Двадцать первая-лекция

Развитие либидо и сексуальная организация

Уважаемые господа! Я нахожусь под впечатлением, что мне не вполне удалось убедительно разъяснить вам значение извращений для наше­го представления о сексуальности. Поэтому я хотел бы, насколько могу, направить и дополнить изложенное.

Дело обстоит вовсе не так, как будто только извращения вынудили нас к тому изменению понятия сексуальности, которое вызвало столь резкий протест. Еще больше способствовало этому изучение детской сексуальности, а совпадение обоих явлений стало для нас решающим. Но проявления детской сексуальности, как бы они ни были очевидны в бо­лее позднем детстве, кажется, исчезают в неопределенности по мере приближения к их начальным стадиям. Тот, кто не хочет обращать внима­ния на историю развития и аналитическую связь, будет оспаривать их сексуальный и признавать вместо него какой-нибудь недифференциро­ванный характер. Не забывайте, что в настоящее время мы еще не име­ем общепринятого признака сексуальной природы какого-то процесса, кроме опять-таки принадлежности к функции продолжения рода, но его мы считаем слишком узким. Биологические критерии, вроде предложен­ных В. Флиссом (1906) периодов в 23 и 28 дней, еще очень спорны; химические особенности сексуальных процессов, которые мы можем лишь предполагать, еще только ждут своего открытия. Сексуальные извраще­ния взрослых, напротив, являются чем-то ощутимым и недвусмыслен­ным. Как показывает уже их общепризнанное название, они, несомнен­но, относятся к сексуальному. Пусть их называют признаком дегенера­ции пли как угодно иначе, еще никто не находил в себе решимости отнести их к чему-нибудь другому, а не к феноменам сексуальной жиз­ни. Только они дают нам право утверждать, что сексуальность и продол­жение рода не совпадают, потому что очевидно, что все они отказывают­ся от цели продолжения рода.

Я вижу здесь одну небезынтересную параллель. В то время как для большинства “сознательное” и “психическое” было тем же самым, мы были вынуждены расширить понятие “психическое” и признать психиче­ское, которое не сознательно. И совершенно аналогично другие объявля­ют идентичным “сексуальное” и “относящееся к продолжению рода” — или, если хотите выразиться короче, “генитальное”,— в то время как мы не можем не признать “сексуального”, которое не “генитально”, и не имеет ничего общего с продолжением рода. Это только формальное сходство, однако оно имеет более глубокое основание.

Но если существование сексуальных извращений является в этом во­просе таким убедительным доказательством, почему оно раньше не ока­зало своего действия и не решило этот вопрос? Я, право, не могу ска­зать. Мне кажется, дело в том, что к сексуальным извращениям имеется совершенно особое отношение, которое распространяется на теорию и также мешает их научной оценке. Как будто никто не может забыть, что они не только что-то отвратительное, но и чудовищное, опасное, как буд­то их считают соблазнительными и в глубине души вынуждены побороть тайную зависть к тем, кто ими наслаждается, подобно тому как в извест­ной пародии на Тангейзера карающий ландграф сознается:

...В гроте Венеры забыл он честь и долг! — Странно, что с нашим братом этого не случается.

В действительности же извращенные скорее жалкие существа, очень до­рого расплачивающиеся за свое трудно достижимое удовлетворение.

То обстоятельство, что акт извращенного удовлетворения в большин­стве случаев все же заканчивается полным оргазмом и выделением поло­вых продуктов, делает извращенную деятельность несомненно сексуаль­ной, несмотря на всю странность объекта и целей. Но это, разумеется, только следствие того, что эти лица — взрослые; у ребенка оргазм и по­ловые выделения невозможны, они заменяются намеками, которые опять-таки не признаются несомненно сексуальными. Чтобы дополнить оценку сексуальных извращений, я должен кое-что добавить. Как они ни опоро­чены, как резко ни противопоставляются нормальной сексуальной дея­тельности, простое наблюдение показывает, что та или иная извращенная черта почти всегда имеется в сексуальной жизни нормальных людей. Даже поцелуй может по праву называться извращенным актом, потому что он состоит в соединении двух эрогенных зон рта вместо двух генита­лий. Но никто не отказывается от него как от извращения, напротив, на сцене он допускается как смягченный намек на половой акт. Но как раз поцелуй может стать и полным извращением, а именно тогда, когда он так интенсивен, что непосредственно сопровождается выделением из ге­ниталий и оргазмом, что бывает не так уж редко. Впрочем, можно на­блюдать, что для одного непременными условиями сексуального наслаж­дения являются ощупывание и разглядывание объекта, а другой в порыве сексуального возбуждения щипает или кусает, что самое большое воз­буждение у любящего не всегда вызывают гениталии, а какая-нибудь другая часть тела объекта и тому подобное в большом разнообразии. Не имеет никакого смысла выделять лиц с некоторыми такими чертами из ряда нормальных и причислять их к извращенным, больше того, все яснее понимаешь, что сущность извращений состоит не в отступлении от сексуальной цели, не в замене гениталий, даже не всегда в изменении объекта, а только в исключительности, с которой совершаются эти от­ступления, из-за которых отставляется сам половой акт, служащий про­должению рода. Поскольку извращенные действия включаются в совер­шение нормального полового акта как подготовительные или усиливаю­щие его, они, собственно, перестают быть извращенными. Конечно, благодаря фактам такого рода пропасть между нормальной и извращен­ной сексуальностью сильно уменьшается. Напрашивается естественный вывод, что нормальная сексуальность происходит из чего-то, что сущест­вовало до нее, исключая как непригодные одни стремления и объединяя другие с тем, чтобы подчинить их новой цели продолжения рода.

