С. И. Поварнин спор. О теории и практике спора

ДАР СЛОВА

Н.АБРАМОВ

Дискутивно-полемическое красноречие

ВЫП. 2. ИСКУССТВО РАЗГОВАРИВАТЬ И СПОРИТЬ (ДИАЛЕКТИКА И ЭРИСТИКА)

(1901 г.)

Г л а в а VII О споре

Когда беседа ведется между людьми, имеющими различные и твердо установившиеся воззрения на данный предмет, и когда каждый старается отстоять свое мнение, то беседа переходит в спор. Для всякого ясно, что спор может быть только о теорети­ческом вопросе, а не о факте. О фактах будущих можно только держать пари, а спор о фактах прошедших является следствием или недоразумения, или недобросовестности одного из спорящих. Пари недостойно мыслящего человека, а спор о прошедших фактах недостоин уважающего себя человека.

Есть люди, просто любящие поспорить. Они спорят ради спора, они из каждого пустяка готовы сделать слона, лишь бы иметь о чем поспорить. В жизни из них выходят отчаянные сутяги. Эти натуры вообще не из счастливых. Часто они совершенно напрасно попадают в неприятности, ибо забывают правило: не следует принимать всерьез то, что другой бросил на ветер. Многие слова, которые были чем-нибудь, стали ничем только потому, что их оставили в покое; из других же, которые были ничем, вышло очень многое только потому, что какой-нибудь сутяга принял их близко к сердцу. Вначале все легко устранить, впоследствии же исправить очень трудно.

Искусство спорить давно уже занимало мыслящее человече­ство. По дошедшим до нас сведениям искусством спорить, «эристикой», занимались Теофраст и Диоген Лаэрций, сочинения которых до нас, к сожалению, не дошли. Очень много в этой области сделал Аристотель, а также Платон. В новейшее время искусству спорить посвятил много труда Шопенгауэр, который в одном из ранних своих сочинений дал систематический обзор различных уловок, к которым прибегают спорщики в разных случаях. К концу своей жизни Шопенгауэр снова вернулся к эристике, но уже с более широким взглядом на нее. Работа Шопенгауэра несомненно самая солидная в этой области. Ее мы будем держаться при нашем изложении.

Спор, как и простой разговор, может быть очень плодотворен для обеих сторон, так как он или исправляет их взгляды и мысли, или подтверждает их, или вызывает новые. Спор — это трение или столкновение двух мировоззрений. Спор сходен с столкновением двух тел еще и в том отношении, что только слабейшая сторона при этом страдает. Ввиду такого положения вещей является необходимым, чтобы оба спорщика были, по крайней мере приблизительно, равносильны, как в смысле знаний, так и в смысле ума и ловкости. Если у одного из них не хватает знания, то до него не доходят аргументы противника; это все равно, как если бы в борьбе один из борцов находился вне «мензуры», т. е. того расстояния между противниками, от которого ни один из них не должен уклоняться. Если же у него не хватает ума и ловкости, то, при полном убеждении в своей правоте, он считает дозволенным прибегать для защиты своего мнения к разным нечестным уловкам и подходцам, а при первом указании на это отвечает грубостью. Поэтому как в фехтовальном искусстве, на турнирах, к борьбе допускаются только равносильные противники, так и в словесном споре ученый не должен дискутировать с невеждой, ибо не может употребить против него своих лучших аргументов: этот просто не поймет или не оценит их по недостатку знаний. Если же ученый пустится в тонкие разъяснения своих доводов, то он потерпит неудачу, и какое-нибудь нелепое возражение, выдвинутое его противником, легко может показаться правым в глазах столь же невежественных слушателей. Но еще хуже, когда у противника не достает ума и сообразительности. Этот сейчас же чувствует себя задетым за самое чувствительное место, и если у него нет честного стремления к истине и поучению, то противник его скоро заметит, что имеет дело не с его рассудком, а с его волей, которая озабочена только одним: во что бы то ни стало одержать победу. Поэтому его мысли направлены не на что другое, как на уловки, на хитрости и на всякого рода подвохи; когда же вы вздумаете его разобла­чить, он становится грубым, чтобы только тем или другим способом вознаградить себя за поражение и огорчить победителя. Поэтому, вот второе правило для спорящих: не спорь с дураком.

Из вышеизложенного видно, что в обществе не очень много людей, с которыми стоит вступать в спор. Большинство людей считает личным для себя оскорблением всякое несогласие с их мнением; поэтому с ними должно или соглашаться, если высказанное ими хоть несколько допускает согласие, или же должно уклоняться от всякого ответа на их суждения. Вступив же с ними в спор, вы себе наживете одни неприятности, так как будете иметь дело не только с их умственной неспособностью, но и с их нравственною испорченностью.

Глава VIII

Как вести спор?

Хитрости, уловки и всякие нечестности, к которым прибегают противники, довольно многочисленны, хотя повторяются с изве­стной правильностью. Многие из них, числом около сорока, собраны в одном юношеском произведении Шопенгауэра. Но, как признал сам Шопенгауэр во втором томе своих «Parerga und Paralipomena», в таком перечислении нет особенной надобности, если указать существенные правила, которым должен следовать спор. Всякое уклонение от этих правил, умышленное или неумышленное, должно быть строго преследуемо спорящими сторонами.

При этом нужно еще оговорить следующее. Законы диалектики, как и законы логики или грамматики, лежат в нас самих; мы им следуем, и до теоретического ознакомления с ними и, даже зная их, мы о них совершенно забываем на практике, в пылу спора. Они, следовательно, учат нас тому, что мы знаем и без них, но тем не менее они не только интересны, но и полезны: они дают нам возможность легко находить ошибки в мышлении — и нашем собственном и наших противников.

