отдыхая, однако и переходы совершались немалые. Васин шагал бодро, людей вел уверенно, отдавал четкие приказания, отчитывал отстающих, не терпел пререканий, хныканья.

К радости Ефимова и его товарищей, день прошел спокойно. Остановились на отдых, только когда стало темнеть. Ефимов очень удивился, узнав, что старший лейтенант разрешил разжигать костры. Он поделился своими опасениями с Изотовым.

— Не стоит вмешиваться, — заметил старший сержант. — Не он к нам, а мы к нему примкнули. Будем подчиняться...

От костров повеяло ароматом смолистой хвои. Шипели мерзлые сучья. Промерзшие, изголодавшиеся партизаны, плотно набив снегом котелки, обступили костры. Обжигаясь, жадно пили почти кипящую безвкусную воду. Согревали, как они говорили, душу...

Ефимов беспокоился. Самоуверенные действия старшего лейтенанта он считал рискованными. Правда, день прошел спокойно и ночью вражеская артиллерия уже не обстреливала весь лес квадрат за квадратом, как прежде, но ведь это могло быть потому, что теперь каратели углубились в лес. Кое-кто во взводе стал осуждать чрезмерную осторожность Ефимова, приказавшего радистам быть подальше от костров. Огонь притягивал людей как магнит. Некоторые помощники радистов пошли варить куски ремня. Говорили, получится «суп».

К связистам подошли Лора и Васин. Обращаясь к Ефимову, старший лейтенант не без иронии заметил:

— Чего хоронитесь, к кострам не идете погреться?

Никто не ответил.

— Что ж! Вольному — воля, спасенному — рай, — так и не дождавшись ответа, сказал Васин и медленно побрел обратно.

Ефимов помрачнел. Он уже жалел, что изменил свое решение, терзался, искал оправдания своему поступку. «Бригада ушла в противоположную сторону, лишена связи с Большой землей, а мы спасаем свою шкуру, так что ли? — мысленно спрашивал он сам себя и отвечал: — Но ведь я обязан сохранить людей, рации и документы. На юго-запад путь, конечно, короче, но еще вопрос — проскочили бы там?»

Изотов уже давно воевал вместе с Ефимовым, делил с ним партизанские радости и горести. Он заметил подавленное настроение друга и решил подбодрить его:

— Погоди, Игнат Петрович, огорчаться... Может, часть нашего батальона тоже ушла на север? Почем знать? А если нет, так тоже не беда: дадим крюк, а к своим вернемся. Главное — сохранить рации и связь с Москвой...

Не успел Ефимов ответить, как внезапно совсем близко раздалась автоматная очередь и вслед за нею затрещало множество автоматов и пулеметов. Нити трассирующих пуль потянулись из глубины леса к кострам. Шквал огня был направлен на столпившихся у огней партизан. Лес гудел, эхо умножало шум и катилось куда-то вдаль.

Вскоре раздались разрозненные ответные выстрелы, послышалась длинная-длинная очередь станкового пулемета, но вдруг оборвалась...

Неравенство сил и невыгодность положения партизан были очевидны. Ефимов подал команду: «За мной!» — и, припав к рыхлому снегу, стал отползать в сторону. Позади вспыхивали осветительные ракеты, не прекращалась стрельба.

Долго выбирались из зоны огня. Ефимов чувствовал, что кроме Петра Изотова за ним ползут еще несколько человек, а когда, наконец, остановились, он насчитал всего восьмерых, среди них были Лора и старший лейтенант Васин, который, видимо, не успел отойти далеко от группы Ефимова, когда грянули залпы карателей. Выходит, вместо того чтобы попытаться вывести своих бойцов из-под обстрела, он попросту сбежал. Так подумал Ефимов, но Васин изобразил дело иначе. И хоть его никто не спрашивал, он счел нужным объяснить свое появление.

— Вот дьявольщина! Еле дополз до костров, а там пусто, разбежались... Ползу обратно — и вас нет на месте! — тоном упрека заключил он.

Такое объяснение не рассеяло подозрений Ефимова, но он не хотел говорить об этом в присутствии бойцов, да и не до того было.

Все настороженно прислушивались к одиночным выстрелам и коротким перестрелкам, раздававшимся с разных сторон, напряженно всматривались в тьму леса, освещаемого вспышками ракет, и безостановочно шагали, чтобы скорее и дальше уйти от злополучного места.

