Введение 3 страница. Рис. 2. Оценка изменений чувств гордости и стыда по отношению к собственному народу

Рис. 2. Оценка изменений чувств гордости и стыда по отношению к собственному народу

Тот же тип дисбаланса (нарушение равновесия между гордостью и стыдом в пользу последнего) оказался характерен и для самосознания осетин Видимо, в любом случае этнический конфликт, связанный с насилием, не способствует росту чувства гордости за

свой народ. Однако возникающее в таком случае чувство стыда имеет мало общего с раскаянием как сожалением по поводу совершенного действия. Психологи рассматривают стыд как наиболее социализированную эмоцию, носящую «возвратный» характер – она затрагивает осознание себя с точки зрения другого. Это обусловливает динамику порождения «витков» стыда бесконечной длительности и интенсивности {Scheff, 1994). В дополнение к этому столь болезненная эмоция вытесняется, и в таком случае стыд, становясь неосознанным, «демаскирует» эмоцию гнева. В психотерапевтической практике это называется «ловушкой чувств» – устойчивая последовательность стыда и гнева: «гнев от стыда, стыд от гнева» (Lewis, 1971). Анализ динамики межэтнической напряженности на Северном Кавказе показывает, что «ловушка чувств» – вполне актуальное понятие в ситуации конфликта (см. раздел III, глава 10).

Выраженность этноаффилиативных тенденций предполагает склонность следовать правилам, нормам и целям своей этнической группы. Эмпирические исследования показывают, что формирование устойчивого внутреннего побуждения к такому типу поведения обусловлено «личностно» и «культурно». Например, Г.Триандисом выделен аллоцентрический (allocentric) тип личности, как более нуждающийся в групповой присоединенности и поддержке, в противовес идеоцентрическому (ideocentric). В качестве критериев, на основе которых эти два типа личности отличались друг от друга, предлагались следующие: степень подчинения индивидуальных целей групповым, выраженность идентификации со своей этнической группой, восприятие себя как части группы, а группы как продолжения самого себя (Triandis, 1986). В соответствии с целями исследования нами был разработан вариант опросника для изучения этноаффилиативных тенденций на личностном уровне (см. раздел II, глава 9)

По результатам исследования Г.Триандиса и его коллег, в коллективистских культурах больше аллоцентрических личностей, чем идеоцентрических (Triandis a.o., 1985). Наши данные это подтверждают. Среди татар, тувинцев, якутов и осетин как представителей более коллективистских культур (см. главу 4 этого раздела) выраженность аффилиативных тенденций (например, «никогда не забываю о своей этнической принадлежности», «человеку необходимо ощущать себя частью своей национальной группы») оказалась существенно выше, чем среди русского населения. Почти в два раза реже по сравнению с респондентами титульных национальностей русские демонстрировали этноаффилиативные установки (35% – среди русских, 66,5% – среди титульных национальностей). Соответственно среди русских были более популярны противоположные тенденции. «Не имеет значения национальность», «не обязательно быть частью нации» – так считали 63% русских респондентов и 31% – титульных.

В наших исследованиях этноаффилиативные установки в наибольшей степени оказались выражены среди членов национальных движений. В первую очередь у представителей национального движения Северной Осетии-Алании «Стыр Ныхас». У них эти тенденции сочетались с самым высоким по сравнению со всеми другими группами уровнем этнополитической мобилизации и идеологи-зированностью сознания и с наименьшей индифферентностью к межнациональным проблемам. Можно предположить, что высокий уровень потребности в этнической принадлежности, обнаруженный у активистов национальных движений, явился первичным побудительным мотивом их активной политической и общественной деятельности. В процессе такой деятельности эта потребность усиливается, а при реализации, вступая в конфликт с другими ценностями, существенно транформируется, переходя из внутренней психологической ориентации на внешний инструментальный уровень. Но далеко не все представители национальных движений – аллоцентрики. Например, среди активистов «Хостуг Тыва» (Республика Тыва) встречались люди не только индифферентные в этом отношении, но и идеоцентрики, то есть те, кто отдавал явное предпочтение индивидуальным ценностям. В сочетании с другими показателями это говорит о том, что часть членов национальных движений участвовали в этой деятельности не из внутренних побуждений, а из карьерных или личных соображений. Безусловно, это не способствует сплоченности движения, его жизнестойкости. Не случайно активность «Хостуг Тыва» в 1996 г. практически свелась к нулю.

