Срамное направление (эротизм) в науке и искусстве

I. О различных действиях блудной страсти

Бес блуда действует на человеческую душу иногда грубо, иногда тонко, смотря по устроению человека. «Когда диавол ви­дит, что кто-нибудь не хочет согрешить, — говорит преп. авва Дорофей¹, — то он не столько неискусен в делании зла, чтобы стал внушать ему какие-либо явные грехи, и не говорит ему: иди, сотвори блуд... ибо он знает, что мы этого не хотим, а он не считает нужным внушать нам то, чего мы не хотим. Но находит в нас одно пожелание... и тем под видом доброго вредит нам». Отсюда берут начало два направления в эротике; одно соответству­ет прямому внушению демона: «иди и сотвори блуд», дру­гое — ограничивается «пожеланиями» и принимает на себя личину «добра».

1. Возьмем отношение поклонников первого направле­ния к так называемой обнаженной натуре, «la nue», в искус­стве. Для них это - «соблазнительная голизна», может быть, низкая, неприличная, но островозбуждающая, пи­кантная. Афродита Праксителя есть только «голая баба», при виде которой похоть поднимается.

2. Представители второго направления обо всем этом выражаются иначе, а именно: «Нагота возвышенна... ака­демична, классична... целомудренна... она возводит ум и

-32-

чувство к премирному, горнему, потустороннему», «Нагота обладает самодовлеющей ценностью красоты», «Можно без конца упиваться красотой Венеры Капитолийской или Луврской»² и так далее.

Вообще, демон, как искусный рыбак, обычно предлагает ту наживку, на которую может клюнуть выбранная им жертва. Христианину нужно зорко следить за собою, чтобы «под видом добра», как говорит авва Дорофей, не восприять лживого обольщения невидимого сопротивника. Как развертываются наши страсти в этих двух направлениях и в каких формах они проявляются, я сейчас укажу.

• Возбуждение от созерцания эротических произведений искусства как одно из извращений скрытого религиозного чувства

Если вообще всякое искусство во многих своих прояв­лениях нечисто и содержит в основе исковерканную исти­ну³, то его эротические формы представляют высшую сте­пень падения человеческого духа, когда в них хотят видеть «божественную» и «самодовлеющую красоту», влекущую человека «вперед и ввысь по пути его развития»⁴, и когда, вместо Нетленной и единой Истинной Красоты — Бога, по­читается (и на все манеры изображается) «величайшая краса» мира — «женщина в бесконечных ее видоизменени­ях»⁵. Но одни люди видят в этом грех, другие — нет⁶.

Примером последнего случая может служить «большая, страдальческая душа Глеба Успенского, который, подобно Гаршину и некоторым другим, несомненно страдал от несо­ответствия своего интеллигентского мировоззрения рели­гиозным запросам души. Успенский рассказывает, как в деревне глухой зимой вспомнились его герою (то есть ему самому) впечатления от Венеры Милосской, виденной им в Париже, и как это воспоминание "выпрямило" душу (очерк так и называется «Выпрямила»!). Это трогательные признания интеллигентской души, тоскующей о Боге и не сознающей действительной природы своей тоски». Так го­ворит один ученый⁷, тоже «выпрямившийся» интеллигент.

«С первого момента, как только я увидел статую, — при­водит он слова Глеба Успенского, — я почувствовал, что со мною случилась большая радость... Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину моего скомканного, искалеченного, измученного существа и выпрямило меня, заставило всего

-33-

хрустнуть именно так, когда человек растет... Я чувствовал, что нет на человеческом языке такого слова, которое могло бы определить животворящую тайну этого каменного су­щества... Разбить это! да ведь это все равно, что лишить мир солнца, тогда жить не стоит...»

Что сказать на все это? — Да разве только то, что в свое время перед этим идолом не всякий язычник имел по­добные чувства⁸. Бежим, братия, от этой стремнины, куда может упасть и христианская душа!..

Другая разновидность защитников эротики в искусстве, открыто признающих, что она возбуждает в них чувствен­ность, оправдывает себя, выдвигая следующие ложные принципы.

