T ПОСЛЕ Ь или Ъ. 5 страница

– Джеральд и Лес просили меня зайти к вам и передать привет, – сказал я. – Так что я все равно бы с вами встретился.

– Замечательно, – сказал Киннер. – Отличные ребята. Как они? Как бизнес?

– Отлично.

– Конечно. Ну конечно.

Молчание.

– Эрик рассказал мне о твоей утрате.

– Да, – сказал я.

– Знаешь, я и не знал, что он работал на меня. Я не знал, что твой брат работал на меня.

– Забавно, – сказал я.

– Если бы знал, устроил бы его получше.

– Да, – сказал я.

– Грустно, – покачал головой Киннер, – автокатастрофа… Джой, Джой, принеси Джеку еще выпить, нет, неси всю бутылку, нельзя такому парню, как Джек, предлагать выпивку в наперстках.

Мне выдали бутылку. Девица рядом со мной глянула на горлышко и хихикнула. Она была пьяна.

Мужчина с манерами фаната резиновых сапог спросил:

– Мы здесь для чего: чтобы играть в карты или трепаться о старых добрых временах?

Киннер поерзал на стуле и изумленно взглянул на говорившего.

– Гарри, – сказал он. – Гарри. Естественно, чтобы играть. Естественно… Джек, прости, не хочу быть грубым, но эти джентльмены принесли с собой много денег – подождите, не торопитесь, – так, может, сыграешь с нами один кон? Или две-три партии? Отключись от забот. Ребята, вы не против? Будет даже веселее, правда? Эрик, принеси стул для Джека.

– Нет, спасибо, мистер Киннер, – отказался я. – Я уже скоро поеду.

– Да делай, как тебе угодно. Устраивайся поудобнее, а мы пока продолжим.

– Спасибо, – сказал я.

Мужчина в седом парике начал сдавать. У Киннера глаза были черные, как лакрица. Эрик выглядел так, будто ему хотелось плюнуть мне в лицо. Я поудобнее устроился на диване и стал наблюдать за Киннером. Ему это не понравилось. Он ни разу не взглянул на меня, но я это знал. И он знал, что я это знаю. В настоящий момент ему вообще ничего не нравилось – от моего неожиданного появления до моей расслабленной позы, – однако он был вынужден играть со мной роль давнего знакомого, причем не для того, чтобы не потерять лицо перед своими приятелями, а просто потому, что, как я догадывался, был озадачен. Так что у него оставалась только одна линия поведения. Правда, не скажу, чем именно он был озадачен: тем, что какой-то лондонец выставил его шофера идиотом, или чем-то другим.

Сидевшая рядом со мной девица спросила:

– Ты знаком с Лесом Флетчером, да?

– Я на него работаю.

– Вот как?

– Да.

Она улыбнулась умно-знающе-пренебрежительной улыбкой. Я уж было решил, что беседа закончилась, когда она вдруг опять заговорила:

– Я тоже его знаю.

– О, вот как?

– Да.

– Нет, серьезно?

– Да, – ответила она. – Мы виделись с ним в прошлом году.

– Ну, рассказывай, – заинтересованно сказал я.

– Когда он приезжал по делу.

– Да?

– Да. Он приезжал к мистеру Киннеру.

– Не может быть!

– Может. И мы вместе проводили время.

– Ну и ну!

– Да, пока он был здесь.

– Пока он был здесь?

– Он был здесь четыре дня. Около того.

Я покачал головой, показывая, что мне ужасно трудно поверить в ее слова. Она опять уткнулась в свой стакан.

– Ставлю на кон, – сказал приверженец резиновых сапог. – Мне две.

Седой Парик дал ему две карты. Следующим был Крыса. Он целую вечность таращился на свои карты и наконец сказал:

– Я возьму четыре.

– Три сейчас, одну потом, – сказал Седой Парик, сдавая ему карты.

Сам Седой Парик взял три. Киннер поглаживал усы.

– Ну, прямо не знаю, – говорил он. – Что делать? Что делать? Эх, оставлю все как есть.

Крыса пристально посмотрел на него, Седой Парик сухо улыбнулся.

