Мурнау - центр нового искусства

В июне 1908 года Габриэла и Кан­динский вернулись в Мюнхен и впервые не расстались. Они поселились в Мурнау, очаровательном местечке под Мюнхеном, в доме, который снимали их дру­зья - художники Марианна Веревкина и Алексей Явленский. Холмы, озеро Штаффельзее, чудесный вид на Альпы - место, откуда никому не хотелось уезжать.

На два года, с 1908-го по 1909-й, Мурнау стал центром нового искусства. Четыре выдаю­щихся и в будущем прославленных художника ра­ботали, любили, ревновали, страдали и обсуждали здесь пути развития живописи. Именно в Мурнау родилось новое искусство, которое стало настоя­щей революцией в культуре XX века.

Марианна Веревкина, глубокий мыслитель и замечательный художник, считавшая, что живопись - это «тайно­пись души», а основная задача искусства - «про­рвать земные границы», и Кандинский, идущий к абстракционизму, заложили здесь основы совер­шенно новой философии творчества. А Габриэла, работая рядом с Явленским, слушая его рассказы о Ван Гоге и других французских художниках, учи­лась чувствовать цвет, композицию.

В 1909 году Габриэла решила купить дом в Мур­нау. Кандинскому эта идея очень понравилась. Он признался, что готов провести в этом доме остаток жизни, Он ходил босиком по траве, с удовольствием работал в саду, расписывал стены. Часами наблюдал, как работает его «маленькая Элла», лю­буясь ее гордой осанкой. И писал ее портреты... Официально Габриэла стала владелицей дома 21 августа 1909 года. Это событие торжественно отпраздновали в ресторанчике «Роза» на берегу Штаффельзее. За столом рядом с Кандинским и Габриэлой сидели ее сестра Эмми с мужем и доч­кой, Марианна Веревкина и Алексей Явленский. Все было очень по-семейному.

Впереди предстоя­ла выставка Нового мюнхенского художествен­ного объединения, которое возгла­вил Кандинский. Идеологию Нового объединения Марианна Веревкина сформу­лировала так: «Правда жизни и правда личнос­ти - два электрических провода, которые рож­дают правду искусства». Кандинский развил эту идею в манифесте: существуют два мира, внут­ренний и внешний, и искусство - единственное, что их соединяет.

Первая выставка объединения, открывшаяся 1 де­кабря 1909 года, полностью провалилась. «Крив­лянье, блеф, извращение и полное безумие» - та­ков был приговор критиков.

Вторая, открывшаяся в следующем году, тоже успеха не имела. Кандинский рассказывал, что владелец галереи по вечерам, когда залы закрывали, вынужден был протирать полотна - публика с упоением на них плевала. Так были поначалу восприняты картины, ныне по праву считающиеся украшением лучших му­зеев мира.

Сразу после второй выставки Кандинский решил ехать в Россию - его пригласили участвовать в вы­ставках объединения «Бубновый валет». Худож­ника встретили восторженно, на выставках было не протолкнуться.

Кандинский решил задержать­ся. Он в полной эйфории.

Ты живешь... для себя, обо мне не ду­маешь…

А в письмах Габриэлы грусть и одиночество. Ей кажется, Кандинский ее забывает. Ей не хочется работать, апатия, неверие в себя... Ей так хотелось быть к нему побли­же, что она начала брать уроки русского языка.

Он приехал перед Новым годом, ко­торый отметили в доме Веревкиной и Явленского. Гости с увлечением об­суждали придуманный Кандинским альманах авангардного европейского искусства, название которого, «Синий всадник», родилось чуть позднее.

Немеций художник Франц Марк, участвовавший в этих жарких дискуссиях, писал:

- Мы были у Явленского. Весь вечер бесе­довал с Кандинским и Мюнтер - невероятные лю­ди! Кандинский даже превосходит Явленского по части личного обаяния. Я был совершенно сражен этим утонченным мужчиной, преисполненным внутреннего благородства, и был весь внимание. Легко могу понять, за что его столь пламенно лю­бит миниатюрная Мюнтер, которая мне чрезвы­чайно пришлась по душе.

Но вот пришло лето, и Кандинский вновь расстался с Габриэлой. Уезжая, он подбадривал ее, говорил, что нужно дать отдых чувствам, да только, похо­же, этот отдых был нужен лишь одной стороне, и отнюдь не Габриэле. Когда Кандинский уезжал, Габриэла с головой погружалась в работу над новым альманахом. Вела переговоры с авторами и типографиями, редак­тировала тексты, делала массу дру­гой рутинной, но необходимой работы.

Кандинский, похоже, не понимал, каких душевных сил ей это стоило. Замечал лишь, что у Габриэлы стал портиться характер. А она стра­дала из-за того, что их отношения с Кандинским постепенно перерастают в деловые. Тем не менее, она по-прежнему свято защищала его интересы, понимая, как важен для него успех в Европе.

Но когда в мае 1912 года альманах наконец увидел свет и вся Европа заговорила о «Синем всаднике», она не услышала ни слова благодарности. Зато он сообщил, что лето 1912 года они вновь проведут в Мурнау и будут вместе работать. Каки­ми бы ни были их личные отношения, Габриэла всегда признавала, что Кандинский очень трога­тельно относился к тому, что она делала в живописи, - в искусстве они всегда друг друга понимали.

В октябре Кандинский вновь отправился в Рос­сию. Габриэла, которой показалось, что он больше не вернется, не выдержала и написала ему в одном из писем: «Ты живешь... для себя, обо мне не ду­маешь». Он действительно сомневался, возвра­щаться ли ему. И ее жалобное письмо вызвало у него лишь раздражение.

Но вернулся, и весну 1913 года, а потом и лето 1914 года они снова провели вместе, в Мурнау. Почти не писали картин, трудились в огороде, стараясь не выяснять отношения, - так лучше. Кандинскому в ту пору было не до земной любви - он погру­зился в мистические теории, его волновал только грядущий апокалипсис.

И он настал - началась война. Все русские в Гер­мании разом стали нежелательными персонами и должны были в срочном порядке покинуть стра­ну. Уехали из Мюнхена самые близкие друзья - Веревкина и Явленский. Кандинский перебрался в Швейцарию. Вместе с ним поехала и Габриэла.

Она никак не ожидала, что в Цюрихе Василий сделает решительный шаг: скажет ей, что он уже давно видит в ней подругу, а потому в будущем жить вместе им уже не следует, зато они навсегда останутся друзьями,

Габриэла уехала домой, в Мюнхен. Можно пред­ставить, что творилось в ее душе, - она столько отдала этому человеку, ее столько с ним связыва­ло, и вот теперь все было кончено. Кандинский испугался за нее, пытался успокоить в письмах:

-Часто думаю о том, как тебе сейчас одиноко. Мне это очень больно. Тем не менее мне кажется, что предложенная мной форма отношений - наилуч­шая... Совесть мучает меня, равно как и сознание того, что многое, что я должен был сделать, не в моих силах, против своего естества я идти не мо­гу. Но время лечит. Вынужденно долгая разлука внесет ясность...

Дата добавления: 2017-01-13