1. Показать порок во всей наготе и мельчайших подроб­ностях (ср. Золя, который больше протоколист, чем худож­ник) — значит наполовину его уничтожить⁹. Таков был схоластический прием и средневековых католических про­поведников, учивших: «Изображай диавола, но изображай также при этом и сладострастие». Не отстают от них и французские романисты, да и русские, когда они, вместо того чтобы просто назвать порок по имени, заставляют чи­тателя пройти целый ряд страниц подготовительного ха­рактера, описывающих, например, процесс раздевания (Мопассан особенно¹⁰ смакует последнее). Невольно на­прашивается сравнение с историей одного похождения кронпринца саксонского Августа, сообщенной Пельницем. Последний ядовито говорит, что когда кронпринц оставил сеньору Матеи и заменил ее монашенкой из обители в Мурано, то он «был вынужден подчинить свою любовь целому уставу. Монашенка заставила его проехать вдоль и поперек всю страну Нежности, прежде чем ввела его в столицу На­слаждения»¹¹.

2. Многие ценители эротического искусства утвержда­ют и другим навязывают следующее правило, которое, не свернув себе головы, никто еще не смог выполнить: содер­жание и даже идея произведения, по их мнению, могут быть открыто и грубо безнравственными, но исполнение сюжета, наоборот, должно быть высокохудожественным. Нужно создать картину, где «целомудрие и похоть» нахо­дились бы «в удивительном взаимодействии». «Конечно, — сознаются они сами, — такие картины непригодны для школьной хрестоматии». Позиция, как видно даже всякому

-34-

простецу, выбрана очень удачно для тайного удовлетворе­ния своего сластолюбия. Грубый по идее «Выезд куртизан­ки» гениального, если угодно, японского художника Утамаро¹², офорт Кнобельсдорфа¹³ «Сцена в парке», «Шествие вакханок» Мантеньи¹⁴ — одинаково, по мнению этих учи­телей, могут быть подведены под категорию «наивысших проявлений художественного гения»; а для непонимающей черни (misera plebs)* (*Жалкий народ (лат.)) и для нежелающих признавать в подобной художественности воспитательную идею par excel­lence**,(**По преимуществу (франц.)) — советует один из них, — можно наклеивать под такими картинами этикетку: quod licet Jovi, non licet bovi***(*** Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.)) — другими словами, «что доставляет наслаждение знатоку, то недопустимо для массы, если мы желаем ей до­бра». Последняя фраза, сорвавшаяся с уст Бредта¹⁵, очень характерна. Ею сами себя обличают подобные господа.

3. Наконец, есть еще третий сорт людей, и таких немало, которые уже без всяких оговорок, пользуясь «научным ме­тодом», бесстыдно защищают в эстетике принцип «чувст­венного воздействия художественно воспроизведенных эротических мотивов на зрителя» и узаконивают сему пра­во гражданства и силу. Они, во-первых, доказывают на фактах¹⁶, что чувственность, «заразительна, когда дейст­вует на нормального (конечно, в их смысле. — Еп. Варнава) человека и когда ее действие соответствует его культур­ному уровню», и «чувственное воздействие... не подлежит никакому сомнению»;

во-вторых, признают только следующее определение настоящей художественности: «Чем интенсивнее это (то есть чувственное. — Еп. Варнава) воздействие, тем круп­нее и значительнее художественная ценность. Это тоже должно быть признано внутренней и безусловной необходимостью»;

в-третьих, раз «чувственность сама по себе представля­ет нечто безусловно нормальное и потому здоровое», то за­даются вопросом, «какой именно род чувственности имеет право на существование».

Отвечая на последний вопрос, эти господа утверждают, как незыблемое, следующее положение: «Право на сущест-

-35-

вование имеют все те формы проявления чувственности, в которых обнаруживается творческий момент жизненного закона, ибо именно они влекут человека вперед и ввысь по пути его развития»¹⁷ — и прочий набор красивых фраз, с которыми мы уже сталкивались.

