Память смерти

Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши, — сказал премудрый Сирах (Сир. 7, 39).

«Как хлеб нужнее всякой другой пищи, так и помышление о смерти нужнее вся­ких других деланий», — говорят святые отцы¹.

«"Невозможное", как некто² сказал, "невозможное для человеков дело, чтобы настоящий день провели мы благо­честиво, если не думаем, что это последний день нашей жизни"».

Авва Антоний Великий говорит: «Имея пред очами страх Божий, будем всегда помнить о смерти...»³

Св. Аммон, один из знаменитейших египетских отцов, сказал: «Монах должен непрестанно внимать и обличать душу свою, говоря: "Увы мне! Как я предстану на суд Христов и чем буду оправдываться пред Ним?" Если всегда будешь так размышлять, можешь спастись»⁴.

Авва Евагрий говорил: «Сидя в келье, собери свой ум, помни о дне смерти: представь тогдашнее разрушение тела... Вспомни и о положении во аде и подумай, как пребывают там души! В каком они горьком молчании! Или в каком страшном стенании! В каком страхе и мучении!.. Вообрази страшный и ужасный оный суд. Представь то, что приго­товлено грешникам, — стыд пред Богом и Христом Его, пред ангелами, и архангелами, и властями, и всеми людьми, представь все наказания — огнь вечный, червь неусыпаю­щий, ад, мрак, ко всему этому скрежет зубов, ужасы, муки»⁵.

Св. Симеон Новый Богослов учит⁶: «Всякому, начав­шему жить по Богу, полезен страх мук и порождаемая им болезнь сердца. Кто же без такого болезнования и без та­ких уз страха думает положить начало (доброй жизни), тот не на песке только полагает основание своих деяний, но мечтает построить дом на воздухе без основания, что, ко­нечно, невозможно».

Говорила великая мать Сарра⁷: «Когда поднимаю ногу свою, чтоб взойти на лестницу, я представляю себе пред очами смерть и потом всхожу на лестницу».

Таким-то вот путем святые отцы достигли совершенст­ва и сподобились великих даров Божиих, видения Божест-

-113-

венного света, чудотворения, дара пророчества, и этот путь они не оставляли до самой своей смерти⁸.

В нынешний век люди потеряли путь истины. Если они еще не обезумели окончательно в неверии, то боятся «по­койников», «страшных» разговоров о смерти и тому подоб­ного, в то время как надо бы, наоборот, все помышления свои на этом-то и сосредоточить. Почему так происходит? Потому, отвечает равноангельный Исаак Сирин⁹, что «са­тана ненавидит этот помысл [о смерти] и всеми своими си­лами нападает, чтобы истребить его в человеке. И если бы можно было, отдал бы ему царство целого мира, только бы развлечением изгладить в уме человека таковой помысл. И если бы мог, как сказано, то сделал бы это охотно. Ибо зна­ет льстец этот, что если помысл сей пребывает в человеке, то ум его стоит уже не на этой земле обольщения, и козни его к человеку не приближаются». Отсюда, по внушению диавольскому, в миру — непрерывные увеселения, балы, концерты, спектакли, чтобы человеку нельзя и некогда бы­ло одуматься, отсюда в литературе и искусстве — обоготво­рение страстей, отсюда даже в сухой науке — отрицатель­ные учения о загробном мире или нелепые грезы о земном бессмертии, вроде танатологии проф. И. Мечникова.

Но в страшное и бесплодное положение попадает такой человек тогда, когда он, после издевок над «измышлениями попов», оказывается на смертном одре. Стоит только при­помнить отчаянный крик Вольтера перед смертью, обра­щенный к врачу: «Заклинаю вас, помогите мне... Я отдам вам половину своего имущества, если вы продлите мою жизнь хотя на полгода; если же нет, то я пойду в ад, и вы последуете за мной туда же!»¹⁰

Жалкое состояние человека, грозившего при жизни сво­ими сочинениями истребить христианство, а при смерти за­говорившего об аде, в котором он теперь уже не сомневался!

Необходимость для спасающегося сего добродетельного делания <памятования смерти> открывается ясно из той пользы, которую он от него получает.

Польза эта состоит в следующем:

1. Память смерти приводит в благочиние внешние чув­ства человека¹¹. Она не дает им расхищаться и держит как натянутую струнку.

Кто стяжал память смертную, тот не будет уже хохотать и смеяться бесстрашно в обществе¹², как это принято у нас

-114-

не только среди одной молодежи, не будет шутить и дура­читься¹³, того не заманишь на пиршества и к торжествен­ным столам, уставленным кушаньями и бутылками¹⁴.

