Период создания универсальных философских систем

Второй период развития античной философии, который часто называют классическим, приходится на V–IV вв. до н. э. Натурфилософское мышление исчерпало себя: на том уровне развития научных знаний его дальнейшее развитие было невозможно. Всё, что можно было умозрительно сказать о мире в целом, было сказано. Поэтому космоцентрическая направленность древнегреческой философии уступает место направленности на исследование проблем человека и его общественной жизни. Это новое устремление античной философии ярче всего выражено положением Протагора: «Человек есть мера всех вещей».

Такое изменение предмета философского исследования было также непосредственно связано с активным развитием социальной жизни. Деятельное участие в общественной жизни порождало интерес к политическим проблемам, проблемам государственного устройства, проблемам власти. Вопросы о смысле и истоках мироздания сменились вопросами о происхождении и назначении гражданского общества, возможности построения идеального государства, о достоверности познания, о мотивах, целях и справедливой оценке человеческой деятельности.

В условиях рабовладельческой демократии в греческих полисах ораторское искусство, умение спорить и убеждать ценилось очень высоко. В соответствии с потребностью появляются и учителя этого искусства – софисты.

Слово софист первоначально означает «мудрец», «ученый», «учитель». Уже позднее Платон вкладывает в это слово предосудительный смысл, а Аристотель так определяет понятия софистика и софист: «Софистика есть мудрость кажущаяся, а не подлинная, и софист – это человек, умеющий наживать деньги от кажущейся, не подлинной мудрости» (Антология мировой философии. – Т. 1. – С. 316).

Действительно, софисты порой дурно пользовались своим искусством, доказывая то одно, то, с не меньшей убедительностью, прямо противоположное. Автор книги «У колыбели науки» Генрих Волков пишет, что «софистика вышла непосредственно из искусства спорить, убеждать, вести полемику, в этом смысле она дочь диалектики, но дочь бесшабашная, непутёвая» (Волков Г.Н. У колыбели науки. – М. – 1971. – С. 159).

Софисты, можно сказать, впитали в себя всю диалектику, но отталкиваясь от идеи текучести и изменчивости бытия, они абсолютизировали эту изменчивость, оказывая тем самым медвежью услугу диалектике. Достаточно вспомнить об упомянутом уже Кратиле.

Если Зенон сомневался в истинности показаний наших органов чувств, то софисты полагают, что только разум, только логика достойны внимания, но и они (к этому, в конце концов, приходят софисты) не в состоянии раскрыть истину, раскрыть сущность предмета. Такая установка приводит софистов к убеждению, что доказать можно всё, что угодно; всякому знанию, всякому суждению можно противопоставить противоположные знания и суждения и никакого критерия правильности той или иной мысли нет и быть не может.

У каждого человека есть своя истина и мерой истины является сам человек – так рассуждает софист Протагор (ок. 480 – ок. 410 до н. э.). Логическое завершение эти взгляды получают у Горгия (ок. 483 – 375 до н. э.). Он формулирует три главных положения: «первое – что ничто не существует; второе – что если что-либо и существует, то оно непознаваемо для человека; третье – что если оно и познаваемо, то всё же по крайней мере оно непередаваемо и необъяснимо для ближнего» (Антология мировой философии. – Т. 1. – С. 318 – 319).

В основе учения софистов лежит неверие в существование абсолютной истины, зато они одни из первых обратили внимание на релятивную сторону процесса познания, на относительность человеческих знаний. От субъективизма софистов прямая дорога к скептицизму, агностицизму и даже солипсизму. И всё-таки софистами нельзя не восхищаться. Из тьмы веков смотрят на нас их насмешливые лица и зовут за собой в царство дерзновенной мысли.

Софисты не представляли единой школы и часто вступали в полемику между собой по самым различным вопросам. Но можно выделить ряд черт, присущих всем софистам. Во-первых они являлись первыми профессиональными философами; во-вторых, в отличие от своих предшественников, занимающихся изучением природы, софисты обращаются к человеку и его деятельности и делают их главными предметами философского анализа; в-третьих, софисты отказываются от чувственного восприятия как критерия истинности знания и, наконец, в четвертых, все они используют живой диалог, спор, метод вопросов и ответов для выявления противоречий во взглядах противников и опровержения этих взглядов.

