Беломорский электротехник

Бездарность

Это чрезвычайно важное дело — отличать бездарность от закрытости.

Закрытый, зажатый человек часто производит впечатление тупого, полумертвого. И только иногда, когда рассказываешь что-либо очень волнительное или значительное, вроде прочтения Мочаловым «Черной шали»,

украдкой взглянешь на него, а у него в глазах огоньки, лицо побледнело, обтянулось... «Эге, — думаешь, — вот ты какой!»

Теперь только нужно найти подход к нему.

Другое дело — бездарность. Вначале она очень часто производит впечатление способности. Миленькая девушка или приятный, благовоспитанный молодой человек, очень толковые, очень внимательные. Они скорее, чем другие, улавливают немудрую технику «пускания на то, что хочется, что делается». Другие все еще чего-то пугаются, стараются, играют, вдумываются. А эти так сразу и пошли, как будто бы они рождены для этого искусства — так верно, легко, просто, естественно, «по правде»... Ни в чем себе не мешает, все у него «делается само собой»... К тому же сам он (или она) такой приятный, милый юноша... Вот, должно быть, самый способный!

Но проходит время, другие обвыкли, успокоились и стали позволять себе

делать то, что рвется из их глубин: у одного проснулся юмор, у другого драматизм, у третьего лиризм, один стал острым, неожиданным (и для всех и

для себя), другой мягким, нежным (иногда совершенно не в соответствии со своей внешностью), кто-то — бурным, взрывчатым. Правда, они и срываются, бывают у них ошибки, но уже проблескивает индивидуальность, своеобразность, творческое «я».

А наш приятный юноша, наша надежда, так и остался на первой ступеньке. Конечно, он стал за это время еще более уверенным в том, что он делает, стал даже, пожалуй, артистичным, выразительным — уж очень он сжился со своей постоянной ролью — сыгрался с нею.

Когда он выходит, вы совершенно спокойны за него: у

него ничего не сорвется и все будет верно, «по правде»...

где-то мелькнет и тень чувства... он целомудренно попридержит

его, это неплохо: он сам такой скромный...

Иногда случается, что и прорвет его: в щеки бросится румянец или сверкнет слеза... Как будто бы все хорошо. Но почему-то при всех этих его удачах и при всех достоинствах вы начнете охладевать к нему...

Проходит еще время, и у вас начинает бродить неясное ощущение, что внутри у этого молодого человека, пожалуй, ничего и нет — никакого творческого беспокойства, никакой неожиданности и дерзости фантазии... А что он просто обыватель, благовоспитанный обыватель, который несет эту обывальщину и сюда, на сцену. Что искусство, творчество, дерзость исканий— это совсем не его стихия.

Иногда он и обманет вас: в нем мелькнет что-то неожиданное, вдруг сквозь сдержанность и благовоспитанность мелькнет чувственность (или что другое, подобное). «Слава богу, — подумаете вы, — начинается "тяга" на образ!» Эта чувственность появится еще несколько раз... она начнет пролезать в каждый его этюд... И вы видите, что это совсем не образ, а просто его собственное качество, которое, обрадовавшись возможности проявиться, спешит использовать этот представившийся ему удобный случай.

Словом, это опять его, обывательское... Только наиболее спрятанное и хранимое, вроде грязного белья.

И другие проявляют и чувственность, и злобность, и какие хотите, самые отрицательные качества. Так и должно быть — художественное творчество это, кроме всего прочего, еще и исповедь, и изживание своих скрытых тайн и богатств. Но у него всегда что-то одно, одно маленькое обывательское, надоедное...

Может ли он играть? Может ли быть актером?

Может или не может — он нас с вами не спросит — он будет актером, будет играть, будет пленять со сцены своей внешностью, изящными манерами, «благородной сдержанностью школы»... Он еще будет, погодите, он еще будет законодателем сцены!

Но каких бы успехов и признаний он ни достиг, с точки зрения театра — это посредственность!

А с точки зрения творчества и искусства, это просто — бездарность.

Не всегда, конечно, бездарность сначала производит впечатление одаренности. Это только в случае хороших данных да некоторой смышлености. Ни того, ни другого может и не быть.

Пожилой человек, влюбленный в театр. Перевидел массу провинциальных актеров. Присмотрелся, начал понимать дело. Есть, по-видимому, актерские способности, мечтает стать актером. Читает «Записки сумасшедшего». Подговаривается — не приму ли его в театр в актеры.

«Пожалуйста, охотно. Давайте, посмотрю. "Записки сумасшедшего"? Можно, но нет ли чего и еще?» Условились о дне и часе встречи. Не приходит. При случайной встрече объясняет, что не мог — занят. Назначили еще час. Опять не является, при встрече сваливает на то, что нужно приготовить что-нибудь еще, кроме «Записок», а это трудно... И вообще, не нужно ему идти в актеры, это только его пустые мечты для самоутешения: я электротехник, но мог бы быть и актером, только все этому мешает. Неудачник... несчастная, несправедливая судьба: то требуют приготовить монолог, то и берут — да как

же уедешь? Ведь семья, дом, квартира и прочее — тысячи отговорок, лишь бы не пойти на сцену.

И сколько таких «электротехников», воображающих себя талантами, и в сущности, непригодных для искусства. Это не дилетанты, а просто мечтатели, разыгрывающие в узком кругу семьи или друзей (стоящих ниже по развитию) роль неудачного гения.

И печальная, и жалкая, и смешная фигура.

Искусство не игра, не забава. Оно, может быть, мстит тем, кто берется за него, не имея внутреннего права на это. Все крупное требует особого призвания.

Если без призвания человек пытается стать ученым, то, незаметно для себя, не расширяет этим свой кругозор, а сужает: все, что не цифра, чего нельзя пощупать руками, приборами, что нельзя увидеть в микроскоп, телескоп — не существует, вызывает презрительную улыбку. В то время как занятия наукой должны бы делать человека и шире, и глубже, и внимательнее. Он ведь узнает, как мало мы знаем и как бесконечно много нам надлежитузнать. Вот что говорил великий ученый, физиолог И. П. Павлов, обращаясь к молодежи: «Никогда не думайте, что вы уже все знаете. И как бы высоко ни оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе — "я

невежда"»"'.

Так мыслить может только тот, кто обхватил своей душой всю бесконечность тайн природы, кто заглянул в бездонность вечности и ощутил ее всем существом своим.

Ограниченный обыватель к этому неспособен, его аппарат не воспринимает этих впечатлений.

Занятия философией, этикой, моралью и религией перед революцией сделались модными: все с ног сбились — ищут правды, ищут Бога. Что, казалось бы, плохого? философия, в переводе, — любомудрие. Но, по-видимому, такими делами недостаточно заниматься, потому что они интересны и занятны, нужно иметь потребность в правде и истине. Без такой потребности это занятие ведет к такому же вывиху, какой описан выше: человек прочитает несколько философских книжек и думает: «теперь я

кое-что уже знаю», возомнит невесть что, чувствует себя чуть ли не мудрецом или магом, принимается «учить» и превращается в ханжу самодовольного, лгуна и, главное, сам этого не замечает.

Ко всему крупному надо иметь право прикасаться -иначе оно же и сломает тебя.

Дата добавления: 2017-01-14