Административных нововведений в сфере культуры России 4 страница

Пожалуй, примеров формализма мы уже разобрали вполне достаточно и можем перейти к рассмотрению двух других проявлений закваски фарисейской – лицеприятия и лицемерия. Как уже было сказано, наиболее ярко они видны в отношении церкви к инакомыслящим. Чтобы не показаться голословным, я приведу реальные примеры из своей жизни, так как мне «посчастливилось» находиться в разных церквах на положении еретика и изгоя почти с момента моего покаяния. И каких только специфических запретов не налагали на меня усердные служители! О многих я уже писал в своих работах «Переписка со служителями» и «История любви», а также на моей странице социальной сети «Вконтакте», так что постараюсь всё это творчески обработать и дополнить.

Итак, после покаяния я стал приближённым, то есть верующим, готовящимся к крещению и приёму в члены церкви. В той церкви приближённые имели право участвовать в служении стихами и пением, что я и делал время от времени. Между тем у меня возникли разногласия с учением церкви о крещении, которое я считал условием для получения спасения, а церковь – заветом спасённого человека с Богом. Я много раз беседовал на эту тему с пресвитером, но не смог его переубедить, равно как и он меня. И вот однажды он вдруг запретил мне рассказывать стихи и петь песни на служении. Это был явно лицеприятный запрет, не обоснованный какими-либо моими грехами. Причём в церкви мало кто знал о моих убеждениях и почти все прихожане относились ко мне как к обычному приближённому. Поэтому моё участие в служении могло вызвать недовольство максимум у пяти человек, а остальным оно было только в радость. Да и вообще, даже для соблюдения хотя бы видимости законности пресвитер должен был предоставить решение этого вопроса членскому собранию.

Сам пресвитер объяснил причину своего запрета тем, что, в соответствии с моими же взглядами, я ещё невозрождённый и не имею Духа Святого. Но ведь если он таким образом соглашается с моей теорией возрождения при крещении, то уже не может обвинять меня в заблуждении и применять ко мне наказания. Если же он со мной не согласен, то и основываться должен не на моих взглядах, а на своём учении, согласно которому я должен был получить возрождение при покаянии. Поэтому его ответ являлся самой настоящей лицемерной отговоркой.

Но и это ещё не всё, я со своей стороны спросил его, почему же в таком случае он разрешает невозрождённым подросткам петь в хоре. Его ответ был просто убойным: «Потому что они покаялись. Может быть и формально, но покаялись». Это вообще невероятно: служитель прямым текстом заявил, что относится к подросткам из верующих семей формально. То есть он понимает, что они по сути ещё никакие не верующие, но поступает с ними так, будто они являются христианами. Так что в рассмотренном случае одновременно встретились все три проявления закваски фарисейской: лицеприятие, лицемерие и формализм.

Далее, все приближённые по окончании краткого курса занятий вызывались на личную беседу с пресвитером с целью выявления неоставленных грехов. Я же так и не дождался этого вызова и за два дня до испытания крещаемых спросил пресвитера, когда же он будет беседовать со мной. А он ответил, что вообще не собирался со мной разговаривать, потому что с такими убеждениями крестить меня всё равно не будут. То есть он опять-таки не отнёсся ко мне как к человеку, судьбу которого должно решить членское собрание, и по своему произволу заранее вынес мне приговор. Это тоже было нарушением принятых церковью правил и проявлением лицеприятия.

На испытании пресвитер дал мне две минуты на то, чтобы рассказать о моих взглядах на крещение. Естественно, за такое смехотворно малое время я почти ничего не смог объяснить членам церкви. Ни о каком анализе библейских текстов не могло быть и речи, и в дальнейшей беседе преобладали голословные обвинения в мой адрес и не обоснованные Писанием заявления о правильности церковного учения. В результате мои взгляды были признаны заблуждениями и мне предложили отречься от них, чтобы меня крестили и приняли в церковь.

