Чередование временных планов

ПОВЕСТЕЙ ВАЛЕНТИНА РАСПУТИНА

ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ

в повести «Деньги для Марии»

Для того чтобы исследовать чередование временных планов в повести Валентина Распутина «Деньги для Марии», требуется соблюдение ряда предварительных условий. Прежде всего интересующую нас проблему следует рассматривать исходя из понимания художественного текста как многоуровневого иерархизированного информационного единства. С этой точки зрения стиль повести Распутина и чередование временных планов в ней необходимо анализировать в контексте их информационной управляемости стратегически значимым компонентом – образной концепцией личности, что в свою очередь требует обращения к мировоззрению писателя, которое в конкретном произведении трансформируется в мировоззренческую позицию повествователя.

Повесть В. Распутина «Деньги для Марии» датирована 1967 годом. Характерной чертой ее стиля является один из элементов архитектоники произведения – чередование временных планов. Оно позволяет постоянно расширять пространство повествования, особенно его фабульную составляющую, которая организована в сюжет при помощи кольцевой композиции (событийной структуры), переходящей в открытый финал.

Антропологический тип, запечатленный в творчестве В. Распутина и воплощающий мировоззренческий идеал писателя, является психико-телесным, или ментально женским типом. Его многочисленные социально-психологические разновидности представлены в образах людей из народа, простых тружеников, русских патриотов, праведников, знаменитых распутинских старух и т. д. «Душевное», женское начало – определяющее для мировоззрения и творчества писателя. Не удивительно поэтому, что повесть «Деньги для Марии» проникнута идеей о тотальном доминировании этого начала в духовном космосе человека и его отношениях. Такое представление о духовности влечет за собой социоцентрическую форму организации внутреннего мира персонажей и отношений между ними.

Фабульная основа произведения проста. Заглавная героиня, повинуясь чувству коллективизма, согласилась работать продавцом сельского магазина, хотя надлежащих профессиональных качеств у нее не было. Привыкнув доверять людям, Мария получала товар без сверки с накладными и не заметила образовавшейся крупной недостачи. В короткий срок следовало вернуть деньги в государственную казну, иначе героине грозило тюремное заключение. Односельчане, которым послужила Мария, не захотели ее выручить. Осталась последняя надежда на мужа и его родственников.

Сюжетное воплощение этой коллизии опосредовано чередованием временных планов. Время действия повести «Деньги для Марии» распадается на настоящее и прошедшее. События, которые для персонажей разворачиваются в настоящем, регулярно перемежаются ретроспекциями повествователя. (Заметим, что будущее у традиционалиста и консерватора Распутина если и бывает предусмотрено, то ничего хорошего ни для повествователя, ни для персонажей не предвещает и, как правило, оно сопряжено с апокалиптическими предзнаменованиями).

Приоритетное положение женского начала в повести очевидно. Однако его главным воплотителем становится не Мария, которой отведена страдательно-пассивная роль, а ее муж Кузьма. Его образ является сюжетообразующим, преимущественно с его поступками и переживаниями связано чередование временных планов. Кузьма действует по женской экзистенциальной программе и в тактическом, и в стратегическом отношении: и тогда, когда восполняет недостаток воли к спасению у жены, пытаясь решить созданные ею проблемы, и тогда, когда преодолевает трудности, привычно полагаясь не на разум, а на чувства, т. е. на женский духовный ресурс.

Прошедшее и настоящее в повести «Деньги для Марии», сменяя друг друга, сопоставляются, а всякое сопоставление является противопоставлением, ведущим к обнаружению противоречия. Что же в нашем случае дает сравнение двух временных планов?

Во-первых, обращает на себя внимание существенная количественная разница. Приблизительно две трети текстового объема занимает повествование о минувших событиях и лишь одна треть – о текущих. Кроме того, настоящее время в повести представлено в единственном варианте, а прошедшее – в нескольких. Это и недавнее прошедшее, которое непосредственно относится к фабульной основе произведения, и прошедшее, отдаленное от момента повествования на несколько десятилетий, а также самое заветное для повествователя прошедшее – легендарное, мифическое, уходящее во тьму веков, в котором происходило формирование и укрепление народных традиций. Оно, максимально отстоящее от современности, структурирует духовный контекст повествования.

