Фарш невозможно провернуть назад

– Паш, ты чего? – спросила я, глядя, как он медленно размешивает в кружке с чаем давно растаявший рафинад.

– Ты о чем? – Он не смотрел на меня.

– Сам знаешь.

Чайная ложечка звонко стучала о края чашки.

– А что, я не прав? Ты себя в зеркало видела, дурочка? Ты даже не представляешь, какой ты теплый и хороший человечек. Не место тебе тут, за этим облезлым телефоном. Ты – королева. Которая почему-то в это не верит.

Я засмеялась и провела пальцами по Пашкиной щеке.

– Я – мать. В первую очередь. И пока не поставлю на ноги Андрюшку, хотя в данный момент вообще не представляю, как это сделать, – буду и у облезлого телефона сидеть, и где угодно. А вот потом, может, и почувствую себя королевой.

– Ксеньк, – Пашка вдруг посмотрел мне прямо в глаза, – ты по мелочам только себя не разменивай. Не нужны тебе всякие Кямычи и прочее отребье! Ты…

И замолчал. А я протянула ему квадратик шоколадки и сказала:

– Мне никто не нужен. У меня сын есть. Я его люблю. Очень. Настолько, что на прочих разных ничего не остается. А Кямыч мне и подавно не уперся. Веришь?

И улыбнулась.

– Тогда зачем ты у него свитер взяла? – тихо, как-то совсем по-детски спросил Пашка.

– Свитер?! – расхохоталась я. – Ты расстроился из-за свитера?! Паша, ты прелесть… Он мне сам его дал. Вернее…

Я не успела договорить. Сзади раздался голос Ирины:

– Какой знакомый свитерок. Тебе идет, Ксения.

Я медленно обернулась. Ирина смотрела на меня в упор. Как змея. Не мигая.

И я тоже посмотрела ей в глаза. С вызовом. Потому что никакой вины за собой не чувствовала. А в том, что меня обвиняют, не сомневалась.

«Ах ты сука…»

«А ты за своим добром смотри лучше!»

«Думаешь, сможешь быть моей соперницей? Не смеши!»

«Тебе? Соперницей? В чем?»

«Это мое!»

«Вы друг друга стоите!»

«Знаешь, сколько я таких, как ты, тут перевидала?»

«А мне по барабану. Я – не все!»

«Я тебя предупреждала…»

«Старая истеричка с ранним климаксом!»

«Я думала, ты умнее…»

«А я думала, ты головой думаешь, а не…»

Нитка, натянутая как струна, оборвалась.

Ирина моргнула.

«Стареешь, тетя, стареешь».

– А вам работать не пора? – спросила начальница, прищурившись.

– Уже идем! – улыбнулся ей Пашка.

И я с удивлением заметила, что от уголков Ирининых глаз вдруг разбежались лучики-морщинки. Абсолютно искренние. И стало понятно, что она – очень одинокая и очень несчастная.

– Иди, Павлик, тебя Алеша уже обыскался.

На меня она даже не взглянула. Только глаза ее снова стали черными и чужими. Эта метаморфоза меня удивила.

– Пашкин, а у тебя с Иркой что? – спросила я, надеясь, что ошибаюсь.

– Дурочка, – обнял меня рыжий и подтолкнул к выходу. – Ирка мне как мать. Я тебе потом расскажу. Ты на нее не обижайся. Баба она хорошая. Одна, без мужа, двоих детей подняла. В Москву приехала – уличные туалеты мыла. А теперь под ней половина сетевых торговых точек города, вот так… У нее, кроме детей и Кямрана, никого нет. Ты прости ее. Баба – она баба и есть. А Кямычу свитер отдай и рожу кирпичом сделай, поняла?

– Поняла.

Что ж тут непонятного?

Еще через три дня, когда я с фальшивым интересом слушала, как потенциальная клиентка Юлия Матвеевна живописно описывает ощущения, которые причиняет ей запор, в офис вошел субтильный блондин с прической, как у Ди Каприо в роли Джека из «Титаника».

Я скользнула по нему взглядом и продолжила разговор. А когда через час обернулась, блондин все еще сидел в офисе и о чем-то болтал с Кямраном. Я поймала на себе его взгляд и отклонилась на стуле назад – посмотреть, чем занят Пашка.

Мой рыжий друг мрачно ковырялся в носу, и я поняла, что он не в настроении.

Подняла телефонную трубку, набрала Пашкин номер. В его секции раздался звонок, и он сурово ответил:

– Павел Сергеевич слушает.

Я хихикнула и шепотом спросила:

– Слушай, Павел Сергеевич, а кто это с Кямычем сидит?

– А, этот… Это Женька, Иркин сын. Иногда заходит мать навестить. Тут он вроде как замом ее числится, зарплату получает, но по факту дома сидит. Говорят, у него проблемы с наркотой.

– У… Ишь ты… А с виду и не скажешь. Ладно, спасибо. Отбой.

Смешно, ей-богу! Сын и сожитель – ровесники. Представляю, что сказал бы мне мой Андрюшка, если б я в сорок два года ^ вдруг притащила домой его сверстника и сказала:

– Знакомься, сын, это Вася. Он будет жить с нами. Можешь называть его папой.

Мама Стифлера, блин!

Я ухмыльнулась и направилась в сторону выхода – выкурить сигарету и выпить в буфете чашку кофе. Блондин торопливо попрощался с Кямычем и направился за мной.

Я, не оглядываясь, дошла до буфета, подошла к стойке и сказала:

– Один эспрессо, пожалуйста.

– Два. Двойных, – раздался сзади голос. Оборачиваться я не стала.

– Сто двадцать, – отрывисто бросила буфетчица, и на стойку быстро легла пятисотрублевая купюра, которая тут же исчезла в ее цепких пальцах.

– Меценатствуешь, Евгений? – не оборачиваясь, спросила я.

– Просто угощаю, Ксюша, – с нажимом на мое имя ответил сын начальницы.

Я отошла от стойки к столику. Женя сел напротив. Серые глаза смотрели на меня изучающе.

– Ну и как тебе тут?

– Нормально.

– Нравится?

– Безумно. Всю жизнь мечтала впаривать лохам «Лактофай-бер».

– Другого ответа и не ожидал. Ты ведь москвичка?

