Наказание в историко-философском аспекте

Общее содержание и основные подходы к философскому осмыслению наказания.

По вопросу о цели наказания можно выделить несколько концепция.

Концепция социальной защиты. Она исходит из наличия человека как носителя свободной воли, которая может быть направлена как во благо общества, так и против. Социальная защита может удерживать человека от противообщественных поступков, но не в силах изменить процесс принятия человеком максимы своего поведения. Иначе говоря, эта концепция признает нормальным существование таких явлений, как преступление, преступность, преступная воля. С точки зрения такой концепции можно бороться не с самой преступностью, а лишь с ее проявлениями. Наказание с этой точки зрения, есть средство восстановления нарушенного социального порядка в соответствии с представлениями о справедливости как равенстве всех людей перед законом. Этот закон понимается как некое ограничение, предел действия человеческой свободы. Такой предел указывает, какие действия и состояния установлены для каких именно субъектов, какие полномочия, обязанности и запретности есть в наличности. Исполнение нормы обеспечивается санкцией, т.е. указанием на возможные негативные последствия, которые должны постигнуть нарушителя нормы. Нормы права в таком случае предстают как нечто внешнее по отношению к человеку.

Правовая концепция социальной защиты есть результат трансформации мести кровной в месть социальную. С современной гуманистической точки зрения месть социальная менее жестокая, т.к. совершается не из личного раздражения, а из обязанности. она более рационализирована и направлена на изоляцию преступника от потерпевших, его обезвреживание. Действия, направленные на это обосновываются правом публичной власти на возмездие. Наказание есть восстановление попранного права и нарушенного правопорядка.

Государственное право на наказание есть право публичное, которое признает свободу каждого, часть которой каждый отчуждает в пользу правителя. Каждый свободен в рамках легитимированного закона, и, поступая против закона, человек вправе ждать возмездия, как «возвращение бумеранга» своей свободы. Как писал Г. Гегель: «Наказание... есть вместе с тем его в себе сущая воля, наличное бытие его свободы».[1] Социальное возмездие есть деятельное уважение свободы каждого всеми, проявляющееся в неизбежности наказания, что обеспечивается государством как верховным гарантом свободы.

Одним из слабых мест данной концепции является то, что в числе ее основополагающих принципов находится принцип устрашающего возмездия. Нельзя отрицать того, что страх является одним из важнейших мотивов человеческой природы, но он не является решающим. Страх это явление душевного ментального уровня человека. Но этот уровень не является единственным и определяющим в поведении человека, в жизни его глубинного «Я». Наказание, выступающее как устрашение, не означает безусловного и необходимого достижения своей цели, ведь применяемая в качестве наказания психофизическая санкция в разных ситуациях может действовать на разных людей по разному.

Концепция некарательного воздействия. Согласно этому подходу, наказание «должно соответствовать не преступлению, а преступнику, поведение которого считается детерминированным природными дефектами и неблагоприятными условиями жизни».[2] Насилие как принуждение необходимо в наказании, но не как цель, а как средство, используемое в интересах же преступника. Все дело в его намерениях, в максиме поведения.

В качестве примеров подобного подхода к наказанию исследователи[3] приводят марксизм, где бытует мнение, что излишняя правовая регламентация, равно как и поспешное обращение к уголовно-правовым санкциям, часто более вредны для общества, чем само преступление. Другие исследователи[4]иллюстрируют данный подход экспериментом-утопией Р. Оуэна, который в своей коммуне-колонии, оказавшись от традиционных наказаний, все-таки через некоторое время вынужден был прибегнуть к наказаниям в трансформированной форме. Как верно замечает Н.С. Таганцев: «Пришлось только изменить форму взыскания, а не устранить наказание в принципе».

Идеи «некарательного воздействия» вполне справедливы и нужны, но лишь при признании того факта, что человек не исчерпывается психофизическими и социальными детерминантами до конца, в нем есть некая «загадка свободы», и люди, живя в государстве, вынуждены прибегать к самоограничению своей свободы.

Постановка вопроса о наказании необходимым образом связана с проблемой понимания человека и его бытия в обществе. В этом антропологическом ракурсе сложились две школы понимания наказания. С.И. Гессен[5] трактовал их как гетерономную и автономную. Общим между этими двумя позициями будет то, что проблема наказания в них понимается сквозь призму человеческого бытия. В этом случае смысл наказания состоит в защите ценностей человеческого бытия, отраженных и закрепленных в праве, но сами эти ценности и отношение к ним человека понимаются по-разному.