Помимо личностных и культурных особенностей на рост потребности личности в единении с собственной этнической группой оказывает влияние и социальная ситуация. У осетин и тувинцев – жителей республик с повышенной межэтнической напряженностью – стремление к объединению с этнической группой выше, чем у Саха и татар. Например, более 70% осетин и тувинцев никогда не забывают о своей национальной принадлежности и только половина якутов и татар всегда помнят об этом. В ситуации межэтнической напряженности высокая выраженность этноаффилиативных тенденций, отражающих рост потребности в этнической идентичности, – это показатель формирования установок по типу готовности скорее к изоляции, обороне, конфронтации или соперничеству в межэтническом взаимодействии, чем ко взаимному доверию или сотрудничеству.

Потребности в позитивной этнической идентичности* и этнической безопасности и статусные мотивы

Стремление принадлежать к этнической общности на групповом уровне выражается потребностью в позитивной этнической идентичности и этнической безопасности.

Угроза позитивной этнической идентичности – это угроза существованию этнической общности. Это страх потерять привычную социокультурную нишу, утратить жизненно важное ощущение защищенности. Через стремление к позитивной этнической идентичности индивид не только повышает собственную самооценку, но и стремится повысить престиж и статус своей группы. Реализация потребности в этнической безопасности предполагает создание условий, обеспечивающих сохранение, воспроизводство и свободное развитие данной этнической общности как самостоятельного этнокультурного и духовного целого. Для этого необходим преимущественно такой тип межэтнического взаимодействия, когда участники определяют ситуацию (или других участников) на основе позитивного образа собственной группы и избегают сравнений по неблагоприятным или несоответствующим ей (по их мнению) характеристикам.

Рост потребностей в позитивной этнической идентичности и безопасности – важнейшие индикаторы этномобилизационных процессов. На этом уровне к показателям этнической солидарности добавляются осознание внутриэтнической консолидации и восприятие своей группы как целостного и самостоятельного субъекта, в том числе как субъекта власти.

На осознание внутриэтнической консолидации влияет уровень межэтнической напряженности. Но это влияние не однозначно. Оно зависит от многих параметров ситуации. Например, в Северной Осетии-Алании русские в условиях ситуации высокой и затяжной напряженности между ингушами и осетинами острее осознавали свою разобщенность – свыше 70% включили это качество в число главных характеристик собственной этнической группы. В то же время осетины, как группа, принимавшая непосредственное участие в конфликте, среди основных качеств, приписываемых своей группе с высокой внутригрупповой согласованностью (86%), назвали «взаимовыручку».

Рост потребности в этнической идентичности усиливает стремление членов группы к повышению ее статуса. На психологическом уровне этносоциальный статус – это ощущение группой своей демографической силы, политических и социальных возможностей по защите интересов ее членов.

Понятие «демографической силы» воплощается в категориях «большинства» и «меньшинства». Численное превосходство на территории проживания, как правило, формирует ощущение своей значимости, рождает чувство гордости, уверенности и защищенности. В бывшем СССР численное превосходство и главная демографическая и политическая сила были на стороне русского народа. В процессе распада советской империи русские стали стремительно утрачивать эту форму психологического преимущества. В некоторых регионах бывшего СССР они прошли через резкое изменение этносоциального статуса: из всеми признанного большинства русские перешли в категорию подчеркнуто декларируемого этнического меньшинства.

Другое этносоциальное измерение статуса этнической группы, характерное для национальных республик России и отражающее политико-правовой аспект межэтнических отношений, – это «титульность–нетитульность». В республиках это измерение выступало в качестве важнейшей статусной постоянной. В последнее время его значение еще больше усилилось. Оно отражает самостоятельность и степень государственно-политической независимости группы и ее положение в системе властных отношений.

