Non/Fiction

На рубеже XX и XXI веков происходит активное размывание границы между фикшн и нон-фикшн — то есть мемуарами, биографиями, описаниями путешествий и философско-обучающими трактатами. Эти два казавшиеся некогда несмешивающимися вида прозы на наших глазах все активнее проницают друг в друга. И это гораздо более интересная и актуальная тема, чем спор о «высоких и низках» жанрах фикшн.

Например, оба биографических бестселлера Дмитрия Быкова — «Пастернак» и «Окуджава» — это, безусловно, нон-фикшн, то есть повествование о реальном лице, базирующееся на реальных документах. Но при этом яркость стиля, субъективность, острота полемики и спорность выводов в этих книгах — чисто романные. А с другой стороны, «Даниэль Штайн, переводчик» Людмилы Улицкой — это роман с вымышленными героями. Которые, однако, довольно точно повторяют судьбы реальных прототипов. А основной эффект и основное достоинство романа Casual — в скрупулезном перечислении реальных торговых марок и реальных модных точек, где должны тусоваться правильные девушки, желающие найти правильного мужа.

Не очень понятно пока, как далеко может зайти этот процесс и к чему приведет. Потому что, конечно же, «Идеаль» Бегбедера, в котором описываются загулы его «лирического героя» в называемых своими именами московских клубах или «ДухLess» Минаева с одной стороны, и все романы Уэльбека и Пелевина (кроме, пожалуй, «Чапаева и Пустоты»), где рассказ о судьбах героев служит лишь стержнем, на который нанизываются философские и публицистические суждения — это не совсем художественная литература в том смысле, который вкладывали в это слово во времена Сервантеса и Льва Толстого.

Подытожим: мы будем употреблять слово «фикшн» как более всего отвечающее специфике нашего курса. Фикшн различается по длине на большой, малый и промежуточный, но при этом форма определяется самим содержанием. Кроме того, фикшн активно смешивается с нон-фикшн — и игнорировать это в эпоху тотальной коммуникации, блогов, микроблогов и прочего более невозможно. И я лично не вижу в этом проблемы. Важно только, чтобы писатели помнили: то мощнейшее оружие, которым они пользуются, вручено им не Минаевым и Бегбедером, а самим богом Гермесом.

ЧЕТЫРЕ ДЕБЮТНЫЕ ИДЕИ

Разобрав разные виды художественного письма и то, с какого из них лучше начать, теперь мы можем обратиться к насущному практическому вопросу — как начать?

Универсального ответа быть не может. Начальный импульс появления произведения внутри писателя — акт такой же интимный и неожиданный, как появление ребенка внутри будущей матери. Владимир Сорокин на мой журналистский вопрос о начальном импульсе «Дня опричника» отвечал: «моя маленькая собачка, грызущая слишком большую кость». А Набоков уверял в послесловии к «Лолите», что

...насколько помню, начальный озноб вдохновения был каким-то образом связан с газетной статейкой об обезьяне в парижском зоопарке, которая, после многих недель улещиванья со стороны какого-то учёного, набросала углём первый рисунок, когда-либо исполненный животным: набросок изображал решётку клетки, в которой бедный зверь был заключён.

Это похоже на мистификацию или просто очередную колючую шутку мэтра, но если пройтись по тексту романа, то оказывается, что Гумперт Гумперт неоднократно называет Лолиту «бедной обезьянкой» и рассуждает о ее «обезьяньей ловкости — верном признаке нимфеток».

Но начать можно и с более очевидных идей.

ИДЕИ

A) Позаимствуйте эпизод из собственной жизни.

Самый напрашивающийся и абсолютно естественный метод. Подавляющее большинство дебютных произведений непосредственно вырастают из личного опыта автора. Лев Толстой дебютировал «Детством — Отрочеством — Юностью», в которых рассказал о своих подростковых и юношеских открытиях и метаниях. Булгаков дебютировал «Белой гвардией», в которой в несколько измененном виде вывел свою семью и очень точно описал свою киевскую квартиру — «пять полных и пыльных комнат». Захар Прилепин ворвался в литературу книгой «Патологии» — обобщением своего чеченского опыта. А Джек Керуак, в абсолютно других условиях, дебютировал «В дороге», в которых почти буквально описал свои блуждания по Америке в 1947 году.