Кажется, скажу вместе со св. Василием Великим¹⁸, «нам нет нужды обличать их учения; их самих достаточно друг для друга к собственному низложению». «Подобно тому как, — приведу еще сравнение св. Иринея Лионского (t 202 г. по Р. X.)¹⁹, — относительно хищного зверя, скрывающегося в лесу и оттуда нападающего и многих умерщв­ляющего, тот, кто вырубает и обнажает лес и открывает са­мого зверя, не усиливается поймать его, видя, что этот зверь — лютый зверь; ибо все могут видеть этого опустоши­тельного зверя, избегать его нападений, стрелять в него со всех сторон, ранить и совсем убить; так и мы, коль скоро обнаружим их [этих ученых] сокровенные и втихомолку хранимые таинства, не будем иметь нужды опровергать пространно их учения».

• Оскорбление половой стыдливости и «открытие» (ср.: Лев. 18, 7-17) наготы в медицине, гигиене, скульптуре, жи­вописи

Обвинения в этом грехе должны быть предъявлены со стороны тех лиц, которые чаще всего его совершают, то есть со стороны врачей. Один из них, некто В. Смидович (литературный псевдоним — Вересаев)²⁰, издал не книгу, а, как говорили в то время критики, «стон чуткой, совестли­вой души, которую нещадно язвили роковые противоречия жизни медицинской профессии... Это была слишком глубо­ко и серьезно выстраданная исповедь»²¹. Она породила гро­мадную литературу²², причем общественное мнение (а не врачи, которые, конечно, не имея смирения христианского, изо всех сил²³ старались оправдаться) оказалось на стороне автора. Слишком остро и очевидно были вскрыты им самые животрепещущие вопросы, касающиеся не столько тела че­ловека, сколько его духа. Вот, в передаче Вересаева, главные ненормальные и нетерпимые явления, иллюстрирующие и выявляющие конкретно поставленную мною в заголовке тему.

1. Постыдное состояние действующего субъекта. Когда Вересаев, будучи студентом, впервые увидел в клиниках

-36-

обнаженную грудь женщины, пришедшей на позор²⁴ всех студентов только потому, что «дома нет средств лечиться», то, как он говорит, ему «кровь бросилась в лицо». «Я сидел весь красный, — продолжает он, — стараясь не смотреть на больную; мне казалось, взгляды всех товарищей устремле­ны на меня... Было ли во мне какое-нибудь сладострастное чувство в то время, когда больная обнажалась на наших глазах? Было, но очень мало: главное, что было, — это страх его. Но потом, дома, воспоминание о происшедшем приня­ло тонкосладострастный оттенок, и я с тайным удовольст­вием думал о том, что впереди предстоит еще много подоб­ных случаев... Подойдешь к ней [к молодой больной], -она послушно и спокойно скидывает рубашку и сидит на постели, обнаженная до пояса, пока мы один за другим вы­слушиваем ее. Я старался смотреть на нее глазами врача, но я не мог не видеть, что у нее красивые плечи и грудь...»²⁵ Бывает и еще худшее отношение к больным, и до того чу­довищное, что сами профессора, у которых подобное про­исходит под боком, отказываются верить этому. Профес­сор Московского университета Л. Мороховец²⁶ передает: «Мне рассказывали, что в терапевтической клинике одно­го из наших университетов ассистенты заставили больную красавицу принять ванну и сами подглядывали в щели, изображая нескромных селадонов».

2. Мучительное состояние пассивного объекта, терпяще­го не иначе как надругательство над христианским целому­дрием. «Но кому особенно приходится терпеть из-за того, что мы принуждены изучать медицину на людях, — это ле­чащимся в клинике женщинам... Ассистент побежал за ширму. Больная стояла одетая и плакала. Он заставил ее раздеться до рубашки. Больную положили на кушетку и, раздвинув ноги, стали осматривать: ее осматривали долго - осматривали мерзко, гнусно»²⁷.

