Онтогентическая психопатология. 1 страница

При большом желании онтогенетический фон можно заметить, рассматривая любое психопатологическое явление – как невротического, так и психотического уровня, как при патологии восприятия, мышления, эмоций и сознания, так и при нарушениях поведения и личности. Возможно в большинстве случаев он будет являться лишь патопластическим фактором по отношению к основным психопатологическим симптомам и синдромам. Если это и не совсем так, то по крайней мере, так утверждается.

Влияние онтогенеза на психические расстройства многопланово.

Во–первых, практически все психопатологические симптомы, синдромы и заболевания пожилом возрасте) по–разному и в этом целесообразность выделения детской психиатрии, подростковой психиатрии, геронтопсихиатрии. Астенический синдром и депрессивный синдром, ипохондрический и параноидный синдром, не утрачивая своей основной феноменологической сущности, по разному будут проявляться и окрашиваться на различных этапах онтогенеза.

Во–вторых, хотя достаточно полных сведений о роли возрастного фактора до сих пор нет (112), существуют исследования, в которых показано, что на различных этапах онтогенеза психотравмирующим воздействием обладают различные стрессовые факторы и ситуации, и те из них, которые не оказывают психотравмирующего воздействия на определенном этапе онтогенеза, на следующем этапе могут уже явиться патогенными и наоборот.

Для детей, например, ведущими психогенными факторами невротизации являются нарушения семейных отношений, неблагоприятные воздействия со стороны родителей, ущемление потребности быть самим собой, потребности самовыражения, потребности поддержки, любви и признания, незаслуженные наказания, развод родителей и т.д. (54). Особенно тяжело переживается внезапное эмоциональное отвержение со стороны близких, к которым подросток имеет большую привязанность или известие, что он – приемный ребенок.(81).

В молодом и среднем возрасте на первый план выходят семейные, бытовые и служебные конфликты, страх за свою жизнь и физическое благополучие, сексуальные проблемы.

Иную картину являют собой психогении в позднем возрасте. Чаще всего психотравмирующим фактором является болезнь и смерть близких людей, страх своей болезни и смерти, страх старости и выхода на пенсию. Эти причины так распространены, что существуют даже термины «пенсионная болезнь», «пенсионное банкротство»(2).

В–третьих, замечено, что некоторые синдромы имеют определенный возрастной тропизм. Несмотря на схожесть психотравмирующих воздействий, личность реагирует на них по разному и разной симптоматикой в зависимости от того, на каком этапе онтогенеза она находится. Да и в самом процессе онтогенеза при проведении лонгитудинального исследования можно наблюдать трансформацию симптоматики у одного и того же человека при воздействии одной и той же психотравмирующей ситуации.

Исследования ведущих геронтологов в нашей стране (Е. С. Авербух, М. Э. Телешевская, 1976) показали, что для невротических картин в позднем возрасте, в частности, для неврастении, характерна менее динамичная, пестрая и многообразная симптоматика. Все реже с возрастом наблюдаются истерические неврозы. Они вытесняются астенической, неврастенической симптоматикой, сочетающейся с тревожно–фобической, депрессивной и ипохондрической.

Последние исследования возрастных особенностей неврозов и невротических синдромов (И. М. Гринева, А. А. Хохолева, 1989) показали, что для больных с ранним началом заболевания (до 20 – 25 лет) более характерна обсессивно–фобическая и ипохондрическая симптоматика, для больных с поздним началом (после 25 лет) астеническая и депрессивная симптоматика (43).

И, наконец, в–четвертых, ряд психопатологических синдромов, встречается лишь на определенном этапе онтогенеза. Например, Г. Е. Сухарева описала несколько симптомокомплексов «более или менее специфичных для пубертатной фазы». В. В. Ковалев считал, что гебоидный и дисморфофобический синдромы, синдромы сверхценных интересов и увлечений встречаются преимущественно в подростковом возрасте. А. Е. Личко описал специфические «подростковые психопатологические синдромы».