В споре выставляется известное положение и подвергается опровержению. Существует два вида опровержения и два пути его.

Виды следующие: опровержение, имеющее в виду вещь, т. е. самый предмет спора, опровержение ad rem и опро­вержение, имеющее в виду человека, т. е. в данном случае нашего противника, опровержение ad hominem.

В настоящем, законном споре допускается только первый вид опровержения, ибо только с его помощью можно опровергнуть абсолютную или объективную истинность какого-либо положения, так как мы доказываем, что оно не соответствует природе данной вещи. Употребляя второй вид опровержения, мы можем опро­вергнуть только относительную истинность высказанного против­ником положения, а именно: мы докажем, что оно противоречит Другим утверждениям или допущениям его, или докажем, что случайно приведенные им доводы не выдерживают критики. Но это отнюдь не дает еще нам права утверждать, что его положение неверно.

Представим себе, что идет спор о вопросе из области философии или естествоведения, и наш противник (он должен быть для этого англичанином) позволяет себе привести в качестве доводов библейские тексты. Мы вправе опровергать его доводы аргумента­ми такого же свойства; но это отнюдь не дает нам права утверждать, что его положение противоречит истине. Вопрос остается нерешенным как и раньше, ибо мы употребили опровержение ad hominem, а не опровержение ad re m.

Опровержение ad hominem имеет за собою преимуще­ство краткости, и это соблазняет очень многих, тогда как всестороннее разъяснение вещи часто слишком пространно и затруднительно.

Два пути опровержения — следующие: прямой и кос­венный. Первый берет положение за его основание, а второй имеет в виду его следствие. Первый показывает, что оно неверно, а второй, что оно не может быть верно. Рассмотрим их поближе.

Опровергая положение противника путем прямым, мы нападаем на его основание, т. е. показываем, что одна из посылок, на которых основывается это положение, неверна, или доказываем, что из данных посылок, истинность которых мы допускаем, положение противника не может вытекать, т. е. отрицаем следствием.

Например, некто рассуждает так:

Божественный закон повелевает повиноваться гражданским властям.

Епископы не принадлежат к гражданским властям.

Следовательно, божественный закон не повелевает повиновать­ся епископам.

Желая опровергнуть это положение прямым путем, мы должны опровергать или первую посылку, или вторую или же должны отрицать правильность вывода.

Опровергая положение косвенным путем, мы берем какое-нибудь следствие, вытекающее из данного положения, и доказыва­ем неверность его, дабы этим доказать неверность самого положения. При этом возможны два способа.

Первый способ состоит в том, что мы указываем на вещь или отношение, которые подходят под данное положение, но к которым оно неприменимо. Это самый простой способ опровержения.

Представим себе, что нашелся софист, рассуждающий так:

Евангелие обещает христианам спасение.

Есть порочные люди, принадлежащие к христианскому веро­исповеданию.

Следовательно, Евангелие обещает спасение порочным людям.

Стоит только указать пример порочных людей, которых Евангелие осуждает, и положение это опровергнуто.

Другой способ сложнее. Мы на время допускаем, что положение нашего противника истинно; затем мы с ним связываем другое, никем не оспариваемое положение, и из них, как из посылок, выводим заключение, с которым не может согласиться наш противник, так как оно или противоречит природе вещей, или природе данной вещи, или же другому его утверждению. Таким образом, этот способ может быть или ad hominem или ad rem. Если те истины, которым противоречит полученное нами положение, совершенно очевидны, если они — аксиомы, то мы привели противника нашего к абсурду (ad absurdum). Во всяком случае, так как приведенная нами новая посылка неоспорима, то неверность заключения указывает на неверность защищаемого нашим противником положения.

Например, некто (он должен быть или очень ограниченным человеком или антисемитом) рассуждает так:

Ограничивают в правах преступников.

В России евреи — ограничены в правах.

Следовательно, евреи — преступники.

Чтобы опровергнуть это положение вторым способом, нужно допустить на время его справедливость, затем прибавить: Спиноза (или кто-нибудь другой) — еврей, следовательно, он — преступ­ник.

Если теперь доказать, что к Спинозе понятие преступник неприменимо, мы получим опровержение ad rem; если сам говорящий отзывался с похвалой о характере и безупречной жизни Спинозы, то без всяких доказательств получим опровержение ad hominem. Если вместо Спинозы назвать еврея, безупречность которого составляет аксиому, то этим противник приведен к абсурду. Не нужно даже брать лиц непременно иудейского вероисповедания, можно брать и крещеных евреев, предваритель­но доказав, что преступность или непреступность нисколько не зависят от веры.

Все способы опровержения в споре можно подвести под изложенные здесь виды.

Г л а в а IX

Уловки нечестных спорщиков

Шопенгауэр приводит в «Parerga und Paralipomena» из своего раннего произведения несколько уловок, к которым прибегают недобросовестные спорщики:

Распространение. Утверждение противника выводится за его естественные пределы, берется в более широком смысле, чем он предполагал или даже ясно высказал, дабы в таком виде удобнее было опровергать.

Например: А утверждает, что англичане превосходят в драма­тическом искусстве все другие народы. Б на это возражает, что в музыке, а следовательно и в опере, их работы незначительны.— Отсюда следует, что в споре должно строго ограничивать свои выражения, должно ясно указать разумеемый нами смысл и вообще ограничивать свои утверждения по возможности узкими пределами; чем шире ваше утверждение, тем большим нападкам оно может быть подвергнуто.

Еще уловка: фабрикация заключений. К положению противника присоединяют, часто даже не высказывая этого ясно, другое положение, которое сродни первому со стороны подлежаще­го или сказуемого. Из этих двух посылок выводят неверное, часто нелепое заключение, которое приписывают противнику.

