Понятие инвестиций и инвестиционной деятельности 3 страница

13. Durkheim, E. The Rules of Sociological Method, p. 45.

14. «Хотя убеждения и социальные действия управляют нами таким способом извне, из этого не следует, что мы принимаем их пассивно, не заставляя их претерпевать изменения. Размышляя о коллективных институтах, приспосабливаясь к ним, мы их индивидуализируем, в той или иной степени налагая на них наше собственное восприятие. Таким образом, размышляя о мире смыслов, каждый из нас окрашивает его по-своему, и разные люди по-разному адаптируются к одинаковой физической среде. Вот почему каждый из нас создает в определенной степени свою собственную нравственность, свою собственную религию, свои собственные методы. Каждый тип социального соответствия несет в себе целую гамму индивидуальных вариаций. Тем не 342

менее, верно и то, что сфера дозволенных вариаций ограниченна. Она не существует вовсе или очень мала у явлений религиозного или нравственного характера, где отклонения могут легко стать преступлениями. Она более обширна у всего, что связано с экономической жизнью. Но, рано или поздно, даже в последнем случае, мы обнаруживаем границу, которую нельзя переступать» (Durkheim, E. The Rules of Sociological Method, p. 47, note 6).

15. Durkheim, E. The Rules of Sociological Method, p. 45.

16. См.: Durkheim, E. The Rules of Sociological Method, pp. 32-33.

17. Говоря в одной из своих последних работ о теории рационального выбора, Уильям Дж. Гуд отмечает: «Обычно социологи рассматривают в первую очередь то поведение, цели и задачи которого кажутся достаточно ясными; мы пытаемся найти переменные, объясняющие большинство отклонений. Однако если, например, люди последовательно действуют таким образом, что снижается возможность достижения того, что они считают своей материальной, нравственной или эстетической целью, т.е. упомянутые переменные не позволяют сделать адекватных прогнозов мы не считаем, что эти люди действуют иррационально. Напротив, мы более пристально изучаем их поведение, чтобы обнаружить 'глубинную рациональность' того, к чему они на самом деле стремятся» (Goode, WJ. 'Rational Choice Theory' in American Sociologist, Vol. 28, No. 2, Summer 1997, p. 29).

18. Marx, K. and Engels, F. The Communist Manifesto, New York: International Publishers, 1948, p. 9. В своем предисловии в изданию 1888 года Ф.Энгельс вновь излагает «основное положение, составляющее ядро [Манифеста, заключающееся] в том, что в каждую историческую эпоху преобладающий способ экономического производства и обмена и необходимо обусловливаемое им строение общества образуют основание, на котором зиждется политическая история этой эпохи и история ее интеллектуального развития, основание, исходя из которого она только и может быть объяснена; что в соответствии с этим вся история человечества (со времени разложения первобытного родового общества с его общинным землевладением) была историей борьбы классов, борьбы между эксплуатирующими и эксплуатируемыми, господствующими и угнетенными классами; что история этой классовой борьбы в настоящее время достигла в своем развитии той стадии, когда эксплуатируемый и угнетаемый класс - пролетариат - не может уже освободить себя от ига эксплуатирующего и господствующего класса - буржуазии, - не освобождая вместе с тем раз и навсегда всего общества от всякой эксплуатации, угнетения, классового деления и классовой борьбы» (Marx, К. and Engels, F. The Communist Manifesto, p. 6 [перевод приводится по: Энгельс, Ф. 'Предисловие к английскому изданию 1888 года' в Маркс, К. и Энгельс, Ф. Манифест Коммунистической партии, Москва: Прогресс, 1986]).

19. Говоря о событиях во Франции в период с 1848 по 1851 год, К.Маркс замечает: «И если даже в частной жизни делают различие между тем, 343

что говорит человек и что думает он сам о себе, и тем, что он есть и делает в действительности, тем более в истории необходимо различать фразы и химеры от реального положения, реальных интересов той или другой партии» (Marx, К. The 18th Brumaire of Louis Napoleon, New York: International Publishers, 1963, p. 47 [перевод приводится по: Маркс, К. 18-е брюмера Луи Бонапарта, Харьков: Издание Товарищества потребительных обществ Юга России, 1918]).

