Буржуазные революции

В XV веке городские бюргеры уже стали более необходимы обществу, чем феодальное дворянство.

Правда, земледелие было все еще главной отраслью производства, в нем была занята громадная масса населения. Но небольшое количество отдельных свободных крестьян, уцелевших еще кое-где вопреки посягательствам дворянства, достаточно убедительно доказывало, что в земледелии самым главным является не тунеядство и вымогательства дворянина, а труд крестьянина.

Да к тому же потребности дворянства настолько выросли и изменились, что даже ему стали необходимы города: ведь свое единственное орудие производства – свои доспехи и свое оружие – оно получало из городов!

Сукна, мебель и украшения, итальянские шелка, брабантские кружева, северные меха, арабские благовония, восточные фрукты, индийские пряности – все, за исключением мыла, оно покупало у горожан.

Развилась в некотором роде мировая торговля.

В то время как дворянство становилось все более и более излишним и мешало развитию, городские бюргеры стали классом, который олицетворял собой дальнейшее развитие производства и торговых сношений, образования, социальных и политических учреждений.

Притом у городского бюргерства было могучее оружие против феодализма – деньги.

В образцовом феодальном хозяйстве раннего средневековья для денег почти вовсе не было места. Феодал получал от своих крепостных все, что ему было нужно, или в форме труда или в виде готового продукта. Каждое феодальное хозяйство само удовлетворяло свои нужды целиком, даже военные поставки взыскивались продуктами. Торговых сношений, обмена не было, деньги были излишни, они служили для уплаты налогов и добывались главным образом грабежом.

Теперь все это совершенно изменилось. Деньги снова стали всеобщим средством обмена, и в силу этого масса их значительно увеличилась, и дворянство уже не могло обходиться без них. А так как у него очень мало или даже вовсе ничего не было для продажи и так как грабить теперь стало тоже не очень-то легко, – то ему приходилось брать взаймы у городского ростовщика.

Еще задолго до того, как стены рыцарских замков были пробиты ядрами новых орудий, их фундамент был подорван деньгами. Деньги были великим средством политического уравнивания в руках бюргерства. Всюду, где личное отношение было вытеснено денежным отношением, а натуральная повинность – денежной, там место феодального отношения заступало буржуазное.

Жажда золота овладела Западной Европой. Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем Дальнем Востоке; золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку; золото – вот чего первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег.

Но эта тяга к далеким путешествиям и приключениям в поисках золота была по своей природе несовместима с феодализмом.

Таким образом, в XV веке во всей Западной Европе феодальная система находилась, в полном упадке; повсюду в феодальные области вклинивались города с антифеодальными интересами, с собственным правом и с вооруженным бюргерством.

Повсюду они уже отчасти поставили феодалов с помощью денег в зависимость от себя в общественном, а кое-где даже и в политическом отношении;

даже в деревне старые феодальные путы стали ослабевать под воздействием денег.

Повсюду, как в городах, так и в деревне, население требовало, чтобы был положен конец бесконечным бессмысленным войнам, чтобы прекращены были раздоры между феодалами, приводившие к непрерывной междоусобной войне, чтобы прекратилось непрерывное и совершенно бесцельное опустошение, которое неизменно продолжалось в течение всего средневековья[315].

С развитием буржуазного общества, т.е. с развитием промышленности, торговли и земледелия, старые сословные различия потеряли свою материальную основу.

Само дворянство в значительной мере обуржуазилось. Вместо верности, любви и веры оно стало торговать преимущественно свекловицей, водкой и шерстью. Главным местом турнира для него стал рынок шерсти[316].

Абсолютистское государство превратилось в оковы для нового буржуазного общества, буржуазия должна была заявить притязание на участие в политической власти уже в силу своих материальных интересов. Она должна была взять управление своими «священнейшими интересами» из рук изжившей себя, столь же невежественной, сколь и высокомерной бюрократии. Она должна была потребовать права контроля над государственными финансами, созидателем которых она себя считала[317].

Буржуазное общество не может терпеть, чтобы земледелие было стеснено феодальными привилегиями[318], а промышленность – бюрократической опекой. Это противоречит его жизненному принципу свободной конкуренции.

Оно не может терпеть, чтобы условия внешней торговли регулировались не интересами национального производства, а соображениями королевского двора[319].

Оно должно подчинять финансовое управление потребностям производства, в то время как старое государство подчиняло производство потребностям короны божьей милостью и штопанью заплат у тех, кто является оплотом королевской власти.

Современная промышленность действительно нивелирует все, так и современное общество должно уничтожить всякие правовые и политические перегородки между городом и деревней.