– Послушай, что ты ко мне привязался? – не выдержала я. – Не хватало Кямрана, теперь еще ты!

Женя улыбнулся одними губами, с холодным интересом скользя по мне глазами. На мой взгляд, слишком бесцеремонно.

Почему-то расхотелось пить кофе. Я поставила чашку на стол, наклонилась к Женькиному лицу и прошипела:

– Рост – метр шестьдесят пять, грудь – второй размер, объем бедер – девяносто четыре сантиметра, татуировка на моем плече означает: «Все мужики – козлы!» по-китайски, волосы на ногах и под мышками отсутствуют, а на рот даже не смотри! Я облегчила тебе задачу? Тогда до свиданья!

И я быстрым шагом отправилась на третий этаж курить. Так и знала, что встречу там Пашку. При виде меня он заулыбался во весь рот и запел:

– Одна на всех, мы за ценой не постои-и-им!

– Отвали! – рявкнула я, и улыбка сползла с его лица.

– Ксюх, ты что?

– Ничего. Ты вот мне только объясни: у меня что, на лбу написано: «Я – одинокая баба, и меня некому отыметь»? Да? Так какого хрена они все… Кямыч… Женя этот, блин… – Тут я не выдержала и пустила слезу.

Пашка прижал меня к себе и погладил по голове.

– Ну, тихо, тихо, маленькая… Тихо… Наплюй.

– Наплюй?! – Я подняла лицо от Пашкиного плеча и посмотрела ему в глаза. – Наплюй, да? На тебя не смотрят, как на мясо! Как на дырку какую-то! На тебя не смотрят так, будто на тебе ценник висит!

– Ксень, успокойся. Прими это как данность. Ну вот почему, например, никто так на нашу Веру Захаровну не смотрит? Потому что она похожа на самку Кинг-Конга. А ты у нас – красавица и королева! Как им еще на тебя смотреть?

Я шмыгнула носом и засмеялась.

– Не трогай Захаровну. Знаешь, что такое женская солидарность?

– Не буду, не буду. Успокоилась? Вот и умничка. Пойдем, поработаем еще часок – и я тебя до метро провожу. Дальше, извини, не могу. У меня регистрации нет.

Я вышла в своем Отрадном и направилась к дому. Настроение было поганое. Мало того, что сегодня ни одного заказа не выгорело, так еще и Женя этот. Почему-то в тот момент я ненавидела его так, словно именно он был причиной всех моих проблем.

Домой идти отчаянно не хотелось.

Там меня ждал сын.

Который непременно спросит: «Мам, а что ты мне принесла?» А я отвечу: «Сегодня – ничего», а потом прижму его к себе и зареву, как дура.

Мне стало очень жаль себя.

Я глубоко вдохнула, расправила плечи и взялась за ручку подъездной двери.

– Ксюша?

Вздрогнула и обернулась.

За моей спиной стоял Женя и протягивал букет роз.

– Извини. Я вел себя бестактно. Могу я как-то исправить свою оплошность?

Я машинально взяла цветы и спросила:

– Ты что тут делаешь? Он пожал плечами.

– Тебя жду. Адрес твой в анкете посмотрел. Боялся, что не успею приехать раньше тебя.

– Ну, извиняйся тогда. Женька склонил голову набок.

– Подари мне этот вечер. Только один. Прощение надо заслужить делом, а не словами. Согласна?

Я вспомнила сына. Его мордашку. Его пухлые ручонки. Которые сейчас будут гладить меня по щекам. Голосок, который через минуту спросит про подарок, которого у меня нет. И ответила:

– Хорошо. Один вечер. И все.

Может, не будь я тогда такой расстроенной и уставшей, вернула бы ему цветы и пошла домой.

А утром как ни в чем не бывало снова отправилась бы продавать ненавистный «Лактофайбер» и курить с Пашкой на лестнице.

Но фарш невозможно провернуть назад…

Почти три недели мы с Женькой скрывали от окружающих наше близкое знакомство. Как мне казалось, очень удачно скрывали. Пашке-Рыжику так не казалось, но он, разумеется, молчал. И похоже, дулся на меня.

Я приходила на работу, выполняла свои обязанности, а в тех редких случаях, когда Женька заходил к нам в барак, подчеркнуто не обращала на него внимания. Но оказалось, что конспиратор из меня хреновый…

– Ксеня, зайди к Ирине. Она сейчас звонила… – испуганно сказала Вера Захаровна, опустив на рычаг телефонную трубку.

Я встала, прилепила над своим столом стикер с номером телефона очередного страждущего исцеления клиента и по пути заглянула в Пашкин отсек. Он меня не видел, потому что снова изображал старого импотента, который волшебный образом превратился в пахаря-трахаря.

Что ж, придется идти, не спросив дружеского совета.

Я вышла в коридор и постучала в соседнюю дверь:

– Можно?

– Входи.

Ирина сидела за столом, который на этот раз не был завален бумагами. И коробки отсутствовали.

– Я тебя предупреждала? – тихо, с нескрываемой яростью спросила начальница.

– О чем? – Я решила потянуть время, хотя уже знала, что мне сейчас скажут.

– Я просила тебя не разочаровывать меня! – Ирина повысила голос. И допустила большую ошибку. Терпеть не могу повышенный тон.

– На полтона ниже! – процедила я сквозь зубы, понимая, что сейчас мне тоже придется поорать.

– А ты мне тут не вякай, соска трехрублевая! Я тебя предупреждала, что ты сюда работать пришла, а не рожей торговать! На Кямрана я еще глаза закрывала, но мой сын… Шваль подзаборная!

– Валерьянки выпей, старая истеричка. У тебя климакс. К участковому гинекологу пора на учет вставать, а ты все морщинами своими трясешь над малолетками! Глаза разуй, дура. Кому ты нужна, банан сушеный? Лимитчика какого-то из обезьянника вытащила за пятихатку, отмыла, на работу устроила – вот он тебе жопу и лижет.

Ирину перекосило:

– Мой сын таких, как ты, три вагона перетрахал! И ты ко мне в родню не набивайся! Я вас, сук предприимчивых, за километр вижу! Учти, ни ты, ни твой ублюдок в мою семью никогда не войдут!