Обратимся к некоторым наиболее известным примерам софизмов.

Софист спрашивает своего собеседника: «То, чего ты не терял, ты имеешь, не правда ли? – Это сущая правда, - отвечает тот. – Ты не терял рогов, следовательно, ты их имеешь, - торжественно объявляет софист». Этот софизм вошел в историю под названием «Рогатый».

«Скажи, есть ли у тебя собака? – спрашивает софист простодушного человека. – И очень злая, - отвечает тот. – А у неё есть щенята? – Да, тоже злые. – И эти щенята твои? – Да, мои. – А у них есть отец? – Есть. – И он тоже твой? – Мой. – Значит, ты утверждаешь, что ты пёс и сын пса!»

Иногда оружие софистики больно ударяло по самим софистам. В сочинении «Тяжба о плате» Протагор рассказывает об одном таком случае. Ученик Протагора Эватл заключил со своим учителем договор, что уплатит крупную сумму за обучение лишь в том случае, если выиграет свое первое дело в суде. Однако после обучения хитрый ученик свое первое дело начал против самого Протагора. При любом решении суда Эватл платить не собирался: в случае, если выиграет дело, то не платит по решению суда, если проигрывает, то опять не платит, но уже по договору.

Вот ещё образчик софистического остроумия: «Сделать необразованного человека образованным – значит убить его, - заявляет софист. – Как так? – вопрошает собеседник. – Став образованным, он уже не будет тем, чем был, не так ли? А убить человека – это и значит сделать человека не тем, чем он был».

Высокую, восторженную и в целом верную оценку давал софистам

А.И. Герцен: «Когда мысль человеческая достигла той ступени сознания и силы, когда она окрепла в ней, узнала свою несокрушимую мощь, - открылось в греческом мире зрелище блестящее, увлекательное, торжество юношеского упоения в науке. Я говорю об оклеветанных и непонятых софистах. Софисты пышные, великолепные цветы богатого греческого духа – выразили собою период юношеской самонадеянности и удальства… Что за роскошь в их диалектике! что за беспощадность! что за развязность! какая симпатия со всем человечественным! Что за мастерское владение мыслию и формальной логикой! Их бесконечные споры – эти бескровные турниры, где столько же грации, сколько силы, - были молодеческим гарцеванием на строгой арене философии; это удалая юность науки, её майское утро». (Герцен А. И. Письма об изучении природы. Собр. соч. – Т. 3. – М. – 1954. – С. 163).

Вслед за софистами на небосклоне греческой философии появляется одна из самых ярких звезд, человек, ознаменовавший собой переломный момент греческой истории, – Сократ (469 – 399 до н. э.).

Жизнь и философия Сократа показывают, что он один из первых вступает в противоречие с обществом и с тем уровнем мышления, которого достигла Греция к концу V в. до нашей эры.

Часто говорят о противостоянии Сократа и софистов, о выступлении Сократа против софистов. Это не совсем верно. Сам Cократ вырос из софистов и во многом продолжил начатую ими работу. Философ вслед за софистами ещё далее, ещё глубже развил идею самоценности человеческого мышления. Сократ ещё в большей мере, чем софисты, обращается к проблемам этики и общественной жизни человека. Задачу философского знания он усматривает не в умозрительных рассуждениях о мире вообще, а в исследовании того, как должен жить человек. Вопросы о счастье, добре, благодетели, красоте особенно волнуют Сократа. Как пишет о нем его верный ученик Ксенофонт Афинский, Сократ «исследовал, что благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо, что благоразумие и неблагоразумие, что храбрость и что трусость, что государство и что государственный муж, что власть над людьми, что человек, способный властвовать над людьми…» (Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения. – М.-Л. – 1935. – С. 24-25).

О связи Сократа с софистами и в то же время глубоком отличии от них справедливо писал А. И. Герцен: «…великий софист – Сократ, стоявший на одной точке с ними (софистами), но ушедший далее, нежели все они, объёмом мысли и величием характера. Это не юноша в разгуле, остановившийся и ищущий опоры на всю жизнь, – муж твёрдого шага и удивительной мощи. Сократ нанёс существующему порядку в Греции тяжелейший удар, нежели все софисты; он дальше пошел, нежели они, и потому-то он и был их врагом. Софисты – блестящая жиронда, а Сократ – монтаньяр, но монтаньяр нравственный и чистый; софисты имели бездну личного,… у них мысль не нашла ещё себе твёрдой опоры; они испытывали, так сказать, формальную власть мысли, они брались всё доказывать, всё опровергать… Истинно твёрдая основа лежит в том объективном начале мышления, которое софистам до Сократа не раскрывалась…

Мысль Сократа точно так же едка и точно так же разлагает, как мысль Протагора,… но Сократ сознаёт в общем движении и покойное начало; это начало сущность, вечно хранящаяся и определяющаяся целью, - есть истинное и благое» (Герцен А. И. Собр. соч. – Т. 3. – М. –1954. – С. 166-167).

Особенно интересен философский метод Сократа. Тот же Герцен утверждает, что «у Сократа нет системы, а есть метода; это какой-то живой, вечно деятельный орган мышления человеческого; его метода состоит в развитии самомышления; с какой стороны не попался бы ему предмет, он, начиная со всей односторонности общего места, дойдет до многостороннейшей истины… Человек должен из себя развить, в себе найти, понять то, что составляет его назначение, его цель, конечную цель мира, он должен собою дойти до истины…» (Там же, с. 167).

Сведения о философии Сократа мы черпаем, прежде всего, из двух источников: «Сократических диалогов» Платона и сочинений Ксенофонта Афинского (оба были учениками и последователями Сократа). Но точно установить, как мыслил и что говорил Сократ, достаточно трудно: сам Сократ ничего не писал, его ученик Ксенофонт зачастую искажает Сократа, «причёсывая» его мысли сообразно с политическими обстоятельствами своего времени, а Платон, будучи сам великим мыслителем, привносит в сократовскую философию много своего.

Итак, методом Сократа, посредством которого он определяет общие понятия этики и эстетики, является живой диалог, спор.

Сократ спрашивает у софиста Гиппия: «Что есть прекрасное? Ведь ты-то, – льстит Сократ своему оппоненту, - разумеется, знаешь, что это такое, и это только маленькая толика твоих знаний». – «Разумеется, знаю, – отвечает софист, не чувствуя подвоха. – Прекрасное – это прекрасная девушка». – «Замечательный ответ! – восклицает Сократ. – Но разве прекрасная кобылица не есть прекрасное? Или прекрасный горшок?» Затем Сократ объясняет Гиппию, что просит его назвать не отдельные проявления прекрасного, а прекрасное как таковое, вообще прекрасное. Далее Сократ путем ряда рассуждений и наводящих вопросов подводит к определению понятия «прекрасное». И вот тогда, когда конечное определение, казалось, вот-вот будет найдено, Сократ неожиданно прекращает беседу.

Многие диалоги Сократа заканчиваются именно таким образом. Тому есть ряд причин. Во-первых, Сократ чувствует, что дать исчерпывающее определение какой-то этической категории практически невозможно. Хорошо уже то, что к этому определению удалось вплотную подойти. Во-вторых, Сократ поступает как мудрый учитель, который разжевал мысль, но не желает её глотать за своего ученика. И, наконец, в-третьих, он действует в духе своего знаменитого тезиса «Я знаю, что ничего не знаю».

Часто эти слова Сократа толкуют в духе агностицизма, и на то есть свои основания. Но следует видеть в них и другую сторону, которую можно было бы выразить так – не кичись своим знанием, ведь мир бесконечен и бесконечно познание его. В своё время в духе Сократа выскажется Лаплас: «То, что мы знаем, ограничено, то, что мы не знаем, бесконечно».

Гегель, замечая у Сократа тяготение ко всеобщему, к развитию учения об общих понятиях, критикует его за забвение единичного. Сократ, действительно, умаляет значение единичного, частного, и «в каждом особенном вскрывает лишь его недостатки».

Но такое презрение к единичному понятно: Греция в то время вполне научилась пользоваться единичными понятиями, но ещё не умела пользоваться общими.

Дата добавления: 2017-02-01