Для рассудительного человека совершенно очевидно, что данное требование является абсурдным и невыполнимым. Ведь если я считаю свои убеждения истинными, то никак не могу от них отречься, а если даже поступлю по велению церкви и признаю их неправильными, то это будет ложь с моей стороны. Позже в похожей ситуации одна сестра даже заступилась за меня, сказав: «Как же ему каяться, если он так думает? Он что, лицемерить будет?» Понимали это члены церкви или нет, но выходит, что они принуждали меня совершить лицемерный поступок. Интересно, неужели они тогда действительно приняли бы меня в свои ряды, прекрасно сознавая, что я остаюсь при своём мнении? Нельзя избавиться от ложных убеждений путём отречения, их можно лишь изменить в результате познания истины. А вот этого церковь как раз и не попыталась достичь в случае со мной, ограничившись лицемерным по сути требованием.

Поскольку я, разумеется, отказался отречься от своих взглядов, члены церкви приняли решение не преподавать мне крещение и не приветствовать меня. А ещё через три недели (почему так поздно?) пресвитер сказал мне, что в собрании я должен сидеть на задней скамейке, как это делают все несущие церковное наказание. Однако отказ в крещении не является церковным наказанием, и никто из не допущенных до крещения приближённых не был обязан сидеть на «скамье штрафников». В церкви был также приближённый, с которым тоже не приветствовались из-за каких-то его проблем с грехами, но несмотря на это он всегда сидел вместе с братьями. Таким образом, повеление пресвитера не имело обоснования в церковной практике и потому было лицеприятным.

Вскоре вопрос об отношении ко мне рассматривался в дочерней церкви, куда ходили мои родные. При этом служитель так извратил мои слова и поступки, выставил меня в таком чёрном свете, что вызвал протест у моей мамы. Она предложила позвать меня из соседней комнаты, чтобы послушать мой рассказ о тех случаях. Но служитель этого не сделал и не предоставил мне возможности ответить на обвинения. Хотя такое право предоставляется даже отлучаемым от церкви за тяжкие грехи да и вообще является неотъемлемой частью правосудия. Трудно понять, говорил ли служитель сознательную ложь или просто плохо помнил события и принимал свои фантазии за правду, но в любом случае он нарушил принципы законности и беспристрастия.

Чтобы не возвращаться к этой теме, сразу скажу, что так было в подавляющем большинстве ситуаций, когда на меня налагали какие-либо запреты: всё решали без моего присутствия или не позволяли мне защищаться от обвинений. Самым поразительным объяснением такого отношения ко мне стали слова одного брата, который в ответ на мою просьбу предоставить мне слово сказал: «А зачем? У тебя высшее образование, мы не сможем тебе ничего возразить – зачем нам тебя слушать?» Это вообще невиданное правило – разрешать оправдываться только людям с образованием не выше среднего, не умеющим приводить неоспоримые доводы. Думаю, этот случай вполне заслуживает звания рекорда лицеприятия.

В следующем году я ожидал очередного испытания, чтобы вновь предстать перед членским собранием с просьбой о крещении. Однако пресвитер вообще не собирался допускать меня до испытания и заявил, что мой вопрос уже был решён в прошлом году. Но ведь всякий приближённый, которому было отказано в крещении, через год снова приходил на испытание, и церковь вновь проверяла, готов ли он к принятию крещения. Поэтому отказ пресвитера опять шёл вразрез с обычной практикой церкви. Пытаясь оправдаться, пресвитер сказал, что я не приближённый. В таком случае когда же я перестал им быть и кто я вообще? Церковь не присвоила мне другого статуса, так что я по-прежнему оставался приближённым и обращаться со мной следовало соответствующим образом, описанным в уставе церкви, столь почитаемом в братстве.

Не добившись от служителей праведного отношения, я крестился вместе со своим другом в иногородней церкви, разделявшей мои взгляды на крещение. Друг вступил в её члены, а я продолжал ходить в отвергающую меня церковь. Наше крещение служитель объявил недействительным, заявив: «Их просто окунули». Однако когда его спрашивали, будут ли нас перекрещивать в случае нашего покаяния и желания присоединиться к братству, он не давал ясного ответа. А когда по этому поводу к нему впоследствии обратился мой друг, служитель сказал, что вопрос о необходимости для него повторного крещения будет отдан на усмотрение церкви. Таким образом, неуверенность служителя в своём поспешном и излишне категоричном заявлении стала очевидной. Его слова были продиктованы не ясным пониманием библейского учения, а личным отрицательным отношением ко мне и моим убеждениям. Кроме того, он даже не посоветовался с другими служителями и не провёл никакого исследования по факту нашего крещения, поэтому его вердикт был безосновательным.