Во-вторых, количественные диспропорции между временными планами имеют более важную – качественную, содержательную сторону. Превалирование прошедшего над настоящим в повести «Деньги для Марии» связано и с апокалиптичностью мировоззрения писателя, и с ключевой для распутинского творчества проблемой исторической памяти. В анализируемом произведении трагично и то, что было, и то, что есть, однако настоящее безысходнее, поскольку в нем, по мнению повествователя, происходит окончательный разрыв с вековыми национальными традициями. Об этом разрыве говорит дед Гордей, в соответствии с преклонным возрастом наделенный народной (высшей для Распутина) мудростью: «Когда у нас раньше бывало, чтоб деревенские друг дружке за деньги помогали? <…> А теперь все за деньги. <…> Работают за деньги и живут за деньги. Везде выгоду ищут – ну не стыд ли?».

Позиция повествователя, несмотря на укорененность ее постулатов в русской литературе, грешит односторонностью. Народная традиция в повести «Деньги для Марии» трактуется догматически, как не подлежащая обсуждению данность. Выступая передатчиком почвеннического коллективного бессознательного, Валентин Распутин ни разу не посягает на священность традиции, ни разу не говорит о необходимости обновлять, корректировать ее и приспосабливать к изменяющейся действительности. И поэтому предлагает только один путь: новые поколения должны следовать заветам и обычаям предков. По сути, писатель не желает замечать ту закономерность, что с ходом истории сохраненная в неизменности традиция ветшает, превращаясь в анахронизм и тормоз развития человека и общества.

Магистральный пафос повести выражен в укоре повествователя соотечественникам и современникам за то, что они забыли об отзывчивости, сочувствии друг другу, взаимопомощи и поддержке. Заметим: все это – социоцентрические ценности, в системе которых личности надлежит стоять на страже общих интересов и только. Идеал повествователя патриархален, поэтому не случайно именно деньги, атрибут наступающей цивилизации, объявлены в повести олицетворением зла и главной угрозой существованию русской духовности.

Между тем носители этой духовности в произведениях В. Распутина неизменно становятся жертвами собственного недомыслия, которое автор склонен списывать на козни злых людей и анонимных общественных сил. Простительное и даже способное вызвать умиление в патриархальных условиях, такое недомыслие при исторически неизбежном усложнении жизни становится источником человеческих трагедий, иначе говоря, пороком.

В повести «Деньги для Марии» заглавная героиня берется за работу, руководствуясь исключительно благими намерениями и не задумываясь о том, что ее профессиональная некомпетентность может легко обернуться бедой. Когда же беда пришла, Мария рассчитывает на помощь мужа и добрых людей, а сама предается жертвенным стенаниям и мистическому мракобесию. Неоспоримо право человека вести себя подобным образом, равно как и право писателя говорить о любых персонажах. Но для В. Распутина Мария – безусловно положительная героиня, а такой выбор чреват апологетикой не самых лучших человеческих черт.

Повествователь убежден, что «доброта <…> родом из деревни», и поэтому особенно ценит своих персонажей, способных подтвердить этот постулат. Между прошлым и настоящим, сновидениями и суровой реальностью находится муж Марии Кузьма, самоотверженно бросающийся на защиту жены и семьи. Правда, о том, почему его семейно-родственная забота не проявилась раньше – в тот момент, когда супруга принимала опрометчивое решение идти торговать, в повести не прояснено.

Вместо поиска ответов на непомерно сложные вопросы повествователь занят оттачиванием художественного мастерства. Чередуя временные планы, он постоянно сближает их вплоть до полной синхронности, которая достигается в финале. Прошедшее с каждой страницей подтягивается к настоящему, пока не смыкается с ним. Виртуозность этого рода подтверждает правоту афоризма: поверхностность мышления придает блеск стилю.

Едва установившаяся монополия настоящего готова перерасти в будущее, однако здесь Распутин ставит точку. Главный герой замирает у двери, за которой – тревожная неизвестность: «Сейчас ему откроют». Открытый финал повести, не давая простора будущему, еще сильнее акцентирует значимость прошлого.

Мы можем сделать вывод о том, что чередование временных планов в повести «Деньги для Марии» представляет собой не только стилевую черту, присущую этому тексту и творческой манере Распутина, но и на своем уровне отражает сущностные особенности мировоззрения писателя, а также содержательную глубину произведения. Отсюда вытекает, что исследование художественного стиля и любого из его компонентов, изолированное от контекста целостности и прежде всего от концептуальной основы литературного произведения, обречено остаться незавершенным.