Из своего взвода Ефимов не досчитался шести человек и как раз помощников радистов, что ушли к кострам. Теперь было бессмысленно ждать их или разыскивать. У каждого из них при себе было оружие. Ефимов всегда внушал товарищам, что в тылу врага нельзя ни на минуту оставаться без оружия. «Неожиданности тут могут быть каждую минуту!» — говорил он. Вспоминая об этом, он не мог простить себе, что не запретил им в категорической форме уходить к кострам, как это сделал в отношении радистов. И вообще, ругал себя за то, что поддался уговорам и изменил первоначальный маршрут. Ведь сердце подсказывало ему, что на севере должны быть ловушки, и хоть сейчас поздно было об этом думать, он думал и терзался.

Одно обстоятельство в какой-то мере успокаивало его: все рации были целы, с ним остались оба радиста и два шифровальщика. Стало быть, связь с Москвой будет установлена, как только они выберутся из зоны блокады. Не отстал от него и верный помощник Петя Изотов, который, чувствуя долю своей вины за случившееся, теперь старался во всем поддержать Ефимова. Радовало и то, что, несмотря на переполох, Изотов успел захватить «крутилку», а помощник радиста Игорь Гороховский, казавшийся Ефимову нерасторопным, да и вообще не вполне надежным, не только не оставил свою сумку с запасными батареями, но прихватил еще и чужую. На месте была и пухлая полевая сумка с шифрами и документами. С ней Ефимов не расставался. Даже ложась спать, клал ее под голову, не снимая. «Без этой «подушки», — говорил он, — голова мне ни к чему!»

К утру Ефимов остановил группу на дневку. Приказал всем тщательно замаскироваться в снегу и без его разрешения никому и никуда не отлучаться в течение всего дня.

Нападение карателей многому его научило. Он стал суровым, даже злым. Тоном, не терпящим возражений, объявил, что вновь избрал маршрут на юго-запад, в Белорусские леса.

— Кого это не устраивает, может идти на все четыре стороны, — заключил он, имея в виду, конечно, только старшего лейтенанта Васина.

Никто не произнес в ответ ни слова.

...Двое суток пробирались по глухому лесу девять партизан. Мороз, глубокий снег, тяжелая ноша и голод утомили всех до предела. На очередной дневке Ефимов и Изотов закопали последний запасной комплект с батареями для приемника, оставив лишь единственную сумку с рабочим питанием. Еще раньше все, включая Ефимова, побросали все личные вещи, а теперь даже самый выносливый из них — Петя Изотов извлек из кармана и выбросил огрызок мыла и моток ниток с иголкой. Запасных патронов ни у кого уже не было, и второй диск от автомата болтался пустой. На него нет-нет, да и поглядывали: «Может, кинуть к чертовой бабушке?», но тут же спохватывались: «Все же диск. Еще может понадобиться...»

Один Гороховский остался без запасных кассет к немецкому автомату. Говорил, будто потерял их в суматохе.

День прошел спокойно. Солнце бросало из-за горизонта последние алые отблески на макушки деревьев, когда все проснулись.

Желудки, казалось, выворачивало наизнанку, но никто не шевельнулся, лежали плотно прижавшись друг к другу, пригрелись и никому не хотелось нарушать этот «уют». Ефимову, конечно, тоже не хотелось вставать, но команду: «Подъем!» — он все же подал. Все продолжали лежать. Пришлось подать пример, подняться. Ноги отекли, ныли ребра и особенно плечи. Подымаясь, люди косились на мешки с грузом: казалось, надень их и с места не сойдешь...

Перед тем как снова тронуться в путь, Ефимов бросил взгляд на торчавшие из голенищ валенок ложку и финку. Думалось, выброси их, сразу станет легче.

— Эх, будь что будет... Найдем жратву, найдется и хлебалка... — сказал он и, достав ложку, швырнул ее в снег. Взглянул на правую ногу, потрогал финку и решительно задвинул ее глубже в голенище. «Все же и это оружие!»

Весь остаток сил надо было собрать, чтобы выйти из окружения, сохранив рации с комплектом батарей и, конечно, «крутилку», без которой передатчик не мог работать.

