Introduction to Law 10 страница

- Попытка возвести в некий закон пресловутое единство (неизвестно чего и с чем) и борьбу противоположностей проистекает от поверхностного взгляда на смену социальных формаций без учёта всей сложной цепи взаимосвязей и взаимозависимостей в Природе. По сути своей она и ложна, и стара. Нечто в таком же роде бытовало ещё у древних греков, понимавших, что причудливый вымысел о прекрасной Елене, из-за которой якобы ахейцы вели войну с Троей, то же самое, что мифы о богах Олимпа, и потому для оправдания пращуров эллинов придумали будто бы научную сказку о борьбе двух противоположностей. Невежественные ахейцы и вправду были крайней противоположностью Трои, само имя которой есть символ, отражающий в себе познание основ мироздания. По вершине этого познания можно судить об уровне развития всего государства. Несомненно, Троя могла создавать удивительные по тем временам сокровища. На них-то и воззарилась орда ахейцев. Им казалось, что овладев сокровищами троянцев, они станут единственными обладателями всего, что тысячелетиями создавалось в Илионе, и тем возвыситься над всем миром. В конце концов плодами трудов троянцев они овладели, но им остались недоступными их познания, тот самый родник, из которого всё вытекало. Поэтому эллины ещё много веков лишь слепо подражали тому, что награбили в разрушенном ими Илионе, из-за суеверного страха перед постижением таинств Природы даже и не пытаясь познать их, пока слов’яни, начиная с россича Всеслава, известного под греческим именем Анахарсис, не открыли им сущность соразмерности и важнейшие законы миропорядка, в котором мы живём. Вот ту хорошо забытую выдумку греков снова и вытащили на свет как новооткрытие, чтобы одну схоластику, теологическую, заменить другой, диалектическим материализмом, все словоблудия в котором как раз и кружат вокруг единства и борьбы противоположностей. Если бы было так, как проповедуют сторонники этой воскресшей догмы, не задумываясь, видимо, над её содержанием, тогда мужское и женское начала также вступали между собой, а не взаимодействовали ради своего продолжения, как оно есть на самом деле. И в электричестве положительны заряды не устремлялись бы к отрицательным, чтобы создать энергию действия. Взаимооталкиваются не противоположности, а напротив, односторонности уходят одна от другой, поелику их слияние лишено смысла, оно было бы бесплодным. В Природе же, какую бы часть организованной материи мы ни взяли, она обязательно заключает в себе триединство, где две разнородные части взаимодействуют для создания третьей. Но непрерывность развития такого триединства не могла бы быть непрерывной, не будь она под постоянным охраняющим влиянием производной двух противоположных взаимодействующих начал более высокого порядка. И так бесконечно во всём мироздании, объять умом границы которого человек пока не в состоянии, да и вряд ли они существуют... С другой стороны, этот диалектически материализм везде предполагает два полюса, один плюс и один минус. А для какой надобности тогда, любопытно узнать, нашей планете географические полюса? Для движения вокруг Ярила её достаточно магнитных. А какая сила вращает Землю вокруг своей оси? И каким образом она сохраняет порядок движения в Коле Живота? В том-то и дело, что в организации всякой материи участвуют не два полюса, а не менее восьми. Восемь полюсов имеет и Земля: четыре экваториальных, которые мы называем точками равноденствия и солнцестояния, два полуночных и два полуденных. Взаимодействиями между всеми этими полюсами, между разнородными парами и одновременно между каждыми из четырёх пар, и обуславливаются все движения нашей планеты в пространстве. Не двумя полюсами, а восемью, согласно определяющему всякую соразмерность закону осьмавы, которая по-латыни стала звучать как октава, и многие думают, что она – изобретение римлян; так наше понятие превратилось в гармонию, поскольку эллины имели обыкновение всё переводит на греческий язык и только на этом основании чужое выдавали за своё. Русичи же, открывшие законы осьмавы и многие другие, со стороны только посмеивались, щедрыми горстями рассыпали плоды своего ума кому ни попадя, нисколько не заботясь о своём первенстве, оттого и виноваты немало, что та же Эллада, черпавшая из нашего Отечества больше всех, с тщеславным высокомерием его варварским называла, да с той поры так и повелось... Беда ныне, однако, наша не в этом. Несчастье в том, что двухцветная лженаука, для пущей важности названная диалектическим материализмом, возвысилась над всеми прочими науками, что неуклонно ведёт к их оскудению, либо торможению их развития, а это, в свою очередь, пагубой уже сказалось и неизбежно ещё более разрушительно скажется на всём нашем Отечестве, если на Руси, как при Владимире Мономахе, не восторжествует в конце концов здравый смысл. Тоже и в нравственном отношении. Нива, засеянная Мономахом, пусть и не сразу, ибо страшно сказать, как много разрушили предшественники Мономаха, но всё же взрастила таких людей, как Сергий Радонежский, Пересвет, Ослябя, неистовый Аввакум – хоть и заблуждался он, но по-своему за Отечество всё же радел. А кого ждать от этих, которые в академических чинах от всевозможных общественных лженаук? Ни подлинных знаний, ни боли за Отечество у большинства из них...

