КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Просуществовавшую почти два столетия. 1 страница
Мастерский ход Дандоло (ум. 1205 г.) превратил Венецию Исключившим из нее всех прочих граждан. Люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества. Никколо Макиавелли ...свобода в Венеции перешла от народа к нобилям, Испанский посланник (1677) в «подлинную колониальную империю Средневековья» (Тирье), Кристиан Бек ГЛАВА II. ИТАЛЬЯНСКИЕ ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА
ОТ ТВОРЕНИЯ К ТВАРИ
Политическая сфера человеческой жизнедеятельности никогда не была и не будет чем-то самодостаточным. Она всегда являлась и является производным элементом духовно-психологической матрицы общества, структурирующей повседневное взаимодействие между его членами. Эта матрица, в свою очередь, тесно связана с господствующим мировосприятием, коллективными ценностями, нормами и правилами, определяемыми религиозными представлениями людей. Таким образом, можно сказать, что в определенном смысле политика — это мирское проявление религии. Насколько государство можно отделить от церкви, настолько же политику нельзя отделить от религиозного сознания, непоколебимого даже у самых принципиальных и последовательных атеистов. Именно поэтому объяснить политику из нее самой, как самодостаточного феномена, — невозможно. За каждой политической идеей или событием находится чей-то Бог или важный религиозный принцип. В политической сфере даже предельно меркантильная, прагматичная мотивация имеет в своей основе идеалистические, психологическо-религиозные архетипы. Поэтому наиболее адекватно политическое бытие конкретного народа можно проанализировать, изучив систему его религиозных представлений. В связи с этим, чтобы понять многообразие проявлений западной политики, необходимо выяснить, каким образом повлияло на массовое сознание европейцев западное христианство. Особенности любого феномена наиболее четко выявляются в его сравнении с иным сопоставимым феноменом. В данном случае имеет смысл сравнить некоторые аспекты католицизма и православия с целью определения существенных расхождений между ними. Несмотря на их общий идейно-религиозный источник, разные ментальная среда и исторический путь сформировали их несхожие онтологические основы. Духовно-психологический диссонанс «восточного» и «западного» течений христианства формально проявил себя в их отделении и обособлении. Однако его ярко выраженный глубинный характер стал обнаруживаться в период религиозной секуляризации Запада, когда произошло отчуждение между католицизмом, склонным к разнообразным реформированиям, и православием, с его традиционно-консервативными тенденциями. Уже к моменту раскола произошло формирование гносеологических особенностей католицизма (свидетельствовавших о психологии католиков), проявивших себя в создании Римом своей догматической основы на сознательном отказе от метафизического содержания христианства. При этом все его схоластические конструкции были, в сущности, стремлением развить стройную богословскую доктрину при полном игнорировании онтологических и метафизических компонентов [1, с. 4]. Если в первохристианстве главным источником информации адептов был личный мистический опыт, иначе говоря, взгляд внутрь себя, то в западной церкви доминирующее положение в познании занял опыт размышлений по четким правилам формальной логики. Именно поэтому католики интеллектуально конструировали религиозное знание, а не находили его путем личных трансцендентных переживаний, т. е., иначе говоря, их взгляд оказался направленным вне себя, на готовые схемы познания. Таким образом, религиозная жизнь первохристиан, как постоянная практика мистических погружений в свои внутренние духовные процессы (мир субъективной интуитивно познаваемой реальности), которую в целом сохранило православие[17], в католицизме была заменена процессом создания теологических схем при помощи логики (мир объективной, интеллектуально познаваемой реальности)[18]. Как писал М. Вебер: «Чем дальше она (Религия. — Авт.) от магии или чисто созерцательной мистики, чем в большей мере она становится «учением», тем больше нуждается в рациональной апологетике» [2, с. 31]. Отстранясь от первохристианства как мистической практики внутреннего духовного диалога с абсолютом, западная церковь обратилась к стройным схоластическим схемам формальной логики. В связи с этим можно сказать, что произошла некая секуляризация религиозного сознания, которое по своей сути «дает не интеллектуальное знание о сущем или нормативно значимом, а наиболее глубинное восприятие мира путем непосредственного постижения его «смысла». И открывает она этот смысл не средствами рассудка, а благодаря харизме озарения, доступной лишь тому, кто с помощью данной ему техники способен освободиться от ведущего на ложный путь суррогата знания, созданного восприятием чувственного мира, ненужных для спасения пустых абстракций рассудка...» [2, с. 32]. Т.