Лекція № 3 5 страница

Итак, Ходэри (Вышедший из Огня) стал промышлять рыбным ловом, и потому его стали звать Умисати (Удачливый на Море), а Хоори (пригибающий Огонь) заниматься охотой в горах, за что получил имя Ямасати (Удачливый в Горах).

Вероятно, Хоори наскучило однообразие его занятия и он предложил Ходэри поменяться ролями. Старший брат долго отказывался, но в итоге уступил просьбам брата. Хоори-Ямасати взял у брата рыболовный крючок и отправился на рыбный промысел, но так и не смог ничего поймать. Боле того, он уронил крючок в море. Ходэри-Умисати наставительно отчитал его, сказав, что у каждого свой удел, и потребовал крючок обратно, причем не соглашался ни на какую замену, даже на тысячу новых крючков, которые Хори-Ямасати выковал из своего меча.

«Плача и стеная», Хоори-Ямасати бежит на берег моря, где к нему выходит божество Сиоцути (Дух Соленой Воды). Обращаясь к Хоори-Ямасати, божество использует имя, которое с его точки зрения наиболее точно отражало особенности Хоори-Ямасати, - оно называет его Сора-цу хико (Небесный Отрок). Но это имя было дано, скорее всего, не благодаря его небесному происхождению, а просто потому, что Хоори-Ямасати обитает, в отличие от самого Сиоцути, под небом, а не в морских глубинах.

Сиоцути советует Хоори-Ямасати-Сора-цу хико отправиться во дворец морского владыки, что тот и делает. Там он женится на дочери морского царя

Тоётама-химэ (Дева Обильных Жемчужин, или Богатая Душой) и, как Одиссей на острове нимфы Калипсо, забывает в объятиях прекрасной супруги обо всем. Лишь через 3 года он вспоминает о цели своего путешествия. По приказу морского царя рабы находят крючок, а крокодил (sic!) в целости и сохранности доставляет Хоори-Ямасати-Сора-цу хико на берег. С собой он привез крючок, который после наложенного на него морским царем проклятия должен принести несчастье старшему брату, и две волшебные жемчужины, одна из которых вызывает прилив, а другая отлив. Как и сказал морской владыка, старший брат после получения крючка обратно становится все беднее и беднее. Считая причиной своих несчастий младшего брата, он напал на него. Тогда Хоори сначала чуть не утопил Ходэри с помощью волшебной жемчужины, вызывающей прилив, но когда тот взмолился о пощаде, спас его, воспользовавшись жемчужиной, отгоняющей воду.

Тут пришло время рожать Тоётама-химэ. Для этого она выходит на берег, поскольку, по ее словам, негоже сыну небесного бжества быть рожденным в море. Для родов тут же на берегу поспешно строят хижину, но закончить крышу, которую настилали перьями баклана, так и не успели – принцесса уже вот-вот родит. Перед тем как войти в недостроенную хижину, она просит своего супруга не смотреть на нее во время родов: «Повсюду в чужих странах люди, когда приходит время родить, приняв облик своей страны рожают. Поэтому я сейчас в прежнем облике собираюсь родить. Просьба моя: не изволь смотреть на меня».

Естественно, супруг нарушает свое обещание не подглядывать и с ужасом видит, как его прекрасная жена превращается в огромного крокодила. Заметив, что супруг за ней подсматривает, принцесса чувствует «ужасный стыд» и скрывается в море, оставив мужу ребенка. Этот ребенок, отец первого японского императора Дзимму, получает незамысловатое имя Амацу хико-Хиконаги-сатакэ-Угаяфукиаэдзу-но микото, что в полной мере отражает не только его происхождение от «небесного божества», но и обстоятельства самих родов. В переводе оно звучит так: «Небесный Отрок Доблестный Бог Баклановой Крыши, не Настеленной на Морском Берегу».

В завершение этой истории сообщается, что Хоори-Ямасати-Сора-цу хико, который теперь получает очередное новое имя – Хикохоходэми (Явившийся из Огня), прожил 580 лет.

