Автопортрет. 1775. Париж

Художнику пошел семьдесят шестой год, когда он написал пастелью этот автопортрет. Мастер скромных бытовых картин из жизни простых го­рожан, натюрмортов, изображающих то домаш­нюю утварь, то предметы художнического обихо­да, Шарден обратился к жанру портрета лишь в старости. Он привык писать с натуры, пристально
вглядываясь в предмет изображения, и не терпел никакой работы только «по памяти». Рассказыва­ли, будто он не мог закончить одного натюрмор­та с кроликом, так как за время многочисленных сеансов дичь испортилась, а шкурки новых, кото­рые ему приносили, были другого тона. Эту придирчивую честность в общении с натурой он перенес на портрет, когда его зрение начало слабеть и он уже не мог с такой же зоркостью фиксировать более обширные объекты. Позиро­вать самому себе было удобно. Да к тому же на склоне дней мастер как бы подводил итоги жиз­ни. Не любя рассуждать, он нашел наилучший для себя способ показать, как он мыслил свою личность и свое дело.
Художник изобразил себя «крупным планом». Голова и верхняя часть груди едва умещаются в узком пространстве холста. Благодаря этому ли­цо кажется совсем приближенным к зрителю: его приходится рассматривать вплотную. Лицо, окутанное легкой, прозрачной светотенью, обращено к зрителю. Глаза за большими круглы­ми очками, как-то по-домашнему оседлавшими крупный нос, смотрят внимательно, со спокойной заинтересованностью. Плотно сжаты тонкие гу­бы, во всем облике угадывается ум и чувство соб­ственного достоинства. Правда, без подчеркнутой афишированности, а, наоборот, очень скромно, просто до будничности.
Немало способствует такому ощущению образа и то, что мастер изобразил себя в повседневном, рабочем облике. На нем домашний халат, шея небрежно завязана платком. Что-то вроде чалмы окутывает голову, а поверх нацеплен зеленый ко­зырек, защищающий слабые глаза от резкого света. Для Франции XVIII века в этом был если не вы­зов, то твердо отстаиваемый принцип. В Европе господствовал тогда парадный аристократиче­ский портрет, где человек изображался в пыш­ном и уж, во всяком случае, изящном одеянии, таким, каким он должен был являться в обще­стве. В этих портретах могло быть много подлин­ной тонкости, рафинированности не только внеш­ней, но и внутренней, но не бывало той естествен­ной простоты, того особого жизненного тепла, той свободной сердечности, которая так полно рас­крывается в автопортрете Шардена. Отсутствие парадного блеска отнюдь не означало отказа от богатства живописного языка. Совре­менники восхищались — и по праву — колори­стическим даром Шардена. Великий поклонник и пропагандист искусства художника Дени Дид­ро, этот воинствующий материалист-просвети­тель, писал о нем: «Вот кто понимает гармонию красок и рефлексов. О, Шарден! Это не белая, красная и черная краски, которые ты растира­ешь на своей палитре, но сама сущность предме­тов; ты берешь воздух и свет на кончик твоей кисти, и ты накладываешь их на холст». В автопортрете живописные достоинства искус­ства Шардена раскрылись вполне. Как и обычно, здесь нет эффектных контрастов цвета, нет звучных открытых тонов, нет причудливой лег­кости манеры. Колорит Шардена внешне очень скромен; он выдержан в общем непритязательно-будничном серо-серебристом тоне. Белое, теплое желтое, неяркое розовое, приглушенно зеленое сливаются в тончайших гармониях сложных то­нальных переходов. Поэтому и образ человека при всей его простоте и подчеркнутой обыкно­венности проникнут неброской, но глубокой по­этичностью. Человеческая душевность нашла здесь свое удивительно чистое и гармоничное во­площение. Вот почему автопортрет Шардена чужд всякой прозаической сухости, протокольной пунктуальности в воспроизведении натуры при всей, как уже сказано, пристальности в передаче всех деталей изображения. Современник вспоми­нал такой характерный разговор: «Однажды не­кий художник очень хвастался теми способами, к которым он прибегает для очищения и усовер­шенствования своих красок. Г-ну Шардену на­доела болтовня этого человека, в котором он не знал других качеств, кроме холодного и загла­женного исполнения. Он спросил: «Но кто вам сказал, что пишут красками?» — «А чем же?» — возразил удивленный собеседник. «Пользуют­ся красками, но пишут чувствами». В методе Шардена была большая правда, правда утверждения красоты обыденной жизни простых людей Франции. И хотя этот человек черпал свою поэзию в узком, казалось бы, домашнем кругу, его искусство способствовало укреплению самосознания «третьего сословия». Не случайно Дидро, один из духовных провозвестников гряду­щей революции, так ценил искусство своего дру­га. Он понимал, что устои старого порядка сосло­вной монархии расшатываются также и утверж­дением ценности человека труда, а не аристокра­тического происхождения.
Шарден не дожил десяти лет до революции 1789 года. Но он наряду с мыслителями и писа­телями-просветителями был среди тех, кто го­товил духовную почву для ее победы. И недаром с автопортрета Шарден смотрит ясным взором человека, честно прожившего свою жизнь. Лицо его ясно, как это бывает лишь у людей с чистой совестью.

Дата добавления: 2015-07-13