— Это, Петенька, нам с тобой надо беречь как зеницу ока, — сказал Ефимов Изотову. — Без связи — конец! Не простят нам, если мы ее не сохраним... А будет связь, будет тебе дудка, будет и свисток... Понятно?

Изотов выразил свое согласие, едва заметно кивнув головой.

В начале пути то и дело оглядывались, пока не стало смеркаться. Еще не совсем стемнело, когда сквозь оголенный молодняк впереди показалась открытая местность. Думали, что это поляна, но подошли ближе и увидели изгородь, копну сена, накрытую пышной снежной шапкой, а еще дальше неясные очертания хат. Это было небольшое село, всего пятнадцать-двадцать дворов. Радостно и тревожно забились сердца партизан, словно они открыли нечто неведомое миру.

Старший лейтенант Васин, который все эти дни был угрюм и молчалив, первым изъявил желание пойти в разведку. Вызвался, как всегда, и Изотов. Молчали лишь радисты, заранее зная, что Ефимов им не разрешит.

— А не лучше, если я пойду? — предложила Лора.

Ефимов подумал: «А в самом деле, не послать ли ее? Женщина скорее расположит к себе людей».

В разведку отправились Лора и Изотов. Вскоре они вернулись и принесли хорошие вести: в селе нет ни немцев, ни полицейских. Из «властей» только староста.

— Но люди на него не в обиде, — сказал Изотов. — По хатам, говорят, ходит, только когда немцы наезжают за податью.

— Это бывает по утрам, — пояснила Лора. — И живет он вон на том конце села... — указала она куда-то в темноту.

Девять человек вошли в ту самую хату, в которой уже побывали Изотов и Лора, и сразу разомлели. Одолевала слабость, от усталости тряслись руки и ноги, хотелось, не раздеваясь, повалиться на пол и с наслаждением вдыхать теплый воздух, запахи человеческого жилья.

Бодрее всех была Лора. Эта с виду хрупкая молодая женщина в куцей шинелишке, повязанная жиденьким черным платочком поверх неуклюже нахлобученной ушанки, оказалась очень выносливой. Она нашла в себе силы подойти чуть ли не к каждому, помочь снять с плеч ношу, оружие, раздеться.

Хозяйка хаты — старушка, глядя на совсем обессилевших людей, на их изможденные, обросшие щетиной лица, сокрушенно качала головой, потом спохватилась, что-то шепнула дочери и парнишке лет восьми-девяти, и вскоре, на столе появились большой круглый черный хлеб, горлач с топленым молоком, да казанчик с еще неостывшей картошкой в мундире.

— Вы, мамаша, точно ждали нас, — удивился Ефимов, разрезая свежий хлеб с примесью картофеля и гречки.

— Да мы ж усёгда ждем своих, — ответила старушка и, увидев, как все жадно набросились на еду, ласково предостерегла: — Ой, хлопчики, ешьте на здоровьичко, але не много... не много, родные, ба помрете... Не бижайтесь, усё тут ваше.

Старушка вышла за чем-то из комнаты, а молодая, как бы оправдываясь, рассказала, что в соседнее село тоже ночью пришли двое из леса, накинулись на еду, а к утру померли.

— И хлопцев жалко, але и людей у том силе тож жалко... — говорила она. — А коли люди стали хоронить партизан, германы дознались, щё у силе ховались чужие. Так, змеи, спалили усё сило...

Партизаны вняли доброму совету. Сделать это было нелегко, но они уже сами ощущали, что дышать стало необычно тяжело, а пища будто застряла в груди... Более половины хлеба осталось нетронутым.

Ефимов отошел в сторону и, стараясь отдышаться, начал чистить свой автомат. Обращаясь к товарищам, он сказал:

— В тепле оно отпотело, а как выйдем на мороз - прихватит, может отказать... Обязательно каждый протрите свое оружие.

Лишь Гороховский не последовал примеру своего командира. Впрочем, он ничего не слышал, он спал, примостившись на полу у печи.

Ефимов расспрашивал хозяек о немцах. Оказалось, что до ближайшего села, откуда обычно они приезжают за податью, всего пять-шесть километров, что там крупный гарнизон, есть много и полицейских. Изотова интересовало, какие слухи ходят о боях гитлеровцев с партизанами. А Васин осведомился, часто ли здесь бывают полицейские и как они себя ведут.