В условиях роста межэтнической напряженности диспропорция в демографическом составе республик и неравнозначность в положении этнических групп в системе «власти–подчинения» ведут к тому, что этнические меньшинства начинают все в большей степени ощущать себя притесненными. Они нуждаются не только в социальной, правовой и политической защите. Для успешной адаптации к новым обстоятельствам им необходима собственная система психологической защиты. Она в значительной степени базируется на чувствах, имеющих негативый оттенок: зависимости, соперничества, страха, стыда и вины.

Совпадение «титульности» с «большинством» усиливает неравнозначность социальных статусов групп, фиксирует баланс

«силы» в структуре национальных отношений и придает легитимность коллективной воле группы к власти. Между разностатусны-ми этническими группами всегда существует тот или иной уровень межэтнической напряженности. Достаточно обычна ситуация, когда к неравному статусу групп добавляется конкурентная борьба за ресурсы. В этом случае доминирующая группа рассматривает подчиненную как неполноценную, нуждающуюся в опеке и руководстве и пресекает любые попытки повышения статуса с ее стороны. Со стороны же этнического меньшинства, ощущающего себя ущемленным, появляется «свой» национализм – в форме попыток к сепаратизму.

По результатам эмпирических исследований, проведенных в рамках направления «контактные гипотезы», этносоциальные статусные характеристики и их динамика оказывают существенное влияние на изменение содержания и направленности межэтнических установок. Равные права в принятии решений и равный статус рассматриваются как возможность снижения уровня этноцентризма (Amir, 1969; Cook, 1978). Но в то же время само стремление к равному статусу является предпосылкой роста межэтнической напряженности (Дробижева, 1994).

Сравнивая результаты различных исследований на основе трех основных «этноцентристских» посылок, М.Ньюстоун и Дж.Джас-парс установили определенную зависимость в восприятии разноста-тусными группами друг друга. Этноцентристская триада состоит в следующем: (а) «Мы лучше, чем Они»; (б) «Они хуже, чем Они думают о себе»; (в) «Мы лучше, чем Они думают о нас» (Newstone, Jaspars, 1982) Как правило, высокостатусные группы подтверждают наличие у них комплекса превосходства. Представители этих групп согласны с первыми двумя позициями, но не считают, что низкостатусная группа их недооценивает. Нередко низкостатусная группа описывается как «нечестная», «хитрая», «коварная». И действительно группы с более низким статусом, удовлетворяя свои потребности, вынуждены использовать не прямые каналы, а окольные методы, подтверждая, таким образом, данные характеристики. Безусловно, такие качества определяются скорее недостатком возможностей и силы, чем врожденными характеристиками меньшинства.

У представителей низкостатусной группы оценка группы с высоким статусом по уровню позитивности практически совпадает с автостереотипом этой группы. При этом представители низкостатусной группы оценивают себя также высоко или лишь немного ниже, чем члены высокостатусных групп В то же время низкостатусная группа демонстрирует комплекс неполноценности – ее представители считают, что их недооценивают (там же, 1982).

Нередко члены низкостатусной группы стремятся различными способами удовлетворить свою потребность в позитивной поддержке и даже могут покинуть собственную группу. При наличии в полиэтническом обществе предубеждений по отношению к той или иной этнической группе у ее членов может сформироваться негативная самооценка (Phinney, 1990).

Результаты восприятия разностатусными этническими группами друг друга в значительной степени зависят от стабильности и легитимности статусной иерархии. Низкостатусные группы могут не пытаться улучшить свое положение относительно доминирующих групп, если они не видят возможности изменения их объективного статуса (Doise, Sinclair, 1973). В то же время в случае нестабильности статусной иерархии высокостатусные группы более склонны к «групповому уклону» в восприятии как одному из способов защиты своей позиции (Turner, 1978).