Прежде чем мы воспользуемся нашими знаниями об извращениях для того, чтобы снова углубиться в изучение детской сексуальности, исходя из уточненных предположений, я должен обратить ваше внимание на важное различие между ними. Извращенная сексуальность, как правило, великолепно центрирована, все действия стремятся к одной, в большин­стве случаев — единственной цели, частное влечение одерживает верх, и либо только оно и обнаруживается, либо все другие подчинены его целям. В этом отношении между извращенной и нормальной сексуаль­ностью нет другого различия, кроме того, что господствующие частные влечения и соответствующие им сексуальные цели у них разные. И здесь, и там действует, так сказать, хорошо организованная тирания, только здесь власть захватила одна семья, а там — другая. Инфантильная сек­суальность, напротив, не имеет в общем такой центрации и организации, ее отдельные частные влечения равноправны, каждое на свой страх и риск стремится к получению удовольствия. Отсутствие, как и наличие центрации, разумеется, хорошо согласуются с тем фактом, что оба вида сек­суальности — извращенная и нормальная — произошли из инфантильной. Впрочем, есть случаи извращенной сексуальности, имеющие гораздо боль­ше сходства с инфантильной, когда многочисленные частные влечения независимо друг от друга осуществили или, лучше сказать, сохранили свои цели. В таких случаях правильнее говорить об инфантилизме сек­суальной жизни, чем об извращении.

Вооруженные этими знаниями, мы можем приступить к обсуждению предложения, которого нам наверняка не избежать. Нам скажут: почему вы настаиваете на том, чтобы называть сексуальными уже те, по вашему собственному свидетельству, неопределенные детские проявления, из ко­торых позднее развивается сексуальность? Почему вы не хотите лучше довольствоваться физиологическим описанием и просто сказать, что у младенца наблюдаются такие виды деятельности, как сосание или задерживание экскрементов, показывающие нам, что он стремится к получе­нию удовольствия от функционирования органов (Organlust)? Этим вы бы избежали оскорбляющего всякое чувство предпг.тожения о наличии сексуальной жизни у ребенка. Да, уважаемые господа, я не имею ниче­го против удовольствия от функционирования органов; я знаю, что выс­шим наслаждением при совокуплении является удовольствие от функцио­нирования органов, связанное с деятельностью гениталий. Но можете ли вы мне сказать, когда это первоначально индифферентное удовольствие от функционирования органов приобретает сексуальный характер, кото­рым оно несомненно обладает на более поздних фазах развития? Знаем ли мы об удовольствии от функционирования органов больше, чем о сек­суальности? Вы ответите, что сексуальный характер присоединяется именно тогда, когда гениталии начинают играть свою роль; сексуальное совпадает с генитальным. Вы отвергнете даже возражение относительно извращений, указав мне на то, что целью большинства извращений все-таки является генитальный оргазм, хотя и достигаемый другим путем, а не соединением гениталий. Вы займете действительно гораздо более выгодную позицию, если исключите из характеристики сексуального от­ношение к продолжению рода, оказавшееся несостоятельным вследствие существования извращений, и вместо него выдвинете на первый план деятельность гениталий. Но тогда мы окажемся недалеко друг от друга;

половые органы просто противопоставляются другим органам. А что вы возразите против многочисленных фактов, показывающих, что для дости­жения наслаждения гениталии могут заменяться другими органами, как при нормальном поцелуе, в практике извращений, в симптоматике исте­рии? При последнем неврозе совершенно обычное дело, что явления воз­буждения, ощущения и иннервации, даже процессы эрекции, присущие гениталиям, переносятся на другие, отдаленные области тела (например, вверх на голову и лицо). Уличенные таким образом в том, что у вас ни­чего не остается для характеристики сексуального, вы, видимо, должны будете решиться последовать моему примеру и распространить название “сексуальное” также на действия, направленные на получение удовольст­вия от функционирования органов в раннем детстве.