Однако, говоря об онтогенетической психопатологии, мы будем иметь в виду не столько патопластические свойства онтогенеза, не столько онтогенетически обусловленную значимость тех или иных психотравмирующих воздействий для личности, не столько тропизм различных невротических симптомов и синдромов к определенному этапу онтогенеза, сколько заложенные в самом онтогенезе индивида и личности этиологические факторы, запускающие целый ряд патологических процессов и вызывающие целый ряд патологических состояний. В этих случаях не психическое заболевание протекает в рамках того или иного онтогенетического этапа и окрашено им, а сам процесс и динамика онтогенеза являются первичной этиологической причиной самостоятельного и из других причин необъяснимого психического заболевания.

Так D. van Krevelen указывал, например, что пубертатный период может являться не только патопластическим, преципитирующим, предиспонирующим или провоцирующим фактором, но и «сам подростковый период может быть главной причиной, ведущим звеном в развитии нарушений, т.е. являться фактором патогенетическим»(81).

Для онтогенетического подхода к психопатологии в целом и для невротического ее уровня в частности к настоящему времени сложились все предпосылки. Если мы будем рассматривать психическую деятельность не только как результат изолированной деятельности головного мозга, но как результат деятельности одного из органов целостного организма, мы придем к выводу, что индивидуальные организмические процессы в той или иной степени всегда находят свое отражение в деятельности головного мозга в целом и в психической деятельности в частности.

Известный отечественный вегетолог А. М. Вейн пишет, что «нарушения гомеостаза не только проявляются множеством разнообразных вегетативных расстройств, но и существенно меняют поведение человека. При этом соображение Claude Bernard о том, что поддержание постоянства внутренней среды организма является непременным условием полноценного функционирования личности, «афористично и ярко отражает значение гомеостатических механизмов».

К подобному же пониманию причин и механизмов возникновения психологических и психопатологических состояний приводят иерархические модели личности, концепция функциональной стратификации и системно–структурный анализ, используемый в качестве методического подхода к изучению различных уровней функционирования психики в рамках положений общей теории систем.

Рассмотрение всех феноменов, будь то на уровне нейрофизиологических процессов, или на уровне высшей нервной деятельности, или на уровне высших психических процессов, как подчеркивал К. К. Монахов, должно основываться на анализе их взаимосвязанной совокупности (88).

Психопатологические феномены, существующие и регистрируемые в плоскости одной страты, могут и должны быть объяснены не только исходя из феноменов данной же страты, они могут и должны быть объяснены исходя из феноменов нижележащих страт (и наоборот). Содержательные стороны высшей психической деятельности не должны исключаться из этого ряда.

Именно в этом направлении в настоящее время предпринимается попытка сформулировать общую онтогенетическую модель болезней человека.

В. М. Дильман выделяет в рамках онтогенетической концепции десять основных заболеваний, непосредственно связанных с процессами онтогенеза, и в частности, с процессом старения, и среди них значительная роль принадлежит психической депрессии (45).

Известно, что частота психической депрессии увеличивается по мере старения, и, в соответствии с положением онтогенетической модели развития болезней, снижение настроения всегда наблюдается в той или иной степени в пожилом или даже в среднем возрасте.

Программа развития человека прекращается после полного созревания индивида в возрасте 20 – 25 лет, когда достигается состояние физиологической нормы и после этого постепенно трансформируется в механизм формирования болезней. Дильман подчеркивает, что действие естественного отбора направлено на оптимизацию (совершенствование) лишь до периода развития организма и периода воспроизведения, после этого адаптационные ресурсы человека утрачивают способность к самообновлению. За счет снижения адаптационных ресурсов утрачивается тот уровень равновесного, стабильного существования, для которого на начальных этапах онтогенеза требовалось определенное количество усилий, а в период позднего онтогенеза требуется все больше и больше усилий, все большее и большее напряжение. Комплекс физиологических и патофизиологических сдвигов, наблюдаемых при этом, Дильман обозначает термином «гиперадаптоз».

