За что я не люблю зиму

Вот за что я не люблю зиму… А я ее за все не люблю, если честно. За холод, за мокрый снег, за пронизывающий до костей ветер и за то, что ее, этой зимы, так много. Она начинается в ноябре и заканчивается к апрелю. Полгода – это слишком долго. Поэтому к зиме я готовлюсь заранее. И в эту подготовку совершенно не входит шопинг по новомодным бутикам с целью прикупить себе парочку манто из щипаной норки. Подготовкой к зиме я называю глобальное утепление своего жилища и складирование в его недрах всяческих припасов. Я уже с ноября начинаю затыкать щели в окнах мокрой газетой и поролоном, вытаскиваю из кладовки обогреватели, а с антресолей – любимые книжки. Вы спросите: что делают любимые книжки на антресолях? Отвечаю: лежат. В коробке, накрытые газетами. Потому что эти книжки настолько мною любимы, что в книжный шкаф их ставить уже неудобно.

Пожелтевшие от времени, растерявшие страницы, лишенные переплетов… Все они доставались мне случайно: переходили по наследству от двоюродных теть, были отрыты мною в школьной библиотеке в коробке с надписью «На списание»… Потом ими вплотную занимался четырехлетний Андрюша.

Любимые книжки извлекаются из коробок только зимой. Потому что нет на свете ничего приятнее, чем сидеть долгими зимними вечерами дома, забравшись с ногами в кресло, и в сотый раз перечитывать «Собачье сердце», «Робинзона Крузо» и «Американскую трагедию».

Кто-то сравнил с любимыми книгами женщин. «Женщины как книги: прочитал одну – берешь новую. Но есть и любимые книги. К которым всегда возвращаешься…»

В один из таких вечеров, в конце декабря, раздался звонок в дверь.

С неохотой оторвавшись от «Унесенных ветром», я пошла открывать.

– Кто? – рявкнула через дверь, не глядя в глазок. Я вообще никогда в него не смотрю.

– Здравствуйте, – раздался с той стороны смутно знакомый голос, – а Ксения дома?

Я щелкнула замком, открыла дверь и с визгом кинулась на шею стоящему на пороге человеку.

– Пашка! Рыжик! Господи, ты как меня нашел?! Я… У меня… Блин, у меня слов нет! Это самый лучший новогодний подарок из всех, что мне дарили!

– Надеюсь, это были очень дорогие подарки? – спросил Пашка, прижимая меня к себе.

– Бесценные, Пашка! Вернее, бесценный. Потому что он был единственным – рисунок моего Андрюшки. Что ты тут стоишь, как неродной? Давай, проходи скорее, я тебя чаем напою.

В прихожую, волоча за собой пластмассового ослика на веревочке, вышел Андрюшка и с любопытством уставился на незнакомого дядю.

– Папа? – поинтересовался у него мой отпрыск.

– К сожалению, нет, – избавила я Пашку от ответа на неожиданный детский вопрос.

– А кто? – продолжал проявлять любопытство сын. – Дед Мороз?

– Да, – твердо ответил Пашка и присел на корточки. – Я Дед Мороз.

– А почему у тебя бороды нет? И где твоя шуба? – Андрю-ша совершенно точно знал, что должно быть у Деда Мороза.

– Бороду я сбрил, – серьезно ответил Пашка, – а шубой укрыл в лесу зайчиков. Им там холодно было, они под елочкой сидели, замерзали. А теперь им тепло и хорошо.

Андрюша склонил голову на бок и недоверчиво задал четвертый вопрос:

– А подарки где?

Я занервничала. Пашка явно переигрывал. И если он сейчас скажет, что подарки тоже отдал зайчикам, Андрюшка окончательно расстроится. Заплакать, конечно, не заплачет, а вот расстроится – это точно. И я стала потихоньку отползать в сторону кухни, чтобы незаметно достать из шкафчика шоколадного зайца из купленного мною заранее новогоднего подарка и всучить его Пашке. Но заяц не понадобился.

– Подарки, говоришь? – прищурился Пашка. – А вот ты скажи мне сначала: ты хорошо себя вел? Маму слушался? В садике девочек не обижал?