3. Нравственное растление души человеческой. Это по­нятное и неизбежное следствие всего предыдущего. Однаж­ды Вересаева, теперь уже врача с семилетней практикой, пригласили «к заболевшей курсистке». Далее он рассказы­вает: «Чтобы увидеть розеолы, необходимо было обнажить живот. Я на мгновение замялся — мне и до сих пор тяжело и неловко предъявлять такие требования. "Нужно поднять рубашку?" — просто спросила девушка, догадавшись, чего мне нужно. Она подняла»²⁸. Еще несколько слов к характе-

-37-

ристике подобной «девушки»²⁹: «Она свободно и не стес­няясь говорит с ним [с мужчиной] "в терминах научного материализма" о зачатии, о материнстве, — "и в то же вре­мя ни одни мужские губы не касались даже ее руки!.."»³⁰ * (*Здесь Вересаев цитирует очерк из книги французского писате­ля П. Бурже «Profils perdus», где говорится об одной русской девушке. — Прим, составителя.)

Какой вывод из всего этого? Что касается Вересаева, то, очевидно, дело его, по существу, правое. Это доказывает уже прежде всего то, что врачей, а особенно — что очень характер­но — «жрецов» науки, самих «эскулапов», профессоров и ученых, его книга «задела за живое», сильно «уязвила». Сле­довательно, нашла больное место, ибо тяжелая научная ар­тиллерия даром снаряды не тратит, но только в самых опас­ных случаях, и ученые, подобно погруженным в прелестный экстаз йогам, не удостаивают своими ответами простых смертных, да еще в популярных журналах. Что же это за больное место, на которое Вересаев капнул горячим сургу­чом? Он сознательно или бессознательно, но слишком близ­ко подошел к разрешению некоторых вопросов со строго хри­стианской точки зрения, осветив их, словно прожектором, потому что христианство действенно даже в неверующих ру­ках. А «жрецы», окружив христианскую истину пушкинским «возвышающим обманом», приучили публику верить в то, что все «так и надо», «для вашей же пользы», для «науки», а мы, дескать, выше этого... Что же именно «так и надо»? -Раздеваться таким образом, как эти пациентки не делают и перед своими мужьями; позволять себя ощупывать сотне студентов, из которых не все и курс-то кончают, следователь­но, в конечном счете, понапрасну, «даром» (ради науки); при­нимать воспитанной интеллигентной девушке такие позы, от которых любая проститутка покраснеет и придет в ужас?..³¹ И вдруг, когда дело было налажено, в университетской ауди­тории, как разорвавшаяся бомба, зазвенели вересаевские сло­ва: «Пройдет ли для нее — этой восемнадцатилетней девушки, которую вы осматриваете, — все это даром?»³² Вот совесть-то у них и заговорила**. (**Конкретно-то, может быть, они и теперь не задумываются, как и никогда ранее не задумывались, каким образом отразится это на девушке, не покатится ли она по плоскости вольного обра­щения и т. п. (но сургучом-то все же прижгли ей душу)). Ведь совесть — это глас Божий, таинст­венное наставление и обличение ангела-хранителя³³.

-38-

Книгу Вересаева «светила» науки хотели дискредити­ровать во мнении общества, называя ее автора дегенератом с извращенным половым чувством³⁴: у нас-де, нормальных людей, «этого» не бывает. На что нужно им выписать сле­дующее положение аскетики: если помыслы, то есть эроти­ческие представления, нас не тревожат, то это значит, что или мы исполняем страсть на самом деле, или стяжали полное бесстрастие. О последнем случае говорить здесь не приходится³⁵, что же касается первого, то его сделают по­нятным следующие примеры.

1. Почему на монахов постоянно нападают помыслы, о которых они только и говорят (чтобы их выслушивать, существует целый институт старцев); миряне же спокойно проводят жизнь свою, никакие срамные мысли их не муча­ют, они даже и не замечают их? Потому что монах борется с тем, что ему ежеминутно демон насильно вбивает в голо­ву, а мирянин, если ему что и захочется, не только не соби­рается отвергать это, но и малейшего промедления в испол­нении своего желания не хочет иметь — к чему «упускать случай», раз и жена под боком. Где есть большая причина, там в меньшей нет нужды. Пусть ученые наши дадут себе труд последить за помыслами и побороться с ними, и отку­да что возьмется у них тогда! Увидят, что постоянно в сра­моте пребывают.