А теперь выслушайте в оправдание моей точки зрения два других со­ображения. Как вы знаете, сомнительные и неопределенные действия для получения удовольствия в самом раннем детстве мы называем сек­суальными, потому что выходим на них путем анализа симптомов через бесспорно сексуальный материал. Это еще не значит, что они сами долж­ны быть сексуальными, согласен. Но возьмите аналогичный случай. Представьте себе, что у нас нет возможности наблюдать развитие двух двудольных растений, яблони и фасоли, из их семян, но в обоих случаях можно проследить их развитие в обратном направлении от полностью сформировавшегося растения до первого ростка с двумя зародышевыми листками. Оба зародышевых листка выглядят индифферентно, в обоих случаях они совершенно однородны. Предположу ли я поэтому, что они действительно однородны и что специфическое различие между яблоней и фасолью наступит лишь позднее, при вегетации? Или с биологической точки зрения правильнее полагать, что это различие имеется уже в рост­ке, хотя по зародышевым листкам его нельзя увидеть. Но ведь мы дела­ем то же самое, называя сексуальным наслаждение при действиях мла­денца. Любое ли удовольствие от функционирования органов может называться сексуальным или наряду с сексуальным есть другое, не заслуживающее этого названия, я здесь анализировать не могу. Я слиш­ком мало знаю об удовольствии от функционирования органов и о его условиях, а при регрессирующем характере анализа вообще не удивлюсь, если в конце концов дойду до моментов, не поддающихся определению в настоящее время.

И еще одно! В своем утверждении о сексуальной чистоте ребенка вы в общем очень мало выиграли бы, даже если бы смогли убедить меня в том, что действия младенца лучше всего оценить как не сексуальные. Потому что уже с трехлетнего возраста сексуальная жизнь ребенка не подлежит никаким сомнениям; в это время начинают проявлять себя ге­ниталии, может быть, закономерно наступает период инфантильное мастурбации, т. е. генитального удовлетворения. Уже больше нет надоб­ности не замечать душевные и социальные проявления сексуальной жизни; выбор объекта, нежное предпочтение отдельных лиц, даже реше­ние в пользу одного из полов, ревность установлены беспристрастными наблюдениями независимо от психоанализа и до его появления и могут быть подтверждены любым наблюдателем, желающим это видеть. Вы возразите, что сомневались не в раннем пробуждении нежности, а только в том, что нежность эта носит сексуальный характер. Хотя дети от трех до восьми лет уже научились его скрывать, но если вы будете внима­тельны, то сможете^се-таки собрать достаточно доказательств “чувствен­ных” целей этой нежности, а чего вам будет недоставать, в большом ко­личестве дадут аналитические исследования. Сексуальные цели этого периода жизни находятся в самой тесной связи с одновременным сексу­альным исследованием самого ребенка, некоторые примеры которого я вам приводил. Извращенный характер некоторых из этих целей зависит, конечно, от конституциональной незрелости ребенка, который еще не от­крыл цели акта совокупления.

Примерно с шестого до восьмого года жизни наблюдается затишье и спад в сексуальном развитии, который в самых благоприятных в куль­турном отношении случаях заслуживает названия латентного периода (Latenzzeit). Латентного периода может и не быть, он вовсе не обязатель­но прерывает на время сексуальную деятельность и гасит сексуальные интересы по всей линии. Большинство переживаний и душевных движе­ний перед наступлением латентного периода подвергается затем инфан­тильной амнезии, уже обсуждавшемуся ранее забвению, которое окутыва­ет наши первые годы и отчуждает их от нас. При каждом психоанализе ставится задача восстановить в памяти этот забытый период жизни: невозможно отделаться от мысли, что мотивом этого забвения оказались содержащиеся в нем истоки сексуальной жизни, т. е. что это забвение является результатом вытеснения.

С трехлетнего возраста сексуальная жизнь ребенка во многом соответ­ствует сексуальной жизни взрослого; она отличается от последней, как уже известно, отсутствием твердой организации с приматом гениталий, неизбежными чертамв извращения и, разумеется, гораздо меньшей ин­тенсивностью всего влечения. Но самые интересные для теории фазы сек­суального развития, или, как мы предпочитаем говорить, развитие либи­до, идут вслед за этим моментом. Это развитие протекает так быстро, что непосредственному наблюдению никогда не удалось бы задержать его мимолетные картины. Только при помощи психоаналитического исследо­вания неврозов можно было догадаться о еще более ранних фазах разви­тия либидо. Это, конечно, всего лишь конструкции, но если вы займетесь анализом практически, то найдете эти конструкции необходимыми и по­лезными. Вы скоро поймете, как происходит, что патология может нам раскрыть здесь отношения, которые нельзя заметить в нормальном объ­екте.