Повтори я прилюдно эти слова совсем ещё недавно, и в лучшем случае оказался бы в психушке.

Вот почему письмо Николая Ивановича Вавилова о Миклухо-Маклае тогда, в 1958 году, стало для меня как бы спасительным якорем. Оно было очень созвучно моему сердцу и, очевидно, вызвало во мне тот самый добровольно взятый на себя долг вернуть Маклая Отечеству. По крайней мере оно содержало в себе программу, достойную любых усилий. Интеллектуально же к пониманию того, чем занимался Маклай, к тому времени я практически был готов.

Здесь не место рассказывать о всех преградах на моём пути, их, как говорится, хватало, но все они теперь позади. В общей сложности двадцать два года продолжались мои путешествия по следам Миклухо-Маклая, всевозможные изыскания и работа над романом- исследованием «Путями великого россиянина» в двух книгах. К сожалению, из-за цензуры и по всякого рода иным причинам, в коих недостатка у нас и ныне не наблюдается, свет увидела только вторая книга, да и то искорёженной местами до неузнаваемости.

Теперь почти год сидел, восстанавливал искорёженное, но и многое написал заново, поскольку невозможно оставаться в стороне от происходящих вокруг тебя событий, тем более, что тема у меня не чисто историческая, минувшее тесно с сегодняшним днём переплетено.

В заключение хочу сказать ещё, дабы не вызвать возможных недоумений, что мой роман-исследование назван «Путями великого россиянина» не случайно. Под великим россиянином я разумею не только Миклухо-Маклая, для меня это образ также собирательный, и вся впервые предлагаемая читателю первая книга посвящена не столько Маклаю, сколько возникновению и противоборству различных идеологий, в центре которых потом окажется Маклай и его учение о человеке. Придётся нам по ходу повествования, совершать путешествия и в куда более отдалённые времена, чем та эпоха, в которую жил Маклай, поскольку мировоззрение любого из народов вырабатывалось тысячелетиями, и надо знать причины, чтобы судить о следствиях.

17.III–7. IV. 1990 г., Малеевка

КНИГА ВТОРАЯ

ТАЛИСМАН АНДИ

«Пройдёт время, и жертвы, приносимые г-ном Миклухо-Маклаем ради науки и человеколюбия, воссияют ещё одной звездой в созвездии гуманистических деяний России. Было бы поэтому непростительно и позорно оставить труды его без внимания и надлежащего содействия. Должно помнить, что слава, добытая для Отечества разумом и добротой, возвышает оное не меньше славы ратной, воздействием же своим на умы и сердца людей её превосходит.»