При этом он подчеркивает, что между гиперадаптозом и психической депрессией нет каких–либо патогенетических различий, но в первом случае оценка состояния производится по гормональным критериям (то есть по четвертой страте биофизических и биохимических процессов в соответствии с гипотетическим представлением К. К. Монахова о функционально стратифицированной организации уровней мозговой деятельности), а во втором – по психологическим критериям (то есть, по первой страте).

Существенным аргументом, с точки зрения автора, в пользу рассматриваемого онтогенетического механизма возрастной психической депрессии служат и результаты лечения этого состояния, основанные на применении антидепрессантов, в частности ингибиторов моноаминооксидазы, а не транквилизаторов. С другой стороны, применение препаратов раувольфии или метилдофы в среднем и пожилом возрасте может индуцировать пароксизм психической депрессии. «Ухудшение настроения по мере старения – это такой же побочный продукт реализации генетической программы развития, – подчеркивает Дильман, – как климакс и гиперадаптоз, т.е. возрастная психическая депрессия возникает закономерно как нормальная болезнь, но степень ее выраженности варьирует в зависимости прежде всего от онтогенетических и социальных факторов» (45).

В качестве примера иного подхода к психопатологическим явлениям можно указать на проблему «инволюционного невроза». Уже в самом термине казалось бы отражено, что основным этиологическим фактором патологического процесса является один из этапов онтогенеза – инволюционный период. Однако в реальности под «инволюционным неврозом» даже те психиатры, которые признают его как самостоятельное заболевание, понимают особый сплав собственно невротических (психогенных) симптомов с неврозоподобными (соматогенными) симптомами. Считается, что истинно невротическая и неврозоподобная симптоматика в этих случаях настолько тесно спаяна и переплетена, что невозможно даже условное ее разделение, и поэтому считается целесообразным рассматривать данные состояния в рамках самостоятельной нозологической единицы.

При такой трактовке, когда под инволюционным неврозом понимают некое клинически самостоятельное состояние, располагающееся как бы между истинным неврозом и неврозоподобным состоянием в клинике соматических заболеваний, полностью теряется смысловая ценность самого термина «инволюционный». Поскольку подобный сплав невротической и неврозоподобной симптоматики может наблюдаться не только в инволюционном периоде, но и практически на любом этапе онтогенеза (так ли уж редко соматическое заболевание сочетается с различными психотравмирующими факторами в юности или зрелом возрасте?), естественно возникает вопрос о целесообразности выделения инволюционного невроза как самостоятельной нозологической или клинической единицы на том лишь основании, что в инволюционном периоде подобный сплав неврозоподобной и невротической симптоматики мы наблюдаем много чаще, чем на ранних этапах онтогенеза.

Другое дело, если мы будем рассматривать в рамках инволюционного невроза ту или иную психопатологическую симптоматику, возникающую в результате того, что личность, осознавая инволюционную динамику своего бытия, не может найти и выработать адекватных психологических защитных механизмов (которые изучены к настоящему времени еще крайне недостаточно), отказывается признавать и учитывать объективное положение вещей, и в силу этого нарушает аутентичность собственного существования, увеличивает разрыв между уменьшающимися возможностями и имеющимися потребностями.

Такая ситуация является в истинном смысле слова психогенным воздействием, ибо еще В.А.Гиляровский (1938) указывал, что сущность невроза заключается в несоответствии между возможностями, находящимися в распоряжении личности, и теми обязанностями, которые проистекают из наличия определенных социальных отношений.

Именно в этом плане я буду говорить об онтогенетической психопатологии; вернее о той ее части, в основе которой лежат не вторичные психопатологические явления, сопровождающие процесс старения, и не их переплетение с различными психогенными нервно–психическими расстройствами, а особенности самой динамики онтогенеза, изменения векторного направления онтогенеза, несоответствие и рассогласование между индивидуальным и личностным онтогенезом.