Женщины охотно отвечали на вопросы, сетовали на тяжкую жизнь «под германом» и неизменно заключали свои речи одним и тем же пожеланием, чтобы скорее сюда пришла Красная Армия. Партизаны соскучились по людям и, выяснив все, что их интересовало, вели неторопливый задушевный разговор о чем вздумается. В хате было тепло, даже жарко, как утверждали хозяйки, рассказавшие, что печку сложил муж дочери, что он ушел в Красную Армию еще «по першей билизации». Однако гостей все еще пробирала внутренняя дрожь. Они так намерзлись за дни скитаний, что, казалось, и июльское солнце не способно отогреть их. Оттого каждый норовил плотнее прижаться к печке и, конечно, всем хотелось продлить эти блаженные минуты. Бревенчатые стены надежно ограждали их от пронизывающего ветра, трескучего мороза, глубоких сугробов; никому не хотелось думать о том, что вот-вот опять придется уйти в лес, навстречу новым и, кто знает, каким еще, тяжким испытаниям. Но Ефимов был обязан думать об этом, и дал понять товарищам, что пора готовиться в путь. Когда Изотов стал будить задремавших, Гороховский забрюзжал: «Куда?.. Зачем?.. Чего спешить? Почему бы не остаться в селе на ночевку?..» Никто его не поддержал, напротив, стали попрекать и поругивать. Только Васин отмалчивался, хотя он первый должен был поддержать Ефимова.

Рассовав по карманам нарезанный хлеб и оставшиеся в казанчике картофелины, партизаны стали прощаться, благодарить за гостеприимство.

Женщины в свою очередь просили извинить их, если чем не угодили. Старушка достала еще буханку хлеба и сунула ее Лоре.

— Бери, доченька, бери. Проголодаетесь... Вас вон сколечко!..

— А может, хлопчики, остались бы туточка до утра? — обратилась она к Ефимову. — Погрейтесь ще малость да портяночки пообсушите. А там с богом сабе и пойдете...

На мгновение Ефимов заколебался, но чувство ответственности за жизнь людей, за сохранность раций и особенно шифров придало ему решимости. Нет, нельзя оставаться, рискованно...

— Спасибо, бабуся, спасибо!.. Но нельзя, никак нельзя нам задерживаться, — ответил Ефимов старушке. — Да и вам худо будет, если немцы нас тут застанут...

Выходя из хаты, люди чувствовали себя сравнительно бодро, но странное дело — с каждым шагом идти становилось все труднее, никак не удавалось соразмерить дыхание с движением, ноги отяжелели, словно на них повесили гири. Такого состояния они не испытывали даже до прихода в село. Ефимов подбадривал себя и товарищей, уверял, что, как только они втянутся в ходьбу и разомнутся хорошенько, это необычное состояние пройдет. Но оно не проходило, напротив, становилось все более тягостным.

Едва достигнув леса, Ефимов вынужден был остановиться, чтобы отдышаться, а заодно подождать, пока подтянется вся не в меру растянувшаяся цепочка людей. Одним из последних подошел Гороховский и тотчас опустился на снег, его примеру последовали и другие. Ефимов сделал вид, будто с этой целью и остановил группу. Он по себе чувствовал, что далеко им не уйти, и принял решение вернуться в село, передохнуть там до утра. Гороховский, почувствовав себя «на коне», не удержался от ядовитой реплики:

— Вот уж действительно лучше поздно, чем никогда!

— А ты, видать, наперед знал, что свалишься? — одернул его Изотов.

Вернулись, когда хозяева хаты уже улеглись, но приняли они партизан так же радушно.

На ночевку в хате остались только Ефимов и Изотов. Остальных, по просьбе Ефимова, молодая хозяйка развела по надежным людям. В соседней хате разместились радисты и шифровальщики; в другой, что стояла поодаль через дорогу, — Васин, Лора и Гороховский, которого старший лейтенант прихватил по собственной инициативе.

Ефимов предупредил, что отдыхать будут до утра и что время выхода сообщит через молодую хозяйку, а на случай тревоги назначил место сбора.

Не снимая овчинных полушубков и снаряжения, лишь расстегнув воротники, Ефимов и Изотов легли на подостланную у самой печи и накрытую домотканым ковриком солому.