Например: А хвалит французов за то, что они изгнали Карла X. Б тотчас же возражает: по-вашему, следовательно, и мы должны изгнать нашего короля.— Противник сфабриковал здесь новую посылку, приблизительно такого рода: все народы, изгоняющие королей, достойны похвалы.

Еще уловка: отвод. Когда во время спора становится ясным, что противник победит, то стараются отклонить это несчастие тем, что сводят спор на другой предмет, побочный, а иногда даже совершенно новый, путем более или менее замаскированного скачка. Таким образом меняется тема спора, и противник лишается верной победы, вынужденный обратиться в другую сторону. Если же, к несчастию, наш спорщик и здесь натыкается на серьезное возражение, то он снова делает скачок к другому предмету. Это можно повторить раз десять в течение одной четверти часа, если противник не потеряет терпения. Такой отвод может быть выполнен весьма искусно и незаметно, если переносить спор на родственный теме предмет и, если возможно, на другую сторону той же темы. Менее искусно выходит, когда перескакивают к другим отношени­ям того же предмета, не имеющим ничего общего с тем, о чем идет речь, например, говоря о буддизме китайцев, перейти к их чайной торговле. Если же это неисполнимо, то придираются к какому-нибудь случайно употребленному противником выражению, чтобы хоть таким образом избавиться от старой темы. Если же и к этому нет повода, то можно набраться храбрости и неожиданно перескочить на другой предмет, например так: «Позвольте, даве­ча вы утверждали, что» и т. д.

Среди всех хитростей, которыми пользуются, часто бессозна­тельно, недобросовестные противники, отвод самый любимый, самый употребительный и почти неизбежный способ, лишь только они попали в затруднение. Лишь только вы заметили упорство в возражениях, сознательное нежелание принять ваши доводы, как бы они ни были бесспорны, вы должны тотчас же прекратить спор. Ибо вы имеете полное основание ожидать, что противник ваш станет недобросовестным. Ничто так не раздражает человека, как явное нежелание понять его. С человеком, который не хочет принять хороших доводов своего противника, никогда не нужно вступать в спор уже потому, что он этим самым обнаруживает свою ограниченность.

Впрочем, чтобы быть вполне справедливым, надо сказать, что иногда будет слишком опрометчиво отказаться от своего мнения при первом удачном доводе противника. Мы чувствуем всю силу его довода, но те положения, которые опровергают этот довод, и вообще то, что может подкрепить и спасти наше положение, приходят нам в голову не сразу. Если мы тотчас же признаем нашу позицию потерянной, то может статься, что именно этим мы погрешим против истины, так как впоследствии окажется, что мы таки были правы и поддались минутному впечатлению из слабости или недостатка веры в наше дело.

Мало того, иногда доказательство, приводимое нами в защиту своего положения, может быть заведомо слабым, но оно приводится за неимением в данную минуту более сильного довода, который впоследствии может и прийти нам в голову. На этом основании иногда вполне честные и правдолюбивые люди не поддаются тотчас же хорошему доводу, а, наоборот, пробуют еще немного возражать и даже остаются некоторое время при своем положении и после того, как доводы противника поколебали его. Они в этом случае уподобляются военачальнику, который старается удержать за собою еще некоторое время позицию, хотя явно безнадежную, в надежде на какую-нибудь помощь. Таким образом, вы почти принуждаетесь к маленькой нечестности в споре, так как в последнем случае сражаетесь не за истину, а за свое положение. Таково несовершенство человеческого разума и неизве­стность истины. (...)

Печатается по изданию: Абрамов Н. Дар слова.— Вып. 2: Искусство разговаривать и спорить (Диалек­тика и эристика).—СПб., 1901.—С. 21—32.

(1918 г.) Отдел I Общие сведения о споре

Глава XII Некоторые общие замечания о споре

Охват спора. — Корни спора. — Спор из-за принципов. — Конец спора и завершение спора. — Разные формы завершения спора.

1. Для того чтобы сознательно вести правильный сосредото­ченный спор, нужно обладать одним довольно редким уменьем:

нужно уметь «охватывать спор», т.е. все время держать в памяти общую картину данного спора, отдавая себе отчет, в каком он положении находится, что сделано, что и для чего мы делаем в данную минуту. Здесь, как и во время настоящей битвы, важно иметь постоянно в голове общую ее разыгрывающую­ся схему. И ни на одну минуту не надо упускать главной цели спора: тезиса.— Кто умеет охватывать спор, тот обладает огромным преимуществом. Он может вполне сознательно «владеть спором», намечать план нападения и защиты, ставить ловушки хитроумному софисту, издали «рассчитывая ходы»,— как это дела­ет иногда Сократ в диалогах Платона.— Противоположно этому охвату спора обычное свойство большинства спорщиков держать в голове только ту часть спора, в которой он находится в данную минуту, спорить «от довода к доводу», совершенно не составляя представления о «целом спора» и часто забывая даже о тезисе. Естественно, что такой спор сам собою склонен перейти в бесформенный и обратиться в ряд отдельных механически связанных схваток.

Уменье «охватывать спор», кроме необходимой способности к этому, требует сознательного упражнения. Особенно «охват» труден в устном споре. В письменном споре обыкновенно можно «перечитывать спор» с самого его начала и таким образом возобновлять в памяти общую его схему. В устном споре надо положиться только на память и притом затрачивать силу на охват спора так, чтобы это не мешало обдумыванию ответов на доводы противника. Это гораздо труднее и требует навыка.