2. Почему у докторов не возникает похотливых чувств, как в этом они стараются уверить общество? Потому что они, как говорится, уже виды видали, все «это» им при­елось, надоело — каждый день одно и то же. А ведь Вереса­ев что говорит? «Мне кровь бросилась в лицо, — это был первый случай, когда перед нами вывели молодую пациент­ку»³⁶. Но тут я сам встану на сторону ученых эскулапов: ведь если бы они при всей своей долголетней практике, в которой число пациентов определяется десятками тысяч³⁷, стали еще приходить в возбуждение, то что за чудовищное устроение души они имели бы! Да и как после всего этого можно еще им говорить что-нибудь в свое оправдание? Но все-таки прибавлю — эти эскулапы не имеют ни малейше­го понятия об истинном христианском целомудрии, когда могут открыто называть себя «чистыми» и «безупречны­ми», не замечая в себе грубого возбуждения, «буящей, крепцей сущей плоти», как выражается св. Иоанн Лествичник³⁸ (либо их помыслы молчат, «спят», как говорят свя-

-39-

тые отцы). Но истинно целомудрен тот, у кого помыслы не спят, а умерщвлены ³⁹. Позволительно, однако, усомниться: умерли ли эти ученые в отношении блудных помыслов или, выражаясь их же собственным языком, сделались ли они хотя бы импотентами от подобного «бесстрастия»? Нет, конечно. Речь ведь идет только о бесстрастии врачей в отношении пациентов в клиниках и в аудиториях при де­монстрации больных. Посему довольно уже рассуждать об этом. Впрочем, добавлю еще одно слово.

3. Замечать в себе дурные мысли — это настоящий по­двиг и добродетель, которая при дипломе доктора медици­ны не прилагается в виде премии. Известен еще из Писания путь жены блудницы: яже егда сотворит, и измывшися, ничтоже, рече, содеях нелепо (Притч. 30, 20).

Но что говорят обо всем этом святые отцы и жены, учи­теля истинного и непревзойденного целомудрия? Как бы они вели себя в данном случае? Вот несколько примеров.

Пример первый (иллюстрирующий слова Вересаева: «...но потом, дома, воспоминание о происшедшем приняло тонкосладострастный оттенок»).

Один брат, — рассказывается в патерике⁴⁰, — находился в пути; с ним была мать, уже старуха. Когда они подошли к реке, старуха не могла перейти. Сын, взявши мафорий⁴¹, обернул свои руки, дабы не коснуться тела матери, и, таким образом подняв ее, перенес на себе на другую сторону. Мать спросила его: «Для чего ты обернул свои руки, сын мой?» «Для того, — сказал он, — что тело женщины -огонь. Из того самого, что я прикоснусь к тебе, придет мне на мысль другая женщина».

Пример второй. Брат Василия Великого св. Григорий, епископ Нисский⁴², передает о своей родной и старшей сестре преп. Макрине, что «однажды, когда появилась [у нее на груди] болезненная опухоль и угрожала опасность разрезать эту опухоль, иначе болезнь сия вполне и совер­шенно обратилась бы в неисцельную, если бы дошла до близких сердцу мест, мать долго просила и умоляла ее воспользоваться пособием врача, так как и это искусство, говорит она, дано Богом на пользу людям. Но она, считая обнажение какой-нибудь части тела пред чужими глазами болезненнее самой болезни, по наступлении вечера... уда­лившись в святой храм, всю ночь припадает с молитвой к Богу Целителю и, текущую из глаз воду смешав с землею,

-40-

сию слезную грязь употребляет вместо лекарства против своей болезни; когда же мать скорбела духом и снова про­сила ее прибегнуть к врачу, она сказала, что достаточно для нее будет того лекарства против болезни, если мать своею рукою оградит место больное святым знамением. Как скоро мать вложила свою руку в недра ее, чтобы огра­дить эту часть крестным знамением, болезнь, по соверше­нии сего знамения, исчезла».