Его сын, женившись на своей тете (sic!), производит на свет пятерых сыновей, последний из которых – Каму-ямато-иварэ-бико (Божественный Отрок Ямато-Иварэ) и становится родоначальником императорской династии Ямато – легендарным императором Дзимму. Согласно традиции, восшествие Дзимму-тэнно на престол произошло 11 февраля 660 г. до н. э., и этот год официально считается началом создания японского государства.

На этом заканчивается первый свиток «Кодзики», посвященный «эре богов». Во втором свитке излагаются уже перипетии «земной» полулегендарной истории (до правления государя Оодзин, 270-310), но по-прежнему божества принимают активное участие в земных делах. Третий свиток начинается с правления государя Нинтоку (313-399) и заканчивается царствованием государыни Суйко (592-628) – его уже с уверенностью можно назвать собственно исторической хроникой. События, описанные в этих свитках, несомненно интересны, но относятся непосредственно к истории Японии и выходят за рамки нашей темы.

Учение о ками

Мы уже говорили о том, что синто является по своему субъекту религией общинной, по количеству почитаемых божеств – политеизмом, а по типу отношений между человеком и божеством – религией теантропической (т.е. «человекобожной»).

Все эти черты объединяют множество религий, существующих в разных культурах. Их часто обобщенно называют религиями «природными» («натуральными», «естественными») или «примитивными» - в противоположность «религиям Откровения».

Особенностью общинных религий является то, что в них нет официально утвержденного и сведенного воедино подобия катехизиса («кредо»). Соответственно, нет и ясных определений отдельных понятий и категорий, что позволило бы выстроить их в четкую систему – т.е. отсутствует их кодификация.

На эту общую особенность, характерную для всех религий подобного типа, накладывается еще и японское своеобразие. Во-первых, практически вплоть до 19 в. синто не только не было объединено в единую религиозную организацию (подобно христианской церкви или буддийской сангхе), но и не имело общенационального культового центра, существуя в виде отдельных локальных традиций, часто весьма слабо связанных между собой. И во многом это определялось особенностями политической истории страны.

Попытки реформировать синто и преобразить его в единую религиозную систему, поддерживаемую государством, предпринимались дважды в 10 и 19 вв. Но оба раза синто использовалось исключительно в политических целях - в качестве идеологии, призванной обосновать право на власть императорской фамилии. И оба раза существование синто как единого культа было недолговечным для того, чтобы оказать серьезное влияние на формирование единых подходов.

Когда же – и в том и в другом случае – императорская система правления терпела крах, тут же распадалась и искусственно созданная по идеологическим мотивам система государственного культа на основе синто. Само же синто возвращалось в свое естественное состояние общинной религии, которому не были свойственны какая-либо систематизация и организационная иерархия, вся же официальная регуляция сводилась к церемониям, проводившимся при дворе (т.н. «императорское», или «династийное» синто). В этом несистематизированном состоянии синто продолжает существовать и поныне, образуя причудливый конгломерат культов как местных, так и заимствованных божеств с достаточно условным признанием главенства родоначальницы императорского дома богини Солнца Аматэрасу.

Во-вторых, несомненным препятствием для однозначного истолкования синто в целом и его отдельных понятий является общая для всей японской культуры нелюбовь к абстрактному философствованию, которая неоднократно в той или иной форме отмечалась и самими японцами, и зарубежными исследователями. Например, по сравнению с Индией, тяга к религиозно-философским построениям в японской культуре намного слабее. Уже как легенда из уст в уста передается известный случай, когда синтоистский священник в ответ на вопрос католического богослова о том, как в синто думают о Боге, сказал: «А мы просто танцуем».

С этой особенностью также связана характерная для японской культуры в целом и возведенная в эстетический принцип недосказанность, незавершенность, намек. Это стремление избежать однозначности истолкования, оставляя тем самым возможность для бесконечного перелива смыслов и значений, столь ценимая поклонниками японского искусства, имеет и свой минус – препятствует ясному пониманию и истолкованию тех или иных понятий. В то же время отсутствие четких границ между «своим» и «чужим» намного облегчает процесс заимствования, который сам по себе стал неотъемлемой чертой японской традиции.