И вот тут меня словно дернули за кольцо. Я подлетела к начальнице вплотную и выплюнула в ее искаженное злобой лицо:

– Я своего сына от законного и любимого мужа родила, а не от дворника-алкаша, которому ты давала за московскую прописку! И завали свой ковш, пока я тебе зубной протез не сломала. Женя твой меня не трахает. Это я его трахаю. И буду трахать. Пока мне не надоест. Попробуй запрети ему со мной общаться. Ну? Сказать, куда он тебя пошлет, мамаша хренова?!

– Сука! – завизжала Ирина.

Я сделала шаг назад, заправила за ухо выбившуюся прядь волос и, широко улыбаясь, показала бывшей начальнице средний палец.

В том, что я тут больше не работаю, можно было не сомневаться.

– Чтобы в пять минут собрала свои шмотки и выкатилась отсюда! – крикнула мне вслед Ирина, но я уже закрыла за собой дверь.

В коридоре, что было совершенно предсказуемо, я наткнулась на Женьку.

– Орала?

– Ну, да. Было малость.

– Выгнала?

– Само собой. Сейчас пойду рыдать.

– Иди в офис, я к ней зайду. И он вошел к матери в кабинет.

А я осталась греть уши под дверью.

– Я тебе кислород перекрою! – доносился до меня Иркин голос. – Тебя даже дворником никуда не возьмут, понял! На что ты жить будешь, а? На какие шиши свою марамойку по ресторанам водить? Что, опять строил из себя наследного принца? А может, тебе напомнить, что ты один раз уже поиграл в хозяина Медной горы и у тебя есть дочь семи месяцев?!

– Да подавись ты своими бабками! Я с ней жить хочу! Я тебе ни слова не сказал, когда ты этого полугрузина-полуобезьяну домой притащила! «Знакомься, Женечка, это мой гражданский муж!» Вот и ты заткнись!

Про Женькину дочь я знаю. С ее матерью он не живет, но деньгами поддерживает. А вот Иркины обещания перекрыть сыну кислород мне совсем не улыбаются. Я с сегодняшнего дня безработная. Мало того, что мне теперь мама плешь проест, что надо работу снова искать, так еще и Женьку на горбу своем тащить?! Какого рожна, интересно? Секс – еще не повод, чтоб мужика кормить. Да и кормить-то его, откровенно говоря, не за что. Так, максимум «Доширак» заслужил.

– Ну и вали к своей шалаве! – снова донеслось из кабинета.

– Да пошла ты…

Женька пулей вылетел оттуда, вытер мокрый, вспотевший лоб.

– Ты вещи собрала?

– Нет еще.

– Так не стой столбом! Щас уезжаем отсюда.

– Куда? – поинтересовалась я. – И знаешь, что: еще раз в подобном тоне мне что-то скажешь – пойдешь туда, куда тебя еще никто не посылал, понял?

Он сделал глубокий вдох, тяжело выдохнул:

– К тебе. Извини, я на нервах.

– Я тоже. А почему ко мне? Женька опустил голову и тихо сказал:

– Потому что мне теперь жить негде…

Приехали. А все мое воспитание виновато. Меня учили жалеть бездомных, сирых и убогих, запрещали смеяться над алкашами и даунами и разрешали держать в картонной коробке возле двери больных голубей. И сейчас оно мне здорово подкузьмило, воспитание мое.

– Ладно, жди меня тут.

Я вошла в офис и встала в дверях. Шестнадцать пар глаз уставились на меня, и в ту же секунду секунд из секций донеслось:

– Извините, Марфа Даниловна… Простите, Ефим Иваныч… Прощу прощения, Зинаида Яковлевна… К нам тут главврач зашел… Одну секунду…

Потом повисла гробовая тишина. Даже Вера Захаровна сняла телефонную трубку и положила ее на стол.

Я молчала, сражаясь с подступающими слезами. За две недели я привязалась ко всем. Особенно к Пашке.

Проглотив горький ком, я изобразила улыбку.

– Ну что, давайте прощаться? Народ загудел.

– За что?!

– Ксюх, ты не горячись, успокойся!

– Не расстраивайся, ты ж москвичка!

– Это беспредел!

– Бабские разборки устроили…

Пашкин голос перекрыл весь этот гул:

– Никуда ты не уйдешь! Я сам сейчас к Ирке пойду! Она не может! Она же знает!..

Я поймала его за рукав и крепко к нему прижалась.

– Не надо, Пашк… Я сама тут больше не останусь. Ты знаешь мой телефон, мы друг друга не потеряем. Регистрацию сделаешь – в гости приедешь. Не ходи к Ирине, не надо. Попадешь под горячую руку, а я потом себя винить буду. Мне и так тяжело, поверь. Я к тебе приросла, Рыжик…

Не врала ни капли, не преувеличивала. В мире живут миллиарды людей, и лишь малая их часть – настоящие. И таких видно сразу. Ты их чуешь безошибочно и привязываешься к ним на всю жизнь. А спроси тебя: за что? Почему ты прилип к этому человеку? И растеряешься… Ведь и вправду – почему? А просто так. За то, что понимают тебя без слов. За то, что приходят на помощь, даже если их об этом не просишь. Редкие, драгоценные люди. И ты их любишь. Не отдавая себе отчета – за что…

Я ревела. В голос, не стесняясь. Потому что завтра все будет по-другому. Я не приду сюда в восемь утра и не поцелую эту рыжую макушку. А вернувшись после работы домой, не найду у себя в капюшоне шоколадку. А самое главное – я это понимала – теперь я стану более уязвимой. Потому что рядом не будет настоящего, сильного человека, способного сделать мою жизнь легче и радостнее.

– Ксюшкин, я тебе звонить буду! Каждый день! И по ночам, когда в офисе никого нет. Береги себя, солнышко, малого своего береги, и… – Тут Пашка запнулся. – И с Женькой не связывайся, ради бога. Говно он, малыш. Хотя… я могу и ошибаться. В любом случае, желаю тебе всего самого хорошего.

Я в последний раз поцеловала друга в щеку и ушла не оглядываясь.

Навсегда.

>з «о

I

>3

Он

«о

ч

"5

*3

й о «о

АЛЛЕРГИЯ

Моя лучшая подруга Лелька Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо во второй раз. И снова зимой. Наверное, тоже по привычке.