Пример третий. Знаменитая диаконисса, св. Олимпиа­да, в баню не ходила. Если же была ей нужда ради недуга вымыться, то она в хитоне — в рубашке, чтобы понятней было, — входила в наполненную теплой водой ванну и мы­лась, не снимая этой одежды. Не только прислуживавших ей женщин, «но и сама себе стыдяшеся, ни хотяше зрети на­готы своего тела»⁴³.

Пример четвертый. Вот что рассказывает св. Афанасий Великий⁴⁴ про нитрийского отшельника Амуна. «Однажды настала Амуну нужда переправиться через реку... Было же тогда полководце. Амун стал просить бывшего с ним Фео-дора отойти дальше, чтобы не видеть им друг друга обнаженными, когда будут переплывать реку. Потом, когда Фе-одор удалился, Амун устыдился также сам себя увидеть обнаженным. Но пока боролся со стыдом и беспокоился, внезапно перенесен был на другой берег».

Итак, куда же деваться больному роду человеческому? Не лечиться и не учиться?

1. Болезнь есть наказание за грехи. Кто слаб верою, тот, что ему ни говори, пойдет ко врачу, да, может быть, и хоро­шо сделает. И то поругание, которое ему еще прибавится к болезни, то есть открытие своей наготы, вменится ему в умаление грехов. Пусть он вспомнит, как мучеников и мучениц раздевали донага и это вменялось им в еще большую похвалу на небе. Лишь бы душа в это время самого челове­ка была кротка и смиренна, то есть не роптала и терпела, но и не была дерзостна. А на большее подвигнуться, как Бог благословит. Конечно, указанный путь невысокий.

2. Что касается до изучающих медицину, то для них вопрос обстоит сложнее. Кто хочет подвижничать, тому, понятно, гинекологическая и венерическая клиники или родильный дом — плохое поприще для начала спасения. Но ведь желающий стяжать полную чистоту сердца туда и не пойдет. А кто о ней не имеет понятия, тот скоро привык-

-41-

нет ко всем голым телам, как повар — к печным горшкам. Да еще будет вместе с вышеуказанными профессорами об­личать других, краснеющих при раздевании в присутствии посторонних, в извращенном чувстве. Но и то хорошо, если он на этом остановится. От блудницы, живущей в публич­ном доме, не требуют стыдливых манер институтки, и если она ведет себя на улице внешне прилично, считают это до­статочным. Если же таковой человек оградит себя страхом Божиим, то скоро на своем поприще найдет удобную стезю для спасения. Бог не оставит без милости. Открый ко Гос­поду путь твой и уповай на Него, и Той сотворит, — гово­рит пророк (Пс. 36, 5).

Того же самого, чего требуют от больных врачи, хирурги и терапевты, того же домогаются для себя и их коллеги-ги­гиенисты и сродные им лица⁴⁵. Вся разница только в том, что ратуют они за это по другим причинам и доказывают не­обходимость сего иным образом. Сюда же примешались скульпторы, художники. Так как принципиально данный вопрос мной уже решен, то не составит труда каждому и са­мому разобраться, как поступить ему в аналогичном случае.

Наконец, чистый эротизм насаждает целая отрасль медицинской науки, совершенно новая, так называемая сексология, представляющая собою выделившуюся в са­мостоятельную дисциплину часть психиатрии — поло­вую психопатологию. То, что печатается в этой области, безусловно, не может помочь делу исцеления недугов падшего человечества, растравить же его раны способно в высшей степени. И что для этой именно цели — не изба­виться от зла, а научиться ему — раскупаются подобные книги, претендующие на научность, отлично показывают цифры их тиражей, выражающиеся обычно в десятках тысяч. Я не буду больше о них ничего говорить, потому что это не наука, а клоака мерзости. С формальной сторо­ны, с точки зрения культуры, некоторые из этих изданий, конечно, отвечают самым высоким требованиям. Но мы духовного ищем.

