Хронокондуктометрия 14 страница

Наше решение не только встретило понимание у Кацперских, они прямо-таки в восторг пришли. Расчувствовались даже. Пожалуйста, ройтесь на чердаке сколько заблагорассудится, они просто счастливы, что мы задержимся у них в гостях, лишь бы согласились регулярно питаться. Для Эльжуни нет большего наслаждения, как кого-нибудь кормить.

* * *

Пежановский чердак состоял из двух частей, большой и поменьше. Нас интересовала большая. Она оказалась запертой. Ендрусь отыскал ключ от дверцы и торжественно распахнул её настежь. Марта из любопытства пошла с нами. Заглянув в дверь и увидев завалы старья, сплошь Эвересты и Монбланы, она была потрясена.

— Как вы со всем этим справитесь? А пылищи-то, пылищи... Когда сюда заходили последний раз? А дом, интересно, когда строили? Лет сто назад? Не помните?

Я могла удовлетворить её любопытство:

— В одна тысяча девятьсот восьмом году! В ноябре вбили колышки, а к Новому году получили из Франции в подарок три экземпляра роскошных старинных часов и трюмо.

— А ты откуда знаешь?

— Попались прабабкины счета. Если уж она что записывала, то делала это обстоятельно. А запись такая: «Часы, три штуки. Одни напольные, в резном футляре из темного дерева. Вторые декоративные, каминные, работы Булле, инкрустированные перламутром. Третьи настенные, изготовленные по новейшей моде. Отправлены в Пежанов в качестве новогоднего подарка для нового дома Кацперских». И трюмо тоже описано во всех подробностях. А вдобавок к этим подаркам на обмывание нового дома послан ещё и бочонок устриц. Что с ними делали Кацперские — неизвестно, может, и съели. Во всяком случае, не осталось никаких записей в анналах насчет того, что кто-то из Кацперских расхворался после обмывания нового дома.

Кристина была потрясена.

— Фантастика! Знаешь, я понемногу начинаю проникаться уважением к истории.

Марту тоже впечатлило историческое документальное свидетельство.

— Надо же! Выходит, я почти угадала, пыль и в самом деле столетняя. Почти столетняя. Как вы тут с нею управитесь? Я бы помогла, да надо на работу. Раз Пшилесье вам не понадобится, поскорее перенесу книги из библиотеки и отдам ключи от дома.

* * *

Мы с Кристиной остались на чердаке одни.

— С чего начнем? — спросила Крыська, с отвращением обозревая покрытые толстым слоем пыли нагромождения старого хлама. Пока это напоминало неровную груду развалин, аккуратно прикрытую толстым мягким покрывалом серого цвета. Даже не угадаешь, что под ним кроется, что стоит или валяется. Хотя вот это вроде бы некогда было кроватью. Посмотрим в свое время.

И все же чердак дома Кацперских уже с первого взгляда отличался от чердака помещичьего дома в Пшилесье. Это не была беспорядочная свалка ненужного барахла, тут скапливались вещи, которые просто устарели, но ещё могли послужить. Почти все предметы меблировки стояли на собственных ножках, на всех четырех, у многих сохранились в целости даже дверцы. Решительно пежановский чердак сулил большие надежды.

— Надо было с самого начала прийти сюда, — печально констатировала я. — А так мы с тобой попусту растранжирили часть пятницы и почти пол-субботы...

— Ладно, давай теперь не станем терять времени.

Одетые в рабочие халаты Марты и обутые в какие-то старые башмаки, мы начали с рекогносцировки. Прошлись по чердаку, хотя это оказалось очень непросто.

— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаешь себе отчет, сколько придется здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?

— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.

— А тут не сомневаешься?

— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадется. Это уж точно. Ну, берись за щетку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнемся, ишь пылищу подняла.

Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.

Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:

— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждет их. Хорошо помню его слова. Еще прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снес на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, еще, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.

— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.

— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой белье сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было...

Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:

— Придется вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.

Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетеных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.