2. Во многих спорах разногласие между нами и противником в тезисе и в доводах таково, что оно зависит от разногласия в других, более общих и глубоких вопросах, часто в принципах. И его никаким образом нельзя устранить, не устранив предвари­тельно разногласия в этих основных вопросах. Это факт общеизвестный. «Долго еще мы будем спорить о самых легких вопросах,— жалуется, например, Ушинский,— только потому, что не желаем или не можем вызвать наружу ту основную идею, на которую каждый из нас бессознательно опирается в своем споре» (Педагогические сочинения.— Изд. 4-е.— Т. 1.— С. 384). Эти «основные идеи», разногласие в которых является корнем разногласия во многих других вопросах, между прочим и в вопросе, о котором идет данный спор, называются в последнем случае «корнями спора». Раз спор касается каких-нибудь отвле­ченных истин, оценки и т. п. суждений, которые не устанавлива­ются путем одного опыта, всегда надо стараться отдать себе отчет, не имеет ли он более или менее глубоких корней. Кто умеет это сделать, тот спасет себя от многих бесполезных словопрений, и, если ему все же необходимо будет спорить, не опускаясь к корням спора, он сможет сделать это вполне сознательно, требуя от такого спора лишь того, что он может дать.

3. Часто приходится выяснять корни спора сообща с противником.— Если корни эти лежат неглубоко и спор из-за них самих обещает быть не явно бесполезным, борьба за них становится решающей для всего спора. Но нередко корни спора лежат очень глубоко или, например, являются принципы. Тогда нам приходится или вступить в «спор из-за принципов», всегда трудный и долгий, в котором можно иногда надеяться на победу, но очень редко на убеждение; или же приходится оставить совсем данный спор. «Спорить долее бесполезно. Между нами принципиаль­ное разногласие».— Если же оба спорщика не видят, что суть их разногласия в корнях спора, и не ищут этих корней, спор обращается часто в ряд неосмысленных и бесцельных схва­ток. (...)

4. Завершение спора не то же, что конец спора. Каждый спор кончается; но не каждый спор вместе с этим получает завершение. Спор может кончиться просто потому, что перестают спорить. Перестать же спорить можно по разным причинам. Например, в устном споре иногда просто утомились, «доспорились до чертиков», как иногда говорят студенты. Или больше нет времени: поздно, пора спать. Или «разругались», что — увы — тоже бывает. Спор перешел в ссору. Или один из противников решил, что довольно спорить, «все равно толку не будет» и т. д., и т. д.— Завершается же спор тогда, когда одна из сторон отказывается от своей точки зрения на тезис, убежде­на противниками. Так что победа в споре далеко еще не всегда завершает спор; она может лишь окончить данный спор.— Поэтому наиболее серьезные споры в науке требуют для своего завершения многих лет и столетий, и из них некоторые до сих пор не могут считаться завершенными, хотя они окончены.

5. Можно сказать, что огромное большинство наших обычных споров только оканчивается, а не завершается тут же. Расходятся противники, а каждый, по-видимому, остался при своем. Такие споры считают неудачными. Но это зависит от задач спора и от точки зрения на спор.

Если спор ведется ради непосредственного убеждения кого-нибудь и эта цель не достигнута,— конечно, спор неудачен. Во всех же остальных случаях он может быть не завершен тут же, и в то же время очень удачен. Кто спорит для победы, примирится, если одержит победу, т. е. если, например, доводы противника будут разбиты и он не найдет новых и замолчит. Цель достигнута —лавры получены. Если спор ведется для исследования истины — то эта цель будет достигнута так же при незавершенном споре, как и при завершенном. Высказаны, сопоставлены, сравнены различные доводы за и против тезиса; выяснились разные точки зрения на разбираемом вопросе; выяснились слабые и сильные места наших доказательств, быть может, найдены новые доказательства и т. д., и т. д. Польза может получиться огромная, хотя бы вопрос и не был решен. Споры Сократа в Платоновских диалогах редко завершены, иногда и победа Сократа сомнительна; тем не менее эти споры оказали огромное влияние на людей тысяч поколений. Так и в жизни, в маленьком масштабе. Наконец, и спор для убеждения может привести к желательной цели — но не непосредственно. Результаты его могут сказаться не во время его и не в конце его, а после. Человек спорил горячо и горячо отстаивал свои мысли, но втайне чувствовал, может быть, что есть доля правды и в сообра­жениях противника. Потом, поразмыслив как следует наедине с собою, он, может быть, со многим согласится и изменит свой тезис или же, иногда, даже откажется от него. Я раз наблюдал такой курьезный случай: два спорщика жестоко сражались из-за тезиса и каждый «остался при своем». Однако, когда я встретил их потом, спустя некоторое время, оказалось, что они буквально «обменя­лись» тезисами.

Каждый сжег то, чему поклонялся, Поклонился тому, что сжигал.

Вероятнее всего, что доводы противника основательно запали в душу каждого. Таким образом спор своеобразно завершился — уже после спора.

В свою очередь, «завершение спора» вместе с концом его часто бывает мнимое. Кажется, что мы убедили противника. Иногда он сам уверен в этом. Но потом, пораздумав, он снова разубеждается. Чаще же разубеждается, вовсе ничего не думая. Просто доводы ваши действовали во время спора; а после спора они забыты, впечатление их сгладилось, и выступили на первый план прежние его убеждения, взгляды, настроения, желания и т. д. И если вспомнится ваш довод — он может отмахнуться от него, как от надоедливой мухи.

Человек, убежденный против своей воли, Втайне остается при прежнем мнении.

Все ваши самые сильные доводы «вытолкнутся» его психикой, как пробка выталкивается водой.