На сей раз за красивого молдавского партизана Толясика Мунтяну, которого Лелька почему-то нежно величала Бумбасти-ком. Толик был романтичен и куртуазен. У него не было московской прописки, но имелась увесистая мошна, туго набитая в результате разного рода предприятий, в детали которых Лелька не вникала.

Я была на Лелиной свадьбе свидетельницей и поэтому старалась не напиваться. Народ жаждал шуток-прибауток и веселых песнопений, коими я славна, и получал их регулярно, с промежутком в пять минут.

Праздновали скромно, в домашнем кругу.

Мужиков приличных не было, я грустила. И потихоньку подливала себе зелена вина. В надежде убедить себя, что брат жениха со странным именем Марчел, несмотря на три прыща на подбородке и отсутствие передних зубов, очень даже сексуален.

Мне мечталось, что именно на этой, второй Лелькиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового молдаванина, который подарит мне такую же шубу, как у Лельки, и не будет спрашивать, куда подевалась штука баксов из его кошелька рано утром.

Но молдаван на свадьбе, за исключением Марчела, не было.

Как и вообще мужиков. Не считать же мужиками Лелькиного отчима Алексеича, который упился еще в ЗАГСе и был благополучно забыт в машине, и помятого тамаду дядю Митю, по совместительству являвшегося Лелькиным соседом?

А я-то, дура, в такой холод вырядилась в узкое платьице с роскошным декольте, демонстрируя свои совершенно не роскошные груди, еще более не роскошную жопу и квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.

И в таком виде ехала больше часа на электричке в Зеленоград, околев уже на десятой минуте поездки. Из электрички я вышла неуверенной походкой и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желания выжить – очень даже.

Торжественная часть прошла как всегда: Лелька жевала «Дирол» и надувала пузыри в момент судьбоносных вопросов: «Согласны ли вы, Ольга Валерьевна…», жених нервничал и невпопад смеялся, будущая свекровь вытирала слезы оберткой от букета, а я ритмично дергала квадратной коленкой, потому что в электричке успела заработать цистит, и теперь мне ужасно хотелось в туалет.

Дома, понятное дело, было лучше: стол ломился от национальных молдавских блюд и прочих мамалыг, а тамада дядя Митя сиял как таз и сыпал какими-то расистскими анекдотами.

В результате молдавская родня долго терпела, а потом просто тупо побила его в прихожей. В общем, было значительно веселее, чем в ЗАГСе.

Через три часа свадебные страсти достигли накала. Лелькина новоиспеченная свекровь ударилась в воспоминания и принялась пытать невестку на предмет ее образования.

Молодая жена жевала укроп и меланхолично отвечала, что образование у нее уличное, а замуж она вышла исключительно из меркантильных соображений, потому что на улице зима, а мудак Толясик подарил ей шубу и опрометчиво пообещал бриллиантовое кольцо.

Свекровь разгневалась и потребовала, чтобы сын немедленно развелся, но ему нужна была московская прописка. К тому же он спал. И трогательно причмокивал во сне.

>з «о

I

>3

Он

«о

ч

"5

Помятый тамада дядя Митя коварно подбирался к моему декольте, пытаясь усыпить мою бдительность вопросами: «Милая, а вы помните формулу фосфорной кислоты?», «Барышня, а вы говорите по-английски?» и «Хотите, расскажу анекдот про поручика Ржевского? Право, уморительный!»

Формулу фосфорной кислоты я не знала, даже когда училась в школе, потому что прогуливала уроки химии, английским на уровне «Фак ю» владею в совершенстве, а анекдоты про поручика Ржевского вызывают у меня приступы депрессии.

с* в й о «о

в

Поэтому я ничего не отвечала, и мы с дядей Митей грустно налегали на многочисленные национальные блюда. Понятия не ^ имею, как они называются, но особенно меня порадовал чернослив, начиненный сгущенкой с орехами. Его имелось аж три здоровенных блюда, и я активно сей недеетический продукт истребляла, не печалясь о фигуре. Тамада тоже не отставал.

Я ела чернослив и пьянела от его вкуса настолько, что даже беззубый молдавский мачо Марчел скоро стал казаться мне весьма интересным юношей, и я криво подмигивала ему, пытаясь под столом дотянуться до его промежности ногой, дабы изысканно потыкать ему туфлей в яйца.

Уж не знаю, до чьих яиц я дотянулась, но Марчел резво выскочил из-за свадебного стола и устремился в сторону туалета, прикрывая ладошкой рот.

Я пожала плечами и подложила себе чернослива.

Леля, которая устала слушать нравоучения новой свекрови, подошла ко мне.

– Жрешь, жаба! – вежливо пожелала она мне приятного аппетита.

– Жру, молдавская бабища, – ответила я и сунула в рот еще одну черносливину.

– А понос тебя не проберет? – осведомилась Леля, окидывая взглядом два пустых блюда, стоящих передо мной.

– А тебе жалко, что ли?

– Не-а. Понось на здоровье. Только учти: туалет плотно оккупирован младшим братом Кличко, ага.

Я прислушалась к своим внутренним ощущениям и не почувствовала никакого подвоха, но чернослив на всякий случай отодвинула подальше. Береженого, как говорится, бог бережет.

– Пойдем, покурим, что ли? – без энтузиазма предложила Лелька, тыкая острым носком туфли в старого кота Мудвина, который лежал под столом кверху брюхом, обожравшись ворованной колбасой.

Накинув на плечи шубы, мы вышли на лестничную клетку и задымили.

>з «о

I

>3

Он

«о

ч

"5

– Ты мне скажи: что там у тебя, с Женькой-то, получилось? – спросила Лелька.

– Ты про какого Женьку? – прикинулась шлангом я. Разговаривать о Женьке не хотелось.

– Сама знаешь, про какого! – фыркнула подруга.

– А ничего хорошего. Прожили мы с ним вместе две недели. Я работу себе новую нашла. Правда, три копейки платят, зато рядом с домом, и отпускают домой пораньше, когда Андрюшку из яслей забрать надо. Ну вот, Ксюша, значит, работает, а Женька дома сидит. Или на весь день куда-то сваливает. Мать моя, сама понимаешь, не в восторге. Каждый день требует, чтоб я или квартиру сняла, или по месту прописки жить ушла. Я ж у бабушки прописана, и квартира мне достанется только по завещанию… А на какие шиши я квартиру сниму, если получаю две тысячи рублей в месяц, а Женька не работает?