Два этносоциальных измерения – «титульность–нетитульность» и «большинство–меньшинство» взаимодействуют и определяют для каждой этнической группы специфичность ее позиции в системе межэтнических отношений. Соотношение этих двух измерений – самостоятельный фактор, который активно воздействует на формирование этнического самосознания, в частности на уровень его эт-нополитической мобилизации. Уровень этнополитической мобилизации сознания является эмпирическим понятием. Он определяется на основе соотношения в структуре группового «^-образа» категорий частной жизни (базовых) и этнополитических. Этот показатель, на наш взгляд, отражает силу статусных мотивов.

Разделяемая большинством членов группы иерархия категорий в собирательном «^-образе» соответствует общему внутреннему «плану действий» группы по защите и укреплению приоритетных статусных позиций. Поэтому уровень этнополитической мобилизации группового самосознания является также психологическим показателем вероятности групповых действий в защиту интересов этнической общности (этномобилизационных процессов) и, следовательно, является еще одним индикатором этнической солидарности.

Выделение базовых и этнополитических категорий соответствует двум уровням активности личности. Первый характеризует вовлеченность группового субъекта в обыденный круг человеческих отношений (семья, работа, межличностные отношения). Второй – вовлеченность группового субъекта в этнополитическую жизнь общества.

По результатам наших исследований, во всех групповых «Я-образах» народов республик России базовые характеристики доминируют над этнополитическими (см. рис. 3). Среди категорий частной жизни с большим отрывом лидируют семейные ролевые и статусные самоидентификации (в среднем более 1/3 от всей совокупности характеристик), потом следуют половая и профессиональная принадлежности.

Рис. 3. Категории частной жизни и этнополитические категории в структуре идентичности титульных национальностей и русских в республиках РФ

Уровень этнополитической мобилизации массового сознания находится в сложной зависимости от этносоциальных статусных измерений. Из четырех республик явное русское меньшинство и подавляющее титульное большинство – в Туве. Определенность в расстановке этнических сил в этой республике явилась одной из важных причин самого низкого уровня этнополитической мобилизации сознания как у тувинцев, так и у русских В их «Я-образах» доминируют базовые категории (от 72 до 77% всего количества самоидентификаций) (см. рис. 3). В поисках новой идентичности и русские Тувы, и тувинцы как бы обращаются к самим себе и к своему ближайшему окружению. У тувинцев уровень этнополитической активности самосознания хотя и превышает аналогичный показатель у русских, но он все же в два раза ниже по сравнению с этим показателем, например, у Саха Составляя большинство в республике, тувинцы, видимо, более свободны от необходимости настойчивого поиска социальной присоединенности и соответственно более свободны в своих стремлениях к общечеловеческой идентичности. Саха, наоборот, находясь в меньшинстве, но являясь титульным народом, более обеспокоены своей этнической и политической защищенностью

В то же время, несмотря на то, что осетины в своей республике – титульное большинство, этнополитические категории здесь были актуальны в групповых образах и русских, и осетин. В «JT-образе» русских этой республики доля этнополитических категорий выглядела даже гипертрофированной по сравнению с другими этническими группами. Причины этого – высокая степень изолированности, тревоги и неуверенности русских, живущих не просто в опасном для жизни регионе России, а непосредственно в зоне этнического конфликта. И это несмотря на то, что русские в Северной Осетии-Алании не являются непосредственной конфликтующей стороной (подробно эти данные анализируются в разделе III, глава 15). На втором месте по уровню этнополитической вовлеченности – жители Саха (Якутии), как Саха, так и русские.

Итак, затяжная ситуация высокой межэтнической напряженности оказалась существенным фактором повышения вовлеченности в этнополитическую жизнь общества. Наши исследования показывают, что в условиях роста межэтнической напряженности идет процесс превращения этнической принадлежности в одну из основных статусных категорий. Это далеко не всегда равнозначно стремлению к национальному доминированию Но существенное усиление этнического компонента в структуре идентичности по сравнению, например, с гражданственностью, делает этнич-ность основой, через которую личность пытается не только сохранить, но и повысить свой статус.