Уснули сразу, но то и дело вскакивали и недоумевающе озирались по сторонам. Свет коптилки на сдвинутом в угол столе, запахи кислых дрожжей и залежалого картофеля тотчас восстанавливали в памяти события минувших суток, и успокоенные они вновь засыпали. Наконец сон поборол всякую настороженность.

— Петрович, а Петрович! Проспали мы, вставай! — тормошил Ефимова Изотов. — Знаешь, сколько сейчас времени?

Ефимов открыл глаза и, еще не понимая, где находится, схватился за автомат и полевую сумку. Изотов был тут, рядом лежала рация, но вот комната стала совсем не такая, как ночью. Теперь она казалась большой и светлой, и Ефимов еще несколько секунд подозрительно осматривал предметы, которые раньше в полутьме не приметил. Наконец, он успокоился, посмотрел на часы.

— Одиннадцать?!

— А ты думал! Дали храпака что надо!

— Не понимаю, почему же хозяйки нас не разбудили, как уговорились?

В комнату вошла молодая женщина. Она, очевидно, слышала их разговор.

— Да вы не тревожьтесь... — застенчиво улыбаясь, сказала она. — Змеи нынче не придуть... Мятёт добре...

Поражаясь своей беспечности, Ефимов сделал резкое движение, чтобы встать, и тотчас опустился на место, крякнув от острой боли, пронзившей руки и ноги. Передохнув, он осторожно поднялся, но теперь ощущал жгучую боль в ступнях, точно стоял на раскаленных углях. Ему стало страшно: «Как же мы уйдем отсюда?» С трудом добрел до окна, держа автомат наготове, отыскал в нижнем углу залепленного снегом стекла чистый уголок и стал вглядываться: за окном бесновалась метель, на широкой улице громоздились снежные сугробы, едва видные сквозь густую сетку пурги. Кругом ни души. Он услыхал вой бушевавшего ветра, и от души сразу отлегло...

Молодая хозяйка не сводила глаз с обросших парней, застывших с автоматами в руках, словно они готовились вступить в последний и решительный бой. Она поспешила успокоить:

— Да ничегошеньки... Дорогу усю замело, ни один герман до нас не доберется. Ни, ни! Отдыхайте спокойненько...

Это была удача. Не будь метели, пришлось бы уходить. А как это сделать, если обмороженные руки и натруженные ноги будто сковали Ефимова, да, наверное, не один он в таком состоянии. Вот и Изотов признался:

— Мочи нет, как болят ноги...

Решили остаться и на дневку. Но надо было сообщить товарищам дальнейшие планы и узнать об их самочувствии. С трудом Ефимов достал из сумки тетрадь, карандаш, хотел известить товарищей о своем решении, но пальцы не слушались. Под его диктовку записку написал Изотов.

Вскоре хозяйка вернулась. Лора сообщала, что Васин требует остаться в селе еще на сутки или двое.

«Он говорит, что надо отдохнуть как следует, впереди будто нигде нет сел, — писала Лора. — Пусть даже так, но нам непременно надо уходить в ночь». Слово «непременно» было дважды подчеркнуто.

Ефимов нахмурился. Передавая записку Изотову, сказал:

— У них что-то неладно...

Изотов прочел записку, о чем-то задумался и тихо произнес:

— Странный этот Васин...

До сих пор Ефимов скрывал свое неприязненное отношение к Васину, которое возникло у него чуть ли не с первой минуты. Скрывал потому, что ему самому были не ясны причины такой антипатии. Теперь же он откровенно поделился с Изотовым своими сомнениями и наблюдениями.

— Это ты верно говоришь. То командовал, покрикивал, а как растерял людей, сразу успокоился и вроде доволен тем, что освободился от забот. И беспечность его удивляет: то костры разжег, теперь вот настаивает остаться здесь...

— И смотрит все волком. Слова не скажет, чтобы поддержать нас. Ведь он все же старший лейтенант и бойцы это знают...

— Словом, Петя, оставаться тут мы не будем, — прервал его Ефимов. — Решено. Но как быть с ногами и руками?

— Надо бабушку спросить. Небось, знает какое-нибудь средство.

— Кстати, что-то ни ее, ни мальчика не видно. Где они?