Все дело в этом самом «почти». Если бы вышеупомянутые авторы просто последовательно описали свои впечатления и злоключения, едва бы мы о них помнили. Фикшн есть дистиллят жизненного опыта — а не его точное отображение. Кто-то заметил, что хорошая книга отличается от жизни тем, что в ней, то есть в книге, не бывает нудных провисаний, дурацких совпадений и посторонних деталей. Тот же Булгаков в Николке Турбине и Елене Турбиной довольно точно описал своего младшего брата-подростка и замужнюю сестру, но врач-венеролог Алексей Турбин, персонаж явно автобиографический — холост и не имеет никаких покушений к писательству, хотя сам Булгаков к описываемому в романе 1919 году был давно женат и вполне уже определился с выбором будущей карьеры. Дело не в скромности или скрытности, а просто автор справедливо рассудил, что судьбы его брата и сестры — достаточно типичны, а вот его собственная (женитьба в 22 года и смена врачебной стези на писательскую) — нет.

Джакомо Казанова был плодовитым писателем, но из всех его многочисленных пухлых фантастических и нравоучительных романов интерес представляет только подробнейшая «История моей жизни» — но даже она не является буквальной хроникой его авантюр. Например, описывая безо всякого стеснения, как он заморочил голову стареющей маркизе д’Юрфе своей шулерской некромантией и обобрал ее, Казанова замечает — «бедняжка вскорости умерла». В то время как на самом деле она прожила еще добрых двадцать лет, о чем ему было прекрасно известно, потому что они еще встречались (и он снова просил у нее денег). Казанова не мечтал о ее смерти и не хотел обмануть читателя. Просто он понимал — все эпизоды его многотомной эпопеи должны не только четко начинаться, но и четко заканчиваться. (Мы подробнее поговорим об этом на третьей лекции).

B) Развейте историю из чего-то, чему вы оказались свидетелем или услышали в новостях.

Например, вы сидите в кафе и видите, что напротив вас о чем-то переговаривается пара — мужчина и женщина. Вас привлекает напряженное выражение их лиц, трагичные глаза женщины, вы начинаете прислушиваться — и удивляетесь будничности, незначительности их диалога. Может быть, они просто не решаются говорить о том, что их на самом деле мучит? И фразы несут на самом деле подспудный смысл? Так — или примерно так — появился один из самых известных рассказов Хемингуэя, «Белые слоны».

Но вот что важно. Было бы наивно думать, что этот замечательный рассказ появился только потому, что Хемингуэй случайно подслушал такой разговор. Не один внешний толчок, так другой, обязательно привел бы к подобному результату. Потому что тема «потерянного поколения», которое, в частности, разучилось выражать свои чувства, уже давно мучила Хемингуэя. И ему было что сказать по этому поводу.

Привычка «присочинять биографии» мало-помалу может и даже должна войти в кровь. Ведь вся литература по большому счету — это одно большое «а что если...?» Это очень красочно описывает тот же Михаил Булгаков в «Театральном романе»:

Миша поразил меня своим смехом. Он начинал смеяться внезапно — «ах, ах, ах», — причем тогда все останавливали разговор и ждали. Когда же отсмеивался, то вдруг старел, умолкал.

«Какие траурные глаза у него, — я начинал по своей болезненной привычке фантазировать. — Он убил некогда друга на дуэли в Пятигорске, — думал я, — и теперь этот друг приходит к нему по ночам, кивает при луне у окна головою».

Мне Миша очень понравился.

Что же касается «новостных поводов», подсмотренных в СМИ или в блогах — пусть вас не смущает их вторичность. Два человека, прочитав одну и ту же газету или зайдя на один и тот же сайт, обратят внимание на совершенно разные вещи. Если вы обратили внимание именно на то, на что обратили — значит, это ваша история. Используйте ее смело.

Еще в большей степени это относится к третьей возможности —

С) Воспользуйтесь уже существующей историей.

Я говорю не столько о «честных» или «относительно честных» римейках — таких как «Волшебник изумрудного города», списанный со сказки Баума «Волшебник страны Оз». Или как цикл романов о трех мушкетерах, при написании которых Дюма широко пользовался изданными в 1700 году трёхтомными «Мемуарами г-на д’Артаньяна», хотя к тому времени уже было прекрасно известно, что мемуары эти подложны: их от начала до конца написал литератор[8], специализирующийся на подобных псевдомемуарах известных людей. И даже не о сложнейших опытах вроде «Улисса», где каждый шаг Леопольда Блума по Дублину проецируется на путешествие Одиссея. Лучшие римейки — это те, вторичность которых ненавязчива и вообще малозаметна. Так Умберто Эко вплел в свой толстенный и совершенно оригинальный роман «Баудолино», главный герой которого — Фридрих Барбаросса, фабулу рассказа Конан-Дойля «Шесть Наполеонов»: поиски похищенного сокровища, спрятанного злоумышленником в один из нескольких идентичных предметов, попавших в разные руки.