Итак, мы можем теперь показать, как складывается сексуальная жизнь ребенка, прежде чем установится примат гениталий, который под­готавливается в первую инфантильную эпоху до латентного периода и непрерывно организуется в период полового созревания. В этот ранний период существует особого рода неустойчивая организация, которую мы называем прегениталъной. Но на первом плане в этой фазе выступают не генитальные частные влечения, а садистские и анальные. Противополож­ность мужского и женского здесь не играет никакой роли; ее место за­нимает противоположность активного и пассивного, которую можно на­звать предшественницей сексуальной полярности, с которой она позднее и сливается. То, что в проявлениях этой фазы нам кажется мужским, рас­смотренное с точки зрения генитальной фазы, оказывается выражением стремления к овладению, легко переходящего в жестокость. Стремления, имеющие пассивную цель, связываются с очень значимыми для этого времени эрогенными зонами у выхода кишечника. Сильно проявляется влечение к разглядыванию и познанию; гениталии принимают участие в сексуальной жизни, собственно, лишь в роли органа выделения мочи. У частных влечений этой фазы нет недостатка в объектах, но все эти объекты не обязательно соединены в одном объекте. Садистско-анальная организация является ближайшей ступенью к фазе генитального господ­ства. Более подробное изучение показывает, сколько от этой организации сохраняется в более поздней окончательной форме сексуальности и ка­кими путями ее частные влечения вынуждены включаться в новую гени-тальную организацию. За садистско-анальной фазой развития либидо нам открывается еще более ранняя, еще более примитивная ступень органи­зации, в которой главную роль играет эрогенная зона рта. Вы можете до­гадаться, что к ней относится сексуальная деятельность сосания, и вос­хищаться пониманием древних египтян, в искусстве которых ребенок, даже божественный Хорус изображается с пальцем во рту. Только недавно (1916) Абрахам сделал сообщение о том, какие следы оставляет эта примитивная оральная фаза в сексуальной жизни более поздних лет.

Уважаемые господа! Могу предположить, что последние сообщения о сексуальных организациях скорее обременили вас, чем вразумили. Мо­жет быть, я опять слишком углубился в подробности. Но имейте терпе­ние; то, что вы теперь слышали, станет более ценным для вас при по­следующем использовании. А пока сохраните впечатление, что сексуаль­ная жизнь— как мы говорим, функция либидо — появляется не как нечто готовое и не обнаруживает простого роста, а проходит ряд следующих друг за другом фаз, не похожих друг на друга, являясь, таким образом, неоднократно повторяющимся развитием, как, например, развитие от гу­сеницы до бабочки. Поворотным пунктом развития становится подчине­ние всех сексуальных частных влечений примату гениталий и вместе с этим подчинение сексуальности функции продолжения рода. До этого существует, так сказать, рассеянная сексуальная жизнь, самостоятельное проявление отдельных частных влечений, стремящихся к получению удовольствия от функционирования органов. Эта анархия смягчается благодаря переходу к “прегенитальным” организациям, сначала садист­ско-анальной фазы, до нее — оральной, возможно, самой примитивной. К этому присоединяются различные еще плохо изученные процессы смены одной фазы другой. Какое значение для понимания неврозов име­ет то, что либидо проделывает такой длинный и многоступенчатый путь, вы узнаете в следующий раз.

Сегодня мы проследим еще одну сторону этого развития, а именно отношение частных сексуальных влечений к объекту. Вернее, мы сделаем беглый обзор этого развития с тем, чтобы подольше остановиться на од­ном довольно позднем его результате. Итак, некоторые из компонентов сексуальной жизни с самого начала имеют объект и сохраняют его, как, например, стремление к овладению (садизм), стремление к разглядыва­нию и познанию. Другие, более явно связанные с определенными эроген­ными зонами, имеют объект лишь вначале, пока они выполняют несек­суальные функции, и отказываются от него, когда освобождаются от этих функций. Так, первым объектом орального компонента сексуально­го влечения является материнская грудь, удовлетворяющая потребность младенца в пище. В акте сосания эротический компонент, получавший удовлетворение при кормлении грудью, становится самостоятельным, от­казываясь от постороннего объекта и замещая его каким-нибудь органом собственного тела. Оральное влечение становится аутоэротическим, како­выми анальные и другие эрогенные влечения являются с самого начала. Дальнейшее развитие имеет, коротко говоря, две цели: во-первых, отка­заться от аутоэротизма, снова заменить объект собственного тела на по­сторонний и, во-вторых, объединить различные объекты отдельных вле­чений, заменив их одним объектом. Разумеется, это удается только тогда, когда этот один объект представляет собой целое, похожее на собственное тело. При этом какое-то число аутоэротических влечений как непригод­ные может быть также оставлено.