е. римский католицизм, отказываясь от практики субъективного познания путем интуитивных «прорывов», привносит в западное сознание элементы тотально-догматического мышления по установленным канонам, которые подавались как единственно возможные и исключительно правильные[19]. С дальнейшим развитием западного христианства индивидуальные ощущения отдельного человека, основанные наличных эмоциональных переживаниях, подавлялись интеллектуально утонченными шаблонами деперсонифицированных аксиом, которые базировались на чистой логике. Это постепенно приучало людей мыслить и действовать в четких границах определенных идей и концепций. Иначе говоря, западное христианство начало овладевать миром благодаря умозрительным схемам, в рамки которых этот мир втискивался католическими апологетами. В итоге мысли и ощущения отдельного человека теряют свое значение и перестают восприниматься в качестве «истины», так как последняя, оторванная от его непосредственного существования, очутилась в девственном лоне «логоса» — мире идей, созданных «чистым разумом». Благодаря пропагандистским усилиям церкви, подкрепленным непосредственным насильственным принуждением, эти идеи овладевают массами. При этом любое отклонение от общепринятых «истин» безжалостно наказывается, причем нередко в самых жестоких и изощренных формах. Святая инквизиция методично уничтожала «еретиков» вплоть до эпохи революционных потрясений, когда ей на смену пришла гильотина. Ради христианских догматов католической церкви людей было уничтожено не меньше, чем ради торжества «свободы, равенства и братства» или современных социально-политических аксиом. Для Европы непрекращающийся процесс вычищения крамолы стал настолько естественным и привычным, что порой просто не замечался даже самыми свободолюбивыми западными мыслителями[20]. Ренессанс, со своим страстным отрицанием схоластики, как это ни парадоксально, стал естественным продолжением развития ее методологии и следующим этапом духовно-психологического становления западного человека. Если католицизм заменил в христианстве мистические погружения адептов в свои субъективные душевные процессы четкими самодовлеющими схемами, основанными на формальной логике, то Ренессанс надежно зафиксировал эти схемы в качестве интеллектуального отражения материального мира. Секуляризируя окружающую реальность, он подвел под западное мышление, склонное к рациональности, объективную основу эмпиризма. Оно же, в свою очередь используя заимствованные извне инструменты познания — анализ, наблюдение, опыт, эксперимент, оказалось сосредоточенным на окружающей реальности, которая постепенно свелась к материальной природе. Естественно, что абсолютизация результатов интеллектуального манипулирования логическими схемами как инструментом влияния на материальную природу, со временем приводит к абсолютизации разума как такового, наделению его божественными свойствами. Как следствие этого — его значение постепенно гипертрофируется, а другие проявления человеческого сознания подавляются. В связи с этим тот факт, что человек имеет ум (как универсальный инструмент воздействия на природу), приводит идеологов Ренессанса к мысли о том, что человек не просто создан по образу и подобию Божьему, а равен Богу. Воплощая в человеке совершенный богоподобный образ, гуманисты Возрождения сломали тонкую грань, отделяющую его (в присущих ему качествах) от Творца, и тем самым дистанцировали их друг от друга, превратив Бога и человека в конкурентов. Последний, получив самодостаточность относительно Творца путем самообоготворения, опускается, в мыслях гуманистов, с божественных небес на тленную землю, как некий демиург, способный для своих потребностей использовать материю данности. Постепенно от идей богоподобности человека европейская мысль переходит к идее богоборчества, а затем, преклонившись перед людской способностью манипулировать природой, превозносит homo sapiens как некую абсолютную ценность. Таким образом, человек был подан в качестве единственно реального и возможного Бога.Так был канонизирован нарциссизм западного обывателя. Вот что писал один из деятелей Возрождения, представитель флорентийских платоников Марсилио Фичино (1433-1499), воспевая богоподобность человека: «Он (человек. — Авт.) измеряет землю и небо. А также исследует глубины Тартара. Ни небо не представляется для него слишком высоким, ни центр земли слишком глубоким... А так как человек познал строй небесных светил, и как они движутся, и в каком направлении, и каковы их размеры, и что они производят, то кто станет отрицать, что гений человека... почти такой же, как у самого Творца небесных светил, и что он некоторым образом может сделать эти светила, если бы имел орудия и небесный материал... Человек не желает ни высшего, ни равного себе и не допускает, чтобы существовало над ним что-нибудь, не зависящее от его власти. Это — состояние одного Бога. Он повсюду стремится владычествовать, повсюду желает быть восхваляемым и быть старается, как Бог, всюду» [3, с. 341]. С течением времени, развивая свои идеи, идеологи Возрождения констатируют естественную связь человека с окружающей его природой, так как он, окончательно покинув божественную реальность субъективного мистического опыта и выйдя за рамки самодовлеющей схоластики, не мог оставаться в концептуальной пустоте. Теперь человек рассматривается (если не открыто, то в подтексте) не как творение Бога, поставленное над природным миром (который был дан ему во владение), а как рядовой элемент этого природного мира (хотя и самый совершенный). Ярким примером данной тенденции может быть Леонардо да Винчи, который днем расписывал