Еще один очень хороший и характерный пример, о котором мало кто вспоминает — это «Гарри Поттер». Вас это удивляет? Вы уверены, что выдумщица Роулинг вырастила своих магов и маглов на ровном месте? Между тем еще в 1974 году англичанка Джилл Мёрфи начала выпускать серию детских книжек под названием «Самая плохая ведьма» — про нескладную, но добросердечную ученицу школы ведьм и ее злоключения. Конечно, довольно условно и карикатурно набросанный мир школы ведьм Мёрфи невозможно сравнить с детально прорисованным и тщательно подогнанным миром Хогварта — но можно не сомневаться: сама Роулинг книги Мёрфи читала еще девочкой. Причем опять-таки следует подчеркнуть: много кто читал эти книги, будучи девочкой (или мальчиком), но плодотворным это чтение оказалось только для Роулинг.

Так что любая классическая история может оказаться импульсом для вашей собственной истории. Вычлените сюжет сказки про колобка, и вы поймете, что это, в сущности, готовый боевик: побег, три покушения на убийство и одно убийство в конце. А если еще учесть, что колобок — искусственно созданное существо, то это боевик фанатический.

Что там «Колобок»! Шекспир широко использовал существовавшие до него сюжеты — о ревнивом мавре на службе венецианской республики, о скандинавском принце, которому пришлось мстить дяде за отца и т.д. Что ж удивляться, глядя на Тома Стоппарда, который вывел блестящую оригинальную пьесу из одной фразы в «Гамлете» — «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Что говорит не столько о его чувстве юмора, сколько о том, что к 60-м годам XX века «Гамлет» стал восприниматься как первичная реальность, как нечто, произошедшее некогда «на самом деле». И кто вообще скажет, что такое вымысел, а что такое «на самом деле»?

Это очень важный вопрос, если вы захотите воспользоваться четвертым подходом:

D) Полностью все выдумайте «из головы»

Как и в случае со сверхкороткой «флэш-фикшн», кажущаяся простота такого подхода обманчива. Конечно, заманчиво объявить, что действие вашего романа происходит в параллельной вселенной, где живут маги и эльфы. Или однажды в далекой галактике, где ведутся звездные войны и вообще все по-другому, чем на Земле. Или, как сделал Гоголь, что нос героя зажил самостоятельной жизнью... Но объявить-то можно всё что угодно, а вот заставить читателя поверить, что придуманный вами мир действительно существует, а нос действительно разъезжает в карте по Невскому проспекту — задача отдельная. И очень сложная. Когда Кафка объявляет, что Грегор Замза превратился во сне в гигантское насекомое — мы ему верим, потому что из дальнейшего становится понятно, что отвратительное насекомое — это, по сути дела, метафора отчуждения героя от его близких, углубляющейся пропасти между Замзой и окружающим его миром.

И Толкиен выдумал свое Средиземье не на пустом месте, а опираясь на доскональное знание кельтского и скандинавского фольклора. Откуда, в частности, позаимствованы практически все имена героев. И к тому же продумывал он его непосредственно после Второй мировой войны. Так что идея смертельной схватки всех сил добра против темных сил считывалась его читателями совершенно однозначно. (Кстати, так уж вышло, что премьера первого кинофильма трилогии Питера Джексона состоялась в декабре 2001 года — и пережившая 11 сентября Америка тоже считала идею вполне однозначно и оценила по достоинству.)

Так что прежде чем вы решите вводить какое-то необыкновенное фанатическое допущение или открывать свой новый мир — подумайте, найдется ли у вас кем его заселить? И найдется ли чем заинтересовать читателя?

На это вы мне можете возразить — я не собираюсь поражать читателя небылицами про людей-насекомых и далекие миры! Я просто хочу честно рассказать про жизнь наших современников, живущих здесь и сейчас! Неужели для этого обязательно рисовать автопортрет?

Разумеется, нет.

Фикшн, повторим еще раз, можно начать писать «из себя», из окружающей реальности, из вторичной реальности или вообще с чистого листа. Главное, что для этого нужно — найти персонажей.

С них и начнем в следующий раз.

[1] М.: Новое литературное обозрение, 1999; 2-е издание — М.: «Захаров» 2006

[2] «Отрывки из писем, мысли и замечания».

[3] «От интернета к Гутенбергу: текст и гипертекст».http://www.philosophy.ru/library/eco/internet.html

[4] Я даю называние в недавнем переводе Максима Немцова. Более устоявшееся название, данное Ритой Райт-Ковалевой — «Хорошо ловится рыбка-бананка» кажется мне менее точным.

[5] Серым выделяются произведения, включенные в список рекомендованной и дополнительной литературы.

[6] http://www.usatoday.com/life/top25-books.htm

[7] См: Сергей Чупринин. Жизнь по понятиям. Русская литература сегодня. М., Время, 2007

[8] Гатьен де Куртиль де Сандра (1644 — 1712)

Дата добавления: 2014-01-04