В результате крещения я получил законное моральное право участвовать в Вечере Господней. Поэтому с того времени на традиционный вопрос «Все ли желающие участвовали в хлебе?» я всегда отвечал: «Я ещё желал участвовать». Обычно служители молча игнорировали мои слова, но однажды пресвитер мне возразил: «Ты не являешься членом Церкви, тебе участвовать в Вечере – грех». Вполне очевидно, что он имел в виду Вселенскую Церковь, а не поместную, то есть вообще отрицал мою принадлежность Христу. По какому же праву он это сделал? Я ведь крестился не в какой-нибудь еретической церкви из списка деструктивных сект и культов, а в принадлежащей к родственной ветви некогда единого союза. И на членском собрании меня не отлучали и не изобличали ни в каких грехах, а пресвитер не является подобным Богу всезнающим сердцеведом, так что его заявление было ничем не обоснованным.

К тому времени у меня появились новые серьёзные доказательства правоты моих взглядов. И я попросил пресвитера рассмотреть на членском собрании мою просьбу о приёме в церковь, так как теперь уже многое изменилось: я принял крещение и добыл дополнительные факты. Ведь в любой системе правосудия при выявлении новых обстоятельств дело подлежит пересмотру. К тому же вопрос о моём приёме в члены церкви без дополнительного крещения коренным образом отличался от испытания приближённого и ещё не рассматривался верующими. Это была по сути типичная ситуация перехода человека из другой церкви, а такие случаи всегда подлежали рассмотрению на членском собрании. Но пресвитер отказался выносить моё прошение на обсуждение церкви, тем самым опять уклонившись от предписаний церковного устава.

Убедившись, что церковное руководство не намерено ничего предпринимать для решения моего вопроса, я попросил областного служителя передать моё дело в вышестоящую инстанцию, но нарвался на очередной немотивированный отказ. А на вопрос о том, кто над ним главный, служитель ответил, что на земле главнее всех поместная церковь, поэтому разбираться я могу только с ней. Но это лишь на словах церковь имеет власть над служителем, а на деле именно он созывает членское собрание, выносит вопросы на его рассмотрение и ведёт их обсуждение. И когда он предлагает разбираться с церковью, но отказывается созвать членское собрание, то с его стороны это самое натуральное лицемерие.

Вскоре на молодёжном общении пресвитер увидел, как я отвечаю верующим на вопросы о моей жизни и убеждениях. Видимо, это вызвало у него некоторое беспокойство, и он попросил меня никому не рассказывать о моих взглядах. Непонятно, как он это себе представлял – вот заинтересованные люди меня расспрашивают, а я молчу или твержу: «Не будем говорить об этом»? Картина в высшей степени нелепая. И вообще, если он считал меня волком, опасным для его овец, то с его стороны было абсурдно просить меня о содействии. Поэтому я ответил, что не могу вести себя подобным образом, пусть лучше он скажет всем прихожанам, чтобы они не разговаривали со мной. Но пресвитер отнёсся к моему предложению без особого энтузиазма и не стал принимать никаких мер.

Добавлю, что адресованный мне запрет высказывать свои убеждения являлся лицеприятным, так как не распространялся на других людей, не согласных с учением церкви. Пресвитер почему-то не запрещал этого ни гостям из других церквей, ни людям из мира, которые свободно могли говорить в церкви о своём неверии в Бога. Кстати, это косвенным образом свидетельствует об истинности моих взглядов, которым служители не могли противопоставить убедительных возражений, вследствие чего и препятствовали мне беседовать с прихожанами. А самое главное, данный запрет нарушает конституционную статью о свободе совести, на которую сами христиане часто ссылались во времена гонений. Все люди имеют право исповедовать свои убеждения, если их высказывания не содержат запрещённой законом пропаганды насилия, межнациональной розни и т.п. Так что если члены церкви могут излагать мне свои взгляды, то равным образом это могу делать и я. Но почему-то многие верующие этого не понимают и зачастую посягают на чужую свободу слова. Так и мне один взрослый брат во время моей беседы с молодёжью сказал: «Ты не имеешь права говорить ни с кем, кроме служителей». Вот вам лицеприятие в самом чистом виде.