6. С логической стороны завершение спора может привести к разным результатам. Иногда спор завершается простою победой данного тезиса или антитезиса, признанием его обеими сторонами. Иногда же под влиянием критики тезис терпит большие или мень­шие изменения: в него вносятся оговорки, исправляются неточности и т. д., и он принимается обеими сторонами уже в этом измененном и исправленном виде. Бывает и так, что во время спора выясняется, что надо прямо отбросить тезис и выдвинутый против него определенный узкий антитезис, а принять какое-нибудь третье, чаще всего среднее мнение.— Например, если дан тезис: «это — животное» и кто-нибудь выдвинул против антитезис: «это — растение», то, в конце концов, может выясниться, что оба ошибались: это особый род живых существ — ни животное, ни растение, а какая-нибудь промежуточная группа. Истинный прогресс знания чаще всего обусловливается именно таким завершением споров, в котором отдается должное той доле истины, какая з а к л юч ен а в обоих борющихся мнениях.

Отдел II Уловки в споре

Глава XVIII Софизмы: отступление от задачи спора

Сущность софизмов. — Отступления от тезисов и от задачи спора. — Подмена спора из-за тезиса спором из-за доказательства. — Перевод спора на противоречия в аргументации противника. — Противоречие между словами и поступками. — Неполное опровержение. — Подмена

пункта разногласия.

1. К числу самых обычных и излюбленных уловок принадлежат так называемые софизмы (в широком смысле слова) или намеренные ошибки в доказательстве. Надо посто­янно иметь в виду, что софизм и ошибка различаются не по существу, не логически, а только психологически; различаются только тем, что ошибка — не намеренна, софизм — намерен. Поэтому, сколько есть видов ошибок, столько видов и софизмов. Если я, например, во время спора незаметно для себя отступил от тезиса — это будет ошибка. Если же, подметив, что такое отступление может быть для меня выгодно, я повторю его уже сознательно, намеренно, в надежде, что противник не заметит,— это будет уже софизм.

2. Софизмов, состоящих в отступлении от задачи спора и в «отступлении от тезиса», бесконечное множество.

Можно начать спор с этого софизма или ошибки, сразу взяв, например, не тот тезис, какой нужно; можно сделать это в середине спора. Можно совершенно отбросить прежний тезис, можно только более или менее изменить его и т. д. и т. д. Но логическая суть будет одна — отступление от задачи спора, отступление от тезиса.

На первом плане надо упомянуть частую и очень важную подмену спора из-за тезиса спором из-за доказа­тельства. Софисту надо доказать, что тезис ложен. Вместо этого он разбирает те доказательства тезиса, которые приведены противником, и ограничивается тем, что, если удастся, разбивает их.— Чаще всего, однако, дело не ограничивается и этим. Если Удалось разбить доказательства противника, правильный вывод отсюда один: тезис противника не доказан. Но софист делает вид, что вывод другой: что тезис опровергнут. Это одна из самых частых уловок, и, благодаря обычному неумению отличать спор из-за тезиса и спор из-за доказательства, благодаря также обычной неясности мышления у противника и неумению охватить спор, она обыкновенно удается.— Скажем, кто-нибудь стал защищать тезис: душа человека бессмертна. Противник требует доказательств. Доказательства приведены, но такие, что их легко разбить. Софист разбивает их и делает вид, что «доказал ошибочность тезиса». Такое же впечатление получается у боль­шинства слушателей спора.— На суде адвокат разбивает все доказательства виновности обвиняемого, приведенные прокуро­ром. Отсюда прямой вывод — виновность не доказана; но адвокат иногда делает другой вывод: подсудимый не виновен; слушатели же и чаще всего делают этот вывод. «Оправдан, значит не виновен».

3. К этому виду софизмов относится перевод спора на противоречия.— Указать, что противник противоречит сам себе, часто очень важно и необходимо. Но только не для доказательства ложности его тезиса.— Такие указа­ния имеют, например, огромное значение при критике какой-нибудь системы мыслей. Нередко с их помощью можно разбить или ослабить доказательство противника. Но опровергнуть тезис его одним лишь указанием на противоречивость мышле­ния противника — нельзя. Например, X, только что сказал, что он совершенно неверующий человек, а дальше оказывается, что он признает существование чего-то, «о чем и не снилось нашим мудрецам». Разве этот факт противоречия доказывает сколько-нибудь ложность его тезиса? — Между тем нередко спор, задача которого показать истинность или ложность тезиса, переводится на противоречия в мышлении противника. При этом, показав, что противоречия есть, делают часто вид, что противник разбит совершенно, и тезис его ложен. Уловка, которая нередко проходит безнаказанно.

4. Сюда же относится перевод спора на противоре­чия между словом и делом; между взглядами противника и его поступками, жизнью и т. д. Иногда это принимает форму: «врачу — исцелися сам». Это одна из любимых и обычных форм «зажимания рта». Например, скажем, Л. Н. Толстой доказывает, что девственность лучше брачной жизни. Ему возражают: а у вас, уже после вашей проповеди целомудрия, родился ребенок.— Философ-пессимист доказывает, что самоубий­ство позволительно и имеет, как ему кажется, разумные основания. Ему отвечают: почему же ты не повесишься? — Солдату доказыва­ют, что надо идти на фронт и сражаться. Он отвечает: так берите ружье и ступайте.

Ясно, что подобного рода возражения — софизмы, если человек ведает, что говорит. Истина будет оставаться истиною, хотя бы ее произносили преступнейшие уста в мире; и правильное доказатель­ство останется правильным доказательством, хотя бы его построил сам отец лжи. Поэтому, если вопрос об истинности или ложности, о нравственности или безнравственности какой-нибудь мысли рассматривается по существу, всякие обращения к личности противника суть уклонения от задачи спора. Это один из видов «зажимания рта» противнику и не имеет ничего общего с честною борьбою в споре за истину.— Как прием обличения он, может быть, и требуется, и часто необходим. Но обличение и честный спор за истину как борьба мысли с мыслью —две вещи несовместимые.

Однако эта уловка действует чрезвычайно сильно и на противника (зажимает ему часто рот), и на слушателей. Если даже и противоречия нет между нашим принци­пом и поведением, то иногда доказать это трудно, требуются тонкие различения, длинные рассуждения, в которые слушатели и не вникают и которых не любят. Между тем софистический довод — прост и жизненно нагляден. Например, ответ солдата: «почему вы не идете на фронт, если так стоите за войну?» — Просто и понятно. Начните рассуждать, что у каждого есть свой долг, который надо исполнять, и без этого государст­во рухнет; что долг его, раз он призван законом на защиту государства, сражаться. Если меня призовет закон — пойду и я и т. п. Говорите все это, придумайте еще более веские возражения: солдат, да и некоторые люди поразвитее его, часто и не поймут ваших рассуждений, даже если не захотят «не понимать». Такие понятия, как «долг», «государство», «закон», его происхождение и значение и т. д.,— для них слишком отвлеченны, далеки, туманны, сложны и силы не имеют. Между тем его довод — довод чисто животный — вполне ясный и наглядный. «Умирать никому не хочется. Если вы за войну — берите ружье и ступайте». (...)

5. Когда мы приводим в доказательство тезиса не один довод, а несколько, то софист прибегает нередко к «неполному опровержению». Он старается опровергнуть один, два довода наиболее слабых или наиболее эффектно опровержимых, оставляя прочее, часто самое существенное и единственно важное, без внимания. При этом он делает вид, что опровергнул все доказательство и что противник «разбит по всему фронту». Если спор из-за этих одного-двух доводов был долгий и ожесточенный, то слушатели, а часто и неумелый доказыватель, могут и не вспомнить о них. Таким образом, уловка удается нередко. Особенно применяется она в письменных спорах, где «сражают» друг друга на страницах различных книг, газет и т.п. Там читатель часто и не может проверить, на все ли доводы отвечено.

6. К числу частых отступлений от задачи спора относится подмена пункта разногласия в сложной спорной мысли, так называемое опровержение не по существу. Софист не опровергает самой сущности сложной спорной мысли. Он берет некоторые, неважные частности ее и опровергает их, а делает вид, что опровергает тезис. Эта уловка тоже часто встречается в письменных спорах, например в газетных, журнальных. Споры эти — «для читателя», читатель не запомнил, вероятно, тезиса, а если же его помнит, то не разберется в уловке. (...)

Глава XIX

Отступления от тезиса

Диверсия. — Изменение тезиса. — Расширение и сужение его. — Усиле­ние и смягчение. — Внесение и исключение оговорок и условий. — Подразумевающиеся условия и оговорки. — Омонимы. — Синонимы. — Перевод спора на точку зрения выгоды или невыгоды.

1. Совершенно оставить во время спора в стороне прежнюю задачу спора, неудачный тезис или довод и перейти к другим — называется «сделать диверсию». Диверсия делается различ­ным образом. Наиболее грубый способ состоит в том, что спорщик прямо, «сразу» оставляет довод или тезис и хватается за другой. (...) Часто диверсия состоит в «переходе на личную почву». Например, юный идеалист доказывает человеку «опыта», что такой-то поступок малодушен и бесчестен. Тот сперва стал спорить «чин-чином», но, видя, что дело его плохо, сделал диверсию: «Очень вы еще молоды и неопытны. Поживете, узнаете жизнь и сами со мной согласитесь». Юноша стал доказывать, что молодость ни при чем, что «он знает жизнь». Диверсия удалась. Или другой случай. Спорят, прав ли министр, опубликовав такие-то документы. Один из спорщиков видит, что дело его плохо, и предпринимает диверсию: «Вы как-то пристрастно относитесь к этому человеку. Вот недавно вы еще утверждали, что мера, принятая им в таком-то случае, вполне целесообразна. А оказа­лось, что как раз она привела к противоположным результатам». Противник начинает доказывать, что мера оказалась благодетель­ной. Диверсия удалась.— Иногда для диверсии нарочно подыски­вают и выдвигают какой-нибудь парадокс или же такое мнение, на которое противник заведомо не преминет «накинуться». Это своего рода «приманка для диверсии». Нередко диверсия производится очень тонко и незаметно, с постепенными переходами и т. д.

2. Если спор идет не из-за тезиса, а из-за доказательства, то диверсия состоит в том, что защитник тезиса бросает доказывать свой тезис, а начинает опровергать наш или требует, чтобы м ы доказали наш тезис. Вот пример. Один юный спорщик затеял спор с не менее юной девицей, причем она старалась всячески защищать какой-то трудный тезис; спор был из-за доказательства. После многих трудов юная спорщица, видя, что дело у нее не двигается вперед, обратилась к противнику с претензией: «Да что это я все доказываю свое мнение, а вы только критикуете. Критиковать легко. Докажите-ка вы свое мнение? Почему вы так в нем убеждены?» — Юный спорщик, мало разбирающийся в технике спора, устыдился: как это, в самом деле,— она все доказывает и трудится, а я только критикую! Диверсия удалась. Он стал доказывать свой тезис и «потерял нападение».

Небесполезно в заключение заметить, что всякая диверсия, если мы «уходим» от прежнего тезиса, обращает сосредоточенный спор в бесформенный. При диверсии от довода или от доказательства спор, конечно, может остаться и сосредоточенным.

3. От диверсии надо отличать другой род софизмов, связанных с отступлением от тезиса или довода,— изменение тезиса или довода. (Встречается как в начале, так и в середине спора.) Мы не отказываемся от них, наоборот, делаем вид, что все время их держимся, но на самом деле мы их изменили. У нас уже другой тезис или довод, хотя бы и похожий на прежний. Это называется часто подменой тезиса или довода.

К числу разных видов такой подмены относится прежде всего расширение или сужение тезиса (или довода). Например, вначале спорщик поставил тезис: «все люди эгоисты», но, увидев, что нельзя его доказать и возражения противника сильны, начинает утверждать, что тезис был просто «люди эгоисты». «Вольно же вам было его так понимать широко. Я имел в виду, конечно, не всех, а большинство».— Если же, наоборот, противник выставил тезис «люди эгоисты», софист старается истолковать его в более выгодном для себя смысле: в том смысле, что «все люди эгоисты», так как в таком виде тезис легче опровергнуть. Вообще свой тезис софист обыкновенно старается, если дело плохо, сузить: тогда его легче защищать. Тезис же противника он стремится расширить, потому что тогда его легче опро­вергнуть.— Нередко он прибегает к разным уловкам, чтобы заставить самого противника сгоряча расширить свой тезис. Это бывает иногда нетрудно, вызвав в горячей голове «дух противоре­чия». Еще примеры другого вида расширения и сужения тезиса. Тезис: «Л. хорошо знаком с русской литературой». Нападающий расширяет его: «А. знаток литературы (вообще)», защитник же суживает: «А. знаком хорошо с современной русской литературой».

4. Родственно с расширением и сужением тезиса усиление и смягчение его. Они приводят к «искажению» тезиса и встречаются, пожалуй, еще чаще. Тезис был дан, например, такой: «министры наши бездарны». Противник «искажает» его, усиливая: «вы утверждаете, что министры наши идиоты». Защитник же тезиса, если дело плохо, старается «смягчить» тезис: «нет, я говорил, что министры наши не на высоте своего призвания».— Или другой пример. Тезис: «источник этих денег очень подозрителен». Противник усиливает тезис: «вы утверж­даете, что деньги эти краденые». Защитник, если находит нужным, смягчает тезис: «я говорил только, что источник этих денег не известен».— Усиление тезиса обыкновенно выгодно для нападающего и производится нередко в высшей степени бесцере­монно и нагло. Смягчение тезиса обыкновенно производится защитником его, так как помогает защите. И тут часто не особенно Церемонятся.

5. Одна из самых частых подмен тезиса (и довода) состоит в том, что мысль, которая приводится с известной оговоркой, с известными условиями, при которых она истинна,— подмени­вается тою же мыслью, но уже высказанною «вообще», без всяких условий и оговорок.— Эта уловка чаще всего встречается при опровержениях и имеет больше всего успеха при малоразвитых в умственном отношении слушателях. Малоразвитый ум склонен принимать все «просто»; он не умеет отмечать «тонкие различия» в мыслях,— он прямо их не любит, иногда не терпит и не понимает. Они для него слишком трудны. Поэтому тонкие различения кажутся такому человеку или «хитростями», «хитросплетениями», «софизмами», или же (если он несколько образован) «ненужной схоластикой».— Отсюда отчасти вытекает трудность спора о слож­ных вопросах, требующих точного и тонкого анализа и различений, с неразвитым противником или, особенно, при неразвитых слушателях. А к таким вопросам относится, например, большая часть политических, государственных и общественных и т. д. вопро­сов. На этой почве софист, при прочих условиях равных, имеет огромное преимущество. Честный спорщик приведет довод правильный, с нужными оговорками, выраженный вполне точно. Но неразвитый слушатель обыкновенно не улавливает, не запоминает этих оговорок и условий и совершенно не оценивает их важности. Пользуясь этим, софист умышленно опускает оговорки и условия в доводе или тезисе противника и опровергает тезис или довод так, как будто мысль была выражена без них, а «вообще».— Сюда часто на помощь присоединяется усиление тезиса, ораторские приемы — «негодование» и т. д., почти нераз­лучные с типом «митингового софиста». Все это действует на неразвитого слушателя очень сильно, и надо много хладнокровия, находчивости и остроумия, чтобы отбить такое нападение, если публика вообще сочувствует взглядам софиста. Вот пример: X. утверждает, что «в настоящее время, при данном уровне развития большинства народа, знаменитая «четыреххвостка» (прямое, тайное, всеобщее, равное голосо­вание) при выборе в Государственную Думу вредна для госу­дарства». Противник опускает все эти оговорки и начинает дока­зывать, что прямое, тайное и т. д. голосование (вообще) полез­но потому-то и потому-то.— Или я доказываю, что «смертная казнь п р и некоторых обстоятельствах и условиях необходима». Противник опровергает меня перед слушателями так, как будто я утверждал, что смертная казнь вообще необхо­дима, и называет меня «ярым защитником смертной казни», бросая при этом на меня громы негодования и возмущения. Нераз­витые и сочувствующие софисту слушатели тоже начинают воз­мущаться — «что и требовалось доказать». Часто надо немало хладнокровия, знания «слушателей» и находчивости, чтобы отра­зить подобное нападение.

Обратная уловка — когда то, что утверждалось без ого­ворки, без условий, потом утверждается с оговоркой и условием. Чаще встречается она у защищающей стороны.

Например, сперва человек утверждал, что «не должно идти на войну» вообще, ни при каких условиях. Прижатый к стене, он подменивает это утверждение: «конечно, я не имел в виду случаев, когда враг нападает без всякого повода и разоряет страну». Потом он может ввести и еще какую-нибудь оговорку.

6. Этим уловкам — особенно последней — чрезвычайно спо­собствует неполнота и неточность обычной речи. Мы очень часто высказываем мысль с только подразумевающимися ого­ворками. Оговорки эти «сами собой разумеются» потому, что, если высказывать их, речь становится каким-то нагромождением оговорок — необычайно тяжелой и «неудобоваримой». Примером может служить деловой язык контрактов и т. п. документов, выработанный юридической и т. д. практикой в защиту от «деловых софистов на карманной почве».