Гетерономная школа исходит из того, что ценность есть продукт жизни, то, что обеспечивает спокойное течение событий психофизической и социальной реальности. Существуют объективные законы этой реальности, и человек в своем поведении подчинен этим законам. Отклонение от этой нормальности ведет к преступлению, т.е. преступление это нормальная реакция на ненормальные условия существования человека. Наказание же это предупреждение и лечение через изменение внешних условий бытия человека.

Автономная школа рассматривает преступление и наказание с точки зрения абстрактно-правовых ценностей, не задумываясь об их онтологическом обосновании. Правовые нормы должны исполняться просто потому, что они правовые нормы. Человек никак не связан с ценностью, он лишь принимает правило и сохраняет свою жизнь и благополучие или не принимает его и подвергается наказанию.

Соответственно автономная и рациональная школы как необходимые методологические основания дают начало различным практическим системам наказания. Эти системы условно можно разделить на рациональные и эмпирические.

В основе рациональной системы лежит идея права как некоего абстрактного установления, которое существует объективно по отношению к человеку и его реальной жизни, но в соответствии с которым человек должен строить свою жизнь. Человек, понимаемый автономно, имеет возможность к отклонению от заданной реальности, причем это отклонение (названное Кантом негативной свободой) принимается как некая фатальная реальность, обреченность. С позиций этого направления, человек склонен к преступлению, он изначально преступен, и задача наказания заключается в том, чтобы рационально упорядочить действие его злой воли. Наиболее ярким воплощением рационального подхода к наказанию является известный с давних времен принцип талиона, то есть принцип равного воздаяния за равное содеянное.

Слабым местом рационализма в наказании является материализация форм наказания и злоупотребление понятием автономии человеческой личности. Свобода воли отнюдь не бывает только «злой», негативной, нуждающейся в постоянном ограничении. Человек как разумное существо может сам искать путь к абстрактным ценностным своего бытия.

Еще более уязвима для критики эмпирическая школа в наказании, которая понимает последнее как меру охранения с точки зрения целесообразности. Но понятие целесообразности, пользы относительное, свое у каждого человека, у каждой социальной группы, народа и целой эпохи. Эта школа, по сути дела, вырабатывает форму наказания, приспосабливая ее каждый раз к эмпирическому материалу. Но источник преступления не исчерпывается только объективными психофизическими и социальными факторами. Преступив, человек субъективно принимает максиму поведения, и он может менять эту максиму сколько угодно раз. Основой противоположения и недостатков рационалистической и эмпирической школ является отсутствие различения в наказании субъекта правового и субъекта психофизического. Рационализм оперирует абстрактным правовым субъектом, между тем как наказание есть реальное духовное и психофизическое переживание и страдание. Эмпиризм же, напротив, выводит правового субъекта из психофизического, понимая его как простое обобщение.

История осмысления проблемы наказания в философской плоскости насчитывает не одно столетие. Вероятнее всего самой древней парадигмой трактовки наказания следует считать ветхозаветную трактовку. Из самого названия очевидно, что в подобном подходе воплощаются параметры отношений между Богом и народом в Ветхом завете. Здесь предполагается наличие могущественного и непоколебимого властителя, царя и отца, карающего и милующего по своему произволу. Он требует только одного – полного повиновения. Личность здесь еще не способна к свободному позитивному выбору, она повинуется из-за страха наказания и смерти. Воспроизведение этой парадигмы в современных условиях неприемлемо, т.к. такое наказание не является наказанием в истинном смысле этого слова, поскольку оно лишь дрессирует человека, не преображая его как личность.

В древнем мире наказание и религиозное внушение дополняли друг друга в практике воздействия на преступников. Наказание заставляло уважать религию, религия обожествляла кару. Образцом такого взаимопроникновения являются законы Ману. Вот один из них: «Наказание управляет человеческим родом, наказание его охраняет, наказание бодрствует, когда все спит; наказание – это справедливость, говорят мудрецы. Все классы развратились бы, все границы были бы уничтожены, мир представлял бы хаос, если бы наказание не исполняло своей обязанности».

Зачастую наказание рассматривалось как неотъемлемый элемент государственного управления. В XV веке до н.э. в Древнем Китае в теории государственного управления были сформулированы принципы управления людьми. Так, реформатор Гунсунь Ян (390-338 гг. до н.э.) считал, что для удержания и укрепления власти необходимо наказывать еще до того, как совершен проступок, тогда исчезнут и тяжкие преступления, и в государстве воцарится порядок. Там, где людей сурово карают за мелкие проступки, последние исчезают, а о тяжких преступлениях не может быть и речи, так как их некому совершать.