Большая выраженность у титульных народов республик по сравнению с русскими показателей этнической солидарности отражает увеличение плотности этнических границ между народами в республиках России и указывает главный вектор развития межэтнической напряженности нарастание интенсивности этномоби-лизационных процессов со стороны титульных народов

Глава 3. Этническое самосознание и этническая идентичность

В качестве центрального конструкта феноменологического поля межэтнической напряженности нами выделена этничность. В этой главе остановимся на взаимосвязи понятий «этническое самосознание» и «этничность» («этническая идентичность»), на когнитивно-эмоциональном аспекте этничности, а также рассмотрим ее статус в структуре социальной идентичности в различных ситуациях межэтнической напряженности.

Традиции исследования этнического самосознания имеют широкую теоретическую и эмпирическую базу в отечественной исторической и этнографической литературе (см. обзоры Алексан-дренкова, 1996; Козлова, 1974; работы Бромлея, 1983; 1987; Клементьева, 1971; Кожанова, 1978; Крюкова, 1976; Кушнера, 1947; Пименова, 1986; Поршнева, 1973; Снежковой, 1982 и др.). Начиная с 1970-х гг., этническое самосознание на основе эмпирических исследований активно изучают отечественные этносоциологи (Ак-, лаев, 1990; Арутюнян, 1972; Арутюнян, Дробижева, Кондратьев, Сусоколов, 1984; Галкина, 1993; Дробижева, 1985; Сикевич, 1996). С середины 1980-х гг. в отечественной психологии начинает реанимироваться этнопсихологическое направление исследований, в котором сначала этническое самосознание, а позже этническая идентичность становятся центральными объектами изучения {Агеев, 1990; Асмолов, Шлягина, 1984; Данзанова, 1997; Кцоева, 1985а; Лебедева, 1993; Левкович, Панкова, 1985; Леонтьев, 1983; Мулда-шева, 1991; Науменко, 1992; Павленко, Солдатова, 1994; Петренко, 1987; Платонов, Почебут, 1993; Рыжова, 1995; Старовойтова, 1985; Стефаненко, 1989; Стефаненко, Шлягина, Ениколопов, 1993; Трусов, Филиппов, 1984). В секторе социально-психологических проблем национальных отношений Института этнологии и антропологии Российской академии наук на протяжении ряда лет этническое самосознание продолжает оставаться объектом масштабных эмпирических исследований на стыке этносоциологии, политологии и социальной психологии1.

В последние годы в отечественной научной литературе все чаще встречаются понятия «этническая идентичность» или «этничность», заимствованные из зарубежной социально-культурной антропологии и политологических исследований. Развиваемые с середины 1970-х гг. западные исследования этничности были призваны объяснить сложную природу социальных и этнических конфликтов, межкультурных взаимодействий, политической активизации этнических меньшинств в промышленно развитых странах, социальных и политических изменений в постколониальном мире. Эти процессы определили смену исследовательских ориентации в социальных науках, одним из результатов которой оказались многочисленные теории этничности. Поиски объяснительных механизмов процессов суверенизации республик бывшего СССР и роста межэтнической напряженности привели к актуализации «этничности» или «этнической идентичности» в отечественных политологических, антропологических и социально-психологических исследованиях.

На основе анализа различных концепций этничности выделяются три подхода к ее изучению: «первородный» (primordial), инструменталистский и конструктивистский {Соколовский, 1995; Тишков, 1991а; Stern, 1995). Их жесткое разделение в некоторой степени условно (см., напр., Коротеева, 1994), так как представители различных ориентации нередко пересекаются друг с другом по ряду важных вопросов. И все же между ними есть принципиальные различия.

1 Результатом этих исследований является серия сборников научных статей, выпущенных под редакцией профессора Дробижевой Л.М.: Духовная культура и этническое самосознание. Вып. 1, 2. М., 1990, 1991; Ценности и символы национального самосознания в условиях изменяющегося общества. М., 1994; Национальное самосознание и национализм в Российской Федерации начала 1990-х годов. М., 1994; Конфликтная этничность и этнические конфликты. М., 1995; Национальное самосознание и суверенитет в Российской Федерации 1990-х годов. М., 1996.