– А это вообще не твоя проблема! – повысила голос Лелька. – Он что, суперпринц? Это ему негде жить, а не тебе. Кончай геройствовать. Пусть ищет квартиру, работу, что там

еще…

– Расслабься, я с ним уже расплевалась, – остановила я ее, – и причем, ты будешь ржать, вовсе не из здравого смысла. Прикинь, он у моей мамани занял бабки – и свалил. Но

в й о «о

в

^ она у меня, сама знаешь, недоверчивая, поэтому бабки ему хоть и дала, но взяла в залог его портфель. Правда, заглянуть туда не догадалась. Думала, там ценный веник лежит или золота пять кило.

– А потом, когда он бабки не вернул, обнаружила там три куска хозяйственного мыла и полотенце с надписью «Ноги»? – весело предположила Лелька.

– Хуже, Лель. Нет, ты только прикинь: открывает моя мама Женькин портфель, приговаривая: «Там наверняка его паспорт лежит. Сейчас в милицию позвоню, заявление напишу, чтоб жулика поймали и на двадцать лет посадили», а там…

Скворцова подалась вперед:

– Ну?!

Я выдержала эффектную паузу.

– А там лежат три пары моих трусов!

Секунду Лелька молчала, а потом села на корточки рядом со мной и заскулила:

– Твои трусы?! Он их что, носил? Целовал на ночь? Нюхал их, что ли?!

– А я знаю? Сама в осадок выпала, когда увидела. А уж мамино лицо даже описать не могу… В общем, бабки он вернул только через месяц. Когда за портфелем своим явился. Хотя, нет, не за портфелем. Он явился к моему папе просить моей руки и

сердца.

– О…

– Ого. Прихожу я домой после работы, открываю дверь и вижу картину: на кухне сидит мой батя. Лицом суров, как Александр Карелин перед боем. Молчит. В прихожей стоит моя мама. В слезах. Я тоже стою, ничего не понимаю. Только одно чувствую: в сортир срочно надо, иначе просветления не достигну. Но в сортир я зайти не успела, потому как услышала Женькин голос: «Дядя Слава, я люблю Ксюшу и прошу вас разрешить ей выйти

>3

«о I

>3

н

«о

ч

"5

*3

й о «о

за меня замуж!» Я сначала думала, что у меня переутомление и глюки. Потом поняла, что ни фига. А тут мама голос подала: «Нет, Слава, не разрешай! Он прохиндей и извращенец!» Меня почему-то никто не спросил, хочу ли я замуж за фетишиста Женю? Ну да ладно. Стою, дальше слушаю. Женька, что характерно, меня не видит. А папа бороду в кулак взял, как Иван Васильич в том фильме, и говорит: «Ксюха – баба взрослая. Я за нее ничего не решаю. Ты у нее спрашивай. А что касается меня…» Тут, Лельк, такая пауза повисла…

– Верю. Папу твоего прям как живого щас вижу…

– Спасибо. Можно подумать, он помер, тьфу-тьфу-тьфу. Ну вот, молчит он, а я трясусь как Паркинсон. Потом папа говорит: «А что касается меня, то если она мне хоть раз на тебя пожалуется, я тебе, сынок, не завидую. Ксюха мне в последний раз жаловалась, когда ей десять лет было. Ее тогда мальчик на физкультуре в живот ударил… В общем, попусту она ко мне не придет, учти. И одного ее слова мне хватит. Ты все понял?» Уж не знаю, что там собирался ответить Женька, но я решила, что мне пора выйти на сцену. И вышла. Как царица грузинская Тамара. И говорю: «Я тут краем уха слышала, что меня замуж зовут. Так вот: замуж я не собираюсь. Там хреново кормят, я помню. И уж тем более не пойду за того, кто у меня трусы тырит. Это неинтеллигентно».

Скворцова прикурила новую сигарету.

– Батя у тебя что надо. Всегда его уважала. Другой бы на его месте еще и в табло бы Женьку накатил.

– Я тоже папу люблю, – кивнула я. – Если бы не он… Но дело не в нем. А в том, что я пришла к тебе на свадьбу с целью жениха найти, а тут только Марчел да дядя Митя какой-то нев-

нятный. И я расстроилась, Ольга Валерьевна. Изрядно, между прочим.

– Да иди ты! – отмахнулась Лелька. – Нашла где жениха искать. Ты это… Пока не рыпайся. Не хватай всякое дерьмо. Я скоро в Отрадное перееду, к тебе поближе, тогда и займемся поисками, хочешь?

– Не хочу, – улыбнулась я. – Ты мне найдешь, пожалуй.

– Найду, – согласилась Лелька. – Во всяком случае, трусы он у тебя переть точно не станет.

И мы пошли пить дальше.

Конечно, я Лельке не все рассказала, справедливо полагая, что за некоторые подробности она меня будет ругать, презирать и долго жалеть. Например, я умолчала о том, как мне пришлось познакомиться с матерью Женькиной дочери.

Я вечно вляпываюсь в идиотские ситуации. Но в такую – еще не приходилось.

– Ксенечка… – Лицо Женьки выражало мировую скорбь и нечеловеческую муку. – Ксенечка, мне очень нужна твоя помощь. Прямо не знаю, что делать…

– Что случилось? – Я отложила в сторону калькулятор, с помощью которого производила нехитрые математические действия, наивно полагая, что на дисплее высветится ответ, как прокормить семью из трех человек, включая безработного Женю, на пятьсот рублей в неделю. Вместо ответа там почему-то выскочило число со знаком минус.

Женька поднял на меня серые глаза, в которых били через край скорбь и мука, и, помявшись, сказал:

– Дочка моя, Лизонька… Она больна очень. Тамарка, мать ее, звонила мне сегодня. Сказала, что Лиза в больнице лежит с жуткой аллергией. Отек спинки у нее.

– Отек Квинке, – машинально поправила я. – Дальше что? Женька похрустел своими длинными пальцами и закончил:

– Деньги на лекарства нужны. Очень. Девочка умереть может. А мне взять негде…

Я тяжело вздохнула.