Резиновые Сапоги сказал:

– Чертов стервец.

– Вот и платишь за то, чтобы все знать, – сказал Киннер. – Правда, Джек?

– Правда, – ответил я. – Если на это есть деньги.

– Кажется, ты говорил, что скоро поедешь, – заявил Резиновые Сапоги.

– Скоро, – заверил его я. – Сразу после того, как ты проиграешь. Ждать осталось недолго.

Резиновые Сапоги долго и внимательно глядел на меня.

– Умный нашелся, да? – сказал он.

– Смотря с кем сравнивать, – отпарировал я, отвечая на его взгляд.

Резиновые Сапоги собирался что-то сказать, но ему помешал Киннер:

– Гарри, не люблю подгонять, но ты не мог бы назвать свою ставку?

Резиновые Сапоги на минуту отвел от меня взгляд и выдвинул на середину стола десятку. Он хотел снова обернуться, но его отвлек Крыса, принявшийся тасовать карты.

– Великий боже, – вздохнул Резиновые Сапоги. – Только не начинай снова.

Крыса нервно заерзал на стуле.

– Ну… – промямлил он.

– Каждый раз, черт побери, – возмущался Резиновые Сапоги, – каждый раз он мешает. А рискует, только когда у него есть больше, чем «полный дом». Проклятье, Сирил, зачем ты зовешь его играть?

– Гарри, – сказал Киннер, – как бы он ни играл, он не проигрывает так, как ты.

Резиновые Сапоги помрачнел. Седой Парик положил на кон десятку. Они сделали пару кругов, бросая десятки, пока наконец Киннер не сказал:

– Ну, ребята, не знаю. Посмотрим, как мы все себя чувствуем. Отвечаю десяткой и поднимаю до пятидесяти.

– Чего? До пятидесяти? – встрепенулся Резиновые Сапоги.

– Верно, Гарри, – подтвердил Киннер. Резиновые Сапоги отсчитал пятьдесят фунтов и сделал ставку. Седой Парик, улыбаясь самому себе, сделал то же самое. Киннер поставил пятьдесят, а потом, с тщательно рассчитанной драматичностью, еще пятьдесят.

– Что это? – заволновался Резиновые Сапоги.

– Это, Гарри? Еще пятьдесят фунтов – пять банкнот по десять фунтов.

– Значит, всего сто?

– Всего сто, Гарри.

Резиновые Сапоги посмотрел на деньги, потом на свои карты, лежавшие картинкой вниз. Ему до смерти хотелось еще раз взглянуть на них, дабы проверить их достоинство. Ему удалось сдержаться, и он даже ухитрился положить на кон сотню, не разорвав купюры на мелкие кусочки.

Седой Парик воспринял ситуацию с той же улыбкой, покачал головой и положил на стол свои карты. Киннер поджал губы, набрал в грудь побольше воздуха и заглянул в свои карты. Резиновые Сапоги ухитрился не забарабанить пальцами по столу. Наконец Киннер решил закончить спектакль.

– Отвечаю и ставлю еще сто, – сказал он. Резиновые Сапоги страдальчески поморщился.

– Мы можем вскрыться. Гарри, – напомнил ему Киннер.

Резиновые Сапоги смотрел на карты Киннера с таким видом, будто хотел прожечь их насквозь. Он стоял перед выбором: поставить еще две сотни, вскрыться и узнать, что на руках у Киннера, или, не вскрываясь, поставить еще две сотни сверху в надежде, что Киннер спасует, видя, что Резиновые Сапоги отвечает. Все зависело о того, блефует Киннер или нет. Резиновые Сапоги должен был принять решение. Причем учесть, что сто восемьдесят фунтов его денег уже в банке.

Очевидно, он решил, что Киннер блефует.

– Ладно, – сказал он голосом, похожим на бульканье воды в кастрюльке. – Две сотни.

Он выдвинул на середину двести фунтов. Киннер слегка приподнял одну бровь.

– Гм! – сказал oн, затем встал, прошел к буфету и взял оттуда деньги, сел за стол, отсчитал нужное количество купюр и положил их в банк.