католические соборы, вмещавшие в себе непознаваемый сакральный абсолют, а по ночам в подвалах вскрывал трупы в поисках естественных, познаваемых принципов мироустройства. Имитируя (интерпретируя) античность, гуманисты, отрицая перворожденную греховность человеческой природы (на которой основывается христианская догматика), заменили ее, в сущности, естественной тварностью (биологичностью). Как считал тот же Марсилио Фичино, человек разделяет свою «низшую» душу с бессловесными живыми существами, свой ум с «божественным умом», а рассудок ни с чем во Вселенной. Об этом также ярко свидетельствует натурализм изобразительного искусства, скульптуры и литературы Возрождения. Фактически все его утонченно-эстетические проявления были лишены религиозно-мистической нагрузки, направленности во внутреннее духовное пространство человека. Это принципиально противоречило невзрачным средневековым изображениям библейских сюжетов, как символов христианских идей, оказывавшим содействие концентрации внимания на внутреннем «диалоге» с Богом. Они уступили место пышным телесам Ренессанса, который на первый взгляд также иллюстрируют библейские сюжеты, но не дает возможности обратиться к Богу. При этом необходимо отметить, что, механически копируя откровенно выраженную телесность античности и не ощущая ее духовной энергетики, изобразительное искусство и скульптура Возрождения были не способны передать ее внутреннюю, пронизанную жизнью динамику, воспроизводя лишь анатомически правильные, однако статические (безжизненные) тела[21]. В итоге не в состоянии ощутить глубокую одухотворенность античной телесности, Ренессанс лишь редуцировал ее в своем подражании к примитивной плоти, закрывшей собой в сознании западного человека его изначальную божественную природу. Искусство Возрождения, в сущности, паразитировало на христианских мотивах, представляя собою сугубо самодостаточную в эстетическом плане предметность, некий объект, созданный для утонченного самоудовлетворения. Человеческая плоть итальянских картин и скульптур (которую в общем-то можно назвать вульгарной) не смогла отобразить внутренне присущую человеческому телу духовность, которая так ярко демонстрировалась античностью, надежно заслонив при этом от человека его надматериальную природу[22]. Именно поэтому произведения художников и скульпторов Возрождения теряют сущность иконы (окна в сакральную реальность), представляя собою «отражение» реальности телесной, символизирующей в новом контексте человеческую тварность. Библейская (духовная) форма художественных изображений Ренессанса вступает в противоречие с их телесной (животной) сутью. Заявляя об абсолютной духовной свободе человека, идеология итальянского Возрождения одновременно противопоставляет ей его обусловленную природой животную основу. Таким образом, происходит новый внутренний раскол западного сознания: психологическая дихотомия «праведный -греховный» постепенно уступает место глубокому антагонизму между его духовной и тварной природой[23]. При этом первая, с течением времени, все больше и больше предстает как своеобразная «ширма» второй. Прежде всего это связано с тем, что полуабстрактный, ренессансный человек, рассматриваемый наедине с собою, а также в отвлеченно-риторическом отношении к обществу, в сосредоточенных творческих занятиях, в пасторальных мечтах и возвышенных размышлениях на темы нравственности, погружаясь в реалии человеческих отношений итальянских городов-государств, напрочь лишался своей рафинированной, моральной камуфлированности. Эстетствующий творец, отсекающий, в соответствии с неким идеалом, все ненужное в мраморной глыбе (как заявлял Микеланджело), неожиданным образом оказывается в роли прагматичного делателя [24], который отсекает все ненужное у окружающего мира и самой природы человека в соответствии со своими утилитарными потребностями. Подобная трансформация поразительна, потому что в первом случае творец руководствуется своими внутренними, субъективными императивами, а во втором — делатель действует в соответствии с требованиями внешней среды. Таким образом, западное христианство при взаимодействии с ревизионизмом Возрождения создало условия, при которых произошло выхолащивание человеческой природы и мира. Как первое, так и второе в западном сознании постепенно превратилось в механически функционирующие системы, обусловленные примитивными материалистическими закономерностями, упрощающими и огрубляющими природу человека, а также окружающую его действительность. Одновременно с этим западный человек теряет свою духовно-психологическую независимость. Он лишается способности самостоятельно понимать как самого себя, так и окружающий мир. Вначале это за него делает Бог, мудрость которого до него доносила римская церковь, а потом, после того как Бог растворился в секуляризированной природе, определять сущность человека и мира стала вульгарно-материалистическая догматика, в конечном счете поставившая его в собственном самосознании на один уровень с животным, стремящимся обрести божественное могущество для удовлетворения своих физиологических потребностей. Это все не могло не повлиять на сферу политических отношений, так как любая политика при своем осуществлении отталкивается от господствующего в массовом сознании образа Человека как такового.