– А я что – дочь банкира? Ты прекрасно знаешь, сколько я сейчас зарабатываю. Сама вторую неделю с температурой тридцать девять на работу ползаю, чтобы мы все тут с голоду не подохли. И лечусь только аспирином. На другие лекарства денег нет. Чем я могу тебе помочь?

>з «о

I

>3

н

«о

Ч 3

"5

Сожитель добавил в глаза тоски и скорби, хотя, казалось бы, куда уж больше-то? И прошептал:

– А у соседей занять не можешь? Мне всего-то полторы тысячи нужно. Я отдам. Буквально через пару дней. Ты ж сама мать, должна понимать, каково, когда твой ребенок болеет, а ты ему помочь не можешь.

Я посмотрела на Женьку в упор.

– А чем ты думал, когда ребенка заделывал, а? Что тебе тупо впишут в паспорт «Смирнова Елизавета Евгеньевна, год рождения двухтысячный» – и на этом все? Думаешь, почему, когда у меня Андрюшка болел, я думала, где заработать, занять, спереть

с* в й о «о

в

^ необходимые на его лечение деньги, но мне и в голову не приходило у кого-то просить? А потому что это мой ребенок. Так вышло, что теперь он только мой. У тебя разве друзей нет, что ты ко мне обращаешься?

Женька покраснел.

– Есть у меня друзья. В Ростове-на-Дону. Я же в Москве год только. Ты ведь знаешь, я с отцом жил, пока мать в Москве устраивалась…

– Отлично. А Тамара что, тоже не москвичка?

– Москвичка…

– Ну вот и отлично. Пусть она и занимает деньги. Я-то тут при чем?

Женька рухнул на диван и закрыл лицо руками.

– Она уже в такие долги влезла… На работе заняла, у друзей, у родственников… Лизонька очень, очень больна. Прямо сейчас я должен поехать в больницу и отвезти полторы тысячи. Ровно столько стоит ампула с лекарством для Лизы… Она умирает, моя доченька…

И я дрогнула. Подошла к детской кроватке, в которой спал мой двухлетний сын, машинально поправила ему одеяльце, погладила по русой головке и молча вышла из комнаты.

Через полминуты я уже звонила в дверь к соседу Севе. Еще через минуту на лестницу выскочила всклокоченная Севкина жена Оксана.

– У вас пожар?

– У нас финансовый кризис. Жуткий. Если можешь, дай на пару дней полторы тысячи, а? Очень надо…

Оксана посмотрела на меня, склонив голову на бок.

– А что случилось, если не секрет? Я опустила глаза:

– Не могу сказать, Оксан. Но через два дня деньги верну, обещаю.

В тот момент я была уверена, что Женька меня не подставит. Соседка еще раз внимательно посмотрела на меня.

– Можешь вернуть через неделю. И вынесла мне деньги.

Я вернулась к себе и протянула Женьке три бумажки по пятьсот рублей.

– Возьми. И езжай в больницу. Деньги надо вернуть через неделю максимум. Сможешь?

Женька подскочил как мячик.

– Ксюх… Спасибо! Ты меня так выручила! Верну через два дня, как обещал! Спасибо, родная моя! Дай Бог тебе здоровья! Я скоро вернусь.

Он не вернулся.

>з «о

I

>3

н

«о

Ч 3

"5

Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю… На восьмой день Женькиного отсутствия я пошла к маме на поклон. Просить взаймы. Чтобы вернуть долг Оксане.

Мама взаймы дала, но сурово поинтересовалась, каким образом я ей эти деньги верну.

Хороший вопрос. Я сама не знала. Но ответила, что верну непременно, в самое ближайшее время.

с* в й о «о

в

Голова шла кругом. По моим меркам, долг был огромен. К тому же снова заболел Андрюшка. Нужны были лекарства. А денег не было. Я попросила у начальника месячную зарплату вперед и еще пятьсот рублей в счет следующей. Он посмотрел на ^ мое зареванное лицо, дал мне три тысячи и добавил, что тысячу я могу не возвращать.

Я вернула долг маме, купила Андрюше лекарств и продуктов, а на оставшиеся деньги – три десятка яиц и тридцать пачек бомж-пакетов «Роллтон». На них нам предстояло продержаться еще месяц…

Я сидела в кресле и теребила в руках Андрюшкины шорты, которые несла в ванну постирать, но так и не донесла. Виски ломило, в голове звенело так, что я не сразу услышала телефонный звонок.

– Добрый вечер. Ксению я могу услышать? – раздался незнакомый женский голос:

– Можете.

– Вы Ксения? Очень приятно. Вас Тамара беспокоит. Бывшая супруга Жени. – Теперь в голосе слышался металл.

Я сжала в кулаке Дюшкины шорты и спросила:

– Что-то случилось? Вы знаете, где Женя?

На том конце провода поперхнулись. Секунду помолчали и быстро заговорили:

– Ксень, а он разве не у тебя? Я вторую неделю не могу до него по сотовому дозвониться. Абонент недоступен. Он мне срочно нужен.

Тут уже поперхнулась я.

– У меня?! Вообще-то я думала, что он к тебе вернулся. У вас же Лиза болеет, в больнице лежит. Он у меня две недели назад деньги на лекарства взял, и с тех пор я его не видела.

В трубке молчали.

– Тамара, алло! – окликнула я. – Ты тут?

– Тут. – Голос Томы утратил металл, но теперь я не могла уловить его тон.

>3

«о I

>3

Он

«о

ч

"5

*3

й о «о

На всякий случай я тоже замолчала. Полминуты мы с ней просто дышали в трубку. Потом Тамара заговорила:

– Вот сволочь, мать его… Он приехал ко мне две недели назад. Привез Лизуну пачку памперсов, чем изрядно меня удивил. Он со дня ее рождения ни копейки, ни тряпочки нам не привозил. Только когда мы из роддома с ней выписывались, Ирина, бабушка наша, чтоб ей, суке старой, здоровьица прибавилось, подарила Лизе плюшевого кота и пустышку-бабочку, а Женька – костюмчик детский. С тех пор Ирку я больше никогда не видела, а Женька приезжал только тогда, когда ему самому были деньги нужны…

– И ты давала? – осторожно поинтересовалась я.

– А ты нет?