Развитие общества постепенно подвело человечество к осознанию роли воспитания в борьбе с преступностью. Такие философы древности как Конфуций, Пифагор, Демокрит, Платон, Сократ отмечали возможность предупреждать преступность посредством правильного воспитания. Пифагор заложил основы системы гражданского воспитания в Древней Греции, а Демокрит развил идеи воздействия на преступность с помощью воспитания. Платон разработал систему наказаний за различные преступления и даже определил оптимальное количество тюрем, которое должно иметь государство, чтобы достичь эффективного наказания. Он считал, что устанавливать законы и угрожать наказанием нужно своевременно, предвосхищая преступления.

В основу трудов великих просветителей XVIII века – философов Вольтера, Дидро, Монтескье, Руссо, Бентам, Говард был положен принцип гуманизма. Основатель классической школы уголовного права Ч. Беккариа в фундаментальном труде «О преступлениях и наказаниях» (1764) писал: «Цель наказания заключается не в истязании и мучении человека... цель наказания заключается только в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь принести вред обществу и удержать других от совершения того же».[6] Так происходит формирование теории исправления.

Ее сторонники исходили из того, что препятствия, сдерживающие людей от совершения преступления должны быть тем сильнее, чем важнее нарушаемое благо и чем сильнее побуждения к совершению преступлений. Следовательно, должна быть соразмерность между преступлениями и наказаниями, которые при этом производили бы наиболее сильное и длительное впечатление на души людей и не были бы физически мучительными, исключали бы момент мести. Такая концепция покоится на теории «общественного договора», согласно которой позитивный закон, санкционирующий применение наказания по отношению к человеку, является выражением воли всех и стоит на страже интересов каждого. Эта концепция легла в основу теории наказания классической школы права, суть которой можно выразить римской поговоркой «Пусть погибает мир, но свершится правосудие!». Согласно ей правовые нормы, за нарушение которых назначается наказание, есть порождение известной среды и эпохи, и потому те ценности, которые защищает право есть тоже нечто относительное.

Теория исправления получила большое распространение в XIX веке. Ее адепты предполагали только юридическое исправление преступника, подчеркивая безразличное отношение государства к мотивам правопослушного поведения лица, отбывающего наказание. Оппоненты этой теории утверждают, что она бессильна в отношении рецидивистов, нравственно испорченных или умственно недоразвитых преступников. По их мнению, вся теория исправления ложна в своей основе, так как «она годится только для тщедушных натур и женственных характеров, а насильственное психическое врачевание для мощных и энергетических характеров может окончиться оцепенением и сумасшествием».[7]

Основные идеи данной концепции во многом воплотились в философии наказания и тюрьмоведения У. Палея (1734 – 1805). Ядром правовой мысли британского философа является утилитаристское представление о нравственности. С этих позиций он видел в наказании прежде всего не кару за совершенное преступление («зло»), а предупреждение преступления. Ученый излагает идеи гуманного наказания, в соответствии с которыми поводом для наказания не может являться требование правосудия карать и наказывать. Наказание порождено высокой вероятностью того, что пример уклонения преступника от должного воздаяния поощряет его же или других лиц совершить подобное либо иное преступление. Наказание преступника государством ставится в зависимость не от степени его вины или иных причин, но от степени сложности и необходимости превенции данного преступления. Наказание не должно быть жестоким в том случае, если преступление может быть предотвращено иным способом. Наказание является злом, к которому суд прибегает только из необходимости предотвращения большего зла. Палей одним из первых обосновал мысль о целесообразности использования физического труда заключенных в целях достижения положительного эффекта. В частности, он указывал, что антипатия к труду является причиной половины человеческих пороков. Следовательно, наказывать нужно с учетом этой склонности.

Труд У. Палея «Принципы нравственной и политической философии» отмечается как одна из наиболее ранних и вместе с тем прогрессивных работ, оказавшая глубокое влияние на формирование либеральных общественных взглядов на проблему наказания. Пропагандируя воспитание чувства социальной доброжелательности, Палей настаивал на запрете публичных зрелищ, способных ожесточить людей. В своей работе британский мыслитель доказывал, что уровень устрашающего эффекта наказания должен быть строго пропорционален угрозе вреда от преступления для общества. Помимо этого У. Палей оказался одним из первых мыслителей, обративших внимание на необходимость посттюремной заботы о лицах, освобожденных из мест отбывания наказания.

