Об идее a priori и о сомнении в опытном рассуждении 5 страница

Юнг разработал также типологию характеров, в основе которой лежит критерий направленности субъекта на внешний или внутренний мир (экстравертивная и интровертивная установка) и доминирования опреде­ленной психической функции (эмо­ции, мышление, ощущение, интуи­ция). Публикуемые выдержки из книги «Психологические типы» (Цю­рих, 1924) посвящены описанию осо­бенностей мышления экстравертов и интровертов.

Сочинения: Психоз и его со­держание. Спб., 1909; Избранные труды. Цюрих, 1929.

Особенности мышления

в экстравертированной установке

Вследствие общей экстравертироваиной установки мышление ориентируется на объект и на объективно данное. Эта ориентировка мышления вызывает ясно выраженную особенность.

Экстравертированное мышление поэтому новей не должно быть часто конкретным фактическим мышлением, но может также хорошо быть чисто идейным мышлением, если только доказа­но, что идеи, которыми мыслят, в значительной мере взяты извне, т.е. доставляются традицией, воспитанием и ходом обра­зования.

Если даже мое мышление занимается конкретными вещами и в этом отношении, его можно назвать экстравертированным, то остается еще сомнительным и характерным, какое направление примет мышление, а именно: приведет ли оно в своем дальнейшем течении снова к объективным данным, к внешним фактам или общим уже данным понятиям или нет. Для практического мышления купца, техника, естествоиспытателя направление на объект само собой понятно. При рассмотрении мышления философа может явиться сомнение, если направление его мышления имеет целью идеи. В таком случае нужно исследовать, с одной стороны, не являются ли эти идеи простой абстракцией из опы­тов над объектом и, таким образом, представляют нечто иное, как более высокие коллективные понятия, которые заключают в себе сумму объективных фактов; с другой стороны, нужно иссле­довать, не получаются ли эти идеи (когда они не являются оче­видными абстракциями из непосредственного опыта) через тра­дицию, или не происходят ли они из окружающего духовного мира. Если на этот вопрос отвечать утвердительно, то такие идеи также принадлежат к категории объективных данностей, и следовательно, это мышление следует назвать экстравертиро­ванным.

Экстравертированный мыслительный тип

...Когда мышлению принадлежит преимущество среди психологических функций, т.е. когда индивидуум действует в своей жизни главным образом под руководством рассудочного мышле­ния, так что все сколько-нибудь важные поступки исходят из, ин­теллектуально обдуманных мотивов или, по крайней мере, долж­ны происходить согласно этой тенденции, то дело идет о мысли­тельном типе. Такой тип может быть интровертированным или экстравертированным; здесь мы займемся сначала экстраверти­рованным мыслительным типом. Таковым, следовательно, со­гласно определению будет человек, который имеет стремление, — конечно, лишь в такой степени, в какой он является чистым ти­пом, — ставить все свои проявления жизни в зависимость от интеллектуальных выводов, которые в конце концов всегда ориен­тируются на объективно данное, или на объективные факты, или на общепризнанные идеи. Человек этого типа придает не только самому себе, но и окружающему его в зависимости от объектив­ной действительности, resp ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле, решающую силу. По этой формуле намеряется добро и зло, определяется прекрасное и безобразное. Правильно все, что соответствует этой формуле, неправильно — то, что ей противоречит, и случайно — что приходит со стороны независимо от нее.

«Нужно было бы, собственно говоря» или «следовало бы» играет большую роль. Если же формула достаточно широка, то этот тип может играть чрезвычайно полезную для социальной жизни роль реформатора, общественного обвинителя и очистителя нравов или проповедника серьезных нововведений. Чем уже, однако, формула, тем более этот тип становится брюзгою, мудрствующим и самодовольным критиком, который хотел бы себя и других втиснуть в какую-нибудь схему. Этим даны два крайних пункта, между которыми движется большинство этих типов.

То обстоятельство, что интеллектуальная формула никогда не существовала и никогда не будет существовать — формула, которая могла бы захватить и точно выразить полноту жизни и ее возможностей, — препятствует осуществлению, resp исключает другие важные формы и акты жизни. У человека этого типа прежде всего подавляются все формы жизни, зависящие от эмо­ций, например эстетические переживания, вкус, склонность к ис­кусству, культивирование дружбы и т. д., — иррациональные формы как религиозный опыт страсти и т.п., часто уничтожаю­щиеся до полной бессознательности.