– Что это? – спросил Резиновые Сапоги.

– Шестьсот фунтов, – ответил Киннер. – Двумястами отвечаю и поднимаю до четырехсот.

– Четыреста, – проговорил Резиновые Сапоги.

– Верно, – подтвердил Киннер.

– Ты не хочешь вскрываться? – уточнил Резиновые Сапоги.

– Нет, Гарри, – ответил Киннер.

Резиновые Сапоги сглотнул бы, если бы ему удалось удержать свой кадык, который дергался вверх и вниз. Он снова оказался там же, где был всего несколько минут назад. Только сейчас для продолжения игры требовалось четыреста фунтов. Вероятно, Резиновые Сапоги продолжал считать, что Киннер блефует, однако ему не хотелось в следующий раз ставить на кон свои восемь сотен. Поэтому он решил вскрыться.

Он поднял с пола портфель, все это время стоявший у его стула, вытащил внушительную пачку денег, отсчитал нужную сумму и положил на середину стола.

– Вскрываемся, – объявил Резиновые Сапоги.

– Ты назвал меня стервецом, да, Гарри? – улыбнулся ему Киннер.

Резиновые Сапоги кивнул.

– Итак, – сказал Киннер, – посмотрим, что у меня тут. Я уже забыл свои карты – так увлекла игра. Ага. Кажется, ты, Гарри, выиграл.

Киннер открыл карты. У него был червовый флэш, старшая дама.

Резиновые Сапоги изменился в лице и стал похож на очень старый камамбер.

– Да ладно, Гарри, – сказал Киннер. – Неужели выиграл я, а? Нет, ты дурачишь меня.

Киннер потянулся через стол, намереваясь перевернуть карты Резиновых Сапог, но тот поспешно схватил их и сунул в колоду. Киннер засмеялся.

– Ну как, Джек? – спросил он. – Старина Гарри думал, что я разыгрываю его.

– Нужно быть хорошим игроком в покер, чтобы играть в покер с хорошими игроками, – сказал я.

– Заткнись, – процедил Резиновые Сапоги. Киннер снова засмеялся. Я встал.

– Неужели ты уже уходишь, Джек? – спросил Киннер.

– Дела, – ответил я.

– Конечно, конечно, – сказал Киннер. – Заглядывай, когда будет время. Рады видеть тебя.

– Обязательно, – заверил его я. – Если найдется свободная минутка.

Девица на диване хихикнула.

– Передай от меня привет Джеральду и Лесу, – сказал Киннер.

– Передам, – сказал я и пошел к лестнице.

В зале повисла гнетущая тишина. Я открыл дверь. Звук двери, шуршащей по ковру, показался оглушающим в этой тишине. Все смотрели на меня. Я улыбнулся Резиновым Сапогам.

– Я же говорил, что ждать осталось недолго, – сказал я.

Резиновые Сапоги чертыхнулся. Я вышел.

* * *

Я спустился вниз и уже дошел до двери, когда услышал, что дверь наверху открылась, и на лестнице появился Эрик. Он спустился ко мне. Я взялся за дверную ручку и посмотрел на него. В его глазах отражались мысли, далекие от дружелюбных.

– Не очень-то мне все это понравилось, – сказал он.

Я улыбнулся.

– Если бы ты не скрыл от меня, на кого работаешь, этого не случилось бы, – сказал я.

– Сирилу тоже не понравилось.

– Сирилу, да? – проговорил я. – А девушкам?

– Ты считаешь, что вел себя очень умно, только ты ошибаешься. Ты заставил Сирила задуматься. И меня тоже. Ему интересно, зачем тебе понадобилось узнать, на кого я работаю.

– Разве он не знает?

– Нет, черт побери, не знает. Возможно, он думает, что Джеральду и Лесу будет интересно узнать, что ты везде суешь свои нос. Он подозревает, что им это не понравится.

– Он прав. Поэтому скажи ему, чтобы зря не тратил деньги на междугороднюю.

– Видишь ли, – продолжал Эрик, – Сирилу интересно, зачем тебе понадобилось играть в «полицейские и воры», только чтобы выяснить, на кого я работаю.