Если вернуться к онтогенетической модели депрессии Дильмана, то следует подчеркнуть, что депрессивная симптоматика, сопровождающая онтогенетический инволюционный процесс не является обязательным спутником старения и старости. Мы скорее можем ожидать ее возникновение тогда, когда существует разрыв между нормальным процессом физиологического старения и уровнем психического, личностного функционирования, когда согласно когнитивной теории депрессий имеется расхождение между фактической и придуманной субъектом ситуацией. Именно это приводит к снижению самооценки и чувству беспомощности (173).

Наиболее частые и разнообразные психопатологические феномены мы можем наблюдать в момент и вскоре после главного кризиса аутентичности, возникающего в возрасте 20 – 25 лет. Этот период является наиболее сенситивным в плане различных психопатологических проявлений, во–первых, потому что в это время организм человека претерпевает более или менее быструю смену вектора и направленности существования: эволюционные процессы сменяются на инволюционные. Если даже ускорение эволюционных процессов в пубертатном периоде рассматривается большинством психиатров как почва для возникновения психических нарушений, то что можно говорить о периоде, когда происходит изменение эволюционных процессов на инволюционные. Однако, поскольку процесс этот представляет пример самой что ни на есть нормальной динамики, очевидно, что возможные психопатологические проявления кроются не в характере биологических изменений, происходящих внутри организма, а в том, как сама личность относится к характеру этих изменений, воспринимает ли она их как нормальные и естественные, или игнорирует их, или сопротивляется им.

Онтогенетический подход к различным невротическим состояниям (в частности при моделировании отдельных сторон невротических расстройств на животных) представляется важным (Хананашвили, 1983) для изучения состояний предболезни, так как считается, что стрессорные воздействия в начале жизни могут привести к развернутой патологии по мере взросления особи (124).

В. В. Лавровым в экспериментах на животных было проведено специальное исследование «преднастройки психики» как фактора риска экспериментальной невротической патологии. Он пишет, что «одним из факторов, влияющих на предрасположенность субъекта к невротизации, является уровень его психической установки на достижение определенной цели. При этом неудача может оказывать травмирующее воздействие, пропорциональное высоте существовавшего уровня установки» (93).

В результате проведенных экспериментов он пришел к выводу, что каким бы способом ни моделировалось развитие информационной патологии, «напряжение, запускающее патологический процесс, невозможно, если вначале не создавать готовность к нему». Более того, полученные в ходе экспериментов данные подтвердили нарушение деятельности активирующей системы при невротизации. При искусственном понижении уровня активации мозга (путем изоляции ретикулярной формации ствола от зрительной системы) происходило существенное облегчение возникновения нарушений высшей нервной деятельности, аналогичных невротическим, даже при действии адекватных стимулов.

Таким образом, неадекватная установка («преднастройка психики») с одной стороны и понижение уровня активации мозга в эксперименте или в реальной жизни в ходе индивидуального онтогенеза с другой стороны является одним из реальных патогенетических факторов возникновения невротизации и невротических состояний.

Последние экспериментальные данные свидетельствуют о том, что в мозге человека и высших животных постоянно протекают процессы прогнозирования и сличения реально наступившей ситуации с прогнозируемой ситуацией (Бернштейн Н.А., 1966; Фейгенберг И. М., 1963). И. М. Фейгенберг пишет, что уже ласточка, ловящая насекомое, не догоняет его, повторяя путь его полета, а летит «наперерез» – не на насекомое, а в некоторую точку пространства, где в соответствии с прошлым опытом ласточки она вероятнее всего окажется одновременно с насекомым. Всякое неожиданное изменение ситуации ведет к тому, что наступает рассогласование между имеющейся в данный момент ситуацией, отраженной органами чувств, и той ситуацией, которую ожидал, прогнозировал (предвидел) организм. Чем больше рассогласование между фактически возникшим сигналом и тем, что прогнозировалось, тем большее количество информации несет этот сигнал, тем более патогенным он может оказаться (110).