Исходящему из сознания торможению подвергаются прежде всего эмоции, так как они прежде всего противоречат застывшей интеллектуальной формуле, вследствие чего они наиболее интен­сивно подавляются. Ни одна функция не может быть совершен­но исключена; она может быть только значительно искажена. Поскольку эмоции произвольно могут образоваться и подчинять­ся, они должны поддерживать интеллектуальную установку со­знания и применяться к ее намерениям. Однако это возможно только до известной степени; часть эмоций остается непослушной и должна поэтому подвергаться подавлению. Если подавле­ние удается, то они ускользают от сознания и развивают ниже порога сознания противоречащую сознательным намерениям дея­тельность, достигающую при некоторых обстоятельствах эффек­тов, появление которых составляет полную загадку для индивидуума.

Добровольные спасители или охранители нравов неожиданно сами нуждаются в спасении или являются скомпрометированными. Их намерение спасти легко приводит их к пользованию сред­ствами, которые способны вызвать как раз то, чего хотелось бы избежать. Существуют экстравертированные идеалисты, которые так сильно стремятся осуществить свой идеал спасения людей, что сами не останавливаются перед ложью и другими недобросовестными средствами. В науке существует много грустных примеров, когда высоко заслуженные исследователи из глубочайшего убеждения в истинности и универсальности своей формулы совершали подлог доказательств в пользу своего идеала. Это по формуле: цель оправдывает средства. Только неполноценная эмоциональная функция, которая бессознательно соблазняет, может ввести в такое заблуждение в общем высоко стоящих людей.

Если сознательная установка достигает крайней степени, то индивидуальные отношения, в том числе и те, которые касаются собственной личности, не принимаются во внимание. Пренебрегают здоровьем, социальное положение приходит в упадок, часто нарушают самые жизненные интересы собственной семьи, вредят здоровью, финансам и морали, — все это ради служения идеа­лу. Во всяком случае, нет достаточного личного участия к дру­гим, если только они случайно не являются ревнителями той же самой формулы. Поэтому нередко бывает, что более тесный се­мейный круг, например собственные дети, знают такого отца только как мрачного тирана, в то время как более широкое об­щество с похвалой отзывается о его человечности. Не вопреки высокой безличности сознательной установки, а как раз благо­даря ей эмоции — в том, что касается личности, — являются бессознательно чрезвычайно, чувствительными и бывают причи­ной некоторых скрытых предубеждений, именно известной готов­ности, например, принимать объективную позицию против фор­мулы за личное недоброжелательство или постоянно предпола­гать отрицательные качества в другом лице, чтобы этим наперед лишить силы его аргументы, конечно, для защиты собственной чувствительности.

Особенности мышления

в интровертированной установке

Интровертированное мышление ориентируется прежде всего на субъективный фактор. Субъективный фактор представлен по меньшей мере субъективной направленностью, которая в конце концов определяет суждение. Иногда масштабом служит более или менее готовый образ. Мышление может заниматься конкретными или абстрактными величинами, но в решительном месте оно всегда ориентируется на субъективно данное. Таким образом, от конкретного опыта оно приводит снова не к объективной ве­щи, а к субъективному содержанию. Внешние факты не являются причиной и целью этого мышления, хотя бы интровертированный очень часто придавал своему мышлению этот вид, но это мышле­ние начинается в субъекте и приводит к субъекту, даже когда оно предпринимает самые пространные экскурсы в область реальной действительности. Поэтому для установления новых фактов оно имеет преимущественно не прямую ценность, так как продуктом его являются главным образом новые взгляды и, в гораздо меньшей степени, знание новых фактов. Оно ставит во­просы и творит теории, оно открывает возможность взглянуть вдаль и вглубь, но по отношению к фактам оно проявляет сдер­жанное поведение. Они ему нужны как иллюстрирующие примеры, но они не должны перевешивать. Факты собираются только как средства для доказательства, но никогда не ради них самих. Для этого мышления факты имеют второстепенное значение, а главную ценность для него имеют развитие и изложение субъек­тивной идеи, первоначального символического образа, который более или менее неясно стоит перед его внутренним взором. Поэтому оно никогда не стремится к мысленной реконструкции конкретной действительности, но всегда к преобразованию неяс­ного образа в ясную идею. Оно хочет добраться до действитель­ности, оно хочет увидеть факты так, как они заполняют рамки его идеи, и его творческая сила проявляется в том, что это мыш­ление может рождать даже те идеи, которые не лежат во внеш­них фактах и все-таки являются самым подходящим абстракт­ным выражением их, и его задача исполнена, если созданная им идея кажется вытекающей из внешних фактов и через них может быть доказана ее действительность.

Но так же как при экстравертированном мышлении... чисто эмпирическое накопление фактов уродует мысли и подавляет ум, так и интровертированное мышление проявляет опасную склон­ность насильственно придать фактам форму своего образа или совсем их игнорировать, чтобы суметь развернуть картину своей фантазии.

Это мышление легко теряется в необъятной истине субъектив­ного фактора. Вследствие этого это мышление становится мисти­ческим и настолько же бесплодным, как мышление, которое со­вершается только в рамках объективных фактов. Так же как последнее опускается до уровня конкретного представления, так первое подымается к представлению непостижимого, которое на­ходится даже по ту сторону всякой образности. Конкретное представление неоспоримо истинно, так как субъективный фактор исключен, и факты доказывают себя из самих себя. Так же и представление непостижимого обладает субъективно непосредственной, убеждающей силой и доказывает себя из своего собст­венного существования. Первое говорит: Est, ergo est, второе, напротив, говорит: Cogito, ergo est. Доведенное до крайности интровертированное мышление приходит к очевидности своего собственного субъективного бытия, зкстравертированное мышле­ние, напротив, — к очевидности своей полной тождественности с объективными фактами.

Интровертированный мыслительный тип

Точно так же как Дарвина можно было бы изобразить как нормальный экстравертированный мыслительный тип, так можно было бы указать для примера на Канта как на противостоящий интровертированный мыслительный тип. Так же как первый гово­рит фактами, так последний основывается на субъективном факторе. Дарвин стремится к широкому полю объективной дей­ствительности. Кант, напротив, оставляет за собой критику по­знания вообще. Если мы возьмем Кювье и противопоставим ему Ницше, то контраст будет еще острее.

Интровертированный мыслительный тип характеризуется преобладанием вышеописанного мышления. Он, как и экстравертированный параллельный ему случай, находится под преобладаю­щим влиянием идей, которые происходят, однако, не из объек­тивно данного, но из субъективного основания. Он, как и экстравертированный, будет следовать своим идеям, но на обратном направлении, не кнаружи, а внутрь. Он стремится к углублению, а не к расширению.

Это негативное отношение к объекту, эта индифферентность до отвержения характеризует каждого интровертированного и вообще чрезвычайно затрудняет описание интровертированного типа. Все в нем проявляет тенденцию к исчезанию и скрытности. Его суждение кажется холодным, не гибким, произвольным и легкомысленным, потому что оно менее относится к объекту, чем к субъекту. В нем совсем не чувствуется того, что придает объекту несколько большую ценность, но оно всегда несколько уходит за объект и дает почувствовать превосходство субъекта. Вежливость, любезность и приветливость могут быть налицо, но часто с особенным привкусом известной робости, которая выдает скрытое намерение, а именно намерение обезоружить против­ника.

Таким образом, этот тип легко исчезает за облаком недоразумений, которое становится тем гуще, чем более он для компен­сации старается с помощью своих неполноценных функций на­деть маску учтивости, которая, однако, находится в самом рез­ком контрасте с его действительной сущностью.

Если при построении своего идеального мира он не пугается самого смелого дерзания и не отбрасывает ни одной мысли, могущей быть опасной, революционной, еретичной или оскорбительной для чувств, то его охватывает величайшая робость, если дерзание должно стать внешней действительностью. Это против­но его натуре. Если даже он проводит свои мысли в мир, то он не ведет их как заботливая мать своих детей, но он выпускает их и весьма досадует, если они сами не пробивают себе дороги. Его по большей части громадная практическая неприспособлен­ность или его предубеждение к рекламе во всяком смысле ока­зывают ему содействие в этом. Если его продукция кажется ему субъективно-правильной и истинной, то она и должна быть правильной, и другим остается только преклониться перед этой истиной. Он не пошевельнется даже, чтобы привлечь на сторону своих идей кого-нибудь, особенно кого-нибудь, пользующегося вниманием. И если он это делает, то делает по большей части так неумело, что он достигает противоположных своему намерению результатов.

С конкурентами в собственной специальности у него по боль­шей части плохие отношения, так как он никогда не умеет сни­скать их расположение обычно он даже дает им понять, насколь­ко они не нужны ему.

В преследовании своих идей он по большей части упрям, упо­рен и не поддается влиянию. Изредка контрастом к этому яв­ляется его внушаемость по отношению к личным влияниям. Если объект кажется безопасным, то этот тип чрезвычайно доступен как раз неполноценным элементам. Они овладевают им через бессознательное. Он позволяет грубо обходиться с собой и дает эксплуатировать себя самым постыдным образом, если только ему не мешают преследовать свои, идеи. Он не видит, когда за его спиной его грабят и практически вредят ему, так как его отношение к объекту имеет для него второстепенное значение и объективная оценка его продукции ему неизвестна.

Когда он выдумывает возможность осуществления своей проблемы, то он усложняет ее и поэтому его охватывают всевозмож­ные сомнения. Насколько ясна ему внутренняя структура его мыслей, настолько неясно ему, где и когда они Найдут место в действительном мире.

Он с трудом может предположить, что то, что ему ясно, не всякому кажется ясным. Или он молчалив, или он попадает на людей, которые его не понимают; этим путем он накопляет доказательства неизмеримой глупости людей. Если же его когда-нибудь случайно поймут, то он впадает в легковерную переоцен­ку. Он легко становится жертвой честолюбивой женщины, кото­рая умеет использовать его отсутствие критики по отношению к объекту.

В специальной области своей работы он возбуждает сильней­шие возражения, с которыми он не знает, что делать, если толь­ко, благодаря своему примитивному аффекту он не дает вовлечь себя в настолько же язвительную, сколько бесплодную полемику.

В широких кругах он считается беззастенчивым и властным. Чем короче его узнают, тем благосклоннее становится суждение о нем, и его ближние умеют высоко ценить близость к нему. Далеко от него стоящим он кажется строптивым, недоступным, высокомерным, часто даже озлобленным вследствие своего не­благоприятного предубеждения против общества. Лично, как учитель, он имеет мало влияния, так как ему неизвестен строй ума его учеников. Учение в своем основании даже не интересует его, если только оно случайно не является для него теоретической проблемой. Он плохой учитель, так как во время учения он обдумывает предмет учения,. а не довольствуется изложе­нием его.

С усилением его типа его убеждения становятся неподвижнее

и непреклоннее. Посторонние влияния исключаются, и для посторонних он становится лично несимпатичнее и поэтому больше зависит от близких. Его язык становится более индивидуальным и еще менее связанным нормами, и его идеи становятся глубо­кими, но уже не могут удовлетворительнее быть выраженными имеющимся материалом. Недостаток заменяется эмотивностью и чувствительностью. Чужое влияние, которое он внешне резко отклоняет, захватывает его изнутри, со стороны бессознатель­ного, и он должен собирать доказательства против него и как раз против вещей, которые посторонним кажутся совершенно ненужными.

Так как вследствие недостатка отношения к объекту его сознание субъективируется, то самым важным ему кажется то, что больше всего подходит к тайникам его личности. И он начинает смешивать свою субъективную истину со своей личностью. Хотя он не будет никого лично притеснять за его убеждения, но он ядовито, задевая личность, нападает на всякую, даже спра­ведливую критику. Этим он постепенно изолирует себя во вся­ком смысле. Его первоначально плодотворные идеи становятся разрушительными, так как они отравляются осадком озлобле­ния. С изоляцией во вне растет борьба с бессознательным влия­нием, которое постепенно начинает его парализовать. Усиленное, влечение к одиночеству должно защитить его от бессознательных влияний, но обычно оно ведет его глубже в конфликт, который внутренне его истощает.

Противостоящие этому мышлению относительно-бессознательные функции эмоции, интуиции и ощущения неполноценны и имеют примитивно экстравертированный характер, которому сле­дует приписать все тягостные влияния объекта, которым подвер­жен интровертированный мыслительный тип. Меры самозащиты и заграждения, которыми такие люди обычно окружают себя, до­статочно известны, так что я могу избавить себя от их описа­ния. Все это служит для защиты от «магических» воздействий; сюда относится также страх перед женским полом.

Дата добавления: 2014-11-06