– Я объяснил ему, – сказал я. – Джеральд и Лес попросили меня передать ему привет. Мне сказали, где найти его. Так что это простое совпадение – что я ехал за тобой.

Взгляд Эрика вызвал у меня усмешку. Эрик повернулся и уставился на верхнюю площадку.

– Передай Киннеру, что я уеду, как только разберусь с делами Фрэнка, – сказал я.

Эрик снова посмотрел на меня.

– Спокойной ночи, Эрик.

* * *

Я поехал по узкой улочке, ведущей от «Казино». Темная стена деревьев закончилась, и я вновь оказался на освещенной желтыми фонарями дороге. Вокруг никого не было. Дома в калифорнийском стиле, отделенные от дороги широченными ухоженными лужайками, стояли тихие и молчаливые. Те, в которых жизнь еще била ключом, были обозначены раздвинутыми шторами, дабы проинформировать всех соседей. Хвойные деревья, посаженные в точно рассчитанных местах, как часовые, охраняли покой добросовестных налогоплательщиков.

Я помнил это место еще с тех пор, когда оно называлось Бэк-Хилл.

Бэк-Хилл. Лес, простиравшийся, казалось, до самого горизонта, редкие пятна красной почвы. От конца Джексон-стрит можно было увидеть вершину холма. Холм был естественной площадкой для детских игр, однако во времена нашего с Фрэнком детства там никогда не собиралось много детей. Обычно мы приходили сюда в субботу утром и ухитрялись за день пройти много миль. Здесь было много тайных местечек, которые стали нашей с Фрэнком частной собственностью. Когда мы стали старше – когда приблизились к шестнадцати – мы приносили сюда наше ружье, клали его на сгиб локтя, вот так, как ковбои. Воротники курток-дубленок подняты, «веллингтоны» смачно клацают, наши движения неспешны. Мы прячемся в выемке, быстро ползем, оглядываемся по сторонам, пар от дыхания поднимается к серому небу, мы молчим и чувствуем себя отлично. Конечно, все это было до того, как я познакомился с Альбертом Свифтом. До нашей с отцом драки. До школы Энсли. До многих других событий. Холм был потрясающим местом. Можно было подняться на вершину (а у него действительно была вершина, крохотное плато, поросшее стелющейся по ветру травой) и посмотреть вниз поверх деревьев на город, который, казалось, лежит в горсти: с одной стороны полукольцом дымят сталелитейные заводы, справа от речной долины миль на десять тянется пустынное нагорье, сама река – сверкающая на солнце гладь – видна миль на восемь, потом снова идут меловые холмы, только повыше. И над всем этим небо, широкое и бескрайнее, манящее ввысь, подгоняемое северными ветрами. Именно на этом плато мы и проводили большую часть времени, когда оказывались в Бэк-Хилл. В марте мы устраивались под каким-нибудь кустом, росшим на самом краю, и наблюдали, как мартовский ветер вспенивает белые буруны на реке. В августе нам нравилось лежать на спине и смотреть в синее небо. Мы смотрели в небо до пятен в глазах. Качающаяся на ветру высокая трава то и дело накрывала лицо, мешая смотреть вверх. Фрэнк рассказывал, что ему нравится в жизни и что нет, и разговаривал он больше с самим собой, чем со мной. Джек, говорил он, помнишь ту пластинку, что я купил вчера в «Аркаде»? Тебе не кажется, что лучшим из всего был секстет Бенни Гудмена с его «Не надо так»? А ударные Джена Крупа? Потрясающе! Вот было бы здорово попробовать! Только в этой дыре нет смысла пробовать. Никому не интересно. Скажут, что это грохот. А в Америке такое делать можно. Там ты чувствуешь поддержку, потому что они считают, что джаз – это супер. Америка. Классное место, правда, а? Представь. Их длинные машины, которые, как качели, качаются на пружинах взад-вперед, когда бьешь по тормозам. Можно водить такую машину уже в шестнадцать. Только представь: едешь на такой машине по автостраде, на тебе костюм без галстука, как на Ричарде Уидмарке, радио включено на полную громкость, и оттуда – Бенни Гудмен. Атас! Наверное, после школы я поеду в Америку. Отработаю свой проезд. Я запросто найду работу. Даже рабочие там получают пятьдесят фунтов в неделю. А электрики и прочие в том же роде – аж две сотни. Точно-точно. И можно пойти в кино в два часа ночи и посмотреть три фильма за один сеанс. Можно купить большой дом с просторной лужайкой и без ограды.