Мы с Крыськой здорово закалились в нуармонской библиотеке, но до утра все равно не выдержали. В два часа отправились спать, успев к этому времени очистить от пыли едва четвертую часть чердака.

— А все от чистого деревенского воздуха. Спать хочется по-страшному, — говорила сестра, откашливая вековую пыль. — Сдается мне, отпадает проблема с уик-эндами на ближайшие полгода.

— Если бы эта паршивая Изюня уехала, я взялась бы тут поработать и в будние дни, — с тяжелым вздохом вторила я сестре. — Сама бы всю пыль вытащила.

— Оптимистка! Не уедет она, пока Павла не захомутает.

— Шиш ей! Против моего алмаза её миллионы — ноль без палочки. За Павла выйду я!

— Ты уже пообещала ему приданое?

— Не издевайся, ничего не пообещаю, но и ничего не потребую. Ох, у меня дурные предчувствия, — вздохнула я, спускаясь вслед за ней по лестнице.

Дурные предчувствия оправдались в воскресенье к вечеру. Очистив к тому времени от пыли больше половины чердака, мы не чувствовали ни рук ни ног и, совсем обессиленные, повалились на какое-то обшарпанное фамильное ложе.

На помощь Кацперских рассчитывать не приходилось. Выносить пыль они ещё могли, рыться же с нами на чердаке решительно отказывались. А всему виной был Ендрусь. Всем сердцем сочувствуя нам, он тем не менее твердо стоял на своем.

— Лично я клятву, данную умирающему, сдержу. И собственных детей прокляну, если её нарушат. Ведь ясно же дядя Флорек говорил: только вы, потомки Нуармонов и Пшилесских, имеете право тут рыться, а мы и пальцем не смеем ничего тронуть. И избави бог нас даже подглядывать. Так и сказал — не смейте им на руки глядеть! А почему — не пояснил. Может, в нашем роду какое преступление состоялось или другая какая деликатная фамильная тайна, может, сокровища какие ваши тут запрятаны, это нас не касаемо. Ведь недаром же дядя Флориан так и не женился и меня признал своим приемным сыном.

— А какая тут связь? — возразил Гена. — То есть того, я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не надо, и незачем вам, папаша, проклинать меня страшной клятвой, неприятное и трудоемкое это занятие, но какая связь может существовать между фамильной тайной Пшилесских и холостяцкой жизнью прадедушки?

— Двоюродного прадедушки к тому же, — дополнила Марта.

— Может, даже троюродного, от этого не легче.

— Наверняка в их роду было что-то внебрачное! — предположил обычно молчаливый Юрек, которому явно доставляло удовольствие копаться в далеком прошлом, но тоже не горевший желанием копаться в чердачной пыли. — Вдруг окажется, что Пшилесские — это мы, а они, наоборот, Кацперские? Вдруг никто не имеет ни на что права, и вот это как раз и надо скрывать?

— Уж такие ты, сынок, мелешь глупости, что аж слушать противно, — одернула сына Эльжуня.

Вышеприведенный обмен мнениями происходил, разумеется, за столом, во время торжественного воскресного ужина, который на прощание соорудила нам Эльжуня. Мы с Кристиной собирались возвращаться в Варшаву, и, разумеется, натощак бы нас не выпустили.

Услышав оригинальное предположение, я невольно принялась перебирать в памяти все подробности истории наших двух родов, нет ли в семейной хронике каких намеков. Изо всех сил напряглась, но ничего не обнаружила.

— Нет, — заявила я сотрапезникам, замершим в ожидании результата моих раздумий. — Я в Нуармоне смогла ознакомиться с семейным архивом и скажу вам, просто на редкость оказалось порядочное семейство. Два семейства. Женились и выходили замуж по любви, сохраняли друг другу верность, никаких измен, никаких скоков вбок...

— И в самом деле, — ехидно перебила меня Крысыса. — Особенной добродетелью отличалась некая госпожа де Бливе, светоч нашей фамилии. И тот, кто её продал... или поменял на что-то там. Тоже идеал... Не говоря уже об Арабелле, которая обвела вокруг пальца своего мужа-полковника. А Мариэтта? Прикончила двух ни в чем не повинных людей. И хотя я не историк, но на память не жалуюсь.

— Все в одну кучу свалила! Названные тобой особы не принадлежали к нашему роду. Вот разве что Арабелла, от неё могли перейти не те гены. Но если и перешли, то лишь на нас, Кацперские ни при чем, зачем же их хаять? Мариэтта совсем посторонняя особа, а предки наши в полном порядке. И порочить их память не позволю! К тому же предположение, высказанное Юреком, лишено всяких оснований. Я же ясно сказала — речь идет о фамильном сокровище, только, ради бога, никому об этом ни слова!

— Никому не скажем! — хором заверили нас Кацперские, но при этом с таким напряженным любопытством уставились на меня, что пришлось немного расколоться.

— Потерялась эта пакость уже давно. Я — о сокровище. И все говорит о том, что шансы найти его имеются лишь у нас с Кристиной. Драгоценность эта вроде как бы двойная, из двух идентичных половинок состоит. И нас тоже две, и тоже идентичные. Это прабабка Каролина пришла к такому выводу. А сокровище ищут и потомки того типа, что в Америку сбежал...

Тут Марта аж подскочила на стуле.

— О боже! — взволнованно воскликнула она. — Совсем забыла! Ведь я же узнала, кто купил Пшилесье. Гурма он, тот американец, Стэнли Гурма. Никакой не ювелир, наоборот, состояние сколотил на автомобильных покрышках, а теперь надумал вернуться в Польшу. Вроде бы ещё ребенком уехал отсюда, вернее, сразу после войны его увезли в Америку папочка с мамочкой. А перед смертью завещали ему вернуться на землю предков. Вот что я узнала о нем. Ага, ещё у него есть жена и дети.

Какое-то время мы молча переваривали услышанное, тупо уставившись на Марту. Если этот Стэнли только после войны покинул Польшу... Хьюстон мог вообще ничего о нем не знать. Опять парню не повезло? Какой-то незнакомец из-под носа увел Пшилесье... Пришлось бедолаге опять прибегнуть к взлому...

— Да черт с ним! — разозлилась вдруг Кристина. — Стоит ли из-за них головы ломать? Пусть шарят сколько влезет, с меня довольно! Только сюда его не впускайте, а мы через недельку вернемся...

* * *

Неделька выдалась на редкость драматичной.

Уже во вторник стало ясно — проклятая Изюня решила заполучить Павла во что бы то ни стало. И поскольку Павел её избегал, сообразила вцепиться в меня, из-за чего мы с Павлом не могли встретиться наедине, везде оказывалась третья лишняя. Я просто сатанела и не знала, чем бы дело кончилось, если бы эта зараза, выходя из кабака, не вывихнула ножку. Я не успела обрадоваться, напротив, меня чуть кондрашка не хватил, ибо провожать эту гангрену до дома не мог никто другой, только Павел. И домой довез, и компрессик на больную ножку сделал, и спатиньки положил, холера ясна!!! Ну конечно, как всякого нормального мужчину, не могли его не разжалобить слезки в прекрасных подслеповатых глазках и трогательная беспомощность. Странно, что от скрежета зубовного у меня ни один зуб не сломался. Ну да и я не промах, мне удалось этим и ограничить его медицинские заботы о ней. Просто я перестала поднимать трубку телефона. Иза могла звонить до посинения, а приезжать ко мне, не убедившись предварительно, что я (а значит, и Павел) дома — не решалась. Вот в моем доме и разразился скандал.

Я уже было решилась последовать совету сестры относительно ребенка, но Павел, вместо того чтобы предпринять необходимые для этого действия, устроил мне форменный скандал. Совершенно неожиданно он вдруг раздраженно заявил, что хотел бы наконец остепениться, жениться и завести детей и не намерен ждать до бесконечности. А дети у него должны быть непременно, и менее двух штук! Больше всего, продолжал он так же раздраженно, он бы хотел жениться на мне, но начинает понемногу уставать от бесконечных препятствий, которые я выдумываю на каждом шагу, и преодолевать дурацкие преграды, которых могло бы не быть. Он, Павел, не понимает, зачем я вынуждаю его терять время, тратить силы, портить нервы и вообще. Он, Павел, думал, я тоже к нему всей душой, как и он ко мне, и тоже веду себя честно, а я что? Мало того, что вечно выкаблучиваюсь, так ещё хитрю и виляю, и какого черта тогда покупала с ним вместе новую кухню, если не собираюсь в ней хозяйничать? Для другой бабы? А другой бабе мой выбор не понравится, и тогда что?

Кухней он меня совсем оглушил. Ведь и в самом деле современную электронную кухню я выбирала для себя...

Так вот, он, Павел, дошел до ручки, и пусть я решусь наконец, ибо больше он не выдержит! И он желает, чтобы я честно и откровенно сказала ему, в чем дело. И женимся мы, холера, в конце концов, или он окончательно разуверится в моих к нему чувствах, потому как о любви вообще смешно говорить. Как выглядит любовь, он-то уж знает, есть женщины, которые сумели доказать ему свою любовь, а он, кретин, все чего-то ждал от меня!..

И я не выдержала. Ничего в жизни я так не желала, как выйти за Павла замуж. А остальные женщины — это, конечно же, Изюня. Уж она-то сумеет продемонстрировать любовь в дистиллированном виде, без всяких выкрутасов и излишних рефлексий. Да и какие могут быть сомнения и размышления у этой самовлюбленной коровы? И её притягивало к нему то, что меня как раз останавливало, — его баснословное богатство. Вот если бы он хоть немного обеднел, не обнищал, нет, но перестал быть таким богатым. Ведь я нутром чуяла укоренившуюся в нем уверенность, что бабы любят лишь его деньги.

И все-таки в тот вечер... да, меня ещё никогда не тащили к алтарю с такой силой, как в тот вечер. А если уж он не может разориться, так хотя бы мне разбогатеть! А тут ещё Изюня с её миллионами и больной ножкой...

— Хорошо, дорогой! — с ангельской улыбкой произнесла я, перебивая на полуслове разбушевавшегося любимого.

А тот не услышал. Вошел в раж и решил выложить мне все, раз и навсегда. Идиота я из него делаю, то поманю, то отталкиваю, дьявол, что ли, вселился в меня, он ни о чем думать не может, дела забросил, никогда с ним такого не было, я отравляю ему жизнь, а могла бы украсить...

О, Изюня поработала на славу.

— Хорошо, дорогой! — заорала я страшным голосом.

Павел на полуслове замолчал, все ещё пыхтя и сыпля искры, как разогнавшийся локомотив.

— Что?

— Хорошо, говорю. Согласная я. Можем пожениться.

— Ты серьезно?

— На самом полном серьезе. Хочу я тебя в мужья, хочу быть тебе доброй женой и даже, представь, я умею готовить!

— А это зачем? Ты что, спятила?

— И вовсе нет. Я знаю жизнь. Если мужчину плохо кормить, он охладеет очень быстро к своей женщине, даже если только что обожал её до потери сознания. Можем пожениться через два месяца.

— И одного хватит. Хотя я бы предпочел через неделю.

— А я бы предпочла через два. Павлик, послушай... так и быть, скажу. До сих пор скрывала от тебя, но, видишь ли, мне улыбается очень неплохое приданое, а ведь ты ни за что не поверишь, что я люблю тебя бескорыстно, если я не переплюну Онассиса. Деньги отрицательно влияют на умственные способности.

— До сих пор я считал, что отрицательно влияет их отсутствие. И кончай молоть чепуху. Какое имеет значение, как ты меня любишь? Хватит того, что я тебя люблю, а ты даже и притвориться можешь, если это у тебя хорошо получится. Ну ладно, скажем, к примеру, Изе не приходится притворяться...

Тут меня всю просто передернуло. А Павел ничего не замечая, докончил:

—...но я предпочитаю тебя. Ладно, месяц. Иначе, богом клянусь, перестану тебе верить, потому как понимать тебя отказываюсь. Хорошо, и я тебе признаюсь. Своим дурацким поведением ты меня до того довела, что я стал тебя подозревать и нанял людей, чтобы наконец убедиться...

Уж и не знаю, как я не померла на месте. Вся обмерла, слова не могла вымолвить. В чем же он меня подозревал?!

—...потому как совсем в тебе разуверился. И лишь случай спас. Я уж совсем было поверил в то, что ты встречаешься с каким-то типом, мне сто раз об этом доносили, да только в тот раз ты как раз была у меня, ну я и догадался, с тем типом не ты, а твоя сестра. А у тебя никаких типов нет, не обижайся, ну что ты обмерла, просто люблю я тебя как не знаю кто, а в таком состоянии и ума можно лишиться, вот я и хотел подлинно знать, как оно на самом деле, почему ты отказываешься выйти за меня?

Все правильно, все логично. Чудовищно богатый молодой человек, красивый и симпатичный, до такой степени облепленный со всех сторон девками, что их приходится то и дело стряхивать, желает знать, почему нормальная, явно влюбленная в него женщина отказывается выйти за него замуж?! Я бы на его месте тоже удивлялась и желала знать. И, откровенно говоря, тоже захотела бы выяснить...

А Павел никак не мог успокоиться. Вместо того чтобы заняться делом, метался по комнате, высказывая предположения одно глупее другого. Что мне оставалось делать?

— Ладно, пусть будет месяц, — покорно согласилась я.

На этом скандал и закончился.

Как только Павел вышел от меня, я принялась звонить Кристине. Занято. Подождав немного, опять позвонила. Опять занято. Тогда я начал звонить бесперебойно, и занято тоже было бесперебойно. Терпения хватило на четверть часа. Через пятнадцать минут я вышла из себя, набросила плащ на домашний халат и в тапочках помчалась к ней.

Распахнув передо мной дверь, сестра подозрительно уставилась на меня.

— Если ты носишься по городу, тогда кто, черт возьми, повис на твоем телефоне? — Увидев халат и тапочки, сестрица поняла. — А, вот оно что!

— Ну разумеется! — сердито говорила я, скидывая плащ. — Как всегда, одновременно принялись названивать друг дружке. Я не выдержала, в машину — и к тебе.

— Я тоже не выдержала, — сказала Кристина. — Анджей такой скандал мне закатил! Оказывается, я завела богатенького хахаля, вот откуда денежки для него, Анджея, а он, Анджей, не альфонс какой-нибудь, и с него достаточно. Разумеется, меня понесло, я плюнула ему в лицо и так далее. Что вы, Езус-Мария, отчебучили с Павлом, что Анджей принялся меня альфонсами попрекать? Павел вырядился в горностаи и золотую корону?

— О, холера! — смутилась я. — Нет, это я вырядилась. Как раз мы с ним электронную кухню покупали; наверное, Анджей видел, как он расплачивался. Неужели ты не сказала, что это была я?

— И ты, кретинка этакая, напялила черную шляпу?!

Пришлось сокрушенно признаться — да, напялила.

— Тогда все понятно, — опечалилась Кристина. — Ведь накануне он видел в ней меня. А таких шляпок не может быть две штуки. Она единственная в мире! Нас может быть две штуки, шляпа же — уникальная. Одно утешение: он переживал жутко. Теперь нет другого выхода, они с Павлом должны встретиться, хватит играть в прятки.

— Так я из-за этого и принялась тебе названивать, а ты висишь на телефоне, пришлось мчаться к тебе в таком виде. Павел прижал меня к стенке, через месяц наша свадьба, открутиться не удалось, ни на какие проволочки не согласен, и что, выходить за него без приданого?

— Так все же прекрасно, что ты кипятишься? Ведь сама этого желала!

— Но по-другому, идиотка! Итак, едем в Пежанов на неделю, а понадобится — и две проторчим! Хоть из кожи вылезай, другого выхода нет. Антося наша последняя надежда, последний шанс. Или я еду одна, выбора у меня нет!

— Дудки! Я тоже еду. Придется рискнуть, может, какую справку раздобуду. Могу же я заболеть, в конце концов? Слушай, два раза уже нас выручило наше сходство. Ну, соображай! Только благодаря тому что мы существуем в двух экземплярах, раскололась та пьяная морда во Франции — раз! И Антось здесь — два. Может, и в самом деле на третий раз... ох, боюсь сглазить. Решено, едем вдвоем и пороемся до победного!

* * *

Приятный сюрприз: пежановский чердак оказался полностью очищенным от пыли.

Ендруся одолела жалость к нам, он уже не мог смотреть, как мы надрываемся (а может, мы ему надоели и он хотел поскорее избавиться от нас?). Вот и убрал вековой слой пыли с помощью жены и дочери. Только верхний слой и снял, в других местах пыль сохранилась, ибо, оставаясь верным клятве, больше на чердаке ни к чему не прикасался, оставил это нам. Поиски фамильных сокровищ — это наше фамильное дело.

Уже на второй день поисков мы раскопали большой сундук, битком набитый бумагами. Главным образом переписка, но попадались альбомы, документы, дагерротипы и даже фотографии.

— Ага, вот они! — радостно воскликнула Кристина, но осеклась. — Хотела сказать — вот они, те самые письма, с которых я срезала марки лет пятнадцать назад, но ничего подобного. Не они! Этих я никогда не видела, хотя старая семейная переписка меня интересовала. Точно, этих я не видела, а ведь лично рылась в сундуке... Погоди, это же не тот сундук! Тот был поменьше. Куда же тот подевался?

— Ясно, не тот, за каких-то пятнадцать лет столько пыли не накопится. А ты копалась на этом чердаке?

Кристина тупо глянула на меня, подумала и наконец сообразила.

— Да нет же! На чердаке, но не на этом! На этом я никогда в жизни не была. Он всегда оставался запертым. Постой... сдается мне, копалась я в той, другой части чердака, где Кацперские устроили зимнюю сушку для белья.

Со стоном поднявшись с карачек и растирая задеревеневшую поясницу, я решительно направилась к выходу. Какое нужно терпение, чтобы общаться с такой дурындой, как моя сестра!

— Неужели ещё за тебя думать? Совсем из головы вылетели твои паршивые марки, а ведь ещё в Нуармоне твердо решила — начинать нужно с переписки предков. Ну, вспоминай, откуда ты брала те самые письма с марками?

— Говорю же тебе — из сундука! — оправдывалась сестра, топая следом. — Но он был поменьше. Не вырос же за пятнадцать лет? Холера, где он может быть?

Сундук поменьше как бык стоял в углу второго, обжитого, чердака, где Кацперские сушили белье в непогоду и в зимнее время. В тот раз, когда нам демонстрировали эту часть чердака, мы не заметили сундук, ибо все помещение было завещано выстиранным бельем. Эльжуня обожала стирку, у неё вечно что-нибудь сохло.

— О, вот он! — обрадовалась Кристина, бросаясь к старому знакомцу. — Тогда он тоже стоял в этом углу. Видишь, и старая этажерка рядом. Помню, зачитывалась журналами, что на ней лежали. И лежат. В те времена все было на виду, никакое белье их не заслоняло, а ты придираешься!

— Ведь мы же тогда приехали в Пежанов летом, на каникулы, забыла? Белье Эльжуня развешивала для просушки в саду.

— Да, да, всегда в саду что-нибудь висело...

— Хватит о белье, берись с той стороны, отнесем его в комнату, там работать сподручнее.

Сундучок был тяжелый, но мы справились. Отдыхая по дороге, перетащили его вдвоем в мою комнату, и я, не теряя драгоценного времени, немедленно принялась разбирать письма. Наверное, Кристину все-таки замучили угрызения совести, потому что она по собственной инициативе принялась сносить в мою комнату бумаги, обнаруженные в первом, большом сундуке. Носила частями. Должно быть, ей доставляло удовольствие постепенно превращать мою комнату в склад макулатуры.

* * *

Вот наконец дорвались мы до полного собрания переписки наших предков, которые, похоже, никогда ни одного письма не выбросили, все сохранили в полном объеме. И перед нами предстала история двух семейств, Дембских и Пшилесских, а также бескрайнее окружение их родных и знакомых. Читая, я забыла, для чего изучаю эти документы, такими увлекательными оказались перипетии биографий, извилистые жизненные пути и тропки, а главное, детали, подробности, живые черточки давно минувшего.

Скандал в благородном семействе — мезальянс новоиспеченного графа Дембского, деда (пра-и так далее, эти бесчисленные «пра» буду опускать, иначе запутаешься) прабабки Каролины, с дочерью гданьского купца и английской леди, дочери лорда, мультимиллионерки. Одного этого скандала хватило, чтобы заполнить чуть ли не полсундука. А как интересно было читать, ну и повеселились же мы с Крыськой! Благодарственное послание Кацперского — участника восстания, адресованное бабке — купецкой дочери, в котором красочно описывалась его, повстанца, клиническая смерть и воскрешение благодаря сверхчеловеческим усилиям ясновельможной паненки Клементины. Ага, вот они, истоки опять же сверхчеловеческой любви к нам рода Кацперских.

Письма Клементины бабке сначала извещали об ухаживании за ней виконта де Нуармона, а затем о сделанном ей предложении, обручении и, наконец, свадьбе. Ироничное и остроумное письмо отца Клементины давало представление о характере виконта, в котором отмечалось немало достоинств, и в то же время в этом письме поднимались вопросы финансового порядка, подтверждающие поступление средств из Лондона.

— Гляди-ка, прадедушка был настоящим денди! — обратила я внимание сестры. — Жилет ценою в две гинеи, с ручной вышивкой. Вот интересно, жемчугом, что ли, эту жилетку вышивали, такие деньги! И в таком возрасте!

— Тоже мне возраст! — хмыкнула Кристина, которая в отличие от меня считала быстро. — Сорок восемь лет, совсем молодой человек. И вообще, не отвлекайся, у нас вон ещё сколько работы. А об алмазе никакого упоминания. Его к тому времени ещё не было?

— Был. Мариэтта попала под машину ещё до этого. То есть я хотела сказать — под фиакр. Или под карету? Да нет же, послушай, это просто прелесть. «На этом балу маркграфиня де Мерсье блистала в платье абрикосового атласа, украшенном оборками из алансонских кружев цвета слоновой кости». Интересное сочетание. И ко всему этому рубины в ушах, на шее и диадема в волосах. Наверное, очень эффектно баба выглядела!

— Говорю тебе, успокойся и давай делом займемся, а исторические изыскания оставь до лучших времен. Поищи письма более близкой нам эпохи.

С трудом оторвалась я от потрясающего письма, в котором описывался в подробностях бал по случаю именин какой-то из прабабок и на котором глупенькая Элеонора имела бестактность учинить афронт графине Потоцкой, а ей, прабабке, теперь расхлебывать. А сделать это надо срочно, иначе вредная графиня нипочем не допустит до желанного брака. Так и не выяснила, о каком марьяже шла речь, а жаль, безумно интересно! Ладно, и в самом деле потом, в свободное время снова вернусь к этим письмам и почитаю без спешки, в свое удовольствие.

Пришлось отложить в сторону массу интереснейших сообщений. К примеру, о сломанной оси новой кареты и неслыханной компрометации молодой пани Имельской, которая всенародно продемонстрировала в катастрофе ногу по самое колено, и теперь бедняжке только в монастырь удалиться. О заливном поросенке, который неосторожно был подан на стол «вроде как бы малость засмердевши», и опять была жуткая «компрометация», о водке, настоянной на золототысячнике, которая очень помогает «при звоне в ушах и лишаях по всему телу», о бесчисленных недомоганиях членов семьи и прислуги, всех этих вздутиях живота, колотье в боку, болях в пояснице и пр. и пр. И о тысяче всяких других мелочей, благодаря которым словно воочию видишь минувшую жизнь с её красками и запахами. Обязательно вернусь к этим письмам.

Дата добавления: 2014-11-06