Я хотел поехать с молодёжью на ежегодное общение в Курске, но пресвитер не разрешил мне сесть в церковный автобус под тем предлогом, что я «не успел договориться с водителем». Хотя раньше меня брали туда без всяких договоров, да и непонятно, почему тогда пресвитер ничего не сказал мне за те три часа, что я провёл в ожидании в доме молитвы. А на мои уговоры он выдвинул и другие причины – будто я хочу там выступать и вообще я «другого духа» (вот какой он ясновидящий). Тогда я спросил, почему же они берут с собой неверующих, а он ответил: «Потому что они могут покаяться». Значит, по его мнению, я покаяться уже не могу и мне прямая дорога в ад – так что ли? Потом он, похоже, немного пожалел о своём решении и предложил мне самому договориться с водителями, хотя выразил своё неверие в то, что они теперь меня возьмут. И конечно, никто не решился везти меня без указания пресвитера, которого он так и не сделал. Так что его совет был лишь формальным послаблением лицеприятного запрета.

В конце концов я решился написать главному служителю братства письмо с просьбой разобраться в моём деле. Я изложил в письме все основные факты из моих отношений с церковью и содержание моих бесед со служителями. Через полгода, не дождавшись ответа, я послал и второе письмо с дополнительными объяснениями моих взглядов. Лишь после этого мне пришёл ответ, но не от главного служителя, а от другого, в адрес одной из книг которого я высказал критическое замечание. Хотя мне это кажется странным – поручать разобраться в моём деле тому, у кого я нашёл ошибки и таким образом задел его авторское самолюбие. Вряд ли от него можно было ожидать вдумчивого беспристрастного анализа. К тому же он слабовато владел русским языком, ему были гораздо ближе украинский и немецкий, переводы Библии на которые он и цитировал. И он очень плохо разобрался в моих убеждениях, приписал мне кучу ошибочных воззрений, которые и постарался опровергнуть, посчитав на этом свою миссию выполненной. Он не прочитал упомянутые мной книги, содержащие мою точку зрения, и не просил прислать мои собственные сочинения, так что большинство его доводов пропало впустую. В числе его аргументов против моих взглядов были и следующие явно лицеприятные: я ещё начинающий (а разве это влияет на истину?); у меня были предшественники во втором веке (но это же наоборот довод в мою пользу – об учении братства не было написано ни слова до самой Реформации); наконец, над вероучением братства работали опытные служители и оно было принято на съезде (как будто это гарантирует его правильность). А по фактам притеснений и запретов в мой адрес он не написал ничего, словно всё это было нормальным делом. В заключение он сказал, что не намерен вести переписку со мной, так как больше ему добавить нечего. То есть мои возможные возражения и объяснения его не интересовали. В общем, его письмо показалось мне смесью невежества, формализма и ленивого равнодушия.

Всё же я отослал ему ответное письмо, в котором опроверг все его ошибочные высказывания и доказательно изложил свои взгляды. В конце я просил, чтобы он разбирал моё дело не в одиночку, а с другими служителями братства, а также чтобы кто-нибудь из них приехал в наш город для лучшего ознакомления со всеми фактами. Три месяца я ждал от него ответа, но так и не дождался. Тогда я решил поехать на братский съезд, чтобы лично поговорить с ним и главным служителем. И там перед началом съезда я узнал, что получившие моё письмо местные братья почему-то не передали его адресату. Это вопиющая халатность, наверняка основанная на лицеприятии – с письмом пресвитера такое вряд ли случилось бы. И если бы я не приехал на этот съезд безо всякого приглашения, то моё дело так бы и заглохло.

У меня была с собой копия моего письма, так что я отдал его служителю с просьбой поскорее прочесть, чтобы потом более предметно побеседовать со мной. И он ушёл на съезд, а я остался ждать во дворе церкви. Однако вскоре ко мне вышел другой служитель и велел мне уезжать домой – дескать, на съезд меня не пустят и разговаривать со мной никто не будет. Я объяснил, что приехал для беседы с двумя служителями и могу уйти лишь в том случае, если они оба откажутся со мной говорить. Он же заявил, что запрещает мне находиться на церковной территории, и приказал молодым братьям силой вывести меня за ворота. Это опять-таки было проявлением лицеприятия, так как рядом со мной стояли и другие братья, не приглашённые на съезд, но им никто не предъявлял требования покинуть территорию церкви.