К. Н. ПОСЬЕТ, адмирал, 1882 г., Санкт-Петербург

«Богу было угодно, чтобы Миклухо-Маклай родился в России и в силу этого не зависевшего от него случая стал подданным русского царя. Но сам факт подданства или гражданства ещё не даёт достаточно оснований относить успехи какого-то учёного к достижениям науки данного государства или страны, хотя, как утверждают марксисты, страна и государство два разных понятия. Мы, однако, разницы здесь не видим. Знаем же достоверно: в экспедицию Миклухо-Маклая Россия как государство не вложила почти никаких материальных средств, поэтому претендовать на плоды его научной деятельности её право вряд ли бесспорно.»

С. Ф. О`КОННОР, 1960г., Нью-Йорк

«В Индонезии вы услышите его имя в самых неожиданных местах и от самых простых людей. Каждый расскажет о нём что-то своё, часто фантастическое, и вы, может быть, посмеётесь, но не смеётесь слишком откровенно, – большинство индонезийцев верят легендам, как мы с вами верим историческим фактам. Многие обижаются, когда их рассказы не воспринимаются всерьёз, даже если повторяют вам слышанное из десятых уст.»

ДЖАЙЕТ СУРОТО, д-p ecmecmв. наук, 1962 г., Богор, о-в Ява

... Уже в пути, твёрдо зная маршрут самолёта, я всё ещё сомневался: вправду ли мы летим на Комодо?

Трудно было свыкнуться с мыслью, что затяжная антиколониальная индонезийско-голландская война за освобождение Западного Ириана – Западной Новой Гвинеи, в которой мне довелось участвовать на стороне Индонезии в составе советских военно-морских советников, наконец кончилась, и долгожданное, во что и верить было устал, пришло: я теперь не офицер по особым поручениям, который до сих пор выполнял только приказы командования, а принадлежу самому себе. И министр обороны Индонезии генерал Насутион держит слово: мой адъютант-переводчик лейтенант Анди Варисаджи остаётся со мной, пока я не побываю везде, куда мне было нужно и хотелось, но исполнить своё желание не представлялась возможность. До тех пор в моём распоряжении, как обещал министр, также самолёт «Дакота», подобный нашему «ЛИ-2».

Почти фантастика. Я увижу живых мезозойских ящеров. И не давно известных, а открытых всего несколько десятилетий назад, когда считалось, что все живые существа на планете уже достаточно изучены и нет больше среди них такого, которое могло бы представить собой если не сенсацию, то хотя бы сколько-нибудь серьёзную новость.

История открытия варанов Комодо связана с драматическим приключением голландского пилота Хендрика Артура Ван Боссе, решившего в 1911 году перелететь с Явы на остров Сумбава. То были первые попытки штурмовать атмосферу тропиков. Зное небо над менее жаркими южными морями таило для только зарождавшейся авиации много опасностей. Сильные воздушные течения, вызванные разностью температур, делали полёт маломощных машин весьма рискованным. Самолёт часто становился неуправляемым. Так случилось и на этот раз.

Воздушным потоком машину Ван Боссе бросило в пике, выйти из которого пилот не смог. К счастью, самолёт упал в воду вблизи острова, и лётчик сумел выбраться на берег.

Обессиленный ван Боссе долго лежал на песке, не имея понятия, куда его занесло. Карта в его планшете сохранилась, но что-нибудь определить по ней было так же трудно, как вычислить склонение небесного светила с помощью одного только секстанта. Малый Зондский архипелаг – великое множество крохотных островков, рассыпанных, как бисер, на огромном пространстве где-то у слияния Индийского и Тихого океанов. Все они нанесены на карту не были, и без чёткого ориентира, которым пилоту служила линия курса, выяснить, где ты находишься, было невозможно. Ван Боссе помнил только, что от линии курса машину уносило к западу.