Процессы нахождения объекта довольно запутанны и до сих пор не были ясио изложены. Подчеркнем для нашей цели, что когда в детские годы до латентного периода процесс достиг определенного завершения, найденный объект оказывается почти идентичным первому благодаря присоединению к нему орального стремления к удовольствию. Если это и не материнская грудь, то все-таки мать. Мы называем мать первым объектом любви. Мы говорим именно о любви, когда выдвигаем на пер­вый план душевную сторону сексуальных стремлений и отодвигаем назад или хотим на какой-то момент забыть лежащие в основе физические, или “чувственные”, требования влечений. К тому времени, когда мать становится объектом любви, у ребенка уже началась также психическая работа вытеснения, которая лишает его знания какой-то части своих сек­суальных целей. К этому выбору матери объектом любви присоединяет­ся все то”, что под названием Эдипова комплекса приобрело такое большое значение! в психоаналитическом объяснении неврозов и, может быть, сыграло не меньшую роль в сопротивлении психоанализу.

Послушайте небольшую историю, которая произошла во время этой войны: один из смелых последователей психоанализа находится в каче­стве врача на немецком фронте где-то в Польше и привлекает к себе внимание коллег тем, что однажды ему удается оказать неожиданное воз­действие на больного. В ответ на расспросы он признается, что работает методом психоанализа и согласен поделиться своими знаниями с товари­щами. И вот врачи корпуса, коллеги и начальники, собираются каждый вечер, чтобы послушать тайные учения анализа. Какое-то время все идет хорошо,:но после того, как он рассказал слушателям об Эдиповом комп­лексе, встает один начальник и заявляет, что этому он не верит, что гнусно со стороны докладчика рассказывать такие вещи им, бравым муж­чинам, борющимся за свое отечество, и отцам семейства, и что он запре­щает продолжение лекций. Этим дело и кончилось. Аналитик просил пе­ревести его на другой участок фронта. Но я думаю, плохо дело, если немецкая победа нуждается в такой “организации” науки, и немецкая наука плохо переносит эту организацию ".

А теперь вы с нетерпением хотите узнать, что же такое этот страш­ный Эдипов комплекс. Само имя вам говорит об этом. Вы все знаете гре­ческое сказание о царе Эдипе, которому судьбой было предопределено убить своего отца и взять в жены мать, который делает все, чтобы избе­жать исшолнения предсказаний оракула, и после того, как узнает, что по незнанию все-таки совершил оба этих преступления, в наказание выка­лывает себе глаза. Надеюсь, многие из вас сами пережили потрясающее действие трагедии, в которой Софокл представил этот материал. Произве­дение аттического поэта изображает, как благодаря искусно задерживае­мому и опять возбуждаемому все новыми уликами расследованию постепенно раскрывается давно совершенное преступление Эдипа; в этом отношении оно имеет определенное сходство с ходом психоанализа. В про­цессе диалога оказывается, что ослепленная мать-супруга Иокаста про­тивится лродолжению расследования. Она ссылается на то, что многим людям приходится видеть во сне, будто они имеют сношения с матерью, по на сны не стоит обращать внимания. Мы не считаем сновидения маловажньши, и меньше всего типичные сновидения, такие, которые снятся многим людям, и не сомневаемся, что упомянутое Иокастой сновидение тесно связано со странным и страшным содержанием сказания.

Удивительно, что трагедия Софокла не вызывает у слушателя по меньшей мере возмущенного протеста, сходной и гораздо более оправдан­ной реакции, чем реакция нашего простоватого военного врача. Потому что, в сущности, эта трагедия — безнравственная пьеса, она снимает с человека нравственную ответственность, показывает божественные силы как организаторов преступления и бессилие нравственных побуждений человека, сопротивляющихся преступлению. Можно было бы легко пред­ставить себе, что материал сказания имеет целью обвинить богов и судь­бу, и в руках критичного Эврипида, который был с богами не в ладах, это, вероятно, и стало бы таким обвинением. Но у верующего Софокла о таком использовании сказания не может быть и речи; преодолеть затруд­нения помогает богобоязненная изворотливость, подчиняющая высшую нравственность воле богов, даже если она предписывает преступление. Я не могу считать, что эта мораль относится к сильным сторонам пьесы, но она не имеет значения для производимого ею впечатления. Слушатель реагирует не на нее, а на тайный смысл и содержание сказания. Он реа­гирует так, как будто путем самоанализа обнаружил в себе Эдипов комп­лекс и разоблачил волю богов и оракула как замаскированное под воз­вышенное собственное бессознательное. Он как будто вспоминает жела­ния устранить отца и взять вместо него в жены мать и ужасается им. И голос поэта он понимает так, как будто тот хотел ему сказать: на­прасно ты противишься своей ответственности и уверяешь, что боролся против этих преступных намерений. Ты все-таки виноват, потому что не смог их уничтожить; они существуют в тебе бессознательно. И в этом за­ключается психологическая правда. Даже если человек вытеснил свои дурные побуждения в бессознательное и хотел бы убедить себя, что он за них не ответствен, он все-таки вынужден чувствовать эту ответствен­ность как чувство вины от неизвестной ему причины.