20. «[Обычай и материальные преимущества] не составляют достаточно надежной основы для данного типа господства. Кроме них обычно существует и третий элемент, вера в легитимность. Как показывает опыт, господство никогда добровольно не ограничивает материальными, аффективными или идеальными мотивами оснований для своего продолжения. Помимо этого, каждая подобная система стремится культивировать веру в свою легитимность. Но в соответствии с заявленным видом легитимности тип подчинения, вид административных кадров для его обеспечения и способ осуществления власти будут фундаментально различаться» (Weber, M. Economy and Society [Roth, G. and Wittich, С (eds.)], New York: Bedminster Press, 1968, p. 213).

21. Weber, M. Economy and Society, p. 217.

22. «Вообще, следует отдавать себе отчет в том, что основанием любой власти и, соответственно, любого вида готовности к подчинению является вера, вера, посредством которой люди, осуществляющие властные полномочия, обретают престиж. Эта вера редко бывает простой по своей природе. 'Легальная власть' никогда не бывает чисто легальной. Вера в легальность со временем становится установленной и привычной, а это означает, что она отчасти традиционна. Нарушение традиции может оказаться для нее фатальным. Более того, в ней есть и харизматический элемент, по крайней мере в негативном смысле: постоянное и ощутимое отсутствие успеха может быть достаточным для того, чтобы погубить любое правительство, подорвать его престиж и подготовить путь для харизматической революции» (Weber, M. Economy and Society, p. 263).

*.

23. См.: Freud, S. Civilization and Its Discontents, New York: W.W.Norton, 1961 [1930].

24. См.: Freud, S. The Interpretation of Dreams, New York: Basic Books, 1955 [1900].

25. «Благодаря психоанализу мы поняли, что в основе процесса вытеснения лежит не стремление положить конец идее, представляющей инстинкт, уничтожить ее, но стремление воспрепятствовать ее осознанию» (Freud, S. 'The Unconscious' in [Freud, S. Collected Works], Standard edition, 1957, vol. 14, p. 166).

26. «Выигрыш в значении является как нельзя более веским основанием для выхода за границы
непосредственного опыта. (...) Подобно тому, как Кант предостерегал нас, чтобы мы не упускали из виду, что
наши восприятия субъективно обусловлены и не должны считаться идентичными тому, что воспринимается,
но тем не менее остается непоз-

наваемым, психоанализ предостерегает нас, чтобы мы не ставили знака равенства между восприятиями посредством сознательного и бессознательными умственными процессами, являющимися их целью. Психическое, как и физическое, не обязательно является в реальности тем, чем оно нам кажется» (Freud, S. The Unconscious, pp. 167, 171).

27. Freud, S. The Unconscious, p. 182.

28. «Эго ведет себя так, как если бы опасность развития тревоги исходила не со стороны инстинктивного импульса, а со стороны восприятия, и это дает ему возможность реагировать на внешнюю угрозу попытками бегства, представленными фобическими уклонениями. В данном процессе вытеснение особенно успешно в одном - выход беспокойства может быть задержан до определенного уровня, но только за счет нелегкой жертвы личной свободой. Однако попытки бегства от требований инстинкта оказываются, как правило, бесполезными, и несмотря ни на что результат фобического бегства остается неудовлетворительным» (Freud, S. The Unconscious, p. 184).