Домой я всё равно не уехал, а перешёл через дорогу на остановку автобуса и продолжал стоять там в течение всех двух дней съезда. Ко мне подходили некоторые служители, спрашивали о моих целях, и я просил их рассмотреть на съезде вопрос о значении водного крещения, а также отдал мои трактаты на эту тему. Но вопрос о крещении так и не был вынесен на обсуждение, а главный служитель не пожелал побеседовать со мной. Также и мой адресат не прочёл моё письмо, так что и говорить с ним не было смысла. А самое интересное то, что на съезде не решалось никаких вопросов, как я вскоре узнал из рассказа пресвитера. Лишь в конце обсуждался вопрос о регистрации, а всё остальное время заняло слушание отчётов и проповедей. Так неужели служители не могли вместо этих несущественных формальностей (– вот даже так! –) уделить время моему вопросу, раз уж Бог допустил мне приехать на съезд? Ведь это была самая подходящая возможность очистить учение братства от заблуждений и прийти к единству взглядов на крещение, которого в церквах на самом деле нет. Апостолы в такой ситуации наверняка рассмотрели бы неожиданно возникший проблемный вопрос, но нынешним служителям, видимо, до них далеко.

Расскажу и ещё об одном из ряда вон выходящем случае. В первый день моего стояния один взрослый брат с двумя молодыми ребятами подъехали ко мне на машине и предложили отвезти меня на вокзал. Когда же их уговоры ни к чему не привели, они вдруг схватили меня и попытались запихнуть в машину. Я начал упираться, а они всё старались справиться со мной, и всё это как бы не вполне всерьёз, с улыбками и смешками. Но у них так ничего и не вышло, и они наконец оставили меня в покое. Шутки шутками, а один из парней расковырял мне ключом палец до крови; я потом нарисовал ею на остановке христианскую рыбку в качестве памятного знака. До какой же степени нужно быть фарисейски нетерпимым, чтобы пойти на настоящее хулиганство в отношении верующего человека? Ладно если бы это были неразумные подростки, но как мог это делать взрослый и ответственный христианин? Он что, решил таким образом творчески развить пример выставившего меня служителя? Кстати, спустя немного лет тот служитель погиб в аварии, а молитвенный дом взорвали местные злопыхатели. Возможно, это не больше чем совпадение, однако я считаю весьма вероятной причинную связь этих событий с тем, что сделали на съезде со мной.

На следующем воскресном собрании пресвитер рассказывал церкви о съезде и упомянул обо мне, не избежав при этом явной неправды. Так, он заявил, будто дома я пожаловался матери на не принявших меня христиан, какие они плохие. И с чего он это взял? Он же не слышал моего разговора с родными, в котором я на самом деле изложил только факты безо всяких жалоб и осуждения. И он почему-то не предложил мне подтвердить или оспорить его рассказ, не задал ни одного вопроса. Это явно некорректный поступок – сообщать о человеке дурные сведения и не дать ему возможности возразить и оправдаться. А ещё он сказал, что никто из верующих других течений не пришёл на съезд со своим учением, «потому что у них совесть есть». Это неприкрытое и почти по-детски наивное поношение при всей невесёлости ситуации вызвало у меня улыбку, да и моих родных тоже впоследствии рассмешило. Но ведь вполне возможен был и другой взгляд на события: никого из христиан иного исповедания Бог не побудил прийти на съезд, а позволил приехать только мне. Хотя, конечно, вряд ли можно было ожидать от предубеждённых против меня служителей, что они всерьёз подумают над этим вариантом и будут искренне искать Божьей воли.