Совершенно несомненно, что в Эдиповом комплексе можно видеть один из самых важных источников сознания вины, которое так часто му­чает невротиков. Даже более того: в исследовании о происхождении че­ловеческой религии и нравственности, которое я опубликовал в 1913 г. под названием Тотем и табу, я высказал предположение, что, возможно, человечество в целом приобрело свое сознание вины, источник религии и нравственности, в начале своей истории из Эдипова комплекса38. Я охот­но сказал бы больше об этом, но лучше воздержусь. Трудно оставить эту тему, если уже начал, но нам нужно вернуться к индивидуальной психологии.

Итак, что же можно узнать об Эдиповом комплексе при непосредст­венном наблюдении за ребенком в период выбора объекта до наступле­ния латентного периода? Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обладать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет себе нежности по отношению к мате­ри, выражает свое удовольствие, если отец уезжает или отсутствует. Часто он выражает свои чувства словами, обещая матери жениться на ней. Скажут, что этого мало по сравнению с деяниями Эдипа, но на самом деле достаточно, в зародыше это то же самое. Часто дело затемняется тем, что тот же ребенок одновременно при других обстоятельствах про­являет большую нежность к отцу; только такие противоположные — или, лучше сказать, амбивалентные — эмоциональные установки, кото­рые у взрослого привели бы к конфликту, у ребенка прекрасно уживают­ся в течение длительного времени, подобно тому как позднее они посто­янно находятся друг возле друга в бессознательном. Станут возражать также, что поведение маленького мальчика имеет эгоистические мотивы и не позволяет предположить существование эротического комплекса. Мать заботится о всех нуждах ребенка, и поэтому ребенок заинтересован в том, чтобы она ни о ком другом не беспокоилась. И это верно, но. скоро становится ясно, что эгоистический интерес в этой и подобной си­туациях является лишь поводом, которым пользуется эротическое стрем­ление. Когда малыш проявляет самое неприкрытое сексуальное любопыт­ство по отношению к матери, требуя, чтобы она брала его ночью спать с собой, просится присутствовать при ее туалете или даже предпринима­ет попытки соблазнить ее, как это часто может заметить и со смехом рассказать мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживается эроти­ческая природа привязанности к матери. Нельзя также забывать, что та­кую же заботу мать проявляет к своей маленькой дочери, не достигая того же результата, и что отец достаточно часто соперничает с ней в за­боте о мальчике, но ему не удается стать столь же значимым, как мать. Короче говоря, никакой критикой нельзя исключить из ситуации момент полового предпочтения. С точки зрения эгоистического интереса со сто­роны маленького мужчины, было бы лишь неразумно не пожелать иметь к своим услугам двух лиц вместо одного из них.