Позиция повествователя в повести «Живи и помни»

Литературное произведение представляет собой художественную редукцию действительности. В процессе творчества писатель производит отбор художественного материала на основе своих мировоззренческих принципов. Одновременно происходит поэтапная редукция внутреннего мира художника слова. Мировоззрение писателя применительно к работе над конкретным литературным произведением трансформируется в мировоззрение автора, которое в уже готовом произведении предстает в виде мировоззренческой позиции повествователя. Нашей задачей является анализ позиции повествователя в повести Валентина Распутина «Живи и помни» (1974 г.). Решение этой задачи требует учета нескольких предварительных условий.

Во-первых, необходимо определиться с ключевыми терминами. Под художественным повествованием мы будем понимать комплекс речевых форм, наличествующий в литературном произведении. Субъектом художественного повествования является повествователь.

Во-вторых, мы будем исходить из того, что позиция повествователя реализуется в образной концепции личности.

В-третьих, следует отметить, что базовые мировоззренческие установки писателя В. Распутина и повествователя в повести «Живи и помни» идентичны, разница лишь в нюансах, обусловленных превращением писателя в повествователя. В связи с этим важно подчеркнуть, что авторитетнейшие исследователи распутинского творчества единодушно и справедливо отмечают такие стержневые черты мировоззрения писателя, как русский патриотизм и идеология коллективизма (соборности), которые базируются на христианско-православном идеале.

В. Распутин избирает наиболее часто используемую в эпических произведениях форму повествования от третьего лица, которая позволяет повествователю выступить в роли верховного судьи своих героев, отношений между ними, изображенных в произведении событий и т. д. – судьи строгого и бескомпромиссного, на что намекает императивное название повести. По жанру (если иметь в виду его тематический аспект) «Живи и помни» является военной бытовой повестью. Время действия, отображенное в произведении, охватывает конец 1944 – первую половину 1945 г. Ситуация, создающая центральный конфликт, – предательство Андрея Гуськова. Расстановка персонажей совершается по схеме «один против всех», «индивид против социума». Повествователь усложняет эту схему многочисленными сюжетными ходами, главные из которых – превращение Настены в сообщницу Гуськова, а также ожидание рождения ребенка, создающее у дезертира иллюзию морального оправдания предательства. Такие сюжетные ходы обостряют конфликтность повести «Живи и помни», однако принципиально не изменяют позицию повествователя, наоборот, помогают оттенить ее.

Роль главного героя в распутинской повести распределена между Андреем Гуськовым и Настеной, причем повествователь более склонен видеть в этой роли Настену. Оба отмеченных обстоятельства красноречиво характеризуют позицию повествователя. Воплощение своего духовного идеала он обнаруживает в «душевном» женском и напрямую связанном с ним коллективистском, социоцентрическом начале. Эти начала представляют собой основу растворения личного в социальном. Личное, с точки зрения повествователя «Живи и помни», может реализоваться в этически приемлемых рамках только через санкционированные социумом нормы поведения. Андрей Гуськов совершил вопиюще асоциальный поступок – предательство во время войны, за что понес наказание со всей строгостью.

Благая цель оправдывает средства. Во имя торжества социоцентризма повествователь, не опасаясь быть уличенным в дидактизме и тривиальности, венчает свой труд выводом: предавать Родину нельзя. Простоту этого резюме вуалируют сюжетные ходы, о которых упоминалось выше, а также детализированный психологический анализ.

Всем строем повествования в «Живи и помни» говорится о недопустимости и преступности персоноцентризма – преобладания личностных ценностей над социальными. Волей повествователя даже дезертир Гуськов неоднократно осуждает свой выбор. Сам же повествователь использует широкий арсенал художественных средств, долженствующих подтвердить незыблемость социоцентризма: от портретной, речевой и поведенческой характеристики предателя до сцены самоубийства Настены.

Для понимания нашей проблемы необходимо отдавать себе отчет в том, что ситуация предательства существует в повести В. Распутина в контексте более общей ситуации – войны. Ее повествователь воспринимает как постулированную данность и практически не вовлекает в орбиту своей рефлексии. Реплика из несобственно-прямой речи Гуськова «На войне человек не волен распоряжаться собой…» – знак согласия повествователя с персонажем – демонстративно социоцентрична и звучит как символ веры. Между тем следует разобраться и с войной, т. е. с тем, что повествователь не стал рассматривать в ракурсе персоноцентризма. Война представляет собой способ отношений, сущность которого репрезентирована тотальным доминированием природного над культурным, душевного над разумным, социального над личным. И все социоцентричные формы отношений в конечном итоге тяготеют к этому, экстремально жесткому силовому полюсу.