Я заткнулась. Тома продолжила:

– Две недели назад он приехал. В глазах слезы, весь трясется. В общем, превзошел самого себя. Спрашиваю его, мол, что случилось? А он мне рассказывает жуткую историю о том, как в него влюбилась старая страшная баба, которая грозила покончить с собой, если он, Женя, не станет с ней жить. Он, естественно, не мог стать причиной чьей-то смерти. И вынужден был пойти к ней в сожители. А у бабы той, по его словам, ребенок-олигофрен. Которому жить полгода осталось. И она Женьку терроризирует, требует денег на лекарства для своего сына…

Каждое сказанное Томкой слово било меня по голове, как обухом топора. «Старая баба… Ребенок-олигофрен… Жить осталось полгода…»

Я одной рукой схватила себя за волосы, намотала их на кулак, а другой плотно прижала к уху телефонную трубку.

– И ты повелась?! И ты поверила, что он говорит правду?! – Я уже не скрывала слез.

– А ты? – всхлипнула Томка. – Ты ему за каким хреном бабки давала?! Тоже поверила, что Лизка при смерти лежит? А ты знаешь, откуда я твой номер узнала? Он же от меня тебе домой один раз звонил и при мне спрашивал: «Ксеня, как там Андрюша? Температура упала? Лекарства нужны? Скажи, что дядя Женя скоро приедет и привезет ему паровозик». И я поверила! Но на всякий случай номер твой записала. Я дала Женьке полторы тысячи, и он пропал! Я надеялась, что он у тебя…

Тут я заревела в голос. Тамарка – тоже.

Я хорошо помнила тот Женькин звонок. И очень удивилась тогда такой странной заботе. Если б знать…

– Дура ты, Ксеня! – плакала в трубку Тамара.

– Ты тоже дура! – ревела я в ответ.

– Что делать будем, а?

– Ничего…

А что тут поделаешь? Сама виновата. Вернее, сами. Наревевшись дуэтом с Томкой, я повесила трубку и вытерла мокрое лицо Андрюшиными шортами. Потом подошла к его кроватке. Сын спал…

Я наклонилась и вцепилась зубами в деревянный бортик детской кроватки. Плечи мои тряслись.

Потом я посмотрела на сына долгим взглядом и вышла в прихожую. На антресолях, я знала, стояла большая коробка с лекарствами…

>3

«о I

>3

Он

«о

ч

"5

*3

й о «о

Выщелкнув из упаковок тридцать таблеток феназепама, я шмыгнула на кухню. В квартире было тихо. Папа в своей комнате смотрел какой-то фильм, в другой комнате мама с сестрой о чем-то болтали, в третьей спал Андрюшка. Свидетелей не было.

Я включила свет, огляделась в поисках графина с кипяченой водой. С детства не могу пить воду из-под крана, хоть тресни. Графина не было.

Через полминуты я вспомнила, что сама отнесла его в свою комнату, на случай если ночью Андрюшке попить приспичит, и вышла с кухни, держа в ладони тридцать белых пилюль, которые должны были раз и навсегда решить все мои проблемы.

В комнате было тепло, горел ночник.

Я склонилась над детской кроваткой.

Маленький человечек крепко спал, обнимая резинового зайца – мой последний подарок. Захотелось протянуть руку и прикоснуться к его лицу. Протянула. Дюшка вздохнул во сне, отпустил своего зайца и схватил меня за палец.

Стиснув зубы, я пыталась не разреветься.

– Сынок… – шептала я, присев на корточки, – ты не обижайся, маленький… Сил нет, ей-богу… Я старалась, честное слово, старалась… Ну, кто виноват, что у тебя мама такая дура? Ты прости, что меня ненадолго хватило. Переоценила я себя. Не могу я больше, правда. Ты расти, сынок. Расти большим, здоровым и умненьким. Подрастешь – и к тебе папа вернется… Наверное. Должна же у него совесть когда-нибудь проснуться? А еще у тебя дедушка есть. Он – мужик. Настоящий. И ты таким же станешь. Бабушки есть. Аж две штуки. Они для тебя все сдела-

ют. А я – не смогла. Ты не ругай меня, я сама еще ребенок, мне тяжко… Ты прости… Прости… И разревелась.

Перед глазами все сразу затряслось и поплыло. И нос заложило.

Дюшка заворочался во сне, улыбнулся и сунул мой палец себе в рот.

Я крепко стиснула в кулак ладонь с зажатыми в ней колесами и обернулась. За моей спиной, над тускло горящим ночником, висела икона Спасителя. Которую нам дали в церкви, когда мы крестили Андрюшу. Спаситель грустно смотрел на меня и молчал. И я молчала.

И вдруг перестала плакать.

Несколько минут я стояла, выпрямив спину и глядя куда-то сквозь стену, а потом снова склонилась над кроваткой.

– Нет, сынок… Погоди. Мы еще поживем… Кто-то очень сильно обломается. Я не сдохну. Ни хрена я не сдохну. Я выстою. Ты подожди только, ладно? Все у нас с тобой будет хорошо, я тебе обещаю. Ты мне веришь?

Дюшка вздохнул, не открывая глаз, и куснул меня за палец.

В моей руке медленно таяли тридцать таблеток феназепама…

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Помните старый анекдот про еврея, которому посоветовали купить козла?

К чему это я? А к тому, что только купив козла в той ситуации, когда кажется, что уже нет никаких сил бороться с обстоя-

>3

«о I

>3

Он

«о g

ч

"5

*3

й о «о

тельствами, через месяц ты поймешь, что до его покупки твоя жизнь была раем. И только продав козла, ты обнаруживаешь, что на самом деле все твои проблемы вполне решаемы. Нужно только вовремя совершить эту сделку.

Вычеркнув из своей жизни Женьку, я избавилась от козла, а заодно и от вони.

И тихо, но упрямо стала двигаться вперед.

– Алло? Фирма «Циркон»? Это Елена Матвеевна, из «Улыбки Плюс».

– Здравствуйте, рады вас слышать.

– Это Ксения? Ксения, где наш заказ?

Я скосила глаза на курьера Сережку, который жевал бутерброд с колбасой, вдохновенно рисуя на листке казенной бумаге сиськи. Поймав мой взгляд, он перестал жевать и выразительно постучал пальцем по циферблату наручных часов. Я перехватила телефонную трубку левой рукой, а правой отняла у Сереги нарисованные сиськи.