– Да! Да! Нет! – отвечал Дюшка, азартно обшаривая глазами Пашкину куртку и прикидывая, где у Деда Мороза могут быть спрятаны подарки.

– И не капризничал?

– Нет!

– И стишок мне расскажешь, наверное?

– Не-а! – неожиданно ответил мой сын и тут же продолжил: – Я песенку знаю, очень хорошую…

Я нахмурила брови, вспоминая, что это может быть за хорошая песенка.

Пашка совсем по-стариковски крякнул:

– Вот оно что… Ну, пой тогда песенку, внучок. Сын отпустил веревочку от ослика, глубоко вдохнул и громко

запел:

– Еще совсем малюсенькие ножки, еще совсем не ходят по дорожке, и все друзья, увидев, замечают: глаза похожи на папу… – Тут Андрюша запнулся, на секунду задумался и заголосил: – Мой родной сыно-о-ок!

У меня защипало в носу, и я незаметно выскочила на кухню, сделав вид, что занята приготовлением чая. Реакцию Пашки я не видела, но очень хорошо представляла.

– Какие ты хорошие песни знаешь, Андрюша… – раздался Пашкин голос. – Держи подарки, малыш.

В прихожей что-то зашуршало, а потом раздался топот, и на кухню влетел раскрасневшийся Дюшка, сжимая в руках пакетик со сладостями и красную железную машинку.

– Мам! Смотри, что мне Дед Мороз принес!

– А ты спасибо дедушке сказал?

– Ой… Забыл. Щас скажу! – покраснел еще больше сын и умчался обратно. – Мам, – крикнул он через секунду, – а дедушка уже ушел…

Я выронила коробку с чаем.

– Куда?!

– В ванную…

Я наклонилась, подняла с пола коробку и подмела просыпавшуюся заварку. В ванную… Значит, насчет Пашкиной реакции я не ошиблась.

Я уже разлила в три кружки чай, когда он вошел на кухню. С мокрым лицом и волосами.

– Умывался? – спросила, не глядя.

– Освежил лицо.

– Расчувствовался, Дед Мороз?

Пашка протянул руку и развернул меня лицом к себе.

– Откуда в тебе этот цинизм, Ксюш? Я смотрела прямо в его голубые глаза.

– А ты поживи, как я.

– Я понимаю…

– Да ни черта ты не понимаешь! – Я скинула Пашкину руку и наклонилась над своей кружкой. – Я одна живу и тяну Андрюшку, Паш. Я устала. Устала как собака. Я ему за маму и за папу. За папу даже чаще. Потому что мужика вырастить хочу, а не педика. Он у меня уже даже не плачет, когда ему больно, – после того как я как-то пообещала ему купить лифчик пятого размера, если он будет реветь, как девчонка… Сказала, что в садик его в этом лифчике отведу…

Пашка поцеловал меня в макушку и крепко обнял за плечи.

– Ксюша, ты перегибаешь палку, родная… Он же еще маленький…

Я вымученно засмеялась.

– М аленький? Да ни черта подобного! Мы с ним недавно возвращались вечером домой и встретили у подъезда соседку, тетю Люсю. У нее своих внуков нет, а детей она любит. Хорошая такая женщина, милая… Так вот, мы ее встретили, и она Андрюшке говорит: «Дюшенька, может, пойдешь жить ко мне? У меня собачка есть живая, квартира большая, игрушек красивых много. Пусть мамочка твоя отдохнет, одна поживет, она ж работает, устает, а я давно на пенсии…» И мне подмигивает, мол, не обижайся, шучу. Андрюшка так задумался, прям по мордашке вижу: думает всерьез. Живая собачка – это круто. Он молчит, и мы с тетей Люсей молчим. И тут Дюша вкладывает свою руку в мою ладонь и говорит соседке: «Я б пошел… Да кто ж тогда мать мою кормить будет?» Мы с тетей Люсей минуты две в ступоре стояли, не зная: то ли смеяться, то ли плакать… А ты говоришь – маленький еще…

Пашка задумчиво кинул мне в чай два куска рафинада.

– Как обычно? Два?

Я улыбнулась и потерлась щекой о Пашкин рукав.