Так что повествователь по-своему прав, когда усугубляет ситуацию предательства ситуацией войны. Его полную правоту мешает признать наличие универсальной ситуации, в которой развертывается не только повесть Распутина, но и вся мировая литература и культура. Имеется в виду гуманизм, основанный, как известно, на утверждении первостепенной ценности личности. С позиции гуманизма, человек значим не в качестве винтика социальной машины, какой бы могучей и долговечной она ни была или ни казалась, а в силу наличия у него духовных качеств, в первую очередь – сознания, которое служит залогом возникновения личности.

Герои же повести «Живи и помни» действуют по архетипическим моделям, повинуясь коллективному бессознательному. Поведенческой доминантой Андрея Гуськова представлен инстинкт самосохранения («Врете: выживу», – обещает он, отправляясь на войну, задолго до предательства). Но инстинкт самосохранения этически нейтрален. Он присущ всем, тогда как дезертирами становятся некоторые. Любой человеческий поступок имеет внутреннее обоснование, своего рода «идеологию», не важно, осознанную или нет, и предательство не исключение. Повествователь, не жалея черной краски для характеристики Гуськова, ставит ему в вину главным образом индивидуализм. «Андрей держался особняком…» – в этой фразе, например, констатирующая интонация перебивается лексемой «особняком», в которой сосредоточена негативная для коллективиста-повествователя коннотация. Более чем показательны одичание и почти буквальное озверение дезертира во время его обитания в лесу, вдали от людей, при невозможности открыто выйти к ним. Таковы, констатирует повествователь, плачевные последствия отпадания персонажа от прежде родной ему среды.

Истоки гуськовского индивидуализма в повести не раскрыты. Ни внутренний мир, ни семейное воспитание, ни профессия, ни круг общения, ни какая-либо иная серьезная причина не образуют почву особого отношения к жизни со стороны Андрея Гуськова. Компенсируя эту непроясненность, повествователь обращается к аргументирующему ресурсу мистицизма. Дезертиру кажется, будто на путь предательства его толкнула «чья-то указующая, руководящая им рука»; «Судьба, сделав отчаянный вывертыш, воротила его на старое место…». Поведенческими импульсами изменника Родины иногда управляет «дьявольский искус»; персонаж «научился, подчиняя все остальные одному чувству, проникать туда, куда человеку доступ закрыт: ему чудилось, что он слышит, как поет на льду лунный свет, повторяя медленными кругами длинную и легкую звенящую мелодию». Мистический контекст повествования расширяется также за счет присоединения к нему животных. Так, в глазах коровы Гуськов «увидел угрозу – какую-то постороннюю, не коровью…», а трех- или четырехмесячному теленку приписано не только чувство обиды, но и «понятье».

Главный рецепт спасения героя повествователь освящает христианским мистицизмом: «Не лучше ли Андрею выйти и повиниться? Веруют же: об одном кающемся больше радости в небе, чем о десяти праведных». Заметим, что повесть «Живи и помни» писалась в атеистические советские времена, и факт обращения к авторитету религии свидетельствует о кардинальной ориентации повествователя на христианские ценности. Однако мы видели, что они являются вершиной айсберга мистицизма, а не его единственным оплотом. Следовательно, для повествователя важнее быть мистиком как таковым, нежели христианином. А еще важнее – быть апологетом ценностей коллективного бессознательного, трогательно именуемых ценностями души.

Мистическим светом озарен также образ Настены. В лице Гуськова, согласно версии повествователя, ее преследует злая судьба. Бежавший с фронта муж предстает перед героиней оборотнем, сама она считает, что неправильно его ждала, «мешала воевать».

Настена показана человеком более высокого духовного статуса, чем Гуськов. Такой результат достигнут, на наш взгляд, двумя основными путями. Во-первых, Настена изображена коллективисткой, а не «зоологической» индивидуалисткой, чем и возвышена в глазах повествователя, приверженца совместного (соборного) начала. Для нее священны семейно-родственные связи, отношения с земляками, ей не чуждо патриотическое чувство. Во-вторых, духовный уровень героини искусственно поднят благодаря использованию автором несобственно-прямой речи. В сопоставлении с ней реплики Настены лишены глубины и развернутости. Без несобственно-прямой речи повествователя героиня оказалась бы обыкновенной крестьянкой, попавшей в затруднительное положение и слепо идущей навстречу судьбе.