Ученые «первородной» («примордиалистской») ориентации, главным образом антропологи, этнологи и в меньшей степени социологи, рассматривают этничность в качестве изначальной характеристики, присущей индивиду как члену реально существующей этнической группы. Это «этничность в сердце», замешанная на «крови» и «почве». Вне зависимости от социологизаторской, биологизаторской или культурологической трактовки, ее основа – кровное родство, общее происхождение и исконная территория. Среди известных западных представителей преимущественно этой ориентации авторы обзоров выделяют Ван ден Берга, Энтони Смита, Клиффорда Гиртца, среди отечественных – Ю.В.Бромлея, Л.Н.Гумилева.

Противоположная «первородству» научная ориентация – конструктивизм – наиболее распространенный на западе современный подход в объяснении природы этничности. Для его последователей этничность коренится не «в сердцах», а «в головах» индивидов, которые являются членами этнических групп – «воображаемых сообществ» или «социальных конструкций». Смысл этничности для конструктивиста в значительной степени воплощается в словах норвежского антрополога Ф.Барта, рассматривающего этот феномен как форму социальной организации культурных различий {Earth, 1994). В рамках этой ориентации особую значимость приобретают не позитивистские и натуралистические трактовки этнических феноменов, основанные на объективных атрибутах этнической группы, как, например, территория или исторические факты, а их субъективная сторона: групповое сознание, мифотворчество, чувство солидарности. Конструктивисты рассматривают этничность как ситуативный, нередко «навязанный» феномен. Процесс социального конструирования, по мнению В.А.Тишкова, может быть направлен, в частности, на компенсацию дефицита культурной отличительности. С этой целью предпринимаются специальные усилия в поддержку процесса культурной дивергенции: «Элиты в стремлении мобилизовать этническую группу против своих противников или против центральной государственной власти стремятся увеличивать сумму групповых черт и символов, чтобы доказать, что члены группы отличаются не только какой-то отдельной чертой (например, диалектом), а многими чертами» (Тишков, 1997а, с.31). В.А.Тишков подчеркивает, что этот процесс приобретает масштабный характер, если ему на службу поставлена государственная машина. Так, по его мнению, различия между русскими и украинцами, между казахами и киргизами, между узбеками и таджиками стали более четкими и разнообразными за последние десять лет, чем это было в советский период (Там же).

Третье направление – инструменталистская ориентация – сочетает в себе и «первородные», и «конструктивистские» начала. Сложившись в рамках политологии, социологии власти и политической антропологии, оно отличается функциональным и утилитаристским подходом. Ученые инструменталистской ориентации предлагают объяснение этничности как средства достижения групповых интересов, как идеологию, создаваемую элитой для мобилизации группы. К наиболее известным американским инструменталистам относят Жоржа Девоса, одного из редакторов известной книги «Этническая идентичность». Инструменталистского подхода придерживаются многие современные отечественные исследователи {Губогло, 1996; Дробижева и др., 1996; Ядов, 1995).

В рамках социально-психологической концепции межэтнической напряженности вряд ли уместно «исконное первородство» или «голый» конструктивизм. Нам ближе особое направление инстру-менталистской ориентации, которое смыкается с социально-психологическими теориями, где этничность трактуется как эффективное средство для преодоления отчуждения, восстановления попранной национальной гордости, как социальная терапия {Соколовский, 1995). Такой взгляд мы бы дополнили рассмотрением этничности как присущего группе внутреннего психокультурного ресурса, как культурных архетипов, актуализируемых извне. Такая «разбуженная», «возбужденная» этничность используется в целях этнополи-тической мобилизации, социального контроля, распределения баланса доминирования и подчинения в межгрупповых отношениях.