Таким образом, оговорки подразумеваются на каждом шагу, и это ведет к возможности бесчисленных ошибок и софизмов. А. говорит: «Мышьяк — яд». При этом подразумевается оговорка: «если принять его больше известного количества». Б. опускает эту оговорку и говорит: «Доктор прописал мне мышьяк, значит, он меня отравляет». (...)

7. Положительно бесчисленны разные другие формы подмены тезиса и доводов.

Перечислим кратко наиболее общие и важные их роды. Одно и то же слово может обозначать разные мысли. Поэтому часто легко, сохраняя одни и те же слова тезиса (или довода), сперва придавать им один смысл, потом другой. Одна из обычнейших ошибок, один из обычнейших софизмов. Мы часто даже не замечаем, сколько разных значений имеет одно и то же слово. Поэтому легко «окрутить» нас софисту, который отлично различает все их.— Возьмем слово народ. Редко кто старался разобраться в его значениях, а их много. а) Народ означает то же, что малоупотребительное слово народность (народы Европы; изучение народов; народоведение). б) Народ — все граждане одного и того же государства, объединенные подданством ему. Так говорят о русском народе в противоположность австрийскому, об английском народе и т. д.; весь русский народ признал революцию и т. д. в) Народ — низшие классы населения, противополагаемые интеллигенции, «правящим классам» и т. п. Отсюда термины: идти в народ; народники; он вышел из народа и т. д. г) Народ — вообще значит собрание людей, без различия классов, национальности и т. д., вернее, группа людей, находящихся в одном месте. На ули­це много народу.

У приказных ворот

Собирался народ

Густо и т. д.

Само собою ясно, как легко «играть» таким словом в софиз­мах.— Когда кучка народа — рабочих, крестьян и т. д.— соберет­ся на улицах и заявляет волю народа, тут бессознательная подмена

345мысли; когда же оратор, опытный софист и демагог, говорит этой толпе: Вы — народ, народная воля — обязательно должна быть исполнена, то он, подменивая смысл слова, часто подменивает сознательно довод или тезис.— А таких «многозначных слов», как народ, очень много.

8. Очень часто пользуются свойствами так называемых синонимов — слов и выражений, различных по звукам, но обозначающих разные оттенки одного и того же понятия. Если эти различия в оттенках не существенны для данного вопроса, то синонимы можно употреблять один вместо другого безразлично. Если же они существенны, то получается более или менее важное изменение тезиса. Особенно в этом отношении важна разница, если она сопровождается различием и в оценке, оттенком похвалы или порицания. Например, далеко не все равно сказать: А. благочестив и А. ханжа. Ревность в вере и фанатизм. Протест и возмущение. Левый по убеждениям и революционер и т. д. Если я высказал тезис: Ревность к вере — обязанность каждого религиозного человека, а противник мой изменил его: Вот вы утверждаете, что каждый религиозный человек должен быть фанатиком, то он исказил мой тезис. Он внес в него оттенок, благоприятный для опровержения. Вложил признаки, которые делают тезис незащити­мым. Конечно, сказать, что фанатизм — обязанность каждого христианина,— нелепо. Или, скажем, я утверждаю, что Священни­ки должны получить такие-то и такие-то преимущества. Мой противник излагает этот тезис так: X. думает, что попы должны обладать какими-то преимуществами. — Название поп в устах образованного человека имеет некоторый пренебрежительный оттенок, и, внося его в тезис, противник тем самым вносит понижение устойчивости тезиса. Вообще эта уловка — вероятно, самая употребительная. Люди прибегают к ней как бы ин­стинктивно, стараясь обозначить понятие названием, наиболее благоприятным для себя, наиболее неблагоприятным для против­ника. И чем грубее ум, тем грубее и примитивнее выходят и подобные софизмы.

9. Огромное значение имеет «перевод вопроса на точку зрения пользы или вреда». Надо доказать, что мысль истинна или ложна; доказывают, что она полезна для нас или вредна. Надо доказать, что поступок нравственен или безнравственен; доказывают, что он выгоден или невыгоден для нас и т. д. Например, надо доказать, что «Бог существует»; доказывают, что Он и вера в Его бытие приносит утешение и счастие. Надо доказать, что «социализация средств производства осуществима в настоящее время»; доказывают, что она была бы выгодна для слушателей. Часто нет убедительнее доводов для среднего человека, чем те выводы, которые затрагивают насущные интересы его. Даже самые простые доводы, чисто «карманного свойства» (argumenta ad bursam), имеют волшебное действие. Один довод, действующий на волю, живо и ярко рисующий выгоду или невыгоду чего-нибудь, иногда сильнее сотни доводов, действующих на разум.— Если же мы имеем дело со слушателями невежественными, темными, не умеющими тщательно вникать в вопрос и обсуждать его, то на них ловкий довод «от выгоды», живо и понятно рисующий, какую ближайшую пользу или вред человек может получить от мероприятия и т. д., и т. д., действует часто совершенно гипнотизирующе. Они «зачарованы» предвкушением будущей выгоды. Они не желают слушать доводы против. От рассуждений о неосуществимости того или иного, о вредных последствиях, которые могут наступить потом, они отмахиваются, как дети.— Само собою ясно, какая в этом благодарная почва для софистов; как пышно растет на ней всякая демагогия. Это отлично знает и каждый «мошенник слова». Поэтому данная уловка — любимое орудие подобных мошенников.

(...)

Печатается по изданию: Вопросы философии.—

1990.— № 3.—С. 90—92, 107—114.

Дата добавления: 2017-02-01