– Я уже клала сахар, Пашк…

– Дед Мороз! – влетел на кухню Дюшка. – Ты еще у нас посидишь? Не уйдешь?

– Ни за что, – серьезно ответил Пашка. – Ну-ка, иди ко мне быстренько.

Андрюшка вскарабкался Пашке на колени и запустил руку в конфетницу.

– Ну, теперь ты рассказывай: где был, как жил, как нас нашел? – спросила я Пашку, не называя по имени. Ведь Деда Мороза не могут звать Пашкой, правда?

Рыжий скосил глаза на Дюшеса и, старательно подбирая слова, заговорил:

– Ну, как я жил? После того как ты ушла, я недолго у Иры проработал. Нет, ты тут ни при чем. У меня мать заболела сильно. Там, в Запорожье. Мы с Лехой, с братом, подбили все свои бабки и слиняли от Ирки без предупреждения. Ну вот, полгода я с матушкой жил. Болела она тяжко, долго… А весной прошлой умерла… Знаешь, я все время хотел тебе позвонить, но стеснялся. Ты с Женькой жила… Кстати, а что с ним?

Я кивнула на Дюшку и прикрыла глаза. Мол, потом расскажу, не при ребенке же, а ты продолжай, продолжай.

– Мамы не стало – мы с братом продали соседям наш дом да обратно в Москву рванули. Сейчас работаем опять. Не с Иркой. Другое место нашли, хорошее. А вчера я с работы пришел, лег на диван и опять тебя вспомнил.

Я хихикнула.

– Я у тебя ассоциируюсь с диваном?

– Нет, – Пашка, казалось, не заметил подколки. – Я все время тебя вспоминал. А вчера решил позвонить. Мама твоя мне сказала, что ты больше там не живешь. И новый адрес давать не хотела.

Я улыбнулась.

– И тут ты вспомнил, как впаривал людям «Лактофайбер»?

– А что вспоминать? Я до сих пор этим занимаюсь. Только впариваю уже другое барахло. В общем, ты же знаешь: мой язык меня кормит. Через пятнадцать минут я о тебе уже все знал. Вот и пришел без звонка. Мама твоя мне сказала, что ты одна живешь..

– А то. Маме только уши свободные дай. Она тебе многое про меня расскажет, ага.

Пашка пожал плечами.

– Почему так скептически? По-моему, очень милая женщина.

Я сунула в рот конфету и отхлебнула чай.

– Совершенно верно. Она милая. – О маме почему-то говорить не хотелось, и я сменила тему: – Так. По-моему, кому-то уже спать пора. Да?

– Нет, – ответил мой сын с Пашкиных колен. – Я с Дедом Морозом посижу.

– Не посидишь, – я решила проявить твердость. – Ты сейчас пойдешь в ванную, потом ляжешь в кроватку, а я посижу с тобой, пока ты не уснешь. Хорошо?

Дюшка задумался, потом погладил Пашку по лицу, вздохнул и слез с его колен:

– Хорошо.

– У тебя замечательный сын. – Пашка проводил глазами убежавшего в ванную Андрюшу и посмотрел на меня: – Он у тебя вырастет настоящим мужчиной.

– Знаю, – просто ответила я. – Он – моя гордость… Накрывая Андрюшку одеялом, я улыбнулась, вспоминая, как все начиналось…

…Темным осенним промозглым вечером я поняла, что в моем животе поселился сын.

То, что это сын, а не, к примеру, глист, – я поняла сразу.

И очень ответственно стала его взращивать.

Я кормила сына витаминами, пичкала кальцием и мужественно глотала рыбий жир.

Сын не ценил моих усилий и через пять месяцев вспучил мой живот до размеров пляжного мяча. А еще он все время шевелился и икал.

Я торжественно носила в руках живот с сыном и принимала поздравления и мандарины. Которые ела с кожурой и с жеманной улыбкой.

Мы с сыном слушали по вечерам Вивальди и трагично, в такт, икали под «Времена года»…

Через шесть месяцев я поймала себя на том, что облизываю булыжник с водорослями, который извлекла из аквариума. Я этого не хотела – я выполняла приказы сына.

Через семь месяцев я стала килограммами есть сырую гречку. Сын надо мной глумился.