Я ехал вниз по холму мимо домов с просторными лужайками и без оград.

* * *

«Сесил». Я опять припарковал машину и вошел в паб. Свет был пригашен. Певец, одетый в классический костюм, пытался петь, как Винс Хилл[7]. В баре я заказал большую порцию виски. Кейт работал далеко от меня, на противоположном конце стойки.

Посетители стояли у бара в три ряда. За каждым столиком сидело не меньше шести человек. Многие хлопали и свистели. Певец наконец допел и, превратившись в конферансье, объявил:

– А теперь, леди и джентльмены – в особенности джентльмены, – я хочу представить вам сегодняшнюю звезду, певицу, которая не раз бывала в наших краях, которая после чрезвычайно успешного турне ухитрилась втиснуть (я действительно имею в виду втиснуть) в свой график наш город на один вечер и спеть для нас. Думаю, она не нуждается в представлении. Леди и джентльмены, встречайте мисс… Джеки… Дю… Валь!

Раздались громкие крики, свист. Мужчины ринулись поближе к сцене. Заиграла музыка. «Транжира». Мисс Джеки Дю Валь вышла на сцену с высоко поднятыми руками. На ней было вечернее платье апельсинового цвета и перчатки. Темные волосы были собраны в причудливый узел. Если ей еще не было сорока, то осталась самая малость. По короткому помосту она спустилась в зал, оркестр снова заиграл вступление, и она запела, подражая Бэсси[8], только громче. Двигаясь между столиками, она стала снимать сначала одну перчатку, потом другую, время от времени демонстрируя в разрезе платья коленку в сетчатом чулке. «Боже мой!» – подумал я и, повернувшись к стойке, стал разглядывать бутылки и читать этикетки.

Начитавшись, я подумал о нас с Одри. И, как всегда, когда я думал о нас с Одри, в моей душе поднялись смешанные чувства. Как всегда, я подумал, что только полный идиот мог связаться с женой босса, когда он на таком отличном счету. Потом, как всегда, я вспомнил, что Одри умеет творить чудеса, которые и превращают меня в этого самого идиота.

Господи, как же она хороша!

У меня никогда не было такой, как она. Женщины у меня были всегда. Я регулярно спал со шлюхами, работавшими на нас. Мне нужно было всего лишь снять трубку и позвонить, и любая из них через полчаса прибегала ко мне. И чаще всего убегала через полчаса.

Но вот когда Одри впервые прикоснулась ко мне, это действительно было похоже на первый раз, и мне стоило огромного труда не кончить сразу, как только ее пальцы оказались на моем члене. Однако она заставила меня ждать, и это тоже было здорово.

Я стал понимать, что происходит, через восемь месяцев после того, как она вышла за Джеральда. Джеральд привез ее из Виареджо, куда ездил в отпуск. Он вернулся домой раньше намеченного срока, выгнал Рею с двумя детьми и поселил Одри. Женился он на ней в день своего развода. Лес считал, что Джеральд поступил как последний негодяй, но в лицо никогда ему это не говорил. Джеральд помешался на Одри, как неопытный юнец. Стоило ей что-то захотеть, как это тут же было у ее ног. Но со мной она связалась не из-за Джеральда. Просто она так решила.

Подошел Кейт. Он протирал стакан. Все пялились на сцену, и у него появилась свободная минутка.

– Привет, Кейт, – сказал я.

– Кое-кто спрашивал о тебе, – проговорил он.

– Да? Мы его знаем?

– Помнишь, мы говорили о Торпи? Торговце кредитами?

– О старине Торпи, да? Не видел его целую вечность.