2. «Память смерти побуждает... к трудам и постоянным подвигам покаяния и к благодушному перенесению бесче­стий», — говорит св. Иоанн Лествичник¹⁵. «Человек, — раз­вивает эту мысль дальше преп. Симеон Новый Богослов, — всегда находится в таком состоянии, как бы был повешен на крест и чувствовал во всей силе болезни и страдания крестной смерти, что и не попускает ему ни внимать чьему-либо лицу, ни думать о чести или бесчестии человеческих. От всей души почитая себя достойным всякого презрения и бесчестия, и внимания не обращает он на поношения и унижения, какие ему делают»¹⁶.

3. За этим естественно следует презрение к миру, и этим начинается в человеке всякое доброе движение, ведущее его к высшей духовной жизни. Он начинает входить в тай­ны Божий, о существовании которых люди и не подозрева­ют и которые представить себе не в силах. Такой человек есть уже, по словам св. Исаака Сирина, «рожденный от Бо­га, и Святой Дух — кормитель его. Из лона Духа сосет он живоносную пищу, и к веселию своему обоняет воню Его»¹⁷.

В чем состоит делание сей добродетели, видно в глав­ных чертах из приведенных в начале этого параграфа свя­тоотеческих цитат¹⁸. Здесь необходимо сказать о границах этого делания и его существенных свойствах, отличных от подобных у еретиков и прелестников.

Начинается оно с простого, естественного помышления и представления подвизающегося об исходе своей души, об истязании, которое она должна претерпеть за свои грехи на мытарствах, о мучении, уготованном нераскаянным греш­никам, о вечном осуждении... Это делание можно назвать плотским, телесным. Нудит себя человек часто помышлять обо всех этих вещах и размышляет о них, вот и все. Дело, следовательно, ограничивается его собственным произво­лением и его собственными мыслями, притом плачевного и горького свойства. Этого демоны еще не боятся, потому что делание сие непостоянно в человеке, но приходит и уходит и представляет собой, по-видимому, только принуждение ума и воображения удерживать внимание на некоторых предметах, и больше ничего. Бесам еще есть где разгулять-

-115-

ся, если человек при этом страдает кичливостью, а именно: его представления можно обострить и незаметно довести до галлюцинаций и даже до настоящих бесовских мечта­ний... Итак, это состояние первоначальное помогает чело­веку только воздерживаться от падений, охраняет от грубых грехов, но благодати еще не дает.

Но если кто с усердием и смирением ищет сей доброде­тели и долгими бдениями и слезами старается приобрести ее, то Человеколюбец Господь, зная наперед, что этот чело­век Его не обманет, дает ему вкусить божественной радос­ти и утешения сперва в небольшом количестве, потом боль­ше, и так без конца, по его силе и мере. Физический страх смерти переходит в духовное радование, и мрачные мысли заменяются светлыми. Подвижник начинает уже созерцать Царство Небесное, блаженство, уготованное святым, поуча­ется в любви к Богу¹⁹. Тогда приходит благодать и челове­ка осеняет сила Святого Духа. Представления его собствен­ные заменяются видениями, посылаемыми от Бога. Такой уже перестает любопытствовать о мире, не привязан более к своему телу и не ожидает, а желает уже смерти, на всякий час (Флп. 1, 23). Демоны начинают трепетать такого чело­века и боятся даже подходить близко к жилищу его²⁰, ибо душа сего блаженного делается вся огнем и светом, имея внутри себя Невещественный и Нескончаемый Божествен­ный свет Св. Троицы.

Таким образом, истинная память смерти есть дар Бо­жий. И чтобы получить его, надо, следовательно, заслу­жить его сперва и, как говорят отцы, поплакать о плаче²¹.

К этому еще нужно добавить о различных родах боязни смерти или, наоборот, пренебрежения ею и о границах во­ображения в представлениях о последней.

Говоря вообще, «боязнь смерти есть свойство человечес­кого естества»²² и произошла в нас от преслушания праро­дителей. В ней (боязни) ничего предосудительного и ненор­мального нет, и Христос боялся, по человечеству, смерти²³, хотя в отличие от святых людей и добровольно <принял ее>, по Своему желанию²⁴. Но страшиться умереть от со­знания пагубности содеянных грехов недостойно истинно­го христианина, такой трепет ненормален, и от человека требуется, чтобы его не было. Для новоначального и толь­ко что начавшего подвизаться он, конечно, терпим и даже похвален, но мы должны знать, что Господь, в конечном

-116-

счете, призывает нас не в качестве рабов, не к трепету перед Ним, а призывает нас к любви как свободных сынов. И с этой точки зрения, со стороны совершенства и святости, боязнь смерти ненормальна, и в раю до грехопадения стра­ха смерти не было.