Вдруг перед ним откуда-то появилась омерзительная тварь в образе гигантского ящера. Он стоял совсем рядом, всего в двух-трёх метрах. В первый момент пилот подумал, что это галлюцинации или бредовый сон, но вскоре он заметил, как из ближайшего леска вышли, направляясь к нему ещё две такие же химеры. Насмерть перепуганный, Ван Боссе вскочил, выхватил маузер.

Рука дрожала, и в ящера он, видимо, не попал, но страшный дракон все же нехотя отступил. Наверное, когда ван Боссе поднялся во весь рост, чудища просто смутил непривычный вид двуногого. Как потом оказалось, остров был необитаем.

В полном одиночестве и постоянном страхе (гигантские ящеры бродили по всему острову) ван Боссе прожил на Комодо почти год. По сравнению с Робинзоном Крузо ему было куда труднее. Такая уж закономерность: в реальной жизни всё часто гораздо сложнее, чем в самом, казалось бы, невероятном вымысле. Когда, покинув самолёт, ван Боссе плыл к берегу, спички в кармане размокли, и поэтому он остался без огня. Как он ни старался, вспомнив школьные уроки истории, добыть огонь с помощью двух трущихся палочек, у него ничего не вышло. Бесполезным оказалось и кресало. Воспитанный на техническом прогрессе авиатор, не представлял, как им пользоваться, вернее, не знал, какие для этого нужны камни и каким должен быть трут.

Складной нож и двенадцатизарядный пистолет фирмы «Маузер» с тремя запасными обоймами – вот всё, чем располагал наш герой, попав в общество химер мезозоя. Питался он зелёными кокосовыми орехами, лесными бананами и слегка привяленной на солнце олениной, разнообразя иногда стол яйцами сорных кур, которых на острове водилось в изобилии. Вообще всевозможной живности на маленьком Комодо было много: дикие олени, стаи обезьян, птицы. Но добывать пропитание приходилось нелегко. Едва удавалось подстрелить оленя, как к нему сразу устремлялись ящеры. Голодный охотник не всегда успевал отрезать кусок для себя. Естественные инкубаторы сорных кур ящеры тоже словно сторожили. Или они откуда-то постоянно следили за человеком. Как только он находил и начинал раскапывать похожий на термитник куриный инкубатор, драконы уже стояли рядом. На ван Боссе они не покушались, но привыкнуть к ним или не обращать на них внимания он не мог При одном виде громадных ящеров несчастного авиатора бросало в холодный пот.

Ночевал ван Боссе на деревьях, но и там никогда не чувствовал себя в безопасности. Он не раз замечал, как молодые ящеры, несмотря на всю внешнюю неуклюжесть, взбирались, резвясь, на ветвистые смоковницы с ловкостью обыкновенных ящериц.

Когда кончились патроны, а вместе с ними и возможность добывать мясо, ван Боссе принялся строить плот. Ha его сооружение у него ушло несколько месяцев. Ведь всех инструментов – карманный нож, а сухие стволы бамбука, которым можно было доверить свою судьбу, – тверды, как железо. К тому же! для плота годились не поваленные ветром бамбучины, почти всегда подгнившие, а не тронутый порчей сухостой. Его нужно было срезать, обрезать, подогнать по размеру. И так обработать ни много, ни мало - четыреста стволов. Как раз такое количество бамбука, по расчётам ван Боссе, требовалось для его плота – десять вязанок по сорок стволов в каждой.

Прочно скрепив лианами вязанки бамбука, авиатор сплёл из побегов того же бамбука что-то вроде полотнищ для паруса и тента, выстрогал на всякий случай вёсла и, загрузив плот незрелыми кокосовыми орехами и дикими бананами, пустился в плаванье – куда ветер дул и влекло течение.