Поведением Настены руководит архетип верной жены, которому она следует, «прибиваясь к старинному правилу: сошлись – надо жить». Повествователь вторит героине: «… в обычае русской бабы устраивать свою жизнь лишь однажды и терпеть все, что ей выпадет». Понятно, откуда берется такое единодушие. Ведь придерживаясь вековых народных традиций, точнее сказать, приспособившись к императиву патриархальной морали, Настена проявляет уважение к социоцентрическим ценностям.

Однако в дальнейшем повествователь обрекает на гибель и Настену, и ее нерожденного ребенка. Очевидно, такой вердикт невозможен без самого серьезного обоснования, которое читатель получает в финале повести. Повествователь ранжирует социоцентрические ценности. В их иерархии первенство отдано патриотизму. Настена же предпочла остаться на микросоциальном уровне, выше всего поставив супружество и материнство. Налицо столкновение социоцентрических установок героини и повествователя: она оказалась ближе к персоноцентризму, к жизни для себя, за что и понесла суровое наказание. И хотя в повести до последней страницы сохраняется и даже усиливается сочувствие к Настене, все же в конечном итоге ореол соучастницы в предательстве призван исключить ее моральное оправдание.

О категорической недопустимости измены Родине в военное время повествователь сказал почти пророческим тоном: «Человек должен быть с грехом, иначе он не человек. Но с таким ли? Не вынести Андрею этой вины, ясно, что не вынести, не зажить, не заживить никакими днями. Она ему не по силам». Настена, до конца оставшаяся с мужем, разделила с ним его безмерную вину и своей смертью усугубила его кару – такова верховная воля повествователя.

В пределах заданной им логики повествователь, несомненно, прав. Однако его правота локальна и специфична, потому что требует не просто экстремальной ситуации, а катастрофизма; другими словами, она нуждается узком повествовательном пространстве. Подобное происходит, если энциклопедия жизни превращается в ее устав. Любовь, рождение ребенка, семья, родство, малая родина, – иначе говоря, все то первостепенное, на чем держится жизнь, что и есть сама жизнь – в повести «Живи и помни» отодвинуто на второй план. Андрей Гуськов существует между двумя смертями: позорной и почетной, для него вопрос «быть или не быть» повествователь формулирует безальтернативно: «не быть», и выбор героя сводится лишь к тому, какой способ небытия предпочесть. У Настены также нет реального выбора: как бы она ни повела себя, ее ожидает трагедия. Личность может только покоряться фатуму (поэтому так важен в повести сквозной мотив судьбы, причем судьбы трагической), и цену человеческой жизни назначает всевластный социоцентризм, структурированный коллективным бессознательным.

Императивный и предельно жесткий социоцентризм, априори отменяющий суверенность личности и настаивающий на превращении ее в социальную функцию, – вот единственное условие, при котором возможно утверждение духовного идеала повествователя. Как следствие, сокровища русской души, христианско-православные ценности, наконец, патриотизм в повести «Живи и помни», по большому счету, декларативны. В полной мере они проявляются не в поступках персонажей, а в позиции повествователя и непременно в контексте смерти, апокалипсиса. Повествователю, который фактически лишил права голоса своих героев, сделав их где плохими, где хорошими, но рупорами социума и патриотического коллективного бессознательного, остается напрямую обратиться к читателю с назидательным призывом: «Живи и помни». Примечательно, что даже читателю не разрешается просто жить, над ним непременно должен довлеть социоцентрический императив.

Можно ставить вопрос шире и говорить о писателе В. Распутине, авторе повестей «Деньги для Марии» (1967 г.), «Последний срок» (1970 г.), «Прощание с Матерой» (1976 г.), «Пожар» (1985 г.), «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003 г.) и многих рассказов. Они так же социоцентричны и катастрофичны, как и «Живи и помни». В них те же организующие мотивы: неволя, безысходность, смерть. Герои В. Распутина если и не гибнут, то не живут, а выживают и доживают (недаром его важнейшим художественным открытием считается тип «распутинской старухи»). Счастливых среди них нет и не предполагается. Появись они, и писателю пришлось бы радикально перестраивать свое мировоззрение, ориентируя его на личность, а не на социум и, следовательно, на гуманистические, а не на национально ориентированные идеалы. Но это было бы совсем другое качество таланта, в котором сквозь живое чувство проступает великая мысль, а предельная серьезность сочетается с некоторой легкомысленностью, – качество таланта, наиболее полно воплотившееся в творчестве Пушкина.

Дата добавления: 2014-01-06