Через восемь месяцев я влезала только в бабушкин халат и в клетчатый комбинезон, который делал меня похожей на жену Карлсона. Сын вырос и не оставил мне выбора.

Через девять месяцев я перестала видеть собственные ноги, время суток определяла по интенсивности икоты сына, ела водоросли, сырую гречку, мандарины с кожурой, активированный уголь, сухую глину, предназначенную для масок от прыщей, жевала сигаретные фильтры и кожуру от бананов.

Я не стригла волосы, потому что баба Рая с первого этажа каркнула, что своими стрижками я укорачиваю сыну жизнь.

Я не поднимала руки над головой, чтоб сын не обмотался пуповиной.

Я никому не давала пить из своей чашки.

Я старательно запихивала в себя свечи с папаверином, чтобы сын не родился раньше времени. Причем запихивала их не туда, куда надо. Подумаешь, ошиблась на пару сантиметров…

Я до крови расчесывала себе живот и всерьез опасалась, что он вот-вот лопнет.

Я купила сыну коляску, кроватку, двадцать две упаковки памперсов, ванночку, подставку в ванночку, зеленку, вату, стерильные салфетки, десять бутылочек, дюжину сосок, штук двадцать пеленок, три одеяла, два матраса, манеж, велосипед, восемь чепчиков, кучу костюмов, пять полотенец, двадцать ползунков разных размеров, распашонки в неисчислимом количестве, шампунь, масло для попы, газоотводную трубочку, отсасыватель соплей, клизму, две грелки, зубную щетку, музыкальную карусель, два мешка погремушек и желтый горшок.

Я возила горшок в коляске по квартире, стирала и гладила с двух сторон все двадцать пеленок, пятнадцать костюмов и далее по списку, а моя мама втихаря звонила психиатру.

Сын должен был родиться в период с 12 июля по 3 августа. Двенадцатого июля я собрала два пакета вещей. В первом лежали тапочки, гель для душа, шампунь, зубная щетка, бумага, ручка, салфетки, расческа, носки, резинка для волос и жетоны для телефона-автомата. Во втором пакете были две пеленки, памперс на три килограмма, распашонка, голубой чепчик, голубой «конверт» с заячьими ушами, кружевной уголок и соска-слоник.

Тринадцатого июля я перетащила пакеты к себе в комнату и поставила возле кровати.

Четырнадцатого июля я купила прогулочную коляску и пере-^ ложила в нее желтый горшок.

Пятнадцатого июля от меня сбежал в другую комнату муж. Шестнадцатого июля я сожрала ударную дозу рыбьего жира и плотно оккупировала туалет еще на два дня.

Девятнадцатого июля мне с утра захотелось плакать. Я ушла в гостиную, села в кресло под торшером, достала из кармана своего необъятного халата «Тетрис» и начала проигрывать, тоненько при этом всхлипывая.

Через час меня нашел папа. Он посмотрел на меня, о чем-то подумал, подергал себя за бороду и тихо вышел.

А еще через час за мной приехала «скорая помощь».

Я уцепилась за мужа и заревела в голос.

Муж посинел и сел мимо стула.

Сын принял решение родиться.

Меня привезли в роддом, взвесили, пощупали, заглянули внутрь практически через все отверстия в моем организме и сказали, что сын родится к полуночи.

На часах было семь часов вечера.

В лифте, поднимающем меня в родблок, я заревела.

Старушка-нянечка, которая меня сопровождала, торжественно пообещала не спать до полуночи и лично отвезти меня и сына в палату.

Я успокоилась.

Меня уложили на жесткую кушетку и оставили одну. Стало скучно.

Сын внутри меня молчал и ничем не намекал на то, что он хочет родиться.

Стрелки больничных часов показывали восемь вечера.

Пришли врачи. Долго читали мою карту. Щупали мой живот. Разговаривали:

– Схватки?

– Слабые.

– Воды отошли?

– Нет еще.

– Стимуляция?

– Подождем. Сама должна.

– Шейка?

– На пять сантиметров.

– А почему не рожаем?! И все посмотрели на меня.

Мне стало стыдно. Да, я приехала сюда рожать. Но я понятия не имею, почему не рожаю! И не смотрите на меня так!