Вторая особенность синто как религии политеистической связана с тем, что ками существует огромное множество. И если эта многочисленность ками сама по себе никакого удивления не вызывает, то многие книги западных авторов о религиях Японии начинаются с констатации того необычного факта, что в сознании рядового японца сосуществуют боги различных религий. Иногда такая эклектика провозглашается уникальной особенностью Японии. Разумеется, по сравнению с Европой или Ближним Востоком ситуация кажется необычной. Однако в Китае, как мы уже говорили, на домашнем алтаре мы видим изображения и буддийских, и даосских, и конфуцианских божеств. И каждый китаец скажет, что «три учения» (сань цзяо) суть одно. То же самое и в Корее. В Непале вас будут уверять, что индуизм и ваджраяна (буддийский тантризм) одинаковы, в Индонезии на о-ве Ява Аллаха почитают наряду со всеми божествами индуистского пантеона, а во Вьетнаме христианство тесно смешалось с культом местных божеств. И никто в этом никаких противоречий не видит, как не усматривает их и японское религиозное сознание.

И это вовсе не специфика региона Дальнего Востока и Юго-восточной Азии. Вспомним Европу поздней античности: в городах Греции и Италии мы видим храмы, посвященные сирийской богине Атаргатис, персидскому Митре, египетской Изиде, которые стали почти такими же «своими», как Зевс, Юпитер, Афродита и Венера. Так что легкость заимствования иностранных богов объясняется вовсе не загадочностью азиатской души, а типом доминирующей религиозной традиции. Если это монотеизм, воплотившийся в иудаизме, христианстве и исламе, то в них нет места не только «чужим», но и «своим» божествам – возможен только Единый, Истинный Бог, все же остальные суть демоны. Религии же политеистические открыты в принципе – если появляется божество, особо умелое в контролировании какой-либо сферы, а следовательно, и способное оказать в ней эффективную помощь, то оно признается, вводится в пантеон и охотно почитается.

Поэтому появление среди ками «иностранцев» отнюдь не уникальная черта синто. Но вот особые отношения синто с буддизмом действительно необычны, и их уже нельзя объяснить типичными свойствами синто как общинной или политеистической религии. И дело не только в количестве заимствованных буддийских божеств, ставшими популярными наряду с местными ками, а в том, что буддизм заполнил собой целую лакуну в мировосприятии японцев, взяв под свой контроль все, что было связано со смертью и загробным существованием. И следует отметить, что это объединение отнюдь не было механическим смешением, а настоящим симбиозом, приведшим к созданию единой цельной структуры. И попытки разделить синто и буддизм, которые были предприняты в конце 19 в. окончились полной неудачей.

С третьей особенностью синто как теантропической религии связано отсутствие четкого разделения между божеством и человеком. Это совершенно невозможно представить в религиях теократических («боговластных»), где Бог – существо абсолютно трансцедентное, т.е. абсолютно превосходящее и абсолютно отличное от созданного Им мира. Иными словами, абсолютно «другое», и познать Бога человеческим разумом возможно лишь настолько, насколько Он являет себя человеку в актах Божественного Откровения.

В религиях же теантропических такого разрыва между божественным и человеческим мы не видим. И в греческой мифологии, и в мифологии японской, боги действуют как люди, а людей, особенно выдающихся «героев», зачастую невозможно отличить от богов. Например, легендарный государь Дзимму такой же полубог, как и греческий Асклепий. Боги женятся на земных женщинах, а мужчины умудряются соблазнять богинь. Более того, выдающиеся человеческие личности вполне могут обрести божественный статус своими заслугами, а боги порою оказываются низвергнутыми с Олимпа. Мы находим огромное количество подобных примеров в любой из подобных религий, будь они индийские или греческие, японские или скандинавские.

При этом человекоподобные боги лишены главных признаков Бога в религиях теократических – они отнюдь не всемогущи и не вездесущи. Отчасти это объясняется их количеством и распределением между ними обязанностей (каждому отведена своя сфера влияния, и даже верховное божество неспособно осуществить свою волю без содействия других богов), отчасти же тем, что принципиального отличия между ними и людьми не существует. Боги – это как бы более могущественные люди. Но так же, как и людей, их можно, например, обмануть. Более того, иногда боги даже смертны. И если на Крите демонстрируют могилу Зевса, то в Японии вам покажут место, где умерла Идзанами.