Интерес представляет также взгляд на проблему наказания такого известного общественного деятеля, ученого, философа XVIII, как Р. Оуэн. Государство, отмечал Оуэн, должно отказаться от своего права наказывать тех, кого оно же довело до преступлений. Преступник, по его мнению, член общества, одаренный наихудшими природными качествами, должен вызывать сострадание всех, находящихся в лучшем положении, поэтому наказывать его жестоко и несправедливо.

Отрицая право государства наказывать правонарушителей, Оуэн не затронул вопросы о праве и обязанности государства охранять общество от преступных посягательств. Созданная им община – фабрика Нью-Ланарка, которой он управлял с 1789 по 1817 г., не подтвердила возможность устранения наказания в самом принципе.

Новый взгляд на проблему наказания предлагает в конце ХХ века такой видный представитель французского постструктурализма, как М. Фуко. Он предлагает рассматривать технологии наказания в контексте истории политического тела и уголовно-правовые практики, не столько как следствие юридических теорий, сколько как главу из политической анатомии. Мыслитель делает попытку исследовать метаморфозу карательных методов на основе политической технологии тела, которая может рассматриваться как общая история отношений власти и объектных отношений. Тогда посредством анализа относительной мягкости уголовно-правовой системы как техники власти можно будет выяснить, каким образом человек, "душа", нормальный или ненормальный индивид начинают "дублировать" преступление как объекты уголовно-правового вмешательства, а вместе с тем - каким образом некий специфический способ подчинения дал рождение человеку как объекту познания для дискурса, имеющего статус "научного".

В своей работе «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» философ обращается к периоду конца XVIII – начала XIX столетия, когда происходит кардинальное изменение практик уголовного наказания. На широком историко-юридическом материале Фуко демонстрирует исчезновение тела как главной мишени судебно-уголовной репрессии. Наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры, происходит постепенное исчезновение наказания как зрелища. Это влечет за собой несколько следствий: наказание покидает область едва ли не повседневного восприятия и входит в область абстрактного сознания; эффективность наказания определяется его неотвратимостью, а не зрелищным воздействием; не ужасающее зрелище публичного наказания, а именно неизбежность наказания должна отвращать от преступления; функционирование наказания в качестве примера изменяет свои механизмы. Тем самым правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением. Если оно продолжает убивать, если оно продолжает карать, то не во славу собственной силы; насилие - его внутренний элемент, который ему приходится терпеть, но который ему трудно обосновать.

Приведение приговора в исполнение становится автономным сектором, и его административный механизм снимает ответственность с правосудия; оно избавляется от этого подспудного груза путем бюрократического утаивания наказания. В начале XIX века исчезает грандиозное зрелище физического наказания; избегают казнимого тела; из наказания исключается театрализация страдания. Начинается эра карательной сдержанности.

Для Фуко телесные наказания были способом погружения тела в область политического. Отношения власти захватывают тело, клеймят, муштруют, пытают, принуждают к труду, заставляют участвовать в церемониях, производить знаки. Утрата тела требует нового объекта применения воплощения власти. Таким объектом становится душа.

М. Фуко справедливо замечает, что с тех пор как Европа внедрила новые уголовно-правовые системы, судьи постепенно стали судить уже не преступления, а "душу" преступников. В этом случае коренное переосмысление претерпевает наше понимание того, что есть душа. Французский мыслитель уверен в том, что в ней следует видеть современный коррелят определенной технологии власти над телом. «Неверно было бы говорить, что душа - иллюзия или результат воздействий идеологии, - считает М. Фуко. - Напротив, она существует, она имеет реальность, она постоянно создается вокруг, на поверхности, внутри тела благодаря функционированию власти, воздействующей на наказываемых - вообще на всех, кого контролируют, воспитывают, муштруют и исправляют, на душевнобольных, на детей в школе и дома, на заключенных в колониях, на тех, кто пришпилен к производственной машине и подвергается контролю на протяжении всей остальной жизни. Душа в ее исторической реальности, в отличие от души в представлении христианской теологии, не рождается греховной и требующей наказания, но порождается процедурами наказания, надзора и принуждения. Эта реальная и нетелесная душа не есть субстанция; она элемент, в котором соединяются и выражаются проявления определенного типа власти и предметная область определенного знания, она механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти».[8]

В конечном итоге М. Фуко утверждает, что правильнее говорить не о гуманизации наказаний, а об изменении в характере власти. Появление души на сцене уголовного правосудия, а вместе с тем внедрение в судебную практику корпуса "научного" знания является, по мысли французского философа, следствием преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти.

Дата добавления: 2014-01-07