Приходится только поражаться, как он выжил. Южные моря, такие чарующие с борта большого лайнера, в действительности полны коварства, особенно в тропической полосе к востоку от Индии. Именно здесь зарождаются тайфуны и чаще, чем в любой другой точке земного шара, свирепствуют всегда неожиданные, словно возникающие из ничего, но обладающие неизмеримой силой смерчи. Лёгкую посудину или небольшой плот эти грознее вихри способны буквально ввинтить в небо. И никогда не узнаешь, где и в какой момент их нужно остерегаться. Мореплавателю они угрожают повсюду и на открытом водном пространстве, и в, казалось бы, тихих проливах.

Но южные моря страшны не только этим. Опаснее всего солнце. На каждый квадратный сантиметр земной поверхности (конечно, и всякой другой) в тропиках оно посылает от 600 до 800 калорий тепла в день. Значит, человеческий организм ежедневно получает сотни тысяч калорий, и, если он сразу же не будет их отдавать, человек обречён. Он погибнет от перегрева, как выброшенный на берег дельфин. Единственное спасение - непрерывно потеть: каждый грамм пота уносит с собой 585 калорий. Но это значит, что человеческое тело должно очень интенсивно выделять влагу, до четырёх литров в сутки, и, если потери постоянно не восполнять, смерть наступает от обезвоживания организма.

Кроме редких случаев, когда в расставленные на плоту ореховые скорлупины удавалось собрать немного долевой воды, ван Боссе приходилось пить только сок кокосовых орехов, по два ореха в день, утром и вечером. И за весь день съедать не более четырёх бананов. Он не знал, сколько продлится плавание, поэтому свои запасы старался расходовать экономно.

Даже если в одном орехе, допустим, 500 граммов сока, это ещё не чистая вода, в соке её не больше трёх четвертей. Значит, вместо необходимых четырёх литров ван Боссе выпивал в сутки воды меньше литра. При таком питьевом режиме под палящим солнцем тропиков у него, по всем проверенным и множество раз перепроверенным научным данным, на седьмые-восьмые сутки должен был помутиться разум, а ещё через три-четыре дня его ждала смерть.

Ван Боссе выдержал 57 дней! Когда его плот прибило наконец к большому острову Тимор, он сошёл на берег, конечно, измождённый, едва двигаясь. Он одичал и высох, как мумия, но рассудок у него оставался ясным, и здоровье в общем пострадало не очень. Он нуждался только в отдыхе и нормальном питании.

Я рассказываю об этом так подробно потому, что, не окажись ван Боссе «тропическим феноменом», как его потом назвали в газетах, о варанах Комодо, наверное, не знали бы ещё очень долго. Хотя он всех убеждал, что они существуют, ему никто не верил. Зато все восхищалось его одиночным плаванием, и это неожиданно принесло ему громкую славу. Но ван Боссе было обидно. Он никак не мог примириться с мыслью, что его, лейтенанта Королевских военно-воздушных сил Нидерландов, дворянина, считают просто фантазёром, а может быть, даже лгуном.

И вот тут пошла на пользу слава «феномена». С новоявленной знаменитостью пожелал познакомиться генерал-губернатор Нидерландской Ост-Индии. Ван Боссе пригласили в губернаторский дворец. «Ага, – подумал он, – этот момент я не упущу». И повёл дипломатическую игру. Ничего не рассказывая губернатору о гигантских ящерах, на все лады стал расхваливать «свой» необитаемый остров. Какой там замечательный климат, природа, возможности для земледелия, рыболовства, одно слово – земной рай. Вот только удивительно, что такое сокровище находится в самом центре одной из старейших колоний Нидерландов и о нём до сих пор никто ничего не знал.

- Что ж, – морща лоб, сказал губернатор, – если этот ваш остров и вправду так хорош, надобно бы его обследовать получше. Вы не против, если мы поручим вам возглавить экспедицию?

Ван Боссе, разумеется, на это и рассчитывал, однако продолжал играть. Ответил, как бы раздумывая:

- Если вы находите меня для этого дела пригодным... Я был бы рад, ваше превосходительство, но мой командир...