Однако в синто существует черта, несвойственная остальным теантропическим религиям и являющаяся в определенной степени уникальной. В синто особо подчеркивается, генетическая связь между богами и людьми – люди были не сотворены ками, а рождены ими. И не только люди, но и вся окружающая природа, включая японские острова.

Мы уже говорили, что особенностью японского мировосприятия является представление о том, что вся природа одухотворена, что не существует четкой границы между живой и неживой природой – различна лишь степень этой «живости». В каждом камне, листке дерева, ветре, не говоря уже о животных, растениях и людях, присутствует духовное начало, все – живое. Иными словами, во всем присутствует ками. Древние японцы считали само собой разумеющимся, что они являются частью природы, космоса, воспринимаемого ими как единое сообщество живых существ с присущей им всем жизненной силой.

И понимание «живого» у японцев несколько отличается от привычного нам. В семитской и индо-арийской традиции оно связывалось прежде всего с дыханием – что дышит, то живет. Поэтому происхождение слов, обозначающих душу в этих языках, этимологически восходит к словам, обозначающим дыхание. Это касается и греческого «психея», и латинского «анима», и санскритского «атман», и восточнославянского «душа». А слово «анима» легло в основу термина «анимизм», который используется для обозначения религиозных представлений о том, что вся природа пронизана духовным, живым началом.

Особенность же синтоистских воззрений в том, что понятие жизни непосредственно не увязывается с понятием дыхания. То, что не дышит, не является мертвым. Камни не просто живые, они даже могут расти, пусть и невероятно медленно. Именно об этом поется в гимне Японии:

Пусть век нашего повелителя

Длится тысячи и тысячи лет –

Пока мелкий камушек

Не станет огромной скалой

И не покроется мхом.

И это вовсе не метафора, а реальное представление. Поэтому дыхание для японцев не является необходимым признаком жизни и, соответственно, японское слово тама (魂; 霊), которое можно перевести как «дух» или «душа», не восходит к понятию «дыхание». Представление о духе-душе связано со светом, испускаемым ею, и с определенной формой – каплевидной или шарообразной, что по-японски тоже звучит тама (玉, 球,　珠). Поэтому все круглое – прежде всего те же камни и скалы – особо почиталось японцами, вызывало их восхищение и трепет.

Например, в местности Кумано есть древнее синтоистское святилище Тамаки, которое считается одним из самых мистических мест в Японии. Само название Тамаки переводится как «положенные или оставленные тама». Дело в том, что святилище расположено на вершине давно потухшего вулкана, на склонах котоого люди издавна находили множество необычно круглых камней – тама, почему это место и почиталось священным. Первый храм, по преданию, был построен по велению легендарного десятого по счету императора Судзин, правившего Японией на рубеже нашей эры.

Тама в представлениях синто – сгусток «живого», это концентрация духовной энергии. Современное японское слово тамасии («душа») происходит именно от него. Естественно, что чем выше концентрация духовной энергии, чем сильнее тама, тем большую силу имеет ее обладатель-носитель, тем более необычными, вызывающими восхищение и трепет свойствами он обладает. Поэтому объектами почитания в синто и становится все необычное, будь это трехтысячелетнее дерево или камень причудливой формы, гора Фудзи, поражающая своей красотой, или основатель компании «Нэшнл Панасоник». Все это «необычное и редкое» и именуется словом ками, которое часто используется в качестве синонима слова тама (по мнению знаменитого японского этнографа Орикути Синобу, тама - более древнее слово, а ками появилось позже для обозначения только хороших богов, тогда как для обозначения плохих использовалось слово моно).