ЭТАЛОН ЧЕЛОВЕКА В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ
В XV веке представитель флорентийских платоников Марсилио Фичина пишет слова, которые могли бы стать гимном преобразовательно-манипулятивной мощи европейца XXI века: «Человеческое могущество почти подобно божественной природе; то, что Бог создает в мире своей мыслью (человеческий. — Авт.) ум замышляет в себе посредством интеллектуального акта, выражает посредством языка, пишет в книгах, изображает посредством того, что он строит в материи мира». «Повсюду человек обращается со всеми материальными вещами мира так, как если бы они находились в его распоряжении: стихии, камни, металлы, растения. Он многообразно изменяет их форму и их вид, чего не может сделать животное; и он не обрабатывает только одну стихию за раз, он использует их все, как должен делать господин всего. Он копает землю, бороздит воду, он возносится к небу на громадных башнях, не говоря уже о крыльях Дедала и Икара. Он научился зажигать огонь, потому что лишь небесное существо находит удовольствие в небесной стихии. Человеку нужно небесное могущество, чтобы подняться до неба и измерить его... Человек не только использует стихии для служения ему, но, чего никогда не делает животное, он покоряет их для своих творческих целей. Если божественное проведение есть условие существования космоса, то человек, который господствует над всеми существами, живыми и не живыми, конечно, является некоторого рода Богом. Он — Бог неразумных животных, которыми он пользуется, которыми он правит, которых он воспитывает. Он — Бог стихий, в которых он поселяется и которые он использует; он — Бог всех материальных вещей, которые он применяет, видоизменяет и преобразует» [3, с. 333). В контексте вышеприведенного мировоззрения идет последующее развитие не только европейской идеологии, но и материальной жизни западной цивилизации. Так, уже XVII век ознаменовался интенсивным развитием физических и математических наук, которые стимулировали технические и технологические нововведения в материальной жизни Европы. Впервые человек начинает осознавать могущество собственного разума, способного диктовать свою волю природе, а потому и Богу, ее создавшему. Однако данный феномен был не случаен, вся средневековая теология наполнена противоречием, заключающимся в том, что, с одной стороны, Бог есть абсолют, такая полнота бытия, которая не нуждается ни в каких дополнениях, а с другой — Бог творит мир, а значит, все-таки имеет потребность в нем как в материале для достижения собственной абсолютной полноты. Несамодостаточность Творца (о которой никогда не говорилось, но которая, с определенного момента, всегда имелась в виду) позволяет европейцам разработать концепцию Человека как самостоятельного существа, объявив его высшим проявлением материального мира. Более того, эмансипированный от божественной воли, он превращает материальный мир в свою вотчину. В связи с этим стоит вспомнить такого мыслителя эпохи Возрождения, как Пьетро Помпонацци (1462 - 1524), с его так называемой двойной истиной. В соответствии с его концепцией, Бог есть абсолютная истина, но она не познаваема и созерцается лишь в вере (и в этом он не выходил за теологические рамки). Однако наряду с этим существует и чувственный, материальный мир, живущий в соответствии с закономерностями, которые доступны познанию. То есть по сути, мир дихотомировался в соответствии с новым критерием - манипулируемостью. Вместе с тем идеологи эпохи, которая оказалась между Возрождением и Просвещением, соизмеряя сущность и бытие человека с природным миром, не смогли удержаться от соблазна провести параллели между первым и вторым. Рассматривая индивида во всех его проявлениях с методологических позиций изучения органической и неорганической природы, они формулируют концепцию человека как существа, детерминированного некими природными законами. В связи с этим процесс овладения природой при помощи научных подходов, на определенном этапе своего развития, естественным образом становится подходом к познанию самого человека. Точнее, «познание» человека как божественного создания, чем до этого момента занимались религия и философия, заменяется его «овладением» в форме «исследования». Разница между первым и вторым подходами в том, что религиозное и философское «познание» не выходило за рамки созерцательности, всегда подчеркивая трансцендентальную, непознаваемую сущность человека как творения божьего. И для религии, и для философии он оставался таинством, тем, что нельзя