Тема советско-афганской войны

В 1989 г., с выводом советских войск из Афганистана, тема Великой Отечественной войны лишается монопольного положения в «военной прозе». «Афганские рассказы» Олега Ермакова – цикл из одиннадцати произведений, не только открывающий новую тематическую рубрику, но и остро ставящий ранее «непроизносимые» проблемы. Ермаков воевал в Афганистане; его рассказы не принадлежат к документальному жанру, а представляют собой результат глубокой литературной обработки свидетельств, впечатлений и размышлений очевидца. Дебют писателя, обнаруживающий мощное влияние традиций «окопной» прозы, сравнивали даже с появлением «Севастопольских рассказов» Льва Толстого.

Первый рассказ цикла называется «Весенняя прогулка» (созвучно «вечерней прогулке» – ежедневному армейскому ритуалу) и повествует о молодом человеке, вышедшем «на природу» с любимой девушкой накануне ухода в армию. Как хорошо герой знает лес и его обитателей, как трогательно прощание молодого человека с тем, чего он не увидит два года! (На память приходит начало фильма Андрея Тарковского «Солярис»: космонавт перед длительным полетом смотрит на воду, траву, деревья, и камера долго, почти невыносимо долго сопровождает его запоминающий взгляд…). Девушка предчувствует, что ее избранник попадет не просто в армию, а на войну, – ту самую, о которой советским людям сообщалось мало и невнятно.

Рассказ «Н-ская часть провела учения», написанный в духе суровой воробьевско-быковской «окопной» прозы, с ее сочетанием реализма, натурализма и экзистенциализма, раскрывает то главное, по версии автора, ради чего советские войска предприняли «поход на Восток». Название, контрастирующее с содержанием, иронично по отношению к советскому официозу, поскольку не было никаких учений. «Батальоны днем и ночью штурмовали горы Искаполь в провинции Газни. <…> Мятежники крепко сидели в пещерах и гротах. В этих горах у них была крупная база, ни в воде, ни в боеприпасах недостатка не было, они дрались дерзко и умело».

Тревожная экспозиция предвещает трагическую развязку, и читательские ожидания не обманываются. Пулеметчик Гращенков жалеет раненого пленного, хочет его перевязать, но смерть не щадит Гращенкова. Сержант Женя этого пленного добивает, а в финале – подрывает себя гранатой. Еще один пулеметчик убит выстрелом в спину. Оставшийся в живых солдат сдался душманам. Участь и выбор каждого автором не мотивированы, как будто действует слепая военная судьба. Это наиболее «натуралистичный» рассказ цикла. Война в нем представлена буднично, как работа, зато смерть, кровь и ужас живописуются страстным пером: «Солдаты посмотрели на оранжевое лицо с разорванным ртом, выбитым глазом и свернутым набок носом». Небо здесь также оранжевого цвета – цвета смерти в палитре О. Ермакова.

В рассказе «Крещение» стрельба ведется не по горному укрытию душманов, а по кишлаку, откуда раздаются пулеметные очереди. Пулеметчики пленены,их приказывают расстрелять Костомыгину и Опарину. Костомыгин своего расстреливает, а Опарин, как когда-то кондратьевский Сашка, отказывается, но, в отличие от Сашки, его ждет не только и не столько гнев начальства, сколько презрение сослуживцев. «Он это из трусости не сделал. Он трус. Что ему стоило нажать на курок, ну что ему стоило? Боже, что с ним будет в полку!» – так, осуждая товарища, переживает Костомыгин собственный страх и стыд. «Выручает» Опарина Салихов, который «понял, что Опарин не будет стрелять, что Опарин скорее сам застрелится, чем будет стрелять, когда он это понял, он подошел к парню, который все не отнимал от лица свою растрепанную грязную чалму, и убил его рукой». Вот так коротко, без назиданий и морализаторства, без «выводов» почти, ставятся рядом жестокость и человечность.