- Вздор! – с капризной сердитостью вельможи оборвал губернатор. Какой, мол, может быть ещё командир, перед тобой – генерал-губернатор! Его превосходительство явно вдохновлялся. – Якорная стоянка для фрегата у вашего острова найдётся?

– Да, ваше превосходительство, бухты там прекрасные!

– Хорошо, пойдёте на фрегате!

Экспедиция из изыскателей-аграрников была снаряжена по всем правилам. Понятно, их ждало разочарование. Но только не ван Боссе. На сей раз, покидая КомОдо, он увозил с собой на Яву вещественное доказательство – десяток драконьих шкур и двух живых драконят.

Мир был потрясён.

Генерал-губернатор, однако, всеобщего восторга не разделил. Когда ему доложили о результатах экспедиции, он приказал разжаловать ван Боссе из лейтенантов в рядовые и уволить из авиации без выходного пособия. За беспардонный обман властей.

Весь остаток жизни неудавшийся авиатор посвятил изучению варанов Комодо. Он умер в 1938 году на острове Ява, в Богоре. На его могиле установлен большой базальтовый камень с любопытной надписью:

ХЕНДРИК АРТУР МАРИЯ

ван БОССЕ

(16. V. 1879–3. XI. 1938)

Авиатор – от неуёмной жажды познания;

мореплаватель-одиночка – по несчастью,

первооткрыватель маранов остр. Комодо –

тоже по несчастью;

лютеранин – по крещению;

бессребреник и холостяк – по убеждению;

ЗООЛОГ, ДОКТОР ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК-

в результате обмана,

чтобы не слыть обманщиком.

МИР ПРАХУ ТВОЕМУ!

Снижаясь, самолёт ложится в крутой вираж. Уцепившись за кольцо над скамейкой, я прильнул к иллюминатору. Вот ты какой, Комодо! Сразу весь как на ладони. Изрезанные ущельями плешивые горы, равнинные перелески... С высоты природа кажется чахлой, на сочную Яву Комодо совсем не похож. Как будто сюда, за экватор, забросили кусочек северного Марокко. На равнинных местах там и тут одинокие, с неяркой зеленью кусты, небольшие группки пальм. У подножий гор – заросли бамбука. Склоны то в чернеющих осыпях, то в мелкой кустарниковой поросли, как на горах Крыма. Нигде ни одной речушки. Но какие-то источники пресной воды где-то, конечно, есть, иначе здесь не было никакой живности и людей.

На восточной окраине острова к морю прижались хижины – деревня. Берег там пологий и зелёный, а за селением, со стороны суши, пролегла широкая чёрная полоса – свежая гарь. Нарочно, наверное, выжигают растительность, чтобы к деревне не подходили вараны. Но для людей они, говорят, не опасны. Ящер, привезённый с Комодо в Лондонский зоопарк, настолько привык к своему смотрителю, что бегал за ним, как собака. На Комодо, однако, были случаи, когда голодные вараны напали на людей и даже убили одного мальчика.

Две-три минуты, и самолёт, облетев остров, идёт на новый круг. Земля всё ближе. На одной из полян – стадо каких-то животных. Похоже, буйволы. Их завезли сюда ещё при ван Боссе, и они расплодились тут во множестве. И, понятно, стали дикими.

Снова круг, ещё круг. «Дакота» проносится над самыми вершинами гор. Пилоты ищут, где приземлиться.

... Мы увидели его сразу. Едва самолёт коснулся земли. Первое впечатление трудно передать. Шагах в сорока от морской косы, на которой посадил «Дакоту» капитан Сувондо, на песчаном берегу стояло с высоко поднятой змееподобной головой чудовище, как будто вынырнувшее из глубины тысячелетий. В длину оно было метра три, в поперечнике, по центру свисающего к земле брюха, – более метра. Грязно-бурая чешуйчатая кожа на спине, как плотная кольчуга. Казалось, она высечена из камня. На непропорционально маленькой голове, там, где должны быть уши и ноздри, зияли тёмные провалы. Чудовище стояло против солнца. Его крохотные глазки поблескивали в отражённых лучах, как две отполированные жёлтые пуговицы.