Наиболее же необычное удостаивается получения собственного имени – это «индивидуальные» ками, наиболее выдающиеся и поэтому выделяющиеся из общего ряда. Именно таких «индивидуальных» ками, в которых концентрация «жизненной силы» наиболее высока, и можно называть божествами. Они имеют свои имена и особенности. Это, прежде всего, ками, которые упоминаются в «Кодзики» и «Нихон сёки», а также наиболее необычные из природных или человеческих ками. Все же остальные божества именуются в синтоистских молитвословиях совокупным термином яоёродзу-но ками, что дословно означает «восемь мириад ками», т.е. бесконечное множество. Тем не менее эти «безымянные» ками исправно почитаются в многочисленных мелких святилищах, разбросанных по всей Японии.

Однако в любом случае, будь то «индивидуальный» ками -божество или «безымянный» ками -дух, прежде всего почитается сама жизненная энергия, сама непостижимая божественная сила, присущая в наибольшей степени сущностям, которые называются ками. Такое весьма расплывчатое, почти абстрактное представление о «божественном» в определенной мере позволяет понять, почему изображения ками столь редки. Появление же антропоморфных изображений отдельных ками связано не с развитием собственной синтоистской художественной традиции, а является результатом влияния пришедшего в Японию буддизма с его развитым искусством живописного и скульптурного изображения божеств.

Не исключено, что отсутствие традиции изображения ками было результатом своеобразного табу, запрещавшего смотреть на определенные вещи, не имея на это определенных прав. В «Кодзики» и «Нихон сёки» встречается немало примеров несчастий, которые происходили с теми, кто нарушал этот запрет. Это и Идзанаги, подсматривающий за своей женой, и Хоори, поддавшийся той же слабости. Как показало исследование ритуального значения «видения» в японской культуре, проведенное А. Н. Мещеряковым, в японской ментальности «видение» ассоциировалось не только со «знанием», что встречается очень часто и в других культурах, но и с «обладанием». Возможно поэтому в традиции синто столь строг запрет на разглядывание сакрального. Ведь даже многие священнослужители не знают, какой предмет используется в их святилищах в качестве синтай, в который снисходит ками. «Тело бога» хранится в специальном ларце или в сундуке, завернутое во множество слоев материи и помещенное в специальном павильоне.

Эта особенность японской ментальности оказалась настолько сильной, что даже пришедший в страну буддизм с его высокоразвитым искусством пластического изображения божеств отчасти перенял ее – во многих буддийских храмах появились т.н. «тайные будды» (хибуцу), т.е. всегда скрытые от глаз изображения будд и бодхисаттв, на которые разрешается посмотреть в лучшем случае раз в год во время особых церемоний.

Классификация ками

Традиционное деление синтоистских божеств на «небесных», «земных» и «бесчисленных» весьма непоследовательно и неполно, кроме того, оно в основном распространяется на ками, упоминаемых в официальных мифологических сводах – «Кодзики» и «Нихон сёки». Но это только часть всех ками. Мифологические своды служили прежде всего целям идеологическим – обоснованию права императорского рода на власть. Поэтому многие божества не были в них включены отчасти за ненадобностью, а отчасти из-за невозможности объять необъятное. Т.е. во-первых, многие ками и связанные с ними сказания оказались просто ненужными, излишними для обоснования законности власти, а во-вторых, гигантское количество локальных божеств и верований просто невозможно было свести в единую систему.

Но тот факт, что многие ками, упомянутые в локальных легендах, не попали в официальные хроники, вовсе не означает, что они исчезли из сознания людей. И наряду с человекоподобными божествами японской мифологии в синтоистском пантеоне присутствуют и такие, которых и божествами-то назвать сложно. Они не только не имеют внешнего облика, но и вообще лишены какой-либо индивидуальности, как бы перетекая друг в друга. Их можно назвать духами природы. Например, ками моря, ками ветра, ками гор, ками полей и т.д. Во многих религиях такие природные божества со временем антропоморфизируются и обретают определенный облик. Но в Японии этого не произошло, и вера в этих «безымянных» духов- ками сохраняется и поныне наряду с верой в индивидуализированных, человекоподобных божеств, типа Аматэрасу или Оокунинуси.

Эти ками -духи непосредственно связаны с конкретной сферой их обитания или местностью, за пределы которой их влияние не распространяется. Степень их слитности с конкретным природным объектом настолько велика, что они даже не имеют собственных имен.

Однако некоторые из них, совсем как люди, со временем стали широко почитаемыми и за пределами их изначального местообитания благодаря своим особым достоинствам. Они обрели собственное имя и по своему статусу приблизились к ками официальной мифологии. К категории этих божеств относятся Инари, покровитель земледелия и торговли, и Хатиман, покровитель воинов, божество-оракул и покровитель буддизма.

Инари (稲荷)

Инари посвящено самое большое количество святилищ - 32 тысячи. Наиболее распространенной версией толкования имени этого божества является вариант, возводящий его к фразе: «Ину (ина) га нару», что означает «Рис растет». Достоверность этого толкования не является бесспорной, однако в нем четко указывается связь божества Инари с земледелием. Сначала это божество было одним из многих ками полей, простиравшихся на землях зажиточного рода выходцев из Китая по фамилии Хата, который почитал его в качестве родового божества- удзигами. Началось все с того, что в феврале 711 г. на горе Инарияма, находящейся во владениях этого рода (территория нынешнего Киото), старейшине Хата явилось божество, потребовавшее почитания. Требование было сразу удовлетворено и построено соответствующее святилище. Со своей стороны ками обещал обильный урожай, и, что также стало причиной его огромной популярности, покровительство в шелководстве.

Этот ками мог бы так и остаться одним из многочисленных локальных божеств, если бы не два события, которые решительным образом изменили его судьбу. Первым из них было решение императора Сага, дозволившего в 825 г. основателю школы эзотерического буддизма Сингон по имени Кукай (Кобо-дайси) построить храм Тодзи к востоку от главного въезда в столицу. Род Хата, который в те времена, как и все знатные роды Японии, почитал наряду с местными ками и заморских Будд, презентовал для строительства лес с принадлежащей им горы Инарияма, в результате чего божество Инари стало считаться местным покровителем иностранного Будды на японской земле.

Вместе с ростом популярности основанной Кукаем школы Сингон росла и слава ее местного покровителя Инари. Укреплению связи между верой в этого ками и учением эзотерического буддизма способствовало и то, что одно из почитаемых школой Сингон женских божеств (дакини) изображалось передвигающимся по небу на лисе. А лиса издавна считалась в Японии образным воплощением ками полей или его посланником (цукаи). Выходящие на мышевание в поля лисы были предвестником прихода весны – ками гор, спускаясь в долины, становился ками полей. Так что в учении Сингон произошло своего рода слияние образа дакини с Инари.

Но настоящая слава пришла к Инари гораздо позже, когда в конце средневековья с развитием кустарной промышленности и торговли возросла и известность Инари как покровителя шелководства – одного из самых прибыльных занятий в то время. К тому же считалось, что благодаря Инари клан Хата сумел добиться баснословного богатства. Рост популярности Инари как покровителя бизнеса был просто лавинообразным. Земледельческое божество приходит в город, а купцы и ремесленники чуть ли не наперегонки возводят в его честь, в зависимости от средств, роскошные святилища или скромные часовенки. Их было настолько много, что в городе Эдо (нынешний Токио), ставшим с начала XVII в. фактической столицей Японии, появилась не очень почтительная присказка, в которой использовалась одинаковое звучание «рис на корню» (ину) и «собака» (ину): «Инари развелось как собак нерезаных».

К этому времени сложился и обычай, определивший отчетливую узнаваемость святилищ, посвященных Инари, среди множества других синтоистских святилищ. В качестве своеобразного подношения Инари в благодарность за покровительство в бизнесе к его святилищам стали пристраивать все новые и новые врата-тории, являющиеся неотъемлемой принадлежностью любого синтоистского святилища. В наиболее популярных храмах Инари, главным из которых по-прежнему остается все то же святилище на горе Фусими-Инари в Киото, откуда все и началось, эти тории, состоящие из двух столбов, непременно окрашенных в ярко-алый или ярко-оранжевый цвет, и двух поперечин, окрашенных в черный цвет, образуют настоящие тоннели, ведущие в святилище. По этим многочисленным красным либо оранжевым тории, а также по паре каменных лис-посланцев божества, стоящих перед входом, можно сразу узнать святилище Инари.

Ассоциация лис с Инари также привела к тому, что это божество стали почитать не только как приносящее успех в занятиях сельским хозяйством и коммерцией, но и как покровительствующее плотским утехам. Дело в том, что в Японии получили широкое распространение пришедшие из Китая представления о лисах-оборотнях, имеющих привычку представать прекрасными соблазнительницами, сбивающими с пути истинного серьезных мужчин.

Хатиман ( 八幡 )

Вторым после Инари по популярности и по количеству святилищ является божество Хатиман. О его происхождении и смысле его имени (досл. означает «восемь стягов») известно достаточно мало. Гипотез на этот счет существует множество, но ни одна из них не может быть празнана окончательной. С уверенностью можно только утверждать, что сначала Хатиман почитался в качестве родового божества-удзигами клана Уса, обитавшего в одноименной местности о-ва Кюсю. Географически эта территория расположена в непосредственной близости от Корейского полуострова, что в сочетании с удобной природной бухтой способствовало достаточно интенсивным контактам с материком.

Местность Уса славилась еще и тем, что местные шаманки-прорицательницы (мико) превосходили всех остальных своими необычайными способностями, сочетая местные и корейские шаманские практики с оккультным буддизмом. Поэтому эта местность издавна служила одной из опорных точек древней талассократии (т.е. морского могущества, в противоположность теллурократии – могущества сухопутного), а местное божество почиталось как оракул с незапамятных времен, еще до образования японской государственности. Тем не менее, первое упоминание о Хатимане в японских письменных источниках относится к 737 г. В записи хроники «Сёку нихонги» (продолжение летописи «Нихон сёки») упоминается, что в святилище Уса Хатиман, а также еще в четыре других были направлены дары с целью заручиться божественной поддержкой в разрешении очередного военного конфликта, вспыхнувшего в Корее. Но со второй половины VIII в. Хатиман уже весьма часто вещает устами жрецов святилища по политическим и военным вопросам, а также о введении чиновникам рангов и званий. Авторитет Хатимана как оракула был настолько велик, что буддийский монах Докё (ум. В 772), войдя в доверие к императрице Сётоку (764-770), попытался сам взойти на престол, апеллируя в своих претензиях к авторитету пророчества Хатимана, якобы одобрившего его намерение. Правда, потом выяснилось, что никакого пророчества не было, и это обрекло план Докё на провал.

Кроме того, Хатиман становится почитаем и как покровитель военных начинаний, очевидно, вследствие того, что бухта Уса часто использовалась для снаряжения военных экспедиций в соседнюю Корею, во внутренние дела которой японские государи довольно часто вмешивались в те времена. Возможно, именно с этим и связано появление слова «стяг» в имени божества, а иероглиф «восемь», который по «нижнему», т.е. японскому чтению читается как я (знаменитый японский филолог XVIII в. Мотоори Норинага (1730-1801) считал, что исконным чтением имени Хатимана является «Явата»), часто используется и в названиях других связных с синто символов в значении «большой» или «великий». Например, ята карасу («большой ворон», досл. «ворон в восемь ата», где ата – древняя единица длины, равная расстоянию между растопыренными большим и средним пальцами), который вел легендарного Дзимму в его походе на Восток. Священное зеркало, врученное Аматэрасу своему внуку Ниниги перед сошествием на землю, также называется ята кагами («большое красивое зеркало»). Да и «великий дракон», с которым сражается Сусаноо, тоже восьмиглавый и восьмихвостый. Так что вполне возможно истолковать имя Хатиман как «Великий стяг», что вполне объяснимо для бога войны. Следует отметить, что прикрепленные за спиной к доспехам восемь треугольных стягов являлись характерным воинским атрибутом в странах Центральной Азии и Дальнего Востока (персонажи-воины в пекинской опере, костюмы дхармапал для мистерии Цам в Тибете и т.д.).

Дата добавления: 2014-01-04