– Ваш заказ будет у вас через тридцать минут. Курьер уже в пути. И положила трубку.

– Не смотри на меня так. Щас доем – и поеду.

– А как я на тебя смотрю?

– Так, будто я тебе денег должен. Кстати, дай в долг, а? Денежный вопрос в фирме, где мы с Сережкой работали, всегда стоял остро. Получали мы там гроши, а семьи были у всех.

Я покрутила пальцем у виска.

– Сдурел? Когда у меня лишние бабки были? Серега ковырнул в носу.

– Не знаю. Ты ж баба симпатичная… Может, тебе спонсоры подкидывают…

– Не смеши мою жопу, она и так смешная. Мои спонсоры денег на бензин просят, если меня к себе в гости везут, и сигареты стрелять не гнушаются.

– Ну и дура.

– Сам такой. Бери заказ и дуй на «Новослободскую», там уже развонялись.

Я вручила курьеру пакет с заказом и посмотрела на часы. Сидеть предстояло еще долго… Достав из ящика стола миллион раз перечитанную «Американскую трагедию», я погрузилась в нее с головой.

Телефонный звонок выдернул меня из полусонного состояния.

– Фирма «Циркон», Ксения. Здравствуйте.

– Ксюха! – завопил из трубки Сережка. – Мне конец! Я моментально проснулась.

– Ты где? Что случилось? Отвечай!

– Я сижу в кустах, – трагически сообщил Серега, – и воняю. И заказ отвезти не могу.

Ну вот какого черта именно с ним приключается всякая шляпа, а? На прошлой неделе, помнится, по дороге в Бутово, он наступил в лужу и промочил ноги. В мокрых носках посчитал ходить негигиеничным, посему у ближайшего метро купил у бабки пару носков и переодел их где-то в подворотне. А поскольку Сережу Мартынова воспитывала интеллигентная мама-врач, он не смог зашвырнуть промокшие носки в кусты. Поэтому аккуратно свернул их в бублики и положил в пакет с заказом, намереваясь выкинуть в урну где-нибудь по дороге.

Но забыл.

А Ксюша потом долго выслушивала визги Татьяны Петровны из компании «Альфа» по поводу открывшегося у нее рвотного рефлекса после того, как она своими руками извлекла из пакета два мокрых и не слишком чистых мужских носка.

Мартынов, разумеется, сказал, что он не хотел и что все это ерунда, дело, блин, житейское.

Может, оно, конечно, и ерунда, только вот компания «Альфа» с нами больше не работает.

Так что лучше выяснить, во что на этот раз вляпался Сережка, чтобы, на всякий-який, начать искать себе новую работу.

– Что с тобой опять, паразит? – взревела я, и глаза мои налились кровью.

– Я не хотел… Я только подошел… Я только чуть-чуть… – Мартынов явно испугался.

– Куда ты подошел? С какого ты воняешь? Я убью тебя, Мартынов! И мне за это ничего не будет! Кроме Нобелевской премии!

Через две минуты я положила трубку, вытерла вспотевшее лицо и пошарила по столу глазами в поисках газеты «Работа и зарплата», которые каждое утро приносил в офис Сережка. Дело было – труба.

Двадцать два года назад семье Мартыновых показалось, что живут они как-то скучно и невесело. И было принято решение родить Сережу. Ну, чтоб поржать с недельку, для разнообразия.

Родили. Поржали. А он выжил.

Старших Мартыновых давно уже не удивляет способность сына нарываться на неприятности. А меня – удивляет. Хотя, нет. Не удивляет. Бесит.

На этот раз Сережина история выглядела так.

Погожий майский денек наполнял его душу благостью, эйфорией и сексуальными мечтами. Красивые девушки в открытых маечках волновали его воображение. Сережа шел по улице, вдыхая выхлопные газы и размахивая пакетом, в котором лежал заказ для Елены Матвеевны из «Улыбки Плюс».

Он был абсолютно счастлив.

На автобусной остановке он вдруг сообразил, что стоит один-одинешенек. А еще майский ветерок донес до его носа подозрительный запах. Сережа принюхался и вспомнил, что очень похожую вонь он чувствовал, когда у его бабушки Нюры в деревне под крыльцом сдохла кошка.

Сережа отправился на поиски трупа.

Стоящие поодаль люди, зажимая носы, с интересом наблюдали за ним. В том числе и высокая блондинка в розовой футболке, туго обтягивающей грудь. Мартынов шел навстречу страшной опасности и вони ради нее.

Источник миазмов Сергей обнаружил в двух метрах от остановки. При жизни это была довольно крупная овчарка (Сережа поставил себе пятерку за умение идентифицировать породу собаки по останкам недельной давности).

Мартынов торжествующе обернулся, посмотрел на розовую грудь, а потом поднял глаза чуть выше. Ему показалось, или блондинка ободряюще улыбнулась? Дескать, давай, сделай что-нибудь!

Сережку никогда не пугали трудности. К тому же розовая грудь стояла у него перед глазами, заслоняя покойное животное. Это придало ему сил.

Оглянувшись по сторонам, Сережа обнаружил невдалеке от остановки очень удобную палку. Которой можно спихнуть дохлую собаку в канавку. И тогда розовая грудь поднимется еще выше, а ее хозяйка непременно подойдет к Мартынову и спросит, что он делает сегодня вечером. Ведь она совершенно свободна до пятницы, и родители у нее на даче, а Сережа такой герой…

Он наклонился и, одной рукой крепко прижимая к себе пакет с заказом Елены Матвеевны, схватил другой рукой палку и отважно ткнул ею в собаку.

Заглушая бойкое чириканье московских воробьев, раздался взрыв…

– Ксюха, я ж не думал… Я ж людям хотел помочь… Че она лопнула-то, а? Ты приедешь ко мне? А одежду привезешь? – двумя минутами позже ныл супермен-лузер, сидя в кустах за остановкой и провожая тоскливым взглядом розовую грудь, погружающуюся в подошедший автобус.

– Чтоб тебе здоровьица прибавилось, зараза! – ласково пожелала я Мартынову, положила в сумочку «Работу и зарплату», налила из-под крана две двухлитровые бутылки воды и поехала отмывать вонючего героя дня.

Дата добавления: 2015-08-31