Мускулистая, в жёстких складках шея, широкая, как у амфибии, грудь и мощные, вгрузнувшие в песок короткие лапы.

Самолёт его нисколько не испугал. Огромную, неистово ревущую серую птицу ящер рассматривал, казалось, с любопытством. Лениво повёл головой, только когда смолкли моторы. И снова застыл, как отвратительное каменное изваяние.

В моих руках плясал фотоаппарат. Бегая от иллюминатора к иллюминатору, я лихорадочно щёлкал.

За рукав меня дёргал Анди:

- Туан! Туан, Саша!

(«Туан» – господин.)

Я готов был залепить ему оплеуху.

- Но, туан, у вас закрыт объектив!

Проклятье! И, должно быть, давно кончилась плёнка.

Я не мог перезарядить аппарат спокойно. Пока я с ним возился, варану стоять надоело. Повернувшись, он неторопливо побрёл к прибрежным зарослям бамбука. Его толстый, треугольно заострённый на конце хвост волочился по земле и резал рыхлый песок, как соха.

Мне казалось, второй пилот открывал дверцу самолёта слишком медленно. Потом ему непременно нужно было опустить стремянку. Не дождавшись, пока он её закрепит, я прыгнул на землю. За мной – Анди.

– Хелло, мальчики! – крикнул из самолёта капитан Сувондо. Показавшись в дверях, он бросил нам два карабина. – Возьмите, не помешает.

Моя горячность вызывала у него сдержанную снисходительную улыбку.

Мы помчались догонять варана. Ящер не оглядывался и по-прежнему не торопился. На нас ему ровным счётом было наплевать. Когда до него оставалось метров двадцать, мы сбавили бег и пошли шагом, стороной. На ходу, наверное, в поисках чего-то съедобного, ящер обнюхивал песок. Из его полуоткрытой пасти то и дело выскальзывал огненно-красный язык. Он был похож на струйку пламени. Я подумал, что сказки об огнедышащих драконах не так уж далеки от истины.

Мы шли за ним минут пятнадцать. Я несколько раз щёлкнул фотоаппаратом, но уже без прежнего энтузиазма. Мне хотелось снять чудовище в той первой позе, во всё его жутком величии.

Подойдя к зарослям бамбука, он немного постоял и скрылся в чаще. Идти туда я не решился. Я знал, что ударом хвоста варан острова Комодо способен убить буйвола и может целиком проглотить средних размеров собаку.

Этот ящер – хитрая бестия. На Комодо основной пищей служат ему дикие олени и яванские кабаны, тоже завезённые сюда ещё при ван Боссе. Но он никогда не нападает на них открыто. Поэтому они его не боятся. Забравшись в стадо животных, варан ждёт, пока они перестанут обращать на него внимание. Затем, улучшив момент, сбивает с ног того оленя или кабана, который подойдёт к нему на расстояние прыжка. И делает это с молниеносной быстротой. Жертва не успевает заметить, когда её грозит опасность. Убив животное, ящер снова выжидает. Пировать начинает после того, как стадо уйдёт подальше. Вспоров клыками брюхо жертвы, хищник жадно пожирает внутренности.

Учёные, наблюдавшие варанов на Комодо, пришли к выводу, что у них сильно развито обоняние. Запах крови они чуют на сотни метров. Как только ящер распорет брюхо своей жертвы, из чащи к нему скоро выходят другие его сородичи. При этом заметили, что некоторые из них спешат на запах крови даже из соседних долин. От добычи им уже ничего не остаётся. Но они долго не могут успокоиться. Кружат на месте недавнего пиршества, алчно внюхиваясь в оставшееся на земле мокрое пятно.