Еще один случай духовного противостояния запечатлен в рассказе «Зимой в Афганистане». Солдат Стодоля, чью переписку прочли ротные «деды», в ответ на издевательства и унижения произносит: «Я верую». Он осознает, что в советской армии обрекает себя на изгойство, но когда у него требуют прямого ответа, не кривит душой. Вспоминает о боге, называя его Стариком, «дембель» Нинидзе («Пир не берегу фиолетовой реки»), молится ему ожидающая мужа с войны учительница в страшном и прекрасном рассказе «Занесенный снегом дом», проходит обряд крещения перед уходом в армию герой рассказа «Колокольня».

О. Ермаков также показывает бесправие ветеранов Афганистана перед «особистами», ненужность и «непредусмотренность» их в гражданской жизни, нежелание советского общества знать об их проблемах и об их прошлом («Пир на берегу фиолетовой реки», «Желтая гора», «Армейская оратория»). Сквозной для «Афганских рассказов» является и тема «дедовщины» («Хеппи энд», «Армейская оратория», «Зимой в Афганистане», «Крещение»).

Отдельное место в цикле занимает рассказ «Марс и солдат». Бог войны, в 1-й, 3-й и 5-й главках представленный престарелым Брежневым (фамилия не называется, однако прототип легко угадывается по ряду примет), читает Есенина и плачет над строчками «Но знаю я – нас не забудет Русь»… А вот тот, о ком «Русь советская» забудет, а если и вспомнит, то недобрым словом: попавший в плен к душманам солдат Сорокопутов, которому посвящены 2-я и 4-я главки. Судьба солдата трагична: другой Марс, седобородый афганец, распоряжается расстрелять его, и он корчится на снегу, «мыча и выдувая носом алые пузыри». Брежнев в Москве смотрит на первый снег, легкий, чистый, не окровавленный, и думает о скорой смерти. И солдат ждет смерти, но насколько его ожидание экзистенциально насыщеннее: в нем и вера, и надежда на спасение, и светлые сны, и отчаяние. Описывая эти коллизии, автор поднимается до глобального обобщения: любая война бесчеловечна еще и потому, что посылать на смерть гораздо проще, чем гибнуть.

Тематически примыкает к циклу «Последний рассказ о войне», герой которого, Мещеряков, – alter ego автора: он воевал в Афганистане и написал об этом книгу. И хотя та война для него давно позади, ее образы преследуют истерзанную лихолетьем память: «И посреди смертельной степи стояли прорезиненные палатки. В них жили солдаты. Жили, мучаясь от жары, вшей, дизентерии, тифа, желтухи, страха быть убитыми или попасть в плен, – и мучили друг друга, а на операциях – врагов, если те попадали к ним в руки». Мещеряков ходит по улицам родного города (в его описаниях узнаваем Смоленск – родина О. Ермакова), однако душой он на войне. В его голове роятся сюжеты ненаписанных рассказов,их слишком много, и они почти об одном и том же, это неиссякаемый поток, не останавливаемый даже волей автора, выраженной в заглавии, потому что последний рассказ о войне никогда не будет окончен, никогда не напишется.

В 1992 г. Олег Ермаков опубликовал роман «Знак Зверя», за который был выдвинут на получение Букеровской премии (тогда ее дали более маститому писателю – Владимиру Маканину). Включение «афганской» проблематики в символику Апокалипсиса (не фильм ли Френсиса Копполы об американо-вьетнамской войне «Апокалипсис сегодня» повлиял на замысел романа?) – такую новую и весьма сложную задачу ставит перед собой писатель.

Роман получился неровным. Реалистическое повествование в нем перебивается и дополняется модернистскими вкраплениями, «извивами» формы, что, как нам кажется, несколько дезориентирует читательское восприятие. Натуралистических описаний в тексте – хоть отбавляй, и, поскольку произведение опубликовано в «лихие девяностые», не обошлось без «грязных» слов и выражений, впрочем, вполне органично сочетающихся с доминирующим армейским колоритом. Превосходное владение «основным» – военным – материалом не всегда порождает адекватную интерпретацию его в символико-аллегорическом плане. Поэтому и здесь наиболее ценным итогом работы явилась фактическая достоверность, возможность воспринять описанное как увиденное собственными глазами (чего стоит хотя бы сцена избиения солдатами пленного душмана, оказавшегося бывшим советским воином).