Как ни больно было ступать, Ефимов решил все же попробовать добраться до соседней хаты, навестить радистов и шифровальщиков. Он поднялся, сжав зубы, сделал несколько неуверенных шагов, остановился и снова пошел, держась за стену.

Во дворе крутила пурга, остервенело дул ветер, поднимая снег с сугробов. Идти здесь было еще труднее, но он шел, точно ребенок, делающий первые шаги. За углом дома дорогу ему преградил большой сугроб, он стал обходить его и откуда-то сверху услышал детский голос. Подняв голову, Ефимов увидел на чердаке старушку-хозяйку и ее внука. Они сидели на сене, накрытые домотканым рядном.

— Змеи вже не приедуть нынчя, але треба ще покараулить? — спросила Ефимова старушка.

«Так вот где они! Вот это люди!» — подумал Ефимов и, обращаясь к старушке, сказал:

— Ах, бабуся, бабуся! Видать, нас пожалели, не разбудили, а сами мерзнете здесь? Спасибо вам, бабуся...

Когда Ефимов вернулся в хату, у печи стояло деревянное корыто, а на скамейке несколько разнокалиберных кувшинов и казанчиков с водой. Достав из печи еще один казан с кипятком, молодая хозяйка сказала:

— То вам попарить малость ноги... От поглядите, враз помогает!..

Друзья постепенно приходили в себя, ступать Ефимову становилось все легче и легче. Правда, кончики пальцев на руках еще побаливали, но это было терпимо.

На столе появилось множество мисок и тарелок со всякой неприхотливой снедью. Приглашая обоих к столу, молодая хозяйка застенчиво сказала:

— Кушайте на здоровьичко, усё тут для вас, скушаете, ще ёсть... Толечко не торопитесь... Не бижайтесь, кушайте...

— Спасибо, хозяюшка. Вы нас, как говорится, с того света вернули!.. Теперь уж мы не помрем, правда, Петя? — пошутил Ефимов.

Молодая хозяйка вышла, и вскоре в хату вошла старушка. На «посту» теперь ее сменила дочь. Узнав, что уже четвертый час, старушка махнула рукой:

— Тепереча германы вже не придуть, — уверенно сказала она и, выйдя в сенцы, тотчас вернулась с маленькой аптекарской баночкой в руке.

— А то дочка наказывала салочко гусиное достать. От мороза самое что ни есть лучшее... Вот положьте на пальцы и пооблегчит. Да, да, то я знаю...

Когда старушка вышла из комнаты, Изотов задумчиво произнес:

— Досадно, Петрович! Такой у нас дружный народ, а немцев до самого сердца страны допустили... Думал я над этим много, но, признаться, никак не пойму, почему так случилось...

Ефимов посмотрел куда-то вдаль.

— Видно, плохо подготовились... Так я понимаю. Но все равно им долго не хозяйничать у нас. Увидишь. Погонят, да так, что костей не соберут...

Дверь протяжно скрипнула. В комнату вошел запорошенный снегом парнишка и следом за ним обе хозяйки.

— Что ж энто ваши-то собралися уезжать, але што? — удивленно спросила старушка.

— Как это уезжать? Кто собрался?

— Да вон у той хате, што через дорогу, — скороговоркой пояснил мальчонка, указывая рукой в окно.

— Иде ваши с дивчиной, што записку писала, — добавила молодая.

Друзья удивленно переглянулись.

— Парня послали хозяйского до старосты, щоб сани им запрягли... — продолжала молодая. — Хлопец вже, кажись, пошел...

— Ага, пошел, — подхватил мальчик.

Оказывается, он узнал от своего старшего дружка, что партизаны послали его к старосте за санями, и во весь дух помчался домой.

— Ну-ка, Петя, — тоном приказания произнес Ефимов. — Быстро туда, узнай, что они там мудрят...

Отослав Изотова, Ефимов тотчас же стал собираться. «Пусть говорят, что староста не обижает местных, но с немцами он все же якшается... — размышлял Ефимов. — Придется немедленно уходить...

Изотов вернулся невероятно злой.

— Верно сказано: услужливый дурак опаснее врага.

— О ком это ты?

— Конечно, о Васине! Инициативу проявил, видите ли, думал, что все будут довольны, даже рады...