– То же самое он сказал про тебя.

– Вот как?

– Да. Сказал, что слышал о твоем приезде, и спрашивал, не знаю ли я, где ты остановился. Хотел увидеться с тобой. Вспомнить старые добрые времена и все в этом роде.

– Как мило с его стороны.

– Я не думал, что ты будешь здесь сегодня вечером, и собирался зайти к тебе.

– Конечно.

Кейт начал краснеть.

– Честное слово, я действительно зашел бы.

– Что ты им сказал?

Он покраснел еще сильнее.

– Ничего, – ответил он.

– Хорошо. Как все закончилось?

– Они ушли, когда поняли, что я ничего не выдам.

– Они?

– Их было трое.

Я прикурил сигарету.

– Торпи, да?

Торпи, по моему мнению, был из тех крыс, которые предпочитают работать на себя. Во всяком случае, не на хозяина. Он всегда отличался самодостаточностью. Ему нравилось быть важной шишкой в своем маленьком мирке, а бизнес, которым он руководил, подходил ему как нельзя лучше. Естественно, ему хотелось, чтобы размер прибыли оставался постоянным. Предположим, Фрэнк чем-то расстроил Торпи.

Конечно, такого и быть не могло. Но предположим. Какие действия Фрэнка но отношению к Торпи могли заставить Торпи разделаться с Фрэнком и тем самым навлечь на себя кучу неприятностей? Даже если бы у Торпи и его ребят хватило наглости для этого? Итак, если Тории работает на себя, встречаться со мной у него нет надобности. Однако не исключено, что кто-то уже подмял его под себя. Системы займов в Донкастере, Бредфорде, Лидсе, Барнсли и Гримсби принадлежат одному хозяину, который решил расширить дело, помогая Торпи в его мелких операциях. Торпи остается номинальным главой, а хозяин время от времени просит его сделать то-то и то-то – то, от чего Торпи, работай он самостоятельно, держался бы подальше. Например, переговорить со мной. Или напоить Фрэнка виски и отпустить ручной тормоз в его машине.

Я посмотрел на часы на стене. Без четверти десять.

– А ты случайно не знаешь, куда они пошли? – спросил я.

Кейт пожал плечами.

– Могли пойти куда угодно. В клуб, в паб. Только они везде будут искать тебя.

Я промолчал.

– Что ты намерен делать?

– Пойду поищу того, кто сможет поделиться со мной местными слухами.

– Кого?

– К примеру, старого приятеля, с которым мы не виделись целую вечность, – ответил я.

Я отошел от стойки. Мисс Джеки Дю Валь обнажилась до крохотных трусиков и, спустившись со сцены, двигалась между столиками. К ней со всех сторон тянулись руки. Один парень поднял кружку со светлым пивом, и мисс Джеки Дю Валь, сев к нему на колени, опустила одну грудь в пиво. Все расхохотались. Девица, что была с парнем, не выдержала, выхватила у него кружку и вылила содержимое на мисс Джеки Дю Валь и на своего кавалера. Парень вскочил, и мисс Джеки Дю Валь с воплем скатилась на пол. Парень врезал своей подружке и принялся вытираться. Девица свалилась со стула и тоже оказалась на полу, где обнаружила мисс Джеки Дю Валь, и обе женщины сцепились. Вопя, кусаясь и царапаясь, они катались по полу. Посетители шумно их поддерживали. Женщина подмяла под себя мисс Джеки Дю Валь и пыталась укусить ее за сосок, а мисс Джеки Дю Валь пыталась выцарапать сопернице глаза. Какая-то пьяная вдрызг тетка носком туфли почти до талии задрала платье обиженной подружки, и это было встречено новым взрывом хохота. Кто-то из барменов покинул свое рабочее место и проталкивался через толпу, продираясь в первые ряды. Парень, облитый пивом, перестал вытираться, схватил пинтовую бутылку темного эля и стал медленно, водя рукой из стороны в сторону, лить его на свою подружку, стараясь как можно сильнее намочить ее трусы. Когда я выходил на Хай-стрит, женщина уже хрипела от ярости.