И ещё одно коварное качество у этого хищника – сравнительно слабых животных он словно гипнотизирует Маленькая макака, обычно очень проворная, перед ним верещит и вся трясётся от ужаса, но бежать не может. Несчастную обезьянку варан заглатывает живьём, как удав.

- Ладно, Анди, – сказал я, – у нас ещё есть время...

Было сухо и нестерпимо знойно. Раскалённому воздуху море не давало ни влаги, ни прохлады. Всюду в Индонезии воздух насыщен парами, словно в бане, а тут – сушь. Может быть, поэтому здесь и живут вараны. Ведь они в общем-то обитатели жарких пустынь.

Обливаясь потом, мы поплелись к самолёту. Анди меня утешал:

- У меня есть талисман, всё будет хорошо, туан Саша.

- Какой талисман? – спросил я без интереса.

Он достал из нагрудного кармана гимнастёрки маленькую фигурку из сандалового дерева.

- Это Сламат Маклай, он нам поможет.

Ещё не успокоившись после встречи с вараном, я не сразу понял, что Сламат Маклай и есть наш Миклухо-Маклай. Мельком взглянув на талисман Анди, я только пожал плечами: вот уж действительно, несуеверного индонезийца не найдёшь. В магазинах Джакарты подобные фигурки-талисманы, якобы обладающие всевозможными магическими свойствами, – один из самых ходких товаров. Причём изображают они вовсе не божества и даже не каких-то святых. Мастера вырезают из сандалового дерева просто легендарных героев, прославивших себя в кто в чём горазд. Но насколько я мог заметить, в чудодейственность таких фигурок многие индонезийцы верят, пожалуй, не меньше чем в бога.

Мы вернулись к самолёту и под ехидные замечания старшего лейтенанта Рахмади, второго пилота, принялись строить планы, как лучше выманить из чащи ушедшего от нас варана. Анди предлагал пойти на охоту, застрелить оленя и в удобном для нас месте подвесить его тушу на дереве. Ящеров тогда соберётся целая стая. И все будут тянуться к оленю. Кадры получатся замечательные.

Капитан Сувондо молча усмехался. Вся эта затея с варанами ему, вероятно, казалась пустой забавой. Потом он сказал, как бы подводя итог:

– Да, мальчики, план гениальный, но пора обедать.

Хотя жара была нещадной, на отсутствие аппетита никто не пожаловался. Все знали, что из Джакарты Анди захватил ведёрный термос с отличным холодным пивом.

Расположились в тени крыла «Дакоты» – расстелили на песке брезент. Полулёжа запивали пивом сушёные креветки с солёными рисовыми лепёшками. О варанах на некоторое время забыли.

Я смотрел на плывущие по зеленовато-синему шёлку неба ослепительно белые облака и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Пусть я больше не увижу варанов, зато надо мною небо острова Комодо... Комодо, Комодо, звонкое слово – Комодо!

Потом я вдруг вспомнил, что у талисмана Анди округлая бородка. Все другие индонезийские фигурки-талисманы, какие мне приходилось видеть, обычно безбородые, а если с бородкой, то она, как правило, клином, продолговатая. Маклай... Это же Миклухо- Маклай!

– Анди, покажите свой талисман! – от внезапного волнения я даже вскочил.

Все обернулись ко мне. Поспешно протянув фигурку, Анди уставился на меня в недоумении. Нет, на Миклухо-Маклая она не похожа. А борода у него была такая, округлая.

- Вы сказали – Сламат Маклай?

- Да, Сламат Маклай.

- А кто он?

Анди неопределённо развёл руками:

– Человек был такой. Щедрый, наверное, раз Маклай. На языке западнояванских сунданцев это значит «мужчина, который кормит». По-русски можно сказать «хлебосольный». Сламат Маклай – Добрый Хлебосол.

Дата добавления: 2017-01-14