— Но Лора писала, что он советует остаться еще на сутки?!

— Не знаю, почему он передумал, но к старосте послал он. И теперь, поди, уже вся деревня знает про нас. Так что, Петрович...

— Все ясно, Петя! Надо отчаливать и немедленно.

Молодую хозяйку послали предупредить товарищей, а сами стали прощаться со старушкой.

— Да я ж вам, родненькие, думала в ночь хлеба напеку у дорогу... Вже ж замесили!.. От напасть, а? — сокрушалась старушка. — Так вы ж возьмите што есть. Возьмите, возьмите, щё вы стесняетесь?

Партизаны покинули село, тепло, по-родственному распростившись с гостеприимными хозяевами. Все были бодры, шагали легко, хотя ноша у каждого возросла: в мешках и карманах появились хлеб, картофель, сало...

— А знаешь, Петрович, все что ни делается — к лучшему. В тепле, говорить не приходится, хорошо. Но кто знает, чем все это могло кончиться. Как-никак фрицы частенько наезжали за податью. С утра нас выручила пурга, ну, а что, если бы они пожаловали попозже?

Ефимов понимал, что Изотов прав; он не мог понять одного: почему Васин послал за санями к старосте, и решил спросить об этом его самого. Васин обиженно буркнул, что теперь говорить об этом не к чему. Ефимов вскипел, схватил его за портупею, но, взглянув на худое, унылое лицо этого человека с глубоко сидящими маленькими глазками, почему-то пожалел его. «Сколько ему лет? — думал Ефимов. — Вероятно, под сорок... В плену горя хлебнул, наверное, полную чашу...»

Группа шла строго на юго-запад, ориентируясь по компасу. В первую ночь одолели километров пятнадцать, во вторую не более семи, а на четвертые сутки, когда скудные запасы пищи были уже израсходованы, и того меньше. За спиной уже занималась заря, а группа, не пройдя и трех километров, расположилась на дневку. Гороховский набивал рот снегом и, захлебываясь, глотал его. Казалось, что он опять впал в состояние болезненной апатии, но вдруг оживился, заерзал на месте и выпалил:

— Вот и отдувайся теперь за «стратегию»! На санях давно бы катили за Ипуть. Старосту побоялись обидеть!

— Не старосту, чучело ты гороховое, — взъерошился Изотов. — На все село осталась одна коняка! Это понятно тебе?

— Долго не повоюешь, если будешь все оглядываться да примеряться, кого можно, а кого нельзя обидеть, — процедил сквозь зубы Васин.

— Знаешь, старший лейтенант, так воюют только фашисты! А мы — советские... Вот так! — оборвал его Изотов.

Лицо Васина покрылось пятнами, исказилось от злобы, он хотел что-то сказать, но тут и Ефимов не выдержал:

— Не прикидывайся глупеньким, старший лейтенант! Не в обиде дело, а в том, что ты изволил известить старосту о нашем пребывании в селе. Кому это на руку — и младенцам ясно. А кому не ясно, пусть про себя подумает. Разговоры прекратить! Пора спать.

Проснулись, когда солнце уже клонилось к закату. Впервые после пурги день был ясный, морозный. В оголенном, застывшем в холодном оцепенении лесу стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь дятлами, которые в разных сторонах, будто перекликаясь, долбили кору деревьев.

Сон не дал людям бодрости. Пробуждение только усилило ощущение голода. Снег уже надоел: неприятный, безвкусный, он порой казался даже сухим. У одних потрескались губы, у других кровоточили десны и у всех округлились лица. Начали пухнуть. Люди лежали, прижавшись друг к другу. Так было теплее.

В путь тронулись, не дожидаясь, как прежде, захода солнца. Боялись замерзнуть. Шли, едва переставляя ноги, спотыкались, падали, кряхтя подымались и, не отряхнувшись, снова шли. Кто сознательно, а кто инстинктивно удерживался от каждого лишнего движения.

Высокий белобрысый радист, шедший впереди, споткнулся, упал, попытался подняться и не смог. Цепочка остановилась и, выждав несколько секунд, залегла. Здесь казалось уютнее, теплее: было много сугробов, а между ними не так ощущался ветер. Лежали молча, нехотя лизали снег.

Дата добавления: 2015-06-28