* * *

На окраине города есть место, где в пятидесятые построили микрорайон с муниципальными домами. До строительства там было то, что называется «бросовой землей». То есть там не было ничего, что следовало бы снести или переместить (как, например, старый аэродром). Участок и так имел заброшенный вид: высокие сорняки росли между развалившейся кирпичной кладкой и в потрескавшемся сером бетоне. Он тянулся на четверть мили. В другом городе его давно сдали бы в аренду. Но в другом городе он выглядел бы так, будто на нем что-то может вырасти.

До строительства микрорайона здесь был только один дом. Он стоял на дальнем от города краю и представлял собой викторианскую ферму с двойным симметричным фасадом. Рамы окон были выкрашены в ярко-зеленый цвет. Последний раз их красили примерно семьдесят пять лет назад. Из середины крыши торчала печная труба, и из нее и в декабре, и в июле всегда поднимался дым. За домом, на расстоянии сорока ярдов, стоял сарай, а в двухстах ярдах от сарая уже начинался сталелитейный завод.

Вокруг не было ни сада, ни ограды, просто по мере приближения к дому сорняки становились ниже. Чтобы подъехать к нему, нужно было съехать с асфальтированной дороги и по прямой – как кратчайшему расстоянию между двумя точками – пересечь заросли сорняков. Что я и сделал.

Я остановил машину и вышел. Со стороны завода периодически слышались лязг и гул. В ушах жужжал ветер. Я направился к дому. В окнах фасада света не было. Я прошел на задний двор. Свет от голой лампочки в кухне освещал стоявший во дворе мотоцикл с коляской. Я постучался. Дверь открыла старуха лет семидесяти. Она попятилась, пропуская меня, и сказала:

– Вам придется подождать несколько минут, она сейчас занята.

Я переступил через порог и сказал:

– Я пришел к Альберту.

– О, – выдохнула старуха и начала закрывать дверь. – Альберт, тут какой-то мужчина хочет тебя видеть. Что мне сказать?

Однако я успел проскочить в кухню прежде, чем она закрыла дверь.

Телевизор стоял в углу. И был включен на полную громкость. Перед телевизором, спиной ко мне, на высокой табуретке сидела женщина в пальто с вьющимися волосами. Она сидела сгорбившись и засунув руки в карманы пальто. Она даже не повернулась, продолжая пялиться на экран. Рядом с ней, на полу, сидели две девочки пяти-шести лет и тоже смотрели телевизор. Одна из девочек повернулась и с минуту разглядывала меня, потом снова сосредоточила свое внимание на экране. Личико малышки было таким же грязным, как ее одежда. На кухонном столе среди немытой посуды, скопившейся как минимум за три дня, стояла детская переносная колыбелька, в которой лежал младенец месяцев двух от роду.

С другой стороны стола, у стены, рядом с тиковым шкафчиком для напитков – единственным предметом мебели, достойным внимания, – стояло кресло, обращенное к телевизору. В кресле сидел мужчина. Он держал в руке очки и смотрел на меня с некоторым удивлением.

– Привет, Альберт, – сказал я.

– Боже, – проговорил Альберт Свифт, – Джек Картер.

В последний раз мы виделись одиннадцать лет назад, когда я вернулся после полутора лет тюрьмы. Я надеялся, что Альберт возьмет меня на старое место, но полтора года – долгий срок. Вместо меня уже наняли нового водителя, и Альберту тот нравился больше, так как был совершенно безликим. Альберт очень сочувствовал, но из сочувствия каши не сваришь. Поэтому три года я был сам по себе, пока не решил заняться марихуаной. Однако я не держал обиды на Альберта. Он даже дал мне пару раз хорошо подзаработать. Мы с ним слишком давно знали друг друга, чтобы испытывать недобрые чувства.