Новое буржуазное общество должно было захватить политическую власть; оно должно было вырвать из рук представителей интересов погибающего общества эту политическую власть – о тсюда и революция.

Для достижения своей цели она должна была получить возможность свободно обсуждать свои собственные интересы, воззрения, а также действия правительства. Это она называла «правом свободы печати».

Она должна была получить возможность беспрепятственно объединяться в союзы. Это она называла «правом свободы союзов».

Точно так же должна была она добиваться свободы совести и тому подобного как необходимого следствия свободной конкуренции.

Правда, правительство сопротивлялось своей судьбе, но нужда в деньгах и отсутствие кредита неизбежно привели его в объятия буржуазии. Короли божьей милостью издавна обменивали свои привилегии на звонкую монету

– освобождение крепостных представляло первый, конституционная монархия – второй великий акт этой исторической сделки во всех христианских государствах.

Всякая борьба внутри государства – борьба между демократией, аристократией и монархией, борьба за избирательное право и т.д. – представляет собой не что иное, как иллюзорные формы, в которых ведётся действительная борьба различных классов друг с другом.

Каждый стремящийся к господству класс, должен прежде всего завоевать себе политическую власть, для того чтобы этот класс, мог представить свой интерес как всеобщий.

Для того чтобы создать в оппозицию двору, буржуазия должна была искать расположения народа – она могла добиться от правительства прав и свобод для себя лишь под видом прав и свобод для народа.

В революциях 1648 и 1789 буржуазия была тем классом, который действительно стоял во главе движения.

Пролетариат и не принадлежавшие к буржуазии слои городского населения либо не имели еще никаких отдельных от буржуазии интересов, либо еще не составляли самостоятельно развитых классов или частей класса[320].

Революции 1648 и 1789 годов не были английской и французской революциями; это были революции европейского масштаба. Они представляли не победу определенного класса общества над старым политическим строем – они провозглашали политический строй нового европейского общества.

Буржуазия победила и победа буржуазии означала тогда победу нового общественного строя, победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем, дробления собственности над майоратом, господства собственника земли над подчинением собственника земле, просвещения над суеверием, семьи над родовым именем, предприимчивости над героической ленью, буржуазного права над средневековыми привилегиями.

Революция 1648 года представляла собой революцию семнадцатого века по отношению к шестнадцатому, революция 1789 года – победу восемнадцатого века над семнадцатым.

Старая политическая власть – корона божьей милостью, опекающая всё и вся бюрократия, самостоятельная армия – чувствовала, что ее собственная материальная основа уходит у нее из-под ног.

Корона жертвует для буржуазии дворянством, буржуазия жертвует для короны народом. При этом условии монархия станет буржуазной, а буржуазия монархической – эти две силы служат друг другу в качестве громоотвода революции.

Все это, разумеется, на «самой широкой демократической основе».

В этом заключался секрет теории соглашения [321].

Корона и ее окружение скрепя сердце терпели это унизительное покровительство и делали bonne mine a mauvais jeu (хорошую мину при плохой игре) в ожидании лучших времен.

Полуразложившаяся армия, дрожащая за свои должности и оклады бюрократия, присмиревшее феодальное сословие, легко при помощи нескольких сладких слов и реверансов одурачили bourgeois gentilhomme (мещанина во дворянстве).

Буржуазия была убеждена в том, что на пути к соглашению ее с короной, на пути к сделке буржуазии со старым, покорившимся своей участи государством стояло явно только лишь одно препятствие, одно-единственное препятствие – народ,как говорил Гоббс

– Народ и революция [322]!

Перед буржуазией была теперь только одна задача: поудобнее устроиться у власти, устранить мешающих анархистов, восстановить опять «спокойствие и порядок» и собрать налоги, не взысканные во время революционной бури[323].

Революция представляла законное основание прав народа; на основании революции он предъявлял свои буйные притязания. Революция была векселем, переведенным народом на буржуазию. Благодаря революции буржуазия пришла к власти. В день прихода ее к власти исполнился срок платежа по этому векселю. Буржуазия должна была опротестовать этот вексель[324].

Позади буржуазии, которая в результате первого штурма оказалась победительницей, везде уже поднималась грозная фигура пролетариата, руками которого фактически была одержана победа, и это толкнуло буржуазию в объятия только что побежденного врага, в объятия монархической, бюрократической, полуфеодальной и военной реакции, от которой революция и потерпела поражение в 1849 году

Революция обеспечила политическое торжество буржуазии. Богатство буржуазии теперь стало расти несравненно быстрее, чем богатство земельной аристократии.