Но бывает еще ужас перед смертью у людей неверую­щих, если они способны хоть сколько-нибудь размышлять над «вечными» вопросами. Чувство ужаса встает у таковых перед непонятным и неумолимым законом природы, пред которым любая гениальность и могущество человека — ни­что, куча смердящих костей и зловонной жижи.

Приведу пример нашего писателя И. Тургенева. «Для меня, — говорит он, — в непреложности законов природы есть нечто самое ужасное, так как я никакой цели, ни злой, ни благой, не вижу в них». Не веря в благой Промысл Божий и в вечное воздаяние на Страшном Суде, он, естественно, ужасается, и его гордость трепещет забвения со стороны че­ловечества:

«Что бы мы ни делали, все наши мысли, чувства, дела, даже и подвиги будут забыты. Какая же цель этой челове­ческой жизни?»²⁵

В соответствии с этими убеждениями должны находить­ся и поступки, что мы и наблюдаем в действительности.

Поэт Полонский, его почитатель, рассказывает, как в 1881 году в с. Спасское, вотчину Тургенева, пришло извес­тие, что в Брянске холера, «и — прощай веселость, остроты, смех и проч. и проч.! Бледный, позеленелый пришел ко мне Тургенев и говорит:

— Ну, теперь я не живу, теперь я только двигающаяся несчастная машина...

Он не спал всю ночь и ни о чем, кроме холеры, не думал»²⁶.

Противоположно сему состояние, когда люди желают смерти.

Но «не всякое желание смерти достойно одобрения, — говорит св. Иоанн Лествичник. — Некоторые люди, наси­лием привычки увлекаемые в согрешения, желают смерти по чувству смирения. Другие не хотят покаяться и призыва­ют смерть из отчаяния. Иные же не боятся ее потому, что в превозношении своем почитают себя бесстрастными; а бывают и такие (если только в нынешнее время найдутся), которые, по действию Духа Святого, желают своего исшествия отсюда»²⁷.

-117-

Относительно воображения должно сказать следующее. «Память смерти», в отличие от «памяти Божией»²⁸, явля­ясь так называемым богомыслием, а не молитвой, и, понят­но, предоставляет человеку больше свободы в отношении воображения. В последнем случае (при молитве) представлять что-либо святыми отцами совершенно запрещено, но в отношении размышлений о смерти, аде, Страшном Суде как средствах смягчения окаменевшей от страстей души это допускается. Но подвизающемуся нужно всегда по­мнить, что то, о чем он помышляет, и те картины, которые в уме своем вызывает и рисует, находятся только в его уме и ничему в действительности в точности не соответству­ют. И пусть не кичится своим деланием, иначе его ожида­ет прелесть, результатом которой явятся сперва простые галлюцинации как плод разгоряченного воображения, а потом и лесчие бесовские явления и привидения. Даже та­кие святые, как Исаакий, затворник Печерский, и великий Симеон Столпник, впадали в ошибки и принимали бесов, выдававших себя за святых и Самого Христа, действитель­но за таковых²⁹.

В заключение необходимо упомянуть о тех средствах и состояниях, которые способствуют воспитанию сей добро­детели <памятования смерти >.

Отцы учат³⁰:

«Кто хочет непрестанно сохранять в душе своей память смерти и суда Божия, а между тем предается попечениям и молвам житейским, тот подобен хотящему плавать и в то же время плескать руками (т. е. рукоплескать, хлопать в ла­доши. — Еп. Варнава)».

И еще:

«Кто умертвил себя для всего в мире, тот истинно по­мнит смерть; а кто еще имеет какое-либо пристрастие, тот не может свободно упражняться в помышлении о смерти, будучи сам себе наветник».

Но как же, скажут, быть молчаливым и бегать близкого общения людей не значит ли подать повод думать о себе, что мы сердимся на них, недовольны ими или презираем, не любим их? Как же исполнить заповедь Христову о любви?

Заповедь о внешнем, открытом и всестороннем выраже­нии любви к ближним дана, прежде всего, совершенным, которые имеют эту божественную любовь. А мы, ее не име­ющие, о какой любви ведем речь? О плотской, основанной

-118-

на пристрастии и тщеславии? Так Богу будет приятнее, чтобы мы в молчании помнили о смерти и поминали грехи свои, чем своим выражением любви мешали спасению ближних.

«Не желай словами