Как вы заметили, я охарактеризовал только отношение мальчика к отцу и матери. У маленькой девочки оно складывается с необходимыми изменениями совершенно аналогично. Нежная привязанность к отцу, по­требность устранить мать как лишнюю и занять ее место, кокетство, пользующееся средствами более позднего периода женственности, имен­но у маленькой девочки образуют прелестную картину, которая застав­ляет забывать о серьезности и возможных тяжелых последствиях, стоя­щих за этой инфантильной ситуацией. Не забудем прибавить, что часто сами родители оказывают решающее влияние на пробуждение эдиповой установки у ребенка, следуя половому притяжению, и там, где несколько детей, отец самым явным образом отдает нежное предпочтение дочери, а мать сыну. Но и этот момент не может серьезно поколебать независи­мую природу детского Эдипова комплекса. Эдипов комплекс разрастается в семейный комплекс, когда появляются другие дети. Вновь опираясь на эгоистическое чувство, он мотивирует отрицательное отношение к появ­лению братьев и сестер и желание непременно устранить их. Об этих чувствах ненависти дети заявляют, как правило, даже гораздо чаще, чем о чувствах, имеющих своим источником родительский комплекс. Если та­кое желание исполняется, и смерть быстро уносит нежелательного нового члена семьи, то из анализа в более поздние годы можно узнать, ка­ким важным переживанием был для ребенка этот случай смерти, хотя он мог и не сохраниться в памяти. Ребенок, отодвинутый рождением нового ребенка на второй план, первое время почти изолированный от матери, с трудом прощает ей это свое положение; у него появляются чувства, ко­торые у взрослого можно было бы назвать глубоким ожесточением, и ча­сто они становятся причиной длительного отчуждения. Мы уже упоми­нали, что сексуальное исследование со всеми его последствиями обычно опирается на этот жизненный опыт ребенка. С подрастанием этих братьев и сестер установка к ним претерпевает самые значительные изменения. Мальчик может выбрать объектом любви сестру как замену неверной ма­тери; между несколькими братьями, ухаживающими за младшей сест­ренкой, уже в детской возникают ситуации враждебного соперничества, значимые для последующей жизни. Маленькая девочка находит в стар­шем брате замену отцу, который больше не заботится о ней с нежностью, как в самые ранние годы, или же младшая сестра заменяет ей ребенка, которого она тщетно желала иметь от отца.

Такие и другие подобного же рода отношения открывают непосред­ственное наблюдение за детьми и изучение хорошо сохранившихся, не подвергнутых влиянию анализа воспоминаний детских лет. Из этого вы, между прочим, сделаете вывод, что возрастное положение ребенка среди братьев и сестер является чрезвычайно важным моментом для его по­следующей жизни, который нужно принимать во внимание во всякой био­графии. Но, что еще важнее, благодаря этим сведениям, которые нетруд­но получить, вы не без улыбки вспомните высказывания науки по поводу причин запрета инцеста. Чего тут только не придумали! Что вследствие совместной жизни в детстве половое влечение не должно направляться на членов семьи другого пола или что во избежание вырождения биоло­гическая тенденция должна найти свое психическое выражение во врож­денном отвращении к инцесту! При этом совершенно забывают, что в та­ком неумолимом запрете законом и обычаями не было бы необходимости, если бы против инцестуозного искушения существовали какие-либо на­дежные естественные ограничения. Истина как раз в противоположном. Первый выбор объекта у людей всегда инцестуозный, у мужчины — на­правленный на мать и сестру, и требуются самые строгие запреты, чтобы не дать проявиться этой продолжающей оказывать свое действие детской склонности. У сохранившихся до сих пор примитивных диких народов инпестуозные запреты еще более строгие, чем у нас, и недавно Т. Рейк в блестящей работе (1915—1916) показал, что ритуалы, связанные с [наступлением] половой зрелости дикарей, изображающие второе рож­дение, имеют смысл освобождения мальчика от инцестуозной привязан­ности к матери и его примирения с отцом.

Мифология говорит вам, что якобы столь отвратительный для людей инцест без всяких опасений разрешается богам, а из древней истории вы можете узнать, что инцестуозный брак с сестрой был священным пред­писанием для властелина (у древних фараонов, инков в Перу). Речь идет, следовательно, о преимуществе, недоступном простому народу.

Кровосмесительство с матерью — одно преступление Эдипа, убийство отца — другое. Кстати говоря, это также те два великих преступления, которые запрещает первая социально-религиозная организация людей, тотемизм. Перейдем теперь от непосредственных наблюдений за ребенком к аналитическому исследованию взрослых, заболевших неврозом. Что же дает анализ для дальнейшего изучения Эдипова комплекса? Это можно сказать в двух словах. Он находит его таким же, каким описывает его сказание; он показывает, что каждый невротик сам Эдип или, как реак­ция на комплекс, Гамлет, что сводится к тому же. Разумеется, аналити­ческое изображение Эдипова комплекса является увеличением и огрубле­нием того, что в детстве было лишь наброском. Ненависть к отцу, жела­ние его смерти — уже не робкие намеки, в нежности к матери скрыва­ется цель обладать ею как женщиной. Можем ли мы действительно предполагать существование столь резких и крайних проявлений чувств в нежные детские годы или анализ вводит нас в заблуждение из-за вме­шательства какого-то нового фактора? Таковой нетрудно найти. Всякий раз, когда человек, будь то даже историк, рассказывает о прошлом, нуж­но принимать во внимание, что именно он невольно что-то переносит в прошлое из настоящего или из промежуточных периодов, искажая тем самым его картину. Если это невротик, то возникает даже вопрос, явля­ется ли такое перенесение непреднамеренным; позднее мы познакомимся с его мотивами и вообще должны будем считаться с фактом “фантазиро­вания назад” в далекое прошлое. Мы легко обнаруживаем также, что ненависть к отцу усиливается рядом мотивов, происходящих из более позд­них периодов и отношений, что сексуальные желания по отношению к матери выливаются в формы, которые, очевидно, еще неизвестны ребенку. Но напрасно было бы стараться объяснять все в Эдиповом комплексе “фантазированием назад” и относить к более поздним периодам. Ин­фантильное ядро, а также большая или меньшая часть мелочей сохраня­ется, как это подтверждает непосредственное наблюдение за ребенком.