29. Freud, S. The Unconscious, p. 182.

30. «Борьба с бессознательным чувством вины, являющимся препятствием, дается психоаналитику нелегко. Против этого чувства нельзя сделать ничего прямо или косвенно, за исключением медленного процесса выявления его бессознательных вытесненных корней, в результате которого оно постепенно превратится в осознанное чувство вины. (...) В основном это зависит от глубины чувства вины; зачастую не существует противодействующей силы того же порядка, что и чувство вины, которую терапия мола бы ему противопоставить. Возможно, это также зависит и от того, допускает ли пациент аналитика к своему идеальному эго, а с этим связано искушение для аналитика играть роль пророка, спасителя и искупителя по отношению к пациенту. Поскольку правилами психоанализа категорически запрещается использование врачом собственной персоны в подобных случаях, надо честно признать, что здесь мы имеем дело с другим ограничением в эффективности психоанализа; в конце концов, анализ не нацелен на то, чтобы исключить возможность патологических реакций, но на то, чтобы дать эго пациента свободу принимать то или иное решение» (Freud, S. The Ego and the Id, New York: W.W.Norton, 1960 [1923], pp. 50-51).

31. Freud, S. Civilization and Its Discontents, pp. 34, 35-36.

32. См.: Abdel-Malek, A. Social Dialectics, Vol. 1: Civilisations and Social Theory, London: Macmillian, 1981 [1972], p. xii.

33. «Изначальное воодушевление... глубоко коренится в нынешней трансформации мира, в движении
Востока - Азии и Африки вместе с Латинской Америкой - навстречу современности. Основная трудность, с
которой столкнулась социальная теория в эпоху Ялты, ставшей кульминацией западной гегемонии,
заключалась в выработке способов и средств взаимодействия с обществами, которые до той поры были
маргинализованными и принадлежали к незападным ци-

вилизационным типам. Универсализм, который прежде прокламировался как верное средство, просто не

работал. Он не только не мог интерпретировать изнутри наиболее значимые особенности, но и был

невосприимчив к основным формационным тенденциям в рамках национальных философских и политических

школ. (...) Вневременная социальная теория может существовать лишь в субъективистских

эпистемологических творениях профессиональных идеологов, оторванных от реального конкретного мира, от

объективной диалектики человеческих обществ, существующих в данный исторический период в данном

месте, и от скрытых геоисторических формационных влияний» (Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory,

pp. xi, xiii).

33a. Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, p. 43.

33b. Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, p. 97.

33c. Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, p. 156.

33d. Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, pp. 171-172.

33e. Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, p. 179.

34. «На другом берегу реки концепции Востока структурировались посредством иного процесса,
протекавшего в совершенно другой среде. Если мы рассмотрим историко-географическое строение наций и
обществ Востока - Азии вокруг Китая, исламской зоны в Африке и Азии, - то нам немедленно станет ясно, что
мы имеем дело со старейшими оседлыми и стабильными обществами социоэкономических формаций в
истории человечества. Ряд обществ возник на берегах крупных рек, дающих широкий выход к морям и
океанам; таким образом, пастушеские группы получили возможность перейти к более стабильному, оседлому
способу производства и социального существования. (...) Здесь очень важно учесть значимость
«долговечности» и «социального постоянства» на протяжении веков и тысячелетий для этих объективных
базовых элементов. (...) Время - господин. Поэтому можно сказать, что концепция времени развивалась как
неаналитическое видение, как унитарная, симбиотическая, объединенная и объединяющая концепция.
Больше у человека не могло быть или не быть времени; время, являющееся господином существования,
невозможно было воспринимать как предмет потребления. Напротив, время управляло человеком и
господствовало над ним» (Abdel-Malek, A. Civilisations and Social Theory, pp. 180-181).

35. Абдель-Малек не отвергает полностью западную модернити. Действительно, он предупреждает Восток в
его противостоянии с Западом следующим образом: «Если Восток желает стать хозяином своей судьбы, то
ему неплохо бы поразмыслить над старой поговоркой японских мастеров боевых искусств: 'Не забывай, что
настоящим мастером может стать лишь тот, кто, зная старое, познает и новое'» (Abdel-Malek, A. Civilisations

*.

and Social Theory, p. 185).

36. Braudel, F. 'History and the Social Sciences: The Longue Duree in Burke, P. (ed.) Economy and Society in Early Modern Europe, London: Routledge and Kegan Paul, 1972, p. 35. 346

37. См.: отзыв сэра Джона Мэддокса на 4-й странице обложки книги: Prigogine, I. The End of Certainty, New York: Free Press, 1997.

38. The End of Certainty - название английского перевода книги И.Пригожина, сделанного в 1997 году. Французский же оригинал, опубликованный в 1996 году, называется La fin des certitudes, и я думаю, что здесь множественное число слова «определенность» в большей степени соответствует тому, о чем говорит автор.

39. «Как хорошо известно, в XX веке законы Ньютона уступили место квантовой механике и теории
относительности. Однако основные его характеристики - детерминизм и временная симметрия - остались в
силе. (...) Вследствие таких уравнений [, например, уравнения Шредингера,] законы природы ведут к
однозначности. Если даны начальные условия, то все оказывается детерминированным. Природа - это
автомат, которым мы можем управлять, по крайней мере в принципе. Новизна, выбор и спонтанное действие
реальны лишь с нашей человеческой точки зрения. (...) Понятие пассивной природы, подверженной
детерминистским законам, обратимым во времени, типично для западного мира. В Китае и Японии, 'природа'
означает 'то, что само по себе'» (Prigogine, I. The End of Certainty, pp. 11-12). Обратите внимание на схожесть
этого отрывка с утверждениями Абдель-Малека о двух различных цивилизационных отношениях к
временному измерению.

40. «Понятие вероятности играет существенную роль в большинстве наук - от экономики до генетики. Тем не менее идея о том, что вероятность - всего лишь состояние ума, все еще жива. Здесь мы должны пойти на шаг дальше и показать, каким образом вероятность участвует в фундаментальных законах физики, будь то классической или квантовой. (...) [Аргументы о том, что энтропия есть мера нашего незнания,] не выдерживают критики. Они подразумевают, что ко второму закону [термодинамики] ведет наше невежество, грубость нашего понимания. Хорошо информированному наблюдателю (подобному демону Лапласа) мир должен представляться абсолютно обратимым во времени. Мы хотели бы быть творцами времени, эволюции, а не его творениями. (...) Согласно нашей точке зрения, физические законы в том виде, в каком они традиционно формулировались, описывают идеализированный, стабильный мир, сильно отличающийся от нестабильного, развивающегося мира, в котором мы живем. Основная причина, по которой нам следует отказаться от упрощенного взгляда на необратимость, заключается в том, что мы не можем больше ассоциировать стрелу времени с нарастанием беспорядка. Последние открытия в физике и химии неравновесности говорят о противоположном. Они недвусмысленно показывают, что стрела времени является источником порядка. Конструктивная роль необратимости выглядит еще более ошеломляюще в ситуациях, далеких от равновесия, когда неравновесность приводит к новым формам последовательностей» (Prigogine, I. The End of Certainty, pp. 16-17, 25-27). 347 40a. См.: Prigogine, I. The End of Certainty, p. 29.

41. «Мы стоим на той позиции, что классическая механика является неполной, так как она не включает в себя необратимые процессы, связанные с ростом энтропии. Для того чтобы включить эти процессы в ее предмет, мы должны инкорпорировать нестабильность и неинтегрируемость. Системы, поддающиеся интегрированию, являются исключением. Большинство динамических систем, начиная с задачи трех тел, не поддается интегрированию» (Prigogine, I. The End of Certainty, p. 108). 41a. См.: Prigogine, I. The End of Certainty, p. 69. 41b. Prigogine, I. The End of Certainty, p. 71.

42. «Наше мышление представляет собой возврат к реализму, но отнюдь не возврат к детерминизму. (...) Вероятность не является больше удобным способом признать наше незнание, но скорее частью новой, более широкой рациональности. (...) Признав, что будущее не детерминировано, мы подходим к концу [эры] определенностей. Является ли это признанием поражения человеческого разума? Нет, напротив, мы считаем, что справедливо обратное. (...) Время и реальность неразрывно связаны. Отрицание времени может быть как утешением для человеческого разума, так и его триумфом. Это всегда отрицание реальности. (...) На самом деле, мы пытались идти по узкой тропе между двумя концепциями, каждая из которых ведет к отчуждению: мира, управляемого детерминистическими законами, в котором нет места новизне, и мира, управляемого богом, играющим в кости, мира, в котором все абсурдно, беспричинно и непостижимо» (Prigogine, I. The End of Certainty, pp. 131, 155,183,187-188). Обратите внимание на слова «узкая тропа» в последнем предложении.

43. Здесь интересно вновь обратиться к Броделю, чтобы увидеть, как в его формулировках, написанных тридцатью годами ранее, используется почти тот же язык, что у Пригожина. Он хочет описать свои попытки соединить «единство и многообразие в общественных науках» термином «комплексные исследования», позаимствованным у польских коллег (Braudel, F. 'Unity and Diversity in the Human Sciences' in Braudel, F. On History, Chicago: University of Chicago Press, 1980 [1960], p. 61). Он говорит, что histoire evenementielle, которую он считает «пылью», является линейной историей (Braudel, F. 'History and Sociology' in Braudel, F. On History, p. 67). И он предлагает нам включить взгляд Джорджа Гурвича на «глобальное общество» в модель, которая напоминает нам бифуркации: «[Гурвич] рассматривает будущее обеих эпох [средних веков на Западе и нашего современного общества] как колебание между несколькими судьбами, радикально отличными друг от друга, и это кажется мне разумной оценкой разнообразия самой жизни; в будущее ведет не одна-единственная тропа. Поэтому мы должны отказаться от линейности» (Braudel, F. 'The History of Civilizations: The Past Explains the Present' in Braudel, F. On History, p. 200). 348

44. Для того чтобы продемонстрировать, что представляет собой феминистская наука, я процитирую два обобщающих заявления. Констанс Джордан [пишет]: «Феминистская наука основана на предположении о том, что женщины воспринимают жизнь иначе, чем мужчины, и эти различия достойны изучения» (Jordan, С. Renaissance Feminism: Literary Texts and Political Models, Ithaca (NY): Cornell University Press, 1990, p. 1). Джоан Келли [считает]: «У женской истории двойная цель: вернуть женщин в историю и вернуть историю женщинам» (Kelly, J. Women, History, and Theory: The Essays of Joan Kelly, Chicago: University of Chicago Press,

*.

1984, р. 1).

45. Вновь процитируем Джоан Келли: «Включение женщин в основы исторического знания обусловлено тем, что женская история придала теории новые жизненные силы, встряхнула концепции изучения истории. Этому послужила постановка новых вопросов в трех областях, интересующих историческую мысль: (1) периодизация, (2) категории социального анализа и (3) теории общественных изменений» (Kelly, J. Women, History, and Theory, p. 1).

46. См.: Keller, E.F. Reflections on Gender and Science, New Haven (Ct): Yale University Press, 1985, pp. 3-5.

47. «[Прочтение законов природы ради постижения их содержания раскрывает] личный вклад ученых в беспристрастность; анонимность картины, которую они создают, сама по себе оказывается чем-то наподобие автографа. (...) Внимательное изучение внутриличностной динамики «теории выбора» проливает свет на некоторые из тех тончайших средств, при помощи которых идеология проявляет себя в культуре - даже вопреки самым лучшим намерениям ученых. (...) Не следует, однако, забывать о том, что закон Бойля остается в силе. При любой серьезной критике точных наук необходимо принимать в расчет как неоспоримые успехи науки, так и убеждения, обеспечившие эти успехи. (...) Закон Бойля дает нам достоверное описание, (...) выдерживающее проверку экспериментальной воспроизводимости и логической связности. Но исключительно важно признать, что данное утверждение относится к конкретному набору явлений, предназначено для удовлетворения определенных интересов и формулируется в соответствии с определенными согласованными критериями как надежности, так и полезности. Суждения о том, какие явления стоит изучать, какие типы данных значимы, равно как и какие описания (или теории) этих явлений являются наиболее адекватными, удовлетворяющими, полезными и даже достоверными, во многом зависят от принятых социальных, лингвистических и научных установлений, предшествующих этим суждениям. (...) Ученые любой специальности живут и работают с ощущением наличия определенных констант,., которые на самом деле являются переменными, и при наличии соответствующего толчка подвержены изменению. Такую ограниченность... можно воспринять лишь через линзу отличия, выйдя за пределы общности» (Keller, E.F. Reflections on Gender and Science, pp. 10-12).

48. «Тезисом данной книги является утверждение, что идеология современной науки содержит в себе, наряду с неоспоримыми успехами, и собственную форму интенции: интенцию незаинтересованности, автономии, отчуждения. Я не просто утверждаю, что мечта об абсолютно объективной науке неосуществима в принципе, но что в ней содержится именно то, что она отрицает: живые указания на отображенное представление о самом себе» (Keller, E.F. Reflections on Gender and Science, p. 70).

49. Keller, E.F. Reflections on Gender and Science, p. 178.

50. Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women: The Reinvention of Nature, New York: Routledge, 1991, p. 45. 50a. Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women, p. 1. 50b. См.: Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women, pp. 134-135. 50c. Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women, p. 150.

51. Для Харавэй это «означает взяться за решение непростой задачи реконструировать границы
повседневной жизни, в частичной связи с другими, в сообщении со всеми частями. (...) Это мечта не
обычного языка, а мощной языческой гетероглоссии» (Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women, p. 181).

52. Она заключает, что «тела как объекты познания являются материально-семиотическими генеративными узлами. Их границы материализуются в социальном взаимодействии. Границы проводятся в процессе составления карт: до этого 'объекты' не существуют как таковые. Объекты появляются при нанесении границ. Но границы перемещаются изнутри; границы очень лукавы. То, что границы содержат временно, остается генеративным, способным производить смыслы и тела. Выбирать месторасположение границ (или находить его) - рискованное занятие. Объективность связана не с высвобождением, а со взаимным и обычно неравным структурированием, с принятием на себя риска в мире, где 'мы' неизбежно смертны, то есть не обладаем 'окончательным' контролем» (Haraway, DJ. Simians, Cyborgs, and Women, pp. 191, 200-201).

53. «Бремя Белого Человека становится все более тяжелым для Земли, а особенно для Юга. Последние пятьсот лет истории показывают, что каждый раз, когда между Севером и природой и людьми вне Севера устанавливались отношения колонизации, колонизаторы и колонизирующие общества занимали господствующую позицию, а следовательно, брали на себя ответственность за будущее Земли и за другие народы и культуры. Из позиции превосходства проистекает понятие бремени белого человека. Из идеи о бремени белого человека проистекает реальность бремени, возлагаемого белым человеком на природу, женщин и других. Поэтому деколонизация Юга неразрывно связана с деколонизацией Севера» (Mies, M. and Shiva, V. Ecofeminism, New Delhi: Kali for Women, 1993, p. 264).

54. См.: Mies, M. and Shiva, V. Ecofeminism, p. 265.

55. «В то время как сама наука является продуктом общественных сил и имеет общественную программу, определяемую теми, кто может мо-350

билизовать научное производство, в наши дни научной деятельности приписана привилегированная эпистемологическая позиция социальной и политической нейтральности. Таким образом, наука оказывается в двусмысленном положении - она предлагает технические решения социальных и политических проблем, но освобождает себя от ответственности и отстраняется от [решения] новых социальных и политических проблем, которые создает. (...) Проблема выявления скрытых связей между научной технологией и обществом, а также проблема предания гласности тех проблем, которые скрываются и замалчиваются, связана с отношениями между Севером и Югом. Пока научные и технологические структуры не станут социально подотчетны системам, нуждам которых служат, не может быть баланса и подотчетности в отношениях между Севером и Югом. (...) Оспорить всемогущество науки и технологий в решении экологических проблем означает сделать важный шаг в деле деколонизации Севера» (Mies, M. and Shiva, V. Ecofeminism, pp. 272-73).

56. См.: Harding, S. The Science Question in Feminism, Ithaca (NY): Cornell University Press, 1986, p. 47.
Хардинг пишет: «Занимаясь социальным исследованием, мы... хотим объяснить происхождение, формы и
причины преобладания моделей человеческих убеждений и действий, кажущихся иррациональными, но
пронизывающих всю культуру... Только настаивая на том, что наука является аналитически отделенной от

*.

общественной жизни, мы можем продлить жизнь выдумки, будто объяснения иррациональных убеждений и действий в принципе не могут углубить наше понимание мира, который объясняет физика. (...) Счет объектов и проведение разделительных линий являются обычными социальными действиями, и эти действия могут породить противоречивые способы мышления об объектах математического исследования. Возможно, трудно представить себе, что действия, определяемые половой принадлежностью, оказали влияние на принятие определенных понятий в математике, но случаи, подобные этим, показывают, что такую возможность нельзя исключать априори на том основании, что интеллектуальное, логическое содержание математики свободно от любых социальных влияний» (Harding, S. The Science Question in Feminism, pp. 47, 51).

57. Анализируя содержание пяти книг по данным вопросам, Дженсен говорит: «Основные науки, за
исключением приматологии, практически проигнорировали попытки феминистов переименовать природу и
перестроить науку. Неясно, что повлечет за собой пересмотр и перестройка науки феминистами, кроме
предложения моделей и таксономии, которые будут менее иерархичны, более понятны и более рефлексивны,
чем мужские прототипы... Действия феминистов могут породить новые способы существования в мире... и,
тем самым, дать начало новым способам познания и описания мира. Или, возможно, высочайшим
достижением новых эпистемологии будет отображение ограничений языка и знания; указание на
встроенность

знания в структуры ([зависимых] от половой принадлежности) властных отношений» (Jensen, С. 'Is Science a Man? New Feminist Epistemologies and Reconstructions of Knowledge' in Theory and Society, Vol. 19, No 2, April 1990, p. 246).

58. Latour, B. We Have Never Been Modern, Cambridge (Ma.): Harvard University Press, 1933, p. 6. 58a. Latour, B. We Have Never Been Modem, p. 10.

59. «Какова связь между переводческой или посреднической деятельностью и очищением? Это вопрос, на который я хотел бы пролить свет. Моя гипотеза остается слишком сырой и заключается в том, что второе позволило существовать первому: чем больше мы запрещаем себе изучать гибриды, тем больше они скрещиваются между собой - таков парадокс современности. (...) Второй вопрос касается досовременных людей, других типов культуры. Моя гипотеза опять очень проста: другие культуры, посвятив себя постижению [природы] гибридов, исключили их распространение. Именно это различие объясняет причины Великого Раздела между Ними - всеми другими культурами - и Нами - представителями Запада - и позволит окончательно разрешить неразрешимую проблему релятивизма. Третий вопрос относится к текущему кризису: если [эпоха] модернити столь эффективно выполняла двойную задачу по разделению и распространению, то зачем бы она стала сегодня ослаблять себя, лишая нас возможности быть воистину современными? Отсюда следует последний и одновременно самый сложный вопрос: если мы перестали быть современными, если мы больше не можем отделить работу по распространению от работы по очищению, то во что мы превратимся? Согласно моей гипотезе - как и предыдущие, слишком сырой - мы должны будем замедлить шаг, переориентироваться и [начать] регулировать распространение чудовищ, официально признав их существование» (Latour, В. We Have Never Been Modern, p. 12).

60. «Если бы существовала антропология современного мира, то ее задача заключалась бы в описании подобным же образом того, как организованы все ветви управления нами, включая природу и естественные науки, и в объяснении того, как и почему эти ветви расходятся, равно как и в объяснении многочисленных механизмов, приводящих их к воссоединению» (Latour, В. We Have Never Been Modem, pp. 14-15). Подзаголовком французского оригинала, не включенным в английский перевод названия книги, было Essai d'anthropologie symetrique (см.: Latour, В. Nous n'avons jamais ete modernes: Essai d'anthropologie symetrique, Paris, La Decouverte, 1991).

Дата добавления: 2014-11-06