Промышленная революция создала класс крупных капиталистов-фабрикантов, но вместе с тем также гораздо более многочисленный класс фабричных рабочих. Этот класс непрерывно увеличивался по мере того, как промышленная революция захватывала одну отрасль производства за другой.

Вместе с его численностью росла также и его сила, и эта сила обнаружила себя уже в 1824 г., когда она принудила упорствующий парламент отменить законы, запрещающие рабочие союзы.

Затем в феврале и марте 1848 г. вспыхнули революции на континенте, в которых рабочие сыграли выдающуюся роль и при выдвинули требования, решительно неприемлемые с точки зрения капиталистического общества.

За этим последовала всеобщая реакция.

Сначала поражение чартистов 10 апреля 1848 г., потом подавление парижского восстания рабочих в июне того же года, далее неудачи 1849 г. в Италии, Венгрии, Южной Германии и, наконец, победа Луи Бонапарта над Парижем 2 декабря 1851 года.

Таким образом, удалось хоть на некоторое время избавиться от рабочих требований – этого страшного пугала, но какой ценой!

Промышленный и торговый средний класс не успел еще окончательно отстранить земельную аристократию от политической власти, как на сцену выступил новый конкурент – рабочий класс.

Во времена чартистского движения буржуа научился понимать, на что способен народ, этот puer robustus sed malitiosus. С того времени ему волей-неволей пришлось превратить добрую часть требований Народной хартии в закон Соединенного королевства.

Больше чем когда-либо важно было теперь держать народ в узде моральными средствами. Первым же и важнейшим моральным средством, которым воздействуют на массы, оставалась все та же религия. Отсюда – поповское засилье в школьных советах, отсюда возрастающее самообложение буржуазии для поддержки всякого рода ревивализма, начиная от ритуализма и кончая «Армией спасения».

– наступило торжество британской респектабельности над свободомыслием и религиозным индифферентизмом континентального буржуа.

Французские и германские рабочие прониклись мятежным духом. Они повально были заражены социализмом и при этом, по весьма веским соображениям, вовсе не так уж были озабочены соблюдением законности при выборе средств для завоевания власти.

Для французской и немецкой буржуазии оставалось лишь одно крайнее средство: отбросить втихомолку свое свободомыслие, подобно тому как юноша, чувствуя, что его все более и более одолевает морская болезнь, незаметно бросает зажженную сигару, которой он щеголял на борту корабля.

Один за другим богохульники стали принимать внешне благочестивый облик, с почтением говорить о церкви, ее учении и обрядах и стали даже их соблюдать сами, поскольку нельзя было их обойти. Французские буржуа довольствовались maigre по пятницам, а немецкие буржуа по воскресеньям терпеливо выслушивали на своих скамьях в церкви длинные протестантские проповеди.

Со своим материализмом буржуа попали в беду

«Религия должна быть сохранена для народа»

таково последнее и единственное средство спасения общества от полной гибели.

К несчастью для самих себя, они открыли это только тогда, когда сделали все возможное, чтобы навсегда разрушить религию[325].

Абсолютная власть короны была сломлена. Народ победил. Обе стороны заключили перемирие, и парод был обманут.

Победила контрреволюция, но пока окончился только первый акт драмы.

В Англии борьба продолжалась свыше двадцати лет. Карл I не раз выходил победителем, но в конце концов он взошел на эшафот. И кто поручится вам, господа, что теперешнее министерство, не будут осуждены за государственную измену[326]?

После каждой революции контрреволюция является неизменно возобновляющимся условием существования королевской власти.

С другой стороны, и современное общество не может успокоиться, пока оно не разрушит и не устранит официальную унаследованную власть, при помощи которой насильственно сохраняется еще старое общество, пока оно не разрушит и не устранит государственную власть этого общества.

Господство королевской власти божьей милостью – это и есть господство отживших общественных элементов.

Не может быть мира между этими двумя обществами. Их материальные интересы и потребности вызывают борьбу между ними не на жизнь, а на смерть. Одно должно победить, другое должно потерпеть поражение. Это – единственно возможное примирение между ними.

А потому не может быть мира и между высшими политическими представителями обоих этих обществ – между короной и народным представительством. И Национальному собранию предстояло поэтому только одно из двух: либо уступить старому обществу, либо выступить против короны в качестве самостоятельной силы.

Сохранение законов, относящихся к предшествавшей общественной эпохе, созданных представителями исчезнувших или исчезающих общественных интересов, означает возведение в закон только их интересов, находящихся в противоречии с общими потребностями.