взвесить, обмерить, посчитать. Научное же «исследование» человеческого естества, как «овладение», исходило из предположения об изначальном существовании неких «законов», которые регулируют и направляют человеческое существование, на основании которых можно построить «схемы», позволяющие использовать эти «законы» для манипулирования самим человеком. Тот же вышеупомянутый Марсилио Фичино констатировал, что душа постоянно несчастна в человеческом теле, что она страдает и исполнена бесконечной тоски и что разрешить ее мучения можно лишь усовершенствованием своей жизни (это та концепция, которая будет поднята на щит протестантизмом). Таким образом, в качестве «мастерской» уже рассматривается не только природа, но и сам человек. Итогом всего вышеизложенного становится тотальное опредмечивание человека как такового. После эпохи Просвещения он предстает не как некая тайна, а как рядовое явление природы, как безличный объект исследования и экспериментирования, как обычный феномен в общем ряду таких же феноменов. Концептуальное разрушение человеческой «особости» низвело как отдельного индивида, так и социум к объекту эмпирического исследования и экспериментирования, где этические нормы утратили свою действенность, уступив место сугубо прикладной рациональности и целесообразности. Оплодотворенная идеями рационализма и «британского эмпиризма» философия с течением времени реплицирует свои научные производные: психиатрию, психологию, социально-политические, экономические и организационные науки. В дальнейшем именно эти дисциплины будут определять то, что есть человек и чем является его бытие. Идеальные, теоретические представления о человеке, оказывая мощное воздействие на массовое сознание, сформировали его психологию и особенности материальной жизни. Вместе с тем сведение его лишь к предмету исследования и абсолютизация науки закладывают к началу XX века (благодаря их суперэффективной манипулятивности) основы концептуальной однообразности, которой до этого момента человечество не знало. Если до конца XIX века мир пребывал в состоянии поликонцептуальности, обладая широким спектром духовных и интеллектуальных проявлений, то после того как цивилизационные успехи, основанные на техническом превосходстве западных стран, привели к доминированию исключительно научных методов в подходе к познанию реальной действительности и взаимодействию с нею, мир оказался в узких рамках западной аксиоматики, намертво привязанной к научной методологии. Восприятие же научного подхода, как единственно адекватного, привело к тому, что «научность» стала синонимом истинности и дала возможность для оформления любой, далеко не однозначной, но удобной для правящих кругов идеи, как единственно верной. Логика этого довольно проста: при рассмотрении в сфере человеческих отношений определенного явления с использованием научной методологии формулируется ряд «объективных» законов (аксиом), якобы адекватно отражающих реальную действительность. В рамках данного явления они объясняют все и вся, тем самым моделируя «действительное» положение вещей. При этом любая попытка выйти за рамки этого смоделированного «действительного» положения вещей рассматривается не только как антинаучная, но и как реакционная. А любой ее сторонник, рано или поздно, объявляется мракобесом и даже врагом всего «прогрессивного человечества» (т.е., как это ни странно, вроде бы непредвзятая, внеценностная логика приводит к ценностным суждениям). Проекция научных методов «овладения» природой на сферу межчеловеческих отношений создала предпосылки для возникновения невероятно эффективного метода «овладения» умами людей, при котором происходит скрытое, ненасильственное подавление инакомыслия и создание концептуальной однополюсности в масштабах всего человечества. Таким образом, проецирование научных методов «исследования-овладения» природой на суть и бытие человека привело к концептуальной тоталитарности и практически к полному контролю со стороны носителей «истинной концепции», над сознанием человеческих масс, попадающих в зону ее влияния. Позднее же все человечество оказалось «заложником» западных идей не только в сфере адаптации материального мира «под себя», но и в сфере духовно-психологического и социально-политического бытия, формирующегося прежде всего представлением об «истинной сути» Человека. Ее же квинтэссенция, которую разрабатывали итальянские мыслители на протяжении всего Возрождения, наиболее глубоко воплотилась в политической философии Никколо Макиавелли (1469—1527), вобравшей в себя дух