Я икнула и тут почувствовала, как подо мной растекается теплая лужа. Испугалась и заорала:

– Рожаю!!!

Ко мне подошли, пощупали живот, похвалили и ушли. Через минуту пришла акушерка, поменяла мне простынь и села рядом.

– Боишься? – спрашивает, а сама улыбается. Очень смешно. Из нее вода не течет…

– Боюсь, – честно отвечаю. И тут же меня колотить начало, как в ознобе.

– Завтра бегать уж будешь. Колбасой по коридору. Улыбается.

Я рот открыла, чтоб ответить что-то, и тут дыхание перехватило: по всему позвоночнику прошла волна боли, докатилась до коленей и пошла на убыль.

Сын твердо решил родиться до полуночи.

…Через три часа я лежала на мокрой от моего холодного пота кушетке, сквозь багровую пелену боли видя только свои покусанные руки и чьи-то холодные пальцы, убирающие с моего лица прилипшие волосы, и при каждой новой схватке выгибалась дугой.

Кто-то перевернул меня на бок и сделал укол. Стало легче.

Потом я увидела трех девочек-практиканток, которые без интереса смотрели мне куда-то между ног и тихонько переговаривались:

– Порвется…

– Не-а.

– Спорим?

– Не буду.

– Голова лезет…

– Надо Елену Анатольевну позвать… Голова лезет?! Уже?! Где?!

Руки непроизвольно потянулись под живот, но тут же были перехвачены на полпути.

– Ты че? Куда ты руками лезешь? Инфекцию занесешь! Второе дыхание открылось. На выдохе быстро спрашиваю:

– Волосы какого цвета?

– Темные. Плохо видно.

– А глаза? Глаза видно? Сдавленное хихиканье:

– Угу. Еще как.

Пришла врач. Тоже посмотрела. На голову и на часы. Потом протянула мне руку.

– Вставай. Только осторожно, на голову ему не сядь. Боком, боком поднимайся… Вот так… теперь идем… Тихонечко, не упади… Теперь давай лезь на кресло… Ножки вот сюда клади… Вот эти, как будто рычаги, видишь? Хватайся за них двумя руками, подбородок прижми к груди и тужься! Давай! Ну, еще чуть-чуть!

Ничего не вижу уже. Глаза щиплет от пота, волосы в рот лезут. Заколку где-то за кушеткой потеряла. Тужусь так, что позвоночник трещит. Слышу, как трещит.

– Давай, давай еще сильнее! Стоп! Все! Не тужься! Кому сказала – не тужься! Голова вышла, теперь тельце само родиться должно. Дыши, дыши глубже и не тужься, а то порвешься…

Не тужься. Как будто я могу это контролировать. Но – стараюсь. Дышу, как паровоз Черепановых на подъеме. Хлюп.

Такой странный звук… Как будто кусок сырой печенки на пол уронили.

И – пустота внутри. И дышать можно стало. Зажмурилась и почувствовала, что мне на живот что-то положили.

Теплое. Мокрое. Скользкое. И живое. И оно ползет!

Открываю глаза… Тяну руки. Накрываю ладонями маленькое, жидкое, как у лягушонка, тельце…

СЫН… Это МОЙ СЫН!

Животом чувствую, как стучит его маленькое сердечко. Кто-то осторожно убирает мои руки и просит:

– Еще потужься разок, девочка… Делаю все, как просят.

Через полминуты слышу детский крик. Поворачиваю голову вправо: надо мной стоит врач. Лица его не вижу – оно за повязкой. Вижу глаза. Морщинки лучиками разбегаются в стороны:

– Ну, смотри, мамочка, кто у нас тут?

Смотрю во все глаза. Улыбка до крови надрывает сухие, потрескавшиеся губы…

Потерянно смотрю на морщинки-лучики и выдыхаю:

– Сынулька… Все смеются.

Мне осторожно кладут на живот сына. Сын ползет к моей груди и тоненько плачет. Прижимаю к себе родного человечка, боясь его раздавить. Слезы капают на подбородок и на сыновью макушку. Целую его в головку и всхлипываю:

– Сын… Мой сын… Мой сыночек, моя кровиночка, моя радость маленькая… Мой.. Только мой… Самый красивый, самый любимый… Мой Андрюшка!