Как все же соотнести на основе высказанной точки зрения отечественное понятие «этническое самосознание» с западной «этничностью» или «этнической идентичностью»? В широком междисциплинарном ракурсе эти понятия нередко рассматриваются как тождественные. Но для этнопсихолога, работающего на основе феноменологии этнического самосознания, этническая идентичность вовсе не является его синонимом. Это особенно важно на операциональном уровне. С одной стороны, этническая идентичность уже. Это когнитивно-мотивационное ядро этнического самосознания. С другой – шире, так как содержит в себе также слой бессознательного. В силу этих различий этническая идентичность должна изучаться, во-первых, как концентрированная форма и главная характеристика этнического самосознания и, во-вторых, как его «изнанка» – этническое бессознательное.

В данной работе этничность исследуется преимущественно в трех аспектах: (1) как компонент множественной идентичности в структуре группового самосознания; (2) как социально-психологический результат эмоционально-когнитивных и ценностных процессов этнической идентификации и межэтнической дифференциации; (3) как мотива-ционно-когнитивное ядро этнического самосознания, опосредствующего межэтническое взаимодействие.

Этническая идентичность как форма внутригруппового и межгруппового взаимодействия

Культурно и этнически детерминированный мир является основой социализации каждого индивида. Этничность – это неотъемлемая часть общей социальной идентичности человека, формирование и функционирование которой подчиняется определенным социально-психологическим закономерностям. Как рассматривают социальную идентичность в психологии и каковы особенности этничности как вида социальной идентичности?

Свое начало исследования идентичности берут в психоанализе. В 1914 г. появилась работа З.Фрейда «Групповая психология и анализ Эго». В ней понятие «идентификация» впервые было использовано в психологическом контексте. З.Фрейд рассматривал идентификацию не только как бессознательную эмоциональную связь ребенка с родителями, но и как важный механизм взаимодействия между индивидом и социальной группой (Freud, 1921). В этой работе был обозначен потенциал идентификации как понятия, разделяемого членами группы, общего для них, что открыло возможность исследования природы группы, основы ее сплоченности.

Однозначное мнение, что личностная идентичность формируется в процессе социального взаимодействия через сопоставление и противопоставление позиций различных групп и общностей, было выражено в символическом интеракционизме. Дж.Мид в качестве инструмента идентификации индивида с группой ввел понятие «обобщенный другой», под которым имел в виду совокупность обезличенных установок, норм и ценностей общества (Mead, 1934).

Традиции этих направлений нашли свое продолжение в психологической антропологии в изучении сознательных и бессознательных проявлений этничности, как одной из форм социальной идентичности (см. Велик, 1993). Социально-психологический подход к исследованию идентичности начал развиваться в когнитивной психологии. В рамках этих направлений окончательно определился главный ракурс исследования идентификаций и идентичностей – в контексте социального взаимодействия как его механизма или как его опосредованного результата.

На одно из центральных мест в современной социальной теории концепцию идентичности вывел Э.Эриксон. К осознанию значимости этой проблемы он пришел после второй мировой войны, оказывая психотерапевтическую помощь ее участникам – американским солдатам. Проблему идентичности Э.Эриксон называл стратегической для Америки 1940–1950-х гг., с ее резкими расовыми и социальными различиями, наплывом иммигрантов и проблемами коренных американцев (Erikson, 1995). Он определил круг основных вопросов и понятий, связанных с идентичностью. Они до сих пор актуальны для социальных психологов. Например, Э.Эриксон выделил понятие психосоциальной идентичности как продукта взаимодействия между обществом и личностью. Психосоциальная идентичность характерна только для зрелой личности, у которой «внутренняя тождественность и непрерывность» синтезируется со стремлениями ее интеграции с социальными структурами (государством, нацией, различными социальными группами). Исследуя динамическую адаптивную функцию идентичности, Э.Эриксон ввел понятие кризисов личностной идентичности и подчеркивал их неразрывную связь с кризисами общественного развития. В качестве опосредствующего «инструмента» идентификации, вместо «обобщенного другого» Дж.Ми-да, у Э.Эриксона выступает «идеология» – «систематизированная совокупность идей и идеалов» (Erikson, 19956).

Дата добавления: 2014-11-07