Личность, функционирующая в условиях развивающегося организма, имеет тенденцию рассчитывать траекторию своего жизненного пути в расчете на постоянное естественное самообновление и саморазвитие. Мое «Я» сегодня – есть нечто меньшее, чем мое «Я» завтра. «Настоящая жизнь» сознательно или бессознательно рассматривается как вопрос будущего, а момент сиюминутного бытия воспринимается лишь как подготовительный этап – нечто черновое и не имеющее самостоятельной ценности.

Ребенку и подростку на каждом шагу внушают: «Подрасти – и ты все поймешь, подрасти – и тебе все будет можно, подожди – у тебя все впереди». Момент достижения зрелости воспринимается как долгожданный праздник, а праздник как и любой праздник по чему–то всегда не соответствует нашим ожиданиям.

Достигнув зрелости, человек зачастую испытывает жесточайшее разочарование. Именно в тот момент, когда стоишь на вершине горы, наиболее высок шанс осознать, что это все: «взлет» окончен, дальше начинается нескончаемая череда серых будней. Жизнь, которая виделась как расцвет, расцвела и облетела за один день. Праздник, которого ждали так долго, пролетел за одну секунду, за одно мгновение, и пришла пора убирать со стола и ложиться спать. Пора освобождать место другим. Все то лучшее, что виделось впереди, в один момент оказалось позади.

Уже сам по себе онтогенетический перелом в силу того, что он требует более или менее кардинальной перестройки всех систем прогнозирования, вызывает более или менее значительное психоэмоциональное напряжение. Но особенную болезненность этот процесс приобретает в тех ситуациях, когда личность отказывается по тем или иным причинам учитывать собственный биологический базис. Все более и более усиливающийся разрыв между прогнозируемыми точками достижений и реальными достижениями приводит к нарастанию тревоги, потому что процесс ежедневного уменьшения шансов достигнуть желаемого не может не учитываться в бессознательных или сознательных пластах психики.

Интересно, что непонимание онтогенетических механизмов личностного функционирования приводит не только к тому, что родители очень часто искусственно пытаются «поднять планку» для своего ребенка, заставляя его многие годы пытаться достигнуть того рубежа, который они ему установили, но и опытные психотерапевты (А. М. Свядощ, 1982) рекомендуют с целью п р о ф и л а к т и к и неврозов говорить ребенку: «Ты можешь стать трудолюбивым; ты можешь заниматься, можешь заставить себя работать, можешь вырасти полезным членом общества. _1Ты можешь всего достигнуть, если захочешь!» (110). Последняя фраза, если она на самом деле будет усвоена ребенком, прямым путем приведет его к неврозу, а не убережет от него.

Попытки интенсифицировать усилия по достижению тех или иных нереальных жизненных целей приводят только к ухудшению функционирования индивидуально–личностной системы. Бесплодная борьба приводит к отчаянию. Смысл жизни, каким он привычно виделся, с каждым днем удаляется все далее и далее. Человек начинает терять смысл жизни. Возникает знаменитый экзистенциальный вакуум, блестяще описанный Франклом. И самое страшное, если он осознается. Потому что именно в этой ситуации возникают мысли о самоубийстве.

Самоубийство – один из самых распространенных способов разрешения кризиса аутентичности. Самый трагический способ. Самый безнадежный. С него я и начну.

Но, прежде чем мы перейдем к рассмотрению онтогенетического аспекта суицидального поведения, следует подчеркнуть, что самоубийства и суицидальное поведение – феномены настолько сложные и многогранные, что традиционно рассматриваются в нескольких плоскостях: философской, религиозной, правовой, социологической, медицинской. В свое время вместе с Л. З. Трегубовым я рассмотрел эстетический аспект самоубийства и мы описали две разновидности суицидального поведения: индивидуальное и ритуальное самоубийства. При этом мы описывали не патопсихологические, а психологические механизмы суицидального поведения нормальной личности.

Главной причиной индивидуального самоубийства является та или иная степень внутриличностной дисгармонии, и поэтому в ряде случаев самоубийство можно рассматривать как гармоничное завершение жизни, так как факт самоубийства является попыткой личности восстановить утраченную внутреннюю гармонию.

Обязательным критерием индивидуального самоубийства является возможность выбора, проявляющаяся в том, какие причины индивид считает достаточно вескими и несовместимыми с дальнейшим существованием; в том, что исходя из данных причин, из конкретной ситуации человек совершает акт самоубийства, вступая при этом порой в дисгармоничные отношения с окружающим обществом.

При этом выбор проявляется в том, каким способом человек совершает самоубийство, какими средствами, в каком месте и в какое время. Мы старались подчеркнуть, что эстетические переживания и представления человека, совершающего индивидуальное самоубийство, играют в процессе выбора далеко не последнее место.

Индивидуальным следует считать такое самоубийство, когда человек осознает свое дальнейшее существование несовместимым с определенными жизненными обстоятельствами, кардинально противоречащими его принципам, идеалам, убеждениям.

Ритуальное же самоубийство происходит как раз по обратной причине – когда общество считает, что при определенных ситуациях и обстоятельствах человек не имеет права на дальнейшее существование и должен покончить с собой тем или иным (обычно строго регламентированным) способом и отношение самого человека к поступку, который он должен совершить, не имеет никакого значения.

В Японии мальчик, рожденный самураем, с самого раннего детства знал, что когда вырастет, он обязательно станет самураем и в его жизни может возникнуть ряд ситуаций, когда он вынужден будет покончить с собой, совершив ритуальный обряд харакири. То же самое знала и его жена, которую с детства обучали как пра–вильно перерезать себе горло ритуальным мечом, если ее муж совершит харакири. Девочек даже специально обучали как правильно сидеть во время этой процедуры, чтобы после смерти ее ноги не приняли «некрасивого» положения. Девочка из касты браминов в Индии должна была выйти замуж только за брамина и обязана была покончить с собой определенным образом, сгорев вместе с телом мужа на ритуальном костре. При этом отношение ритуальных самоубийц к совершаемому ими обряду никого не интересовало.

Впервые попытку изучения суицидального поведения с психологических позиций (что очень важно, так как до этого суицидальное поведение рассматривалось практически исключительно в рамках патопсихологии) предпринял Фрейд. В рамках психоаналитической теории Фрейд рассматривал суицидальное поведение как результат действия подсознательных механизмов психики, как психологический акт, движущей силой которого является инстинкт смерти, влекущий все живое к первичному неорганическому состоянию.

Вслед за Фрейдом тенденция рассматривать суицидальное поведение в рамках нормальной психологии начала набирать силу. Адлер считал, что желание смерти – это защитная реакция в форме мести самому себе или другому лицу. При этом личность с помощью самоубийства преодолевает комплекс неполноценности и самоутверждается. Штекел интерпретировал самоубийство как результат самонаказания в тех случаях, когда у субъекта возникает, подавляемое культурой, стремление убить другого человека. Инстинктом смерти объяснял самоубийство и К. Меннингер (5).

Независимо от психоаналитически ориентированных исследователей, которые объясняли динамические силы суицидального поведения усилением влечения к смерти, некоторые отечественные ученые пытались объяснить суицидальное поведение ослаблением или полным исчезновением жизненного тонуса или инстинкта жизни. Известный русский суицидолог Г. И. Гордон, автор предисловия к монографии Дюркгейма «Самоубийство» писал: «Мы допускаем.., что при известных условиях каждый из нас может стать самоубийцей независимо от состояния своего здоровья, умственных способностей, окружающих условий жизни и т.д... К реакциям в форме самоубийства способны не только больные и болезненные, но и здоровые души, совершенно нормальные по своим качествам и эмоциям».

Подчеркну, что Гордон, как и многие отечественные психиатры начала века, вполне допускал мысль, что стремление к самоубийству может появиться у любого нормального человека на том или ином отрезке онтогенеза. «Где–то внутри человека как бы лопается пружина, которая заправляла всем сложным механизмом его бытия, ослабела какая–то сила, которая рождала в нем мысли и желания, заставляла его действовать, бороться и стремиться, – словом, жить» – пишет он.

Подчеркну также насколько точно подметил Гордон онтогенетический инволюционный фон, на котором вырисовывается суицидальное поведение. Гордон объяснял недостаток духовной энергии у своих современников постоянным усложнением жизни в эпоху «обостренного индивидуализма», как характеризовал он начало 20–го столетия.

А. Г. Амбрумова, анализируя позицию Гордона, пишет: «нетрудно заметить, что Гордон делает попытку связать психологические механизмы суицидального поведения с некоторыми характеристиками окружающей самоубийцу социальной среды», то есть переносит ударение с индивидуальных факторов на средовые, но не нужно обладать большой наблюдательностью, чтобы заметить, что Гордон все же в первую очередь обращает внимание на какое–то катастрофическое уменьшение внутренней жизненной энергии или тонуса, что и приводит в конце концов к самоубийству и это уменьшение, имеющее онтогенетическую природу, лишь проявляется усложняющейся жизнью в форме самоубийства.

Я рассматриваю онтогенетические переломы и кризисы аутентичности, сопровождающие их, как один из важнейших факторов суицидального поведения.

Следует подчеркнуть, что данная глава является одной из самых гипотетических во всей книге, поскольку все то, о чем я буду говорить, хотя и вытекает из моей восьмилетней психиатрической и психотерапевтической практики, обязательно требует дальнейших специальных, то есть специальным образом организованных и инструментированных исследований.

В этой ситуации мне хотелось бы остановиться лишь на ряде наиболее бросающихся в глаза, наиболее заметных, и очевидно не только мне, психопатологических феноменах преимущественно невротического уровня и нарушениях поведения, рассматриваемых в рамках психопатологии.

С точки зрения онтогенеза мы рассмотрим некоторые особенности возникновения и формирования астенической, тревожной, фобической, депрессивной и ипохондрической симптоматики, а также аддиктивное и суицидальное поведение.

Шандор Ференчи в свое время трактовал смерть как символический последний предел, когда ситуация отчаяния вызвана тем, что человек оказывается не способен быть тем, кем он хочет быть, и не способен отказаться от желания быть тем, кем он не может быть. Если личность попадает в эту «вилку» вероятность возникновения суицидального поведения тем больше, чем меньше проявления других форм деструктивного и аутоагрессивного поведения.

Влияние онтогенеза, индивидуальной траектории развития и онтогенетических переломов на суицидальное поведение настолько очевидно, что изучая статистические кривые суицидальных попыток и завершенных суицидов, вполне можно «от обратного» построить усредненную кривую онтогенетического развития личности, на которой два основных пика увеличения числа самоубийств в определенные возрастные периоды совершенно точно совпадут с двумя основными кризисами аутентичности, возникающими в процессе онтогенеза.

Количество самоубийств резко увеличивается в моменты первого и второго кризиса аутентичности в возрасте 20–30 и 50–55 лет. Суициды составляют третью по счету причину смерти молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет, после смерти от несчастных случаев и в результате убийства. Второй максимум у мужчин наблюдается в возрасте после 45 лет, у женщин после 55 лет (173).

По своему в суицидогенном плане одинаково опасны все кризисы аутентичности. В эти моменты, как бы на пике, на вершине часто возникают самоубийства, которые мы будем называть «акме–самоубийства».

Похожее усиление суицидальных тенденций в периоды онтогенетических кризисов описал как «пресуицидальный синдром» Е. Ringel. Он наблюдал психопатологический симптомокомплекс у лиц с тенденцией к суицидальным актам в сложных ситуациях (суицидопатия). В основе подобного явления Ringel видел «ограничение психической жизни» в силу то ли особенностей личности, то ли динамики развития характера, интерперсональных контактов, присущей человеку системы оценок. Он считал, что в этой связи возникает торможение агрессии вовне, преобладают аутоагрессивные тенденции, появляются желание смерти, фантазирование о смерти. «Ограничение психической жизни» может быть, по мнению автора, следствием психического заболевания, но может быть и результатом естественной динамики развития личности.

Дата добавления: 2014-10-31