средневековых городов Италии и ярко продемонстрировавшей духовно-психологические особенности их граждан. Иначе говоря, его «Государь» — это идеальное отражение действительной природы западного человека того времени. В произведениях вышеупомянутого итальянца он уже предстает как десакрализованное существо, способное приобретать заданные свойства под воздействием как прямого, брутального насилия, так и скрытого, утонченного манипулирования. С точки зрения Н. Макиавелли, многовариантность, пластичность человеческой природы позволяет тому, кто ее формирует, придавать ей самые разнообразные формы. Для него человек — это бесконечное число разнообразных свойств, которые актуализируются определенными ситуациями. Т. е. он не таков, каким его сотворил Бог (как считалось ранее), а таков, каким его делает окружающая среда, взращивающая в нем способность к мимикрии и принуждающая активно приспосабливаться к изменяющимся условиям. В связи с этим имеет смысл вспомнить структурно-математический метод Николая Кузанского (1401 — 1464), также внесшего свой вклад в общее дело Возрождения, с помощью которого он трактовал Бога как своеобразное активное становление, как чистую возможность бытия, как единство бесконечного многообразия. Иначе говоря, для философии Н. Кузанского Бог был суммой всех его бесконечных становлений. Т. е. он рассматривал его как совокупность разнообразных моментов, которые проявляют себя соответственно определенной ситуации. Н. Макиавелли использует тот же подход, но уже к человеку. При этом необходимо отметить, что он рассматривал его лишь с функциональной точки зрения. Впрочем, в этом Макиавелли не был оригинальным. К функциональности, в практическом плане, и сводится известная ренессансная концепция «универсального человека», универсального «по-западному», человека неопределенного, а потому лишенного конкретных свойств, существа, способного в своих качествах стать кем угодно, «прогнуться» под ситуацию и использовать любые средства, чтобы достичь своей цели. Здесь уместно упомянуть мнение другого мыслителя Возрождения — Пико делла Мирандолу (1462-1494), который заявлял, что человек — «творение неопределенного образа», у которого нет «ничего собственного», никакого «точного места» или «своего вида», ничего присущего только ему одному, словом, никакой «ограниченной природы», законы которой сдерживали бы его поступки, он в силах «быть тем, чем хочет». Мирандола утверждал, что Творец, ставя человека в центре мира, заявил: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Ты, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире» [3, с, 358]. Но «собственное желание», о котором говорит Мирандола, не более чем усвоенная массами догматическая схема того представления о человеке, которое господствовало в умах идеологов Ренессанса. Все разговоры о свободе человеческого самоопределения были фактически направлены лишь на создание психологических предпосылок разрушения христианских воззрений относительно природы человека. Провозглашение ее «неопределенности» позволило, как позднее выразился один из французских просветителей, «раздавить гадину» в самом сознании человека и тем самым «очистить» его для усвоения альтернативной идеологии Возрождения. Надо отметить, что борьба мыслителей Ренессанса с теологией, т.е. идейной основой католической церкви, меньше всего была направлена на духовное освобождение. Подобная интерпретация позволяет европейцам говорить о данной эпохе как об очередном этапе якобы непрекращающегося движения западной цивилизации по пути углубления и расширения человеческой свободы. Именно поэтому Возрождение всегда рассматривалось и рассматривается однобоко, с сознательным игнорированием тех его явлений, которые не вписываются в европейскую концепцию и развенчивают светлый миф об этом периоде ее истории[25]. На самом деле, как свидетельствует история, тогда имело место идеологическое столкновение противоборствующих элит за контроль над сознанием масс. Олигархия итальянских городов-государств, с целью защиты своей власти от доминировавшей римской церкви, целенаправленно взращивала на свои деньги целые поколения «возрожденцев», которые своей творческой деятельностью методично разрушали ее идеологический фундамент. После того как Ренессанс исчерпал себя, духовную борьбу его деятелей, направленную против католицизма, продолжили идеологи протестантизма, а завершили ее сокрушительной победой деятели Просвещения.
Дата добавления: 2017-01-14; Просмотров: 205; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |