Телеологическое значение забот о своей личности. 3 страница

Но помимо того особого интереса, который мы придаем
объекту, можно сказать, что какой-нибудь столб пыли
в ветреный день представляет совершенно такую же ин-
дивидуальную вещь и в такой же мере заслуживает
особого названия, как и мое собственное тело.

Что же происходит далее с ощущениями, восприня-
тыми нами от каждого отдельного предмета? Между
ними рассудок снова делает выбор. Какие-то ощущения
он избирает в качестве черт, правильно характеризую-
щих данный предмет, на другие смотрит как на случай-
ные свойства предмета, обусловленные обстоятельствами
минуты. Так, крышка моего стола называется прямо-
угольной, согласно одному из бесконечного числа впе-
чатлений, производимых ею на сетчатку и представляю-
щих ощущение двух острых и двух тупых углов, но все
эти впечатления я называю перспективными видами
стола; четыре же прямых угла считаю его истинной
формой, видя в прямоугольной форме на основании не-
которых собственных соображений, вызванных чув-
ственными впечатлениями, существенное свойство этого
предмета,

Подобным же образом истинная форма круга вос-
принимается нами, когда линия зрения перпендикуляр-
на к нему и проходит через его центр; все другие ощу-
щения, получаемые нами от круга, суть лишь знаки,
указывающие на это ощущение. Истинный звук пушки
есть тот, который мы слышим, находясь возле нее. Ис-
тинный цвет кирпича есть то ощущение, которое мы по-
лучаем, когда глаз глядит на него на недалеком рас-
стоянии не при ярком освещении солнца и не в полу-
мраке; при других же условиях мы получаем от кирпи-
ча другое впечатление, которое служит лишь знаком,
указывающим на истинное; именно в первом случае
кирпич кажется краснее, во втором — синее, чем он
есть на самом деле. Читатель, вероятно, не знает пред-
мета, которого он не представлял бы себе в каком-то
типичном положении, какого-то нормального разреза,
на определенном расстоянии, с определенной окраской
и т. д. Но все эти существенные характерные черты, ко-
торые в совокупности образуют для нас истинную объ-
ективность предмета и контрастируют с так называе-
мыми субъективными ощущениями, получаемыми когда
угодно от данного предмета, суть такие же простые
ощущения. Наш ум делает выбор в известном направ-

•пении и решает, какие именно ощущения считать более
реальными и существенными.

Далее, в мире объектов, индивидуализированных та-
ким образом с помощью избирательной деятельности
ума, то, что называется опытом, всецело обусловлива-
ется воспитанием нашего внимания. Вещь может попа-
даться человеку на глаза сотни раз, но если он упорно
не будет обращать на нее внимания, то никак нельзя
будет сказать, что эта вещь вошла в состав его жиз-
ненного опыта. Мы видим тысячи мух, жуков и молей,
но кто, кроме энтомолога, может почерпнуть из своих
наблюдений подробные и точные сведения о жизни и
свойствах этих насекомых? В то же время вещь, уви-
денная раз в жизни, может оставить неизгладимый след
в нашей памяти. Представьте себе, что четыре амери-
канца путешествуют по Европе. Один привезет домой
богатый запас художественных впечатлений от костю-
мов, пейзажей, парков, произведений архитектуры,
скульптуры и живописи. Для другого во время путеше-
ствия эти впечатления как бы не существовали: он весь
был занят собиранием статистических данных, касаю-
щихся практической жизни. Расстояния, цены, количе-
ство населения, канализация городов, механизмы для
замыкания дверей и окон—вот какие предметы погло-
щали все его внимание. Третий, вернувшись домой, дает
подробный отчет о театрах, ресторанах и публичных
собраниях и больше ни о чем. Четвертый же, быть мо-
жет, во все время путешествия окажется до того погру-
жен в свои думы, что его память, кроме названий неко-
торых мест, ничего не сохранит. Из той же массы вос-
принятых впечатлений каждый путешественник избрал
то, что наиболее соответствовало его личным интересам,
и в этом направлении производил свои наблюдения.

Если теперь, оставив в стороне случайные сочетания
объектов в опыте, мы зададимся вопросом, как наш ум
рационально связывает их между собой, то увидим, что
и в этом процессе подбор играет главную роль. Всякое
суждение, как мы увидим в главе «Мышление», обуслов-
ливается способностью ума раздробить анализируемое
явление на части и извлечь из последних то именно,
что в данном случае может повести к правильному вы-
воду. Поэтому гениальным человеком мы назовем тако-
го, который всегда сумеет извлечь из данного опыта
истину в теоретических вопросах и указать надлежащие
средства в практических,

В области эстетической наш закон еще более несом-
ненен. Артист заведомо делает выбор в средствах худо-
жественного воспроизведения, отбрасывая все тона,
краски и размеры, которые не гармонируют друг с дру-
гом и не соответствуют главной цели его работы. Это
единство, гармония, «конвергенция характерных при-
знаков», согласно выражению Тэна, которая сообщает
произведениям искусства их превосходство над произ-
ведениями природы, всецело обусловлены элиминацией.
Любой объект, выхваченный из жизни, может стать про-
изведением искусства, если художник сумеет в нем от-
тенить одну черту как самую характерную, отбросив все
случайные, не гармонирующие с ней элементы.

Делая еще шаг далее, мы переходим в область эти-
ки, где выбор заведомо царит над всем остальным.
Поступок не имеет никакой нравственной ценности, ес-
ли он не был выбран из нескольких одинаково возмож-
ных, Бороться во имя добра и постоянно поддерживать
в себе благие намерения, искоренять в себе соблазни-
тельные влечения, неуклонно следовать тяжелой стезей
добродетели—вот характерные проявления этической
способности. Мало того, все это лишь средства к дости-
жению целей, которые человек считает высшими. Эти-
ческая же энергия par excellence (по преимуществу)
должна идти еще дальше и выбирать из нескольких це-
лей, одинаково достижимых, ту, которую нужно счи-
тать наивысшей. Выбор здесь влечет за собой весьма
важные последствия, налагающие неизгладимую печать
на всю деятельность человека. Когда человек обдумы-
вает, совершить преступление или нет, выбрать или нет
ту или иную профессию, взять ли на себя эту долж-
ность, жениться ли на богатой, то выбор его в сущности
колеблется между несколькими равно возможными бу-
дущими его характерами. Решение, принятое в данную
минуту, предопределяет все его дальнейшее поведение.
Шопенгауэр, приводя в пользу своего детерминизма тот
аргумент, что в данном человеке со сложившимся ха-
рактером при данных условиях возможно лишь одно
определенное решение воли, забывает, что в такие кри-
тические с точки зрения нравственности моменты для
сознания сомнительна именно предполагаемая закончен-
ность характера. Здесь для человека не столь важен
вопрос, как поступить в данном случае,— важнее опре-
делить, каким существом ему лучше стать на будущее
время.

Рассматривая человеческий опыт вообще, можно
сказать, что способность выбора \ различных людей
имеет очень много общего. Род'человеческий сходит-
ся в том, на какие объекты следует обращать особое
внимание и каким объектам следует давать названия;

в выделенных из опыта элементах мы оказываем пред-
почтение одним из них перед другими также весьма
аналогичными путями. Есть, впрочем, совершенно ис-
ключительный случай, в котором выбор не был произ-
веден ни одним человеком вполне аналогично с другим.
Всякий из нас по-своему разделяет мир на две поло"
винки, и для каждого почти весь интерес жизни сосре-
доточивается на одной из них, но пограничная черта
между обеими половинками одинакова: «я» и «не-я».
Интерес совершенно особенного свойств, который вся-
кий человек питает к тому, что называет «я» или «мое»,
представляет, быть может, загадочное в моральном
отношении явление, но во всяком случае должен счи-
таться основным психическим фактом. Никто не может
прояйлячь одинаковый ингерес к собственной личности
и к личности ближнего. Личность ближнего сливается
со всем остальным миром в общую массу, резко проти-
вополагаемую собственному «я». Даже полураздавлен-
ный червь, как говорит где-то Лотце, противопоставляет
своему страданию всю остальную Вселенную, хотя п не
имеет о ней и о себе самом ясного представления. Для
меня он—простая частица мира, но и я для него—та-
кая же простая частица. Каждый из нас раздваивает
мп'1 по-своему.

Дав общую характеристику психических явлений,
обратимся теперь к более тонкому анализу душевной
я.изни и в следующей главе прежде всего познакомимся
("„лиже с фактом самосознания, к которому нас привело
ьредшествующее исследование.

Глава XII. Личность

Личность и «.я». О чем бы я ни думал, я всегда в то же
1 ремя более или менее осознаю самого себя, свое лич-
) ое существование. Вместе с тем ведь это я сознаю, так
чго мое самосознание являегся как бы двойственным—
частью познаваемым и частью познающим, частью объ-
ектом и частью субъектом; в нем надо различать две
счороны. из которых для краткости одну мы будем на-

8С

зывать личностью, а другую—«я».>.Я говорю «две сто-
роны», а не «две обособленные сущности», так как при-
знание тождества нашего «я» и нашей личности даже в
самом акте их различения есть, быть может, самое не-
укоснительное требование здравого смысла, и мы не
должны упускать из виду это требование с самого на-
чала, при установлении терминологии, к каким бы
выводам относительно ее состоятельности мы ни пришли
в конце исследования. Итак, рассмотрим сначала 1) по-
знаваемый элемент в сознании личности, или, как иногда
говорят, наше эмпирическое Ego, и затем 2) познающий
элемент в нашем сознании, наше «я», чистое Ego, как
выражаются некоторые авторы.

А. Познаваемый элемент в личности

Эмпирическое «я» или личность. Трудно провести
черту между тем, что человек называет самим собой и
своим. Наши чувства и поступки по отношению к неко-
торым принадлежащим нам объектам в значительной
степени сходны с чувствами и поступками по отношению
к нам самим. Наше доброе имя, наши дети, наши про-
изведения могут быть нам так же дороги, как и наше
собственное тело, и могут вызывать в нас те же чув-
ства, а в случае посягательства на них — то же стремле-
ние к возмездию. А тела наши — просто ли они наши
или это мы сами? Бесспорно, бывали случаи, когда лю-
ди отрекались от собственного тела и смотрели на него
как на одеяние или даже тюрьму, из которой они когда-
нибудь будут счастливы вырваться.

Очевидно, мы имеем дело с изменчивым материалом:

тот же самый предмет рассматривается нами иногда
как часть нашей личности, иногда просто как «наш», а
иногда — как будто у нас нет с ним ничего общего. Впро-
чем, в самом широком смысле личность человека со-
ставляет общая сумма всего того, что он может на-
звать своим: не только его физические и душевные ка-
чества, но также его платье, дом, жена, дети, предки
и друзья, его репутация и труды, его имение, лошади,
его яхта и капиталы. Все это вызывает в нем аналогич-
ные чувства. Если по отношению ко всему этому дело
обстоит благополучно — он торжествует; если дела при-
ходят в упадок — он огорчен; разумеется, каждый из

6-833 g^

перечисленных нами объектов неодинаково влияет на
состояние его духа, но все они оказывают более или
менее сходное воздействие на его самочувствие. Пони-
мая слово «личность» в самом широком смысле, мы
можем прежде всего подразделить анализ ее на три
части в отношении 1) ее составных элементов; 2) чувств
и эмоций, вызываемых ими (самооценка); 3) поступков,
вызываемых ими (заботы о самом себе и самосохране-

h^l-—————————————— - ———^__-———

у Составные элементы личности могут быть подразде-
лены также на три класса: 1) физическую личность,
^ 2) социальную личность и 3) духовную личность. ^^—
^v" Физическая личность. Ь каждом из нас телесная ор-
ганизация представляет существенный компонент нашей
физической личности, а некоторые части тела могут
быть названы нашими в теснейшем смысле слова. За
телесной организацией следует одежда. Старая пого-
ворка, что человеческая личность состоит из трех частей:

души, тела и платья,— нечто большее, нежели простая
шутка. Мы в такой степени присваиваем платье нашей
личности, до того отождествляем одно с другой, что
немногие из нас, не колеблясь ни минуты, дадут реши-
тельный ответ на вопрос, какую бы из двух альтерна-
тив они выбрали: иметь прекрасное тело, облеченное в
вечно грязные и рваные лохмотья, или под вечно новым
костюмом скрывать безобразное, уродливое тело. Затем
ближайшей частью нас самих является наше семейство,
отец и мать, жена и дети — плоть от плоти и кость от
кости нашей. Когда они умирают, исчезает часть нас
самих. Нам стыдно за их дурные поступки. Если кто-
нибудь обидел их, негодование вспыхивает в нас тотчас,
как будто мы сами были на их месте. Далее следует
наш домашний очаг, наш home. Происходящее в нем
составляет часть нашей жизни, его вид вызывает в нас
нежнейшее чувство привязанности, и мы неохотно про-
щаем гостю, который, посетив нас, указывает недостат-
ки в нашей домашней обстановке или презрительно к
ней относится. Мы отдаем инстинктивное предпочтение
всем этим разнообразным объектам, связанным с наи-
более важными практическими интересами нашей жиз-
ни. Все мы имеем бессознательное влечение охранять
наши тела, облекать их в платья, снабженные украше-
ниями, лелеять наших родителей, жену и детей и при-
искивать себе собственный уголок, в котором мы могли

бы жить, совершенствуя свою домашнюю обстановку.

Такое же инстинктивное влечение побуждает нас
накапливать состояние, а сделанные нами ранее приоб-
ретения становятся в большей или меньшей степени
близкими частями нашей эмпирической личности. Наи-
более тесно связаны с нами произведения нашего кров-
ного труда. Немногие люди не почувствовали бы своего
личного уничтожения, если бы произведение их рук и
мозга (например, коллекция насекомых или обширный
рукописный труд), созидавшееся ими в течение целой
жизни, вдруг оказалось уничтоженным. Подобное же
чувство питает скупой к своим деньгам. Хотя и правда,
что часть нашего огорчения при потере предметов обла-
дания обусловлена сознанием того, что мы теперь дол-
жны обходиться без некоторых благ, которые рассчиты-
вали получить при дальнейшем пользовании утрачен-
ными ныне объектами, но все-таки во всяком подобном
случае сверх того в нас остается еще чувство умаления
нашей личности, превращения некоторой части ее в ни-
что. И этот факт представляет собой самостоятельное
психическое явление. Мы сразу попадаем на одну доску
с босяками, с теми pauvres diables (отребьем), которых
мы так презираем, и в то же время становимся более
чем когда-либо отчужденными от счастливых сынов
земли, властелинов суши, моря и людей, властелинов,
живущих в полном блеске могущества и материальной
обеспеченности. Как бы мы ни взывали к демократиче-
ским принципам, невольно перед такими людьми явно
или тайно мы переживаем чувства страха и уважения.

Социальная личность. Признание в нас личности со
стороны других представителей человеческого рода де-
лает из нас общественную личность. Мы не только стад-
ные животные, не только любим быть в обществе себе
подобных, но имеем даже прирожденную наклонность
обращать на себя внимание других и производить на
них благоприятное впечатление. Трудно придумать бо-
лее дьявольское наказание (если бы такое наказание
было физически возможно), чем если бы кто-нибудь
попал в общество людей, где на него совершенно не
обращали внимания. Если бы никто не оборачивался при
нашем появлении, не отвечал на наши вопросы, не ин-
тересовался нашими действиями, если бы всякий при
встрече с нами намеренно не узнавал нас и обходился с
нами как с неодушевленными предметами, то нами ов-

ладело бы свого рода бешенство, бессильное отчаяние.
Здесь облегчением были бы жесточайшие телесные муки,
лишь бы при них мы чувствовали, что при всей безвы-
ходности нашего положения мы все-таки не пали на-
столько низко, чтобы не заслуживать ничьего внимания.

Собственно говоря, у человека столько социальных
личностей, сколько индивидов признают в нем личность
и имеют о ней представление. Посягнуть на это пред-
ставление—значит посягнуть на самого человека. Но,
принимая во внимание, что лица, имеющие представле-
ние о данном человеке, естественно распадаются на
классы, мы можем сказать, что на практике всякий че-
ловек имеет столько же различных социальных лично-
стей, сколько имеется различных групп людей, мнением
которых он дорожит. Многие мальчики ведут себя до-
вольно прилично в присутствии родителей или препода-
вателей, а в компании невоспитанных товарищей бес-
чинствуют и бранятся, как пьяные извозчики. Мы выстав-
ляем себя в совершенно ином свете перед нашими деть-
ми, нежели перед клубными товарищами; мы держим
себя иначе перед нашими постоянными покупателями,
чем перед нашими работниками; мы — нечто совершен-
но другое по отношению к нашим близким друзьям, чем
по отношению к нашим хозяевам или к нашему началь-
ству. Отсюда на практике получается деление человека
на несколько личностей; это может повести к дисгармо-
ничному раздвоению социальной личности, например, в
случае, если кто-нибудь боится выставить себя перед
одними знакомыми в том свете, в каком он представля-
ется другим; но тот же факт может повести к гармо-
ничному распределению различных сторон личности, на-
пример, когда кто-нибудь, будучи нежным по отноше-
нию к своим детям, является строгим к подчиненным
ему узникам или солдатам.

Самой своеобразной формой социальной личности
является представление влюбленного о личности люби-
мой им особы. Ее судьба вызывает столь живое участие,
что оно покажется совершенно бессмысленным, если
прилагать к нему какой-либо иной масштаб, кроме
мерила органического индивидуального влечения. Для
самого себя влюбленный как бы не существует, пока его
социальная личность не получит должной оценки в гла-
зах любимого существа, в последнем случае его восторг
превосходит все границы.

Добрая или худая слава человека, его честь или
позор — это названия для одной из его социальных лич-
ностей. Своеобразная общественная личность человека,
называемая его честью,— результат одного из тех раз-
двоений личности, о которых мы говорили. Представле-
ние, которое складывается о человеке в глазах окру-
жающей его среды, является руководящим мотивом для
одобрения или осуждения его поведения, смотря по то-
му, отвечает ли он требованиям данной общественной
среды, которые он мог бы не соблюдать при другой жи-
тейской обстановке. Так, частное лицо может без зазре-
ния совести покинуть город, зараженный холерой, но
священник или доктор нашли бы такой поступок несов-
местимым с их понятием о чести. Честь солдата побуж-
дает его сражаться и умирать при таких обстоятель-
ствах, когда другой человек имеет полное право скрыть-
ся в безопасное место или бежать, не налагая на свое
социальное «я» позорного пятна.

Подобным же образом судья или государственный
муж в-силу своего положения находит бесчестным за-
ниматься денежными операциями, не заключающими в
себе ничего предосудительного для частного лица. Не-
редко можно слышать, как люди проводят различие
между отдельными сторонами своей личности: «Как че-
ловек я жалею вас, но как официальное лицо я не могу
вас пощадить»; «В политическом отношении он мой со-
юзник, но с точки зрения нравственности я не выношу
его». То, что называют мнением среды, составляет один
из сильнейших двигателей в жизни. Вор не смеет об-
крадывать своих товарищей; карточный игрок обязан
платить карточные долги, хотя бы он вовсе не платил
иных своих долгов. Всегда и везде кодекс чести феше-
небельного общества возбранял или разрешал извест-
ные поступки единственно в угоду одной из сторон на-
шей социальной личности. Вообще вы не должны лгать,
по в том, что касается ваших отношений к известной
даме,—лгите, сколько вам угодно; от равного себе вы
принимаете вызов на дуэль, но вы засмеетесь в глаза
лицу низшего по сравнению с вами общественного по-
ложения, если это лицо вздумает потребовать от вас
удовлетворения,— вот примеры для пояснения нашей
мысли.

Духовная личность. Под духовной личностью, по-
скольку она связана с эмпирической, мы не разумеем

того или другого отдельного преходящего состояния
сознания. Скорее, мы разумеем под духовной личностью
полное объединение отдельных состояний сознания, кон-
кретно взятых духовных способностей и свойств. Это
объединение в каждую отдельную минуту может стать
объектом нашей мысли и вызвать эмоции, аналогичные
эмоциям, производимым в нас другими сторонами нашей
личности. Когда мы думаем о себе как о мыслящих
существах, все другие стороны нашей личности пред-
ставляются относительно нас как бы внешними объек-
тами. Даже в границах нашей духовной личности неко-
торые элементы кажутся более внешними, чем другие.
Например, наши способности к ощущению представля-
ются, так сказать, менее интимно связанными с нашим
«я», чем наши эмоции и желания. Самый центр, самое
ядро нашего «я», поскольку оно нам известно, святое
святых нашего существа — это чувство активности, об-
наруживающееся в некоторых наших внутренних душев-
ных состояниях. На это чувство внутренней активности
часто указывали как на непосредственное проявление
жизненной субстанции нашей души. Так ли это или нет,
мы не будем разбирагь, а отметим здесь только свое-
образный внутренний характер душевных состояний, об-
ладающих свойством казаться активными, каковы бы
ни были сами по себе эти душевные состояния. Кажет-
ся, будто они идут навстречу всем другим опытным эле-
ментам нашего сознания. Это чувство, вероятно, прису-
ще всем людям.

За сосгавными элементами личности в нашем изло-
жении следуют характеризующие ее чувства и эмоции.

Самооценка. Она бывает двух родов: самодоволь-
ство и недовольство собой. Самолюбие может быть от-
несено к третьему отделу, к отделу поступков, ибо сю-
да по большей части относят скорее известную группу
действия, чем чувствований в узком смысле слова. Для
обоих родов самооценки язык имеет достаточный запас
синонимов. Таковы, с одной стороны, гордость, самодо-
вольство, высокомерие, суетность, самопочитание, занос-
чивость, тщеславие; с другой — скромность, унижен-
ность, смущение, неуверенность, стыд, унижение, рас-
каяние, сознание собственного позора и отчаяние. Ука-
занные два противоположных класса чувствований явля-
ются непосредственными, первичными дарами нашей
природы. Представители ассоцианизма, быть может,

скажут, что это вторичные, производные явления, воз-
никающие из быстрого суммирования чувств удоволь-
ствия и неудовольствия, к которым ведут благоприят-
ные или неблагоприятные для нас душевные состояния,
причем сумма приятных представлений дает самодо-
вольство, а сумма неприятных—противоположное чув-
ство стыда. Без сомнения, при чувстве довольства собой
мы охотно перебираем в уме все возможные награды за
наши заслуги, а, отчаявшись в самих себе, мы пред-
чувствуем несчастье; но простое ожидание награды еще
не есть самодовольство, а предвидение несчастья не яв-
ляется отчаянием, ибо у каждого из нас имеется еще
некоторый постоянный средний тон самочувствия, со-
вершенно не зависящий от наших объективных основа-
ний быть довольными или недовольными. Таким обра-
зом, человек, поставленный в весьма неблагоприятные
условия жизни, может пребывать в невозмутимом са-
модовольстве, а человек, который вызывает всеобщее
уважение и успех которого в жизни обеспечен, может
до конца испытывать недоверие к своим силам.

Впрочем, можно сказать, что нормальным возбуди-
телем самочувствия является для человека его благо-
приятное или неблагоприятное положение в свете — его
успех или неуспех. Человек, эмпирическая личность ко-
торого имеет широкие пределы, который с помощью
собственных сил всегда достигал успеха, личность с вы-
соким положением в обществе, обеспеченная матери-
ально, окруженная друзьями, пользующаяся славой, ед-
ва ли будет склонна поддаваться страшным сомнениям,
едва ли будет относиться к своим силам с тем недове-
рием, с каким она относилась к ним в юности. («Разве
я не взрастила сады великого Вавилона?») Между тем
лицо, потерпевшее несколько неудач одну за другой,
падает духом на половине житейской дороги, проника-
ется болезненной неуверенностью в самом себе и отсту-
пает перед попытками, вовсе не превосходящими его
силы.

Чувства самодовольства н унижения одного рода —
их можно считать первичными видами эмоций наряду,
например, с гневом и болью. Каждое из них своеобраз-
но отражается на нашей физиономии. При самодоволь-
стве иннервируются разгибающие мышцы, глаза прини-
мают уверенное и торжествующее выражение, походка
становится бодрой и несколько покачивающейся, ноздри
расширяются и своеобразная улыбка играет на губах.

Вся совокупность внешних телесных выражений само-
довольства в самом крайнем проявлении наблюдается
в домах умалишенных, где всегда можно найти лиц,
буквально помешанных на собственном величии; их
самодовольная наружность и чванная походка состав-
ляют печальный контраст с полным отсутствием всяких
личных человеческих достоинств. В этих же «замках
отчаяния» мы можем встретить яркий образец проти-
воположного типа — добряка, воображающего, что он
совершил смертный грех и навек загубил свою душу.
Это гип, униженно пресмыкающийся, уклоняющийся от
посторонних наблюдений, не смеющий с нами громко
говорить и глядеть нам прямо в глаза. Противополож-
ные чувства, подобные страху и гневу, при аналогичных
патологических условиях могут возникать без всякой
внешней причины. Из ежедневного опыта нам известно,
в какой мере барометр нашей самооценки и доверия к
себе поднимается и падает в зависимости скорее от
чисто органических, чем от рациональных причин, при-
чем эти изменения в наших субъективных показаниях
нимало не соответствуют изменениям в оценке нашей
личности со стороны друзей.

Заботы о себе и самосохранение. Под это понятие
подходит значительный класс наших основных инстинк-
тивных побуждений. Сюда относится телесное, соци-
альное и духовное самосохранение.

Заботы о физической личности. Все целесообразно-
рефлекторные действия и движения питания и защиты
составляют акты телесного самосохранения. Подобным
же образом страх и гнев вызывают целесообразное дви-
жение. Если под заботами о себе мы условимся разу-
меть предвидение будущего в отличие от самосохране-
ния в настоящем, то мы можем отнести гнев и страх к
инстинктам, побуждающим нас охотиться, искать про-
питание, строить жилища, делать полезные орудия и
заботиться о своем организме. Впрочем, последние
инстинкты в связи с чувством любви, родительской при-
вязанности, любознательности и соревнования распро-
страняются не только на развитие нашей телесной лич-
ности, но и на все наше материальное «я» в самом ши-
роком смысле слова.

Наши заботы о социальной личности выражаются
непосредственно в чувстве любви и дружбы, в желании
обращать на себя внимание и вызывать в других изум-
ление, в чувстве ревности, стремлении к соперничеству,

жажде славы, влияния и власти; косвенным образом
они проявляются во всех побуждениях к материальным
заботам о себе, поскольку последние могут служить
средством к осуществлению общественных целей. Легко
видеть, что непосредственные побуждения заботиться о
своей социальной личности сводятся к простым инстинк-
там. В стремлении обращать на себя внимание других
характерно то, что его интенсивность нисколько не за-
висит от ценности достойных внимания заслуг данного
лица, ценности, которая была бы выражена в сколько-
нибудь осязательной или разумной форме.

Мы из сил выбиваемся, чтобы получить приглаше-
ние в дом, где бывает большое общество, чтобы при
упоминании о каком-нибудь из виденных нами гостей
иметь возможность сказать: «А, я его хорошо знаю!»—
и раскланиваться на улице чуть не с половиною встреч-
ных. Конечно, нам всего приятнее иметь друзей, выдаю-
щихся по рангу или достоинствам, и вызывать в других
восторженное поклонение. Теккерей в одном из романов
просит читателей сознаться откровенно, не доставит ли
каждому из них особенного удовольствия прогулка по
улице Pall Mail с двумя герцогами под ручку. Но, не
имея герцогов в кругу своих знакомых и не слыша гула
завистливых голосов, мы не упускаем и менее значи-
тельных случаев обратить на себя внимание. Есть
страстные любители предавать свое имя гласности в
газетах — им все равно, в какую газетную рубрику по-
падет их имя, в разряд ли прибывших и выбывших,
частных объявлений, интервью или городских сплетен;

Дата добавления: 2014-11-07