А через месяц я получил второе письмо от моего адресата, которое меня очень сильно удивило и разочаровало. Он не попытался опровергнуть мои доводы и не ответил ни на один из заданных мной вопросов. Вместо этого он привёл мне два отрывка из книг других авторов, полные запутанных рассуждений, которые я большей частью уже опроверг в предыдущем письме. Причём первый автор пришёл к таким диковинным выводам, которые в братстве никто не разделял, а итоговый вывод второго автора совпадал с моей точкой зрения и противоречил учению братства. И я не мог понять, зачем служитель написал мне всё это – неужели он надеялся таким странным образом переубедить меня? Это весьма сомнительно, тем более что в заключение он сказал: «Я почти уверен, что это письмо не произведёт у тебя никакой перемены. На все аргументы у тебя будет в запасе куча контраргументов». Скорее всего, его письмо было просто-напросто формальной отпиской для очистки совести, что косвенно подтверждалось его фразой: «Я… не был совсем спокоен, не написав тебе ответ». И судя по всему, он вопреки моим просьбам не разбирал моё письмо с другими служителями братства, да и никто из них не приезжал к нам для рассмотрения моего дела. Таким образом я убедился, что мой оппонент не способен к аналитической работе, требующей рассудительности и логического мышления, и относится к порученному ему делу формально и безответственно.

Тогда я решил снова съездить в ту церковь, чтобы лично поговорить с главным служителем братства. Я надеялся, что он будет на первом воскресном служении месяца (с Вечерей Господней) или хотя бы в следующий день на Рождестве. Но ни на одном из трёх прошедших в эти дни собраний он так и не появился. И я всерьёз подозреваю, что он просто хотел избежать беседы со мной, узнав о моём вечернем приезде. Но более всего я хочу отметить тот факт, что пресвитер не разрешил мне переночевать в молитвенном доме даже в рождественскую ночь. Это кажется мне просто дикостью и верхом фарисейства. Ведь в христианской литературе так много рассказов о том, как в ночь перед Рождеством верующие предоставляли в своих домах приют для самых разных посторонних людей – бродяг, бездомных, нищих, больных и даже преступников. А тут в церковь приехал уже знакомый им христианин, чтобы побыть на их богослужениях, и его выставили на зимнюю морозную улицу. Так что мне пришлось ночевать в близлежащих подъездах, в одном из которых мимо меня ходили кошки, а в другом нередко собирались наркоманы, как мне потом сказал кто-то из членов церкви (той ночью я как раз слышал внизу чьи-то голоса). Может быть, этим верующим ещё доведётся услышать в свой адрес обличительные слова Господа: «Я… был странником, и не приняли Меня» (Матф.25:42-43). Да будет Бог милостив к их неразумию и жестокосердию.

Вскоре служители придумали для меня новое притеснение: они требовали, чтобы по окончании служения я сразу же уходил из молитвенного дома. Хотя все остальные люди, верующие и неверующие, могли свободно оставаться внутри дома вплоть до самого его закрытия или начала членского собрания, когда всех посторонних просили выйти на улицу. Поэтому, естественно, данный запрет также был лицеприятным, а кроме того являлся посягательством на мою личную свободу. Ведь я не нарушал общепринятых правил поведения и не совершал никаких противоправных или бесчинных действий. Поэтому я не согласился подчиняться этому запрету и по возможности игнорировал его, что порой приводило к спорам со служителями.

Расскажу ещё о нескольких показательных случаях, которые можно назвать курьёзными. Так, одна добрая пожилая сестра, услышав о моих проблемах с крещением, захотела объяснить мне его значение и изложила мою собственную точку зрения на крещение. Я сказал, что именно это я и говорю служителям, и она очень удивилась и спросила, чему же тогда учат они. Я кратко рассказал об их учении, а она по наивности даже не увидела никакой разницы и сказала, что это тоже правильно. Когда же я объяснил ей отличия взглядов служителей от моих, она сказала, что не понимает, за что со мной так поступают. Эта беседа доказала моё предположение о том, что в братстве есть верующие, разделяющие мою точку зрения. Однако служители почему-то не применяли к ним никаких мер и запретов, не налагали наказаний, не требовали «покаяться в заблуждении» и согласиться с церковным учением. В чём же дело? Ведь если это ересь, как они неоднократно заявляли мне, то разве можно терпеть её носителей в церкви? Скорее всего, служители просто не обращают внимания на этих прихожан, так как те не доставляют им никаких хлопот, не обличают в отступлении от истины и порой даже не знают официального учения братства о крещении. В любом случае, наличие в церкви таких людей однозначно доказывает неправедность отношения служителей ко мне и изобличает их лицеприятие.