Но общество основывается не на законе. Это – фантазия юристов. Наоборот, закон должен основываться на обществе, он должен быть выражением его общих, вытекающих из данного материального способа производства интересов и потребностей, в противоположность произволу отдельного индивидуума.

Как только он перестанет соответствовать общественным отношениям, он превратится просто в пачку бумаги.

Вы не можете сделать старые законы основой нового общественного развития, из старых отношений они возникли, вместе с ними они должны и погибнуть.

Они неизбежно изменяются вместе с изменяющимися условиями жизни.

Это сохранение «почвы законности» имеет целью сделать частные интересы господствующими, в то время как они уже не господствуют;

оно имеет целью навязать обществу законы, которые осуждены самими условиями жизни этого общества;

оно имеет целью удержать у власти законодателей, которые отстаивают только частные интересы;

оно ведет к злоупотреблению государственной властью, чтобы интересы большинства насильственно подчинять интересам меньшинства.

Оно ежеминутно становится в противоречие с существующими потребностями, оно тормозит промышленность, подготовляет общественные кризисы, которые разражаются в виде политических революций.

Революция – это означало в устах народа следующее: вы, буржуазия, составляете Comite du salut public (Комитет общественного спасения), в руки которого мы передаем власть не для того, чтобы вы заключили соглашение с короной в ваших интересах, а для того, чтобы вы отстояли против воли короны наши интересы, интересы народа.

Революция была протестом народа против соглашения буржуазии с короной. Поэтому буржуазия, вступающая в соглашение с короной, должна была протестовать против р еволюции.

Народы, совершившие революцию, знают, как дорого им пришлось заплатить за то, что в своем простодушии они поверили высокопарным словам и напыщенным уверениям.

Вместо обеспечения безопасности революции – повсюду реакционные палаты, подкапывающиеся под революцию;

вместо осуществления обещаний, данных на баррикадах, – победа контрреволюции в Неаполе, Париже, Вене, Берлине, падение Милана, война против Венгрии;

вместо братского союза народов – возобновление Священного союза на более широкой основе под покровительством Англии и России.

Горький опыт привел к убеждению, что «братский союз европейских народов» может быть осуществлен не при помощи пустых фраз и благих пожеланий, а лишь при помощи радикальных революций и кровавой борьбы, как союз революционных народов против контрреволюционных – союз который может быть осуществлен не на бумаге, а только на поле сражения.

«Справедливость», «человечность», «свобода», «равенство[327]», «братство», «независимость»

– до сих пор в панславистском манифесте мы не нашли ничего другого, кроме этих более или менее моральных категорий, которые, правда, очень красиво звучат, но в исторических и политических вопросах ровно ничего не доказывают.

«Справедливость», «человечность», «свобода» и т.п. могут тысячу раз требовать того или другого; но если что-нибудь невозможно, оно в действительности не происходит и, несмотря ни на что, остается «пустой мечтой».

Со всеми благими пожеланиями и прекрасными мечтами ничего не поделаешь против железной действительности.

Социальная революция есть нечто совершенно иное, чем происходившие до сих пор политические революции.

Социальная революция – это открытая война бедных против богатых.

Исход её может быть двояким.

Если восставшая сторона направит свой удар только против видимости, а не против сущности – против частной собственности. Если частная собственность будет сохранена и произойдёт лишь её перераспределение – тогда останутся в силе те причины, которые вызвали теперешнее положение вещей, и через более или менее короткий срок они опять вызовут новую революцию.

Надо надеяться, что при ближайшей своей победе народ не будет столь простодушен или забывчив, чтобы оставить всех своих палачей на занимаемых ими постах, как он это сделал в марте. Можно с уверенностью сказать, что народ не замедлит подвергнуть всю эту банду реакционных чиновников, и в первую очередь кровожадных и лицемерных законников, шестимесячному предварительному заключению в пенсильванских тюрьмах, а затем пошлет их для дальнейшего лечения на строительство железных и шоссейных дорог[328].

Мировая война и революционные восстания рабочего класса, – таковы перспективы 1849 года.

Классы обособляются всё резче, дух сопротивления охватывает рабочих всё больше, ожесточение крепнет, отдельные партизанские стычки разрастаются в более крупные сражения и демонстрации, и скоро достаточно будет небольшого толчка, для того чтобы привести лавину в движение. Тогда действительно раздастся по всей стране боевой призыв:

«Война дворцам, мир хижинам!»,

но тогда для богатых будет уже слишком поздно принимать меры предосторожности.

Дата добавления: 2014-10-17