Имя выскочило само по себе. Почему вдруг Андрюшка? Хотели Никитку…

Но вы посмотрите: какой же он Никитка? Он не похож на Никиту! Это же самый настоящий Андрюшка!

Я ждала тебя, сын. Я очень тебя ждала. У тебя есть дом, малыш. Там есть маленькая кроватка и желтый горшок. Есть коляска и игрушки. Там живут твои папа, бабушка и дедушка. Там теплое одеяльце и ночник-колобок. Тебе понравится там, сын…

На часах – ровно полночь.

Меня на каталке вывозят в коридор и протягивают телефонную трубку.

Прижимаю к уху кусок казенной пластмассы, пахнущей лекарствами, облизываю губы и шепотом туда сообщаю:

– Папа Вова… У нас уже целых полчаса есть сын! Он маленький, красивый, и его зовут Андрюша. Мы ошиблись, папа… Это не Никита. Это Андрюша. Наш сын!

К Пашке на кухню я вернулась только через полчаса.

– Уснул? – шепотом спросил он.

– Похоже, да… – шепотом ответила я.

Телефонный звонок раздался так неожиданно, что мы с Пашкой вздрогнули.

– Блин, кому руки оторвать? – прошипела я, разыскивая трубку радиотелефона. – Одиннадцатый час вечера, между прочим.

Трубка обнаружилась у Пашки под задницей.

– Алло! – по-прежнему шепотом спросила я в трубку.

– Белка, я тебя не разбудил?

Ну, ё-мое… Сегодня просто праздник какой-то! Динька.

– Диня, твою мать! Ты на часы смотришь? У меня только-только Дюшка уснул!

– Блин, прости, не посмотрел… – Диньке явно неудобно. – Слушай, я могу к тебе через полчаса зайти?

– Что-то случилось или соскучился?

– Соскучился.

– Тогда зайди в магазин, возьми «Трофи» фейхоавовый, пару баночек, и дуй ко мне. Кстати, я не одна.

– Ага, – ответил Диня, и тут же осекся: – А с кем ты?

– С мужиком, – серьезно ответила я и посмотрела на Пашку.

Денис пребывал в явном замешательстве:

– Может, я тогда лучше в другой раз зайду?

– Не-а. Именно сейчас. Я очень хочу вас познакомить. Положив трубку, я снова посмотрела на Пашку.

– Не ссать. Щас ко мне зайдет мой самый лучший друг. Считай, брат. Познакомитесь. Только, чур, сидеть тихо.

Пашка улыбнулся.

– Я похож на ссыкло?

– Не-а. Это у меня издержки воспитания просто. Иногда грублю. Наплюй.

Динька пришел через полчаса, минута в минуту. Я увидела его в окно и побежала открывать дверь.

«Трофи» мне доставили на дом, в холодильнике у меня обнаружилась бутылка водки, и вечер встречи начал набирать свои обороты.

…Через полтора часа, обсудив все что только можно, Пашка с Диней принялись за меня.

– Паша, – Диня нагнулся вперед и попытался сфокусировать взгляд на Пашкином веснушчатом лице. – Паша, я ж Белку люблю как родную. У меня ж сердце на части рвется, когда я на нее смотрю… Такая баба – и одна.

– Я готов на ней жениться, Денис! – в запале выкрикнул Пашка, за что получил от меня подзатыльник. После чего снизил тон и продолжил шепотом: – Я б хоть завтра на ней женился! Я ж люблю ее. Я ее уже год люблю…

Я кашлянула, пытаясь намекнуть потенциальному жениху о том, что сижу у него за спиной, но Рыжему, равно как и Денису, это было, похоже, по фигу.

– Ха –ха! – неестественно захохотал Денис. Даром, что в Щукинском учился. – Так она и пойдет за тебя, как же. Я, например, ее десять лет уже знаю. И люблю столько же. Хотя нет. Вру. В школе она была редкостной уродиной и занудой. Ну, года три ее люблю – это точно. Думаешь, я б ее замуж не позвал, если б знал, что у меня хоть один шанс есть? Еще раз – ха-ха. Нет у меня шансов. И у тебя их нет. У тебя их даже меньше, чем у меня. Так что и не мечтай.

Я с интересом слушала этот диалог, делая одно открытие за другим.

– Нет, Денис… – Пашка раскраснелся и нервно тянул себя за ворот свитера. – Ты не понимаешь… Я еще когда мы с ней работали вместе, как все из офиса уходили, руки себе в кровь о стены разбивал. Выл. Плакал даже пару раз. С братом из-за нее ругался насмерть… Леха мне говорил, чтоб я губы не раскатывал, что москвички все твари и что Ксюха уже подцепила себе сынка начальницы… В лицо мне смеялся. А однажды я не выдержал. Сцепились мы с ним крепко… А Ксюха даже ничего не знала. Она прилетала на работу счастливая и со мной уже даже курить не выходила. Да я и не хотел. Знал, что она там, на лестнице, с Женькой целуется… И снова выл ночами. А ты, брат, не понимаешь…

Я сидела тихо как мышь. Даже шевельнуться боялась. Пашка выплескивал сейчас Диньке все, что носил в себе больше года. А я почему-то чувствовала себя сволочью.

Я же знала, вернее, догадывалась… Я по Пашкиным глазам все читала-видела. И мне это нравилось. Нравилось осознавать, что вот он – он меня любит. Просто любит… Нет, я не играла с ним. Но… Поговорить с Пашкой мне не приходило в голову. И вот сейчас он рассказывает все это не Денису, а мне. Сидя ко мне спиной. Не глядя на меня. Но слова его, каждое слово, – сказаны для меня.

– Нет, брат, ты тоже многого не знаешь… – услышала я голос Дениса и перевела взгляд на него. – Думаешь, я не страдал, не переживал? Может, я на стену не лез, может, не выл ночами, но откуда тебе знать, что у меня внутри? Я каждый раз, когда ее вижу, говорю ей: «Господи, когда ж ты себе мужика-то найдешь хорошего?» Заметь, искренне говорю. И в ту же секунду мысль в голове, как удар током: «А я? А как же я? Я не хочу, чтоб ты досталась кому-то другому! Ты на меня внимательнее посмотри, дура!» А она мне всегда отвечает: «А ты меня сам замуж взять не хочешь?» – и смеется, зараза такая. И я, вместо того чтоб заорать: «Да! Да!! ДА!!!» – тут же отвечаю: «Да на фиг ты мне сдалась? Мы ж с тобой похожи, как близнецы. Один и тот же характер. Как мне с тобой жить, с такой стервой? Нет уж, сама себе жениха ищи!». А потом ухожу домой, и ты даже не представляешь, что у меня в голове происходит. И внутри. Где-то вот тут.

Динька прижал к груди сжатый кулак, а я громко кашлянула.

– Извините, что помешала вам деньги прятать, как говорится. Послушайте, я себя чувствую настолько некомфортно, что или прям щас разревусь, или выгоню вас обоих по домам. Устроили тут «Мы делили апельсин, много нас, а он – один». Не умеете пить – пейте молоко!

С этими словами я схватила со стола почти опустошенную бутылку водки, выплеснула остатки в раковину и встала между двумя неудавшимися моими судьбами.

– Ксюх, можно мне у тебя остаться, а? – спросил Динька и виновато посмотрел мне в лицо.

– Нет, – отрезала я. – И Пашки это тоже касается. Сейчас выйдем на лестницу, покурим и разойдемся по домам. Всё. Это не обсуждается. Мне надо побыть одной и о многом подумать, ясно?

– Ясно…

– Тогда встали, собрались, и на лестницу. И побыстрее. …Когда они ушли, я разделась, забралась под одеяло и попыталась собраться с мыслями.

Не получилось.

Я попыталась еще раз, а потом выключила свет, уткнулась лицом в подушку и заревела.

Я ревела, сама не зная, почему.

И чувствовала, что мне от этого становится легче.

А наревевшись, нашарила под подушкой «Унесенных ветром» и сказала сама себе:

– Завтра. Я подумаю об этом завтра. А завтра уже был новый день…

Дата добавления: 2015-08-31