Клинический факт, выступающий за аналитически установленной формой Эдипова комплекса, имеет огромное практическое значение. Мы узнаем, что ко времени половой зрелости, когда сексуальное влечение сначала с полной силой выдвигает свои требования, снова принимаются прежние семейные и инцестуозные объекты и опять захватываются (besetzt) либидо. Инфантильный выбор объекта был лишь слабой прелю­дией, задавшей направление выбора объекта в период половой зрелости. Здесь разыгрываются очень интенсивные эмоциональные процессы в на­правлении Эдипова комплекса или реакции на него, которые, однако, по большей части остаются вне сознания, так как условия их осуществле­ния стали невыносимы. С этого времени индивид должен посвятить себя великой задаче отхода от родителей и только после ее решения он может перестать быть ребенком, чтобы стать членом социального целого. Для сына задача состоит в том, чтобы отделить свои либидозные желания от матери и использовать их для выбора постороннего реального объекта любви и примириться с отцом, если он оставался с ним во вражде, или освободиться от его давления, если он в виде реакции на детский протест попал в подчинение к нему. Эти задачи стоят перед каждым; уди­вительно, как редко удается их решить идеальным образом, т. е. правиль­но в психологическом и социальном отношении. А невротикам это реше­ние вообще не удается; сын всю свою жизнь склоняется перед авторитетом отца и не в состоянии перенести свое либидо на посторонний сексуальный объект. При соответствующем изменении отношений такой же может быть и участь дочери. В этом смысле Эдипов комплекс по праву считается ядром неврозов.

Вы догадываетесь, уважаемые господа, как кратко я останавливаюсь на большом числе практически и теоретически важных отношений, свя­занных с Эдиповьш комплексом. Я также не останавливаюсь на его ва­риациях и на возможных превращениях в противоположность. О его бо­лее отдаленных связях мне хочется еще заметить только то, что он ока­зал огромное влияние на поэтическое творчество. Отто Ранк в заслуживающей внимания книге (1912в) показал, что драматурги всех времен брали свои сюжеты из Эдипова и инцестуозного комплексов, их вариаций и маскировок. Нельзя не упомянуть также, что оба преступ­ных желания Эдипова комплекса задолго до психоанализа были призна­ны подлинными представителями безудержной жизни влечений. Среди сочинений энциклопедиста Дидро вы найдете знаменитый диалог Племян­ник Рамо, переведенный на немецкий язык самим Гете. Там вы можете прочесть замечательную фразу: Si le petit sauvage etait abandonne a lui-meme, qu'il conservat toate son imbecillite et qu'il reunit au pen de raison de I'enjant au berceau la violence des passions de I'homme de trente ans, il tordrait le сои a son pere et coucherait aues sa mere [Если бы маленький дикарь был предоставлен самому себе так, чтобы он со­хранил всю свою глупость и присоединил к ничтожному разуму ребенка в Колыбели неистовство страстей тридцатилетнего мужчины, он свернул бы шею отцу и улегся бы с матерью].

Но о кое-чем другом я не могу не упомянуть. Мать-супруга Эдипа недаром напомнила нам о сновидении. Помните результат наших анали­зов сновидений, что образующие сновидение желания так часто имеют извращенный, инцестуозный характер или выдают неожиданную враж­дебность к близким и любимым родным? Тогда мы оставили невыяснен­ным вопрос, откуда берутся эти злобные чувства. Теперь вы сами може­те на него ответить. Это ранние детские распределения либидо и привя­занности к объектам (Objektbesetzung), давно оставленным в сознательной жизни, которые ночью оказываются еще существующими и в извест­ном смысле дееспособными. А так как не только невротики, но и все люди имеют такие извращенные, инцестуозные и неистовые сновидения, мы можем сделать вывод, что и нормальные люди проделали путь разви­тия через извращения и привязанности [либидо] к объектам Эдипова комплекса, что это путь нормального развития, что невротики показыва­ют нам только в преувеличенном и усугубленном виде то, что анализ сновидений обнаруживает и у здорового. И эта одна из причин, почему изучением сновидений мы занялись раньше, чем исследованием невроти­ческих симптомов.

Дата добавления: 2014-01-04