Ещё более ярко это проявилось в случае с проповедником, приехавшим из одной далёкой церкви. Он был верным и уважаемым в братстве служителем и миссионером, и ему предоставили слово на служении. И в своей проповеди он коснулся темы водного крещения и довольно долго рассказывал о его важном спасительном значении. Фактически он открыто говорил с кафедры то же самое, что и я, так что я с особым интересом следил за реакцией прихожан, и в первую очередь служителей и моих оппонентов по спорам. А они сидели как на иголках, порой делая нервные движения руками или головой, и старались не глядеть на проповедующего, прятали от него свои глаза, смотрели кто в пол, кто в сторону, и со мной тоже избегали встречаться взглядом. Я даже немного сочувствовал им, примерно представляя, как им нелегко и неловко слушать такие чуть ли не прямые обличения в свой адрес. Самое интересное то, что никто потом в своей проповеди не сделал попытки в чём-либо поправить гостя, сказать хоть слово в защиту учения братства о крещении. Служители просто молча всё проглотили и не стали ничего предпринимать. А когда впоследствии я в беседах с братьями ссылался на слова этого проповедника, они мне говорили: «Он имел в виду не это». Факт остаётся фактом: человек с моей точкой зрения мог быть служителем и проповедовать в церквах братства, а меня за те же слова гнали вон. Парадокс.

А на одном из крещений областной служитель сказал, что крещённые стали членами тела Христова, то есть Церкви. После собрания я спросил его, когда же всё-таки происходит присоединение человека к телу Христову – при крещении или при покаянии, как он говорил мне раньше. А он ответил, что это тайна, которую нельзя понять, и когда это происходит – неизвестно. Ответ просто отпадный: оказывается, глава областного объединения церквей не знает, что нужно сделать человеку, чтобы стать членом Божьей Церкви. Что может быть абсурднее этого? Я почему-то эту «тайну» прекрасно знаю и могу хоть среди ночи объяснить кому угодно с цитатами из Библии, а вот служитель в смирении склоняется перед непостижимостью Божьего промысла. Однако это нисколько не мешает ему уверенно и безапелляционно заявлять, что я заблуждаюсь. Как он может быть таким незнающим всезнайкой – я не знаю.

Но самая интересная и знаменательная эпопея связана со словами апостола Петра: «Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, – и получите дар Святого Духа» (Деян.2:38). Как-то один из братьев в своей проповеди на тему этого стиха несколько раз сказал, что для получения дара Святого Духа человеку нужно покаяться и креститься. А следом за ним проповедовал служитель и, призывая неверующих к покаянию, сказал: «Вы слышали, предыдущий проповедник говорил, что нужно сделать человеку для получения дара Святого Духа: покаяться». Это было самое откровенное лицемерие и хула на истину. Ведь если бы служитель просто хотел «исправить ошибку» этого брата, то должен был прямо сказать, что тот допустил неточность и на самом деле для получения Духа достаточно покаяния. Но вместо этого он специально сослался на предыдущего брата и сознательно извратил его слова, чтобы навязать прихожанам впечатление, будто тот вообще ничего не говорил о спасительном значении крещении. Поэтому я решил не оставлять этого дерзкого обмана без обличения, и когда пресвитер спросил церковь о нуждах, я заявил, что у меня есть нужда: «Я хочу получить дар Святого Духа». Пресвитер ответил, что для этого мне нужно покаяться, а я возразил: «Я уже покаялся, теперь мне недостаёт только крещения». Он поспешно перебил меня, но прихожане поняли, что я имел в виду, и впоследствии мои оппоненты неловко мялись, когда я напоминал им об этом случае.

А через некоторое время и сам пресвитер коснулся в проповеди этого же стиха и сказал, что для получения Святого Духа «человек должен покаяться», – тут он сделал маленькую паузу, а потом добавил: «и креститься». Видимо, споры со мной всё же произвели перемены в его сознании и совесть не позволила ему исказить библейский текст и дать ему лживое истолкование. Хотя это никак не отразилось на его отношении ко мне, и впоследствии он до самой своей смерти по-прежнему упрекал меня за упрямство и неразумие моих попыток изменить учение братства. Так я и не узнал, понял ли он в конце концов мою правоту и переменил ли свои взгляды на крещение или нет.

Дата добавления: 2017-01-14