Мы познакомились, когда мне исполнилось пятнадцать. Он был на три года старше. У него была своя банда на Мортимер-стрит. Альберт был самый настоящий сорвиголова – таких я больше не встречал. Мы с Фрэнком играли на бильярде в клубе «Либерал», который находился в большом, похожем на часовню здании на Кенворти-роуд. В клубе было два стола для снукера и один для пинг-понга и море пива из одуванчика и лопуха, хоть залейся. В будни клуб оккупировали дети. За порядком присматривал старик но имени Уоллер Хаверкрофт. В первую половину дня он работал на детских аттракционах и всей душой ненавидел нас, детей. Особенно меня.

Короче, мы с Фрэнком играли за дальним столом в самом темном углу зала, освещенном только лампой над столом. Другим источником света в зале была лампа на конторке Уоллера. Так что наш угол был самым уютным. Уюта добавляло и зеленое сукно на столе. Мы наслаждались жизнью и молча гоняли шары, оттачивая мастерство. Вдруг дверь распахнулась, и в зал ворвался Альберт Свифт со своей шайкой. Альберт был одет в стеганую двубортную, очень свободную куртку, клетчатую рубашку и коричневые вельветовые брюки. Он огляделся по сторонам и сказал: «Господи».

Один из его ребят сплюнул на пол. Уоллер уже наполовину выбрался из-за своей конторки, намереваясь вышвырнуть наглецов вон, как вдруг сообразил, кто это такой, и притворился, будто не замечает их. Однако они-то его заметили. Альберт повернулся к старику и язвительно сказал:

– Ну и?

Уоллер, все еще пытавшийся вернуться за свою конторку, что-то пробормотал себе под нос.

– Что? – переспросил Альберт.

Уоллер закрыл низкую дверцу с узкой полочкой, на которую обычно клали деньги, покупая вино.

– Ты что-то сказал, старый козел? – допытывался Альберт.

Уоллер задвинул щеколду и опустил глаза. Альберт вытащил сигарету, сунул ее в рот, прикурил, дождался, пока пламя спички хорошенько разгорится, вытащил из кармана куртки дешевую петарду и поджег запал.

– Я спрашиваю, старый козел, ты что-то сказал? – не унимался Альберт.

Уоллер был бы рад забиться куда-нибудь подальше, но в слишком тесной конторке спрятаться было негде. Петарда яростно зашипела, и Альберт бросил ее в конторку. Петарда перелетела через низкую дверцу. Уоллер упал на ящик с бутылками. Петарда взорвалась. Уоллер пронзительно завопил. Шайка Альберта расхохоталась. Один из них достал новую петарду, поджег ее и бросил в конторку. Мы с Фрэнком позабыли о бильярде. Мы с ним были единственными посетителями клуба. Альберт вытащил третью петарду. Фрэнк отложил кий и прошел вперед.

– Думаю, вам не следует делать это, – сказал он. Альберт повернулся к нему.

– А ты, черт побери, кто такой?

Фрэнк не ответил.

– А? – спросил Альберт, наступая на Фрэнка.

– Вы можете поранить кого-нибудь, – не унимался Фрэнк.

– А тебя, сыкун, кто-нибудь спрашивал? – осведомился Альберт.

Фрэнк опять промолчал. Альберт наклонился к нему, похлопал по щеке и взъерошил волосы.

– Думаешь, ты такой умный, да?

Фрэнк не шевельнулся и продолжал молчать. Альберт толкнул его, и он вынужден был опереться о стол, чтобы не упасть.

– Ну ладно, хватит, – сказал Альберт. – Сейчас мы с тобой разберемся.

– Я не дерусь, – заявил Фрэнк.

– А что же ты делаешь? – осведомился Альберт. – Целуешь ручки?

Все расхохотались.

Альберт поджег петарду и протянул ее Фрэнку. Фрэнк не взял ее. Альберт поднес ее к свитеру Фрэнка, и Фрэнк попытался отступить, но понял, что прижат к бильярдному столу. За секунду до взрыва Альберт сунул петарду в вырез свитера Фрэнка и отскочил. Фрэнк затряс подолом свитера, и петарда, выпав, взорвалась в футе от пола. Фрэнк отпрыгнул. Все его действия были встречены громовым хохотом. Овладев собой, Фрэнк спокойно прошел к другому краю стола и взял свой кий.

Дата добавления: 2017-01-14