• Научные и художественные произведения как средства для возбуждения чувственности

Все, о чем до сих пор говорилось в этом параграфе, - проповедь страстей средствами культуры и науки — имело

-42-

вид серьезного дела: люди хотели оправдать свои нравы высшими, иногда даже «неземными» интересами, придать им самодовлеющую ценность. И мы также видели, что иное дело — внешне красивые слова, а иное — самые дела с их неприглядной сущностью. У тех, кто успокаивает себя сло­вами, поступая вопреки им, раздвоена совесть, они живут самообманом, но, по крайней мере, с долей искренности. Большинство же людей, к сожалению, сознательно исполь­зуют возможности цивилизации и культуры для достиже­ния собственных грубых и циничных целей. Большинство пользуется ими для возбуждения только своей похоти. «Блуднику сладок всякий хлеб; он не перестанет, доколе не умрет» (Сир. 23, 23). И у большинства все в дело идет: на­ука, литература, искусство. Но еще более гнусными пред­стают не столько «пользующиеся», сколько «пользующие».

1. Поль Бурже в посвящении («Юноше») своего романа «Ученик»⁴⁶ обращается к представителю молодого поколе­ния со следующими словами: «Когда ты читаешь книги, в которых мы изображаем ужасы преступных страстей, не стремишься ли ты любить лучше, чем любили авторы этих книг?» Это речь наивного идеалиста (см. пункт 2 на с. 28), о котором речь была выше. А вот речь практика, который приложил совет к делу. Герой этого романа в своем дневни­ке сознается, что, начитавшись запретных книг, начиная с «Шагреневой кожи» Бальзака и кончая «Цветами зла» Бодлера (не говоря уже о поэмах Гейне и романах Стенда­ля), он потерял последние остатки детской веры⁴⁷. После этого «все добродетели, которые мне восхваляли с детства, стали такими маленькими, убогими, жалкими, по сравне­нию с великолепием, роскошью и безумием некоторых грехов»⁴⁸. Теперь спрашивается: зачем писатель сказал не­сколько полезных слов в предисловии и потом показал всю их тщету на многих страницах своего романа?

2. Вот еще один тип «пользующихся». Наш писатель Д. Фонвизин⁴⁹ кается всенародно в своей «Исповеди»: «Уз­нав в теории [из книг] все то, что мне знать было еще рано, искал я жадно случая теоретические мои знания привесть в практику. К сему показалась мне годною одна девушка, о которой можно сказать: толста, толста! проста, проста!» Дальнейшее можно не выписывать, уже и так ясно, что должно было случиться. Вот это-то событие, приключив­шееся с ним, впоследствии заставило Фонвизина ради сво-

-43-

ей душевной пользы пренебречь собственным стыдом (рассказав полностью то, о чем я упомянул кратко) и вос­кликнуть: «О вы, коих звание обязывает надзирать над по­ведением молодых людей, не допускайте развращаться их воображению, если не хотите их погибели!»

3. Можно не описывать отношение толпы к эротическо­му искусству, оно достаточно очевидно, но о том, что серь­езные и подлинно благочестивые сюжеты, становящиеся предметом изображения в искусстве, возбуждают у некото­рых похоть, стоит упомянуть. Обойду молчанием надпись, кощунственно увековеченную неким современником Джорджоне на оборотной стороне его Мадонны⁵⁰, и укажу только на появление иногда и у глубоко верующих людей так называемых хульных помыслов.

4. Еще упомяну о «пользующих». Выпишу красноречи­вое свидетельство из одного ученого сочинения (которое само требует критического разбора). «Есть, к сожалению, издательства, печатающие только "исторические" книги об однополой любви, убийствах, сладострастии и жестокости, - все это под флагом научности и, само собой разумеется, в расчете на чувственность. Чтение подобных произведе­ний, конечно, посодействует воспитанию флагеллянтов, любителей сечения мальчиков и т. п.» Еще несколько слов оттуда же: «К сожалению, люди науки, чьи произведения, написанные ради серьезных целей, перелистываются не­призванными из любопытства и чувственности, служат не­редко источниками для популярной псевдонаучной лите­ратуры, преспокойно выбирающей из них главным образом то, что может подействовать на чувственность»⁵¹.

Дата добавления: 2014-10-15