Для темы советско-афганской войны характерно относительное единство художественных систем и разнообразие способов жанрового воплощения. Пожалуй, одно из наиболее многоплановых произведений этой темы – документальная повесть Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Здесь переплелось многое: стрельба по верблюдам, уничтожение мирных жителей, мужество, самоотверженность, жестокость, предательство, осмысление трагедии в беседах с ветеранами «Афгана» иих родственниками, социально-политические и нравственно-психологические проблемы и т. д., и т. п.

Три художественные системы неразделимо соединены в повести: реализм, натурализм, экзистенциализм (традиционный «окопный» «набор»), аиз жанровой многоцветности выделим триллер. Действительно, художественный материал «Цинковых мальчиков», как и любого другого (за исключением первого – «У войны – не женское лицо») произведения Алексиевич, наиболее адекватен эстетике ужасного. Недаром один из критиков назвал писательницу маркизом де Садом в юбке.

Показательна идеологическая сторона «Цинковых мальчиков», представляющая советскую систему скопищем пороков, а немалую часть участников афганской войны и их матерей – «социалистическими зомби». Нам такой подход кажется слишком поверхностным, «журналистским», что ли. Кем была Светлана Алексиевич для интервьюируемых? Сестрой? Матерью? Близким человеком? Нет, она была человеком с микрофоном, т. е. в глазах большинства собеседников – официальным лицом. А официальному лицу, согласно советским обычаям, полагалось давать официальный ответ (ведь писателей к «народу» многие годы привозило партийное начальство, которое контролировало процесс «общения», а журналистам, выражавшим государственную точку зрения, люди старались говорить то, что эту точку зрения подтверждало: боялись неприятностей). Поэтому солдаты-«афганцы»и их родственники повторяли казенные слова об интернациональном долге и прочем. Однако есть антисоветский пафос и правда жизни, правда человечности, и задача художника – найти и беречь тонкую грань между ними.

Творчество С. Алексиевич, по большому счету, монотематично (трагедия, страдание), а сфера художественных идей, психологических и нравственных открытий и проникновений довольно ограниченна и сводится к незамысловатому посылу: во всем виноват советский тоталитаризм. Но осуждаемая в «Цинковых мальчиках» жестокость военных (и не только их) на войне — качество не советское и не социалистическое, а присущее природе человека. Из опыта ХХ века можно вспомнить зверства фашистов, американцев во Вьетнаме и многое другое: война учит убивать, она, как и тюрьма, представляет собой «полностью отрицательный опыт», по выражению Варлама Шаламова, отбывший семнадцать лагерных лет на Колыме в сталинские времена.

Алексиевич хочет быть художником слова, но при этом впадает в соблазн морализаторства и выстраивания антисоветских концепций – соцреалистический синдром, как ни странно. С ее несомненным литературным даром писать бы мистические триллеры, однако это ей, очевидно, кажется недостойным писательского звания и умалением собственного таланта.

На наш взгляд, не слишком сложную художественную задачу поставил перед собой Эдуард Пустынин, написавший модернистский роман «Афганец», уместившийся на двенадцати журнальных страницах. Произведение состоит из тридцати пяти главок и по жанру представляет собой конспект романа о двухлетней службе в Афганистане главного героя и его последующей гражданской жизни. Драматические эпизоды собственной биографии автор, ветеран той войны, облекает в стилистику молодежного «трепа» и письма из армии, активно тасуя такие дискурсы, как военная терминология, армейский жаргон, канцелярит и др. Поэтому наиболее сильное впечатление от романа оставляет авторская фигура умолчания: то, о чем герой Э. Пустынина не говорит, не надеясь быть услышанным теми, кто не побывал на войне.

Для большей полноты картины можно назвать рассказы других писателей-«афганцев»: Олега Блоцкого «Ночной патруль», Николая Черкашина «Ротный», Сергея Ионина «Бики-биким и Гуляев». Они традиционны по форме, а по содержанию напоминают истории из «Афганских рассказов» и «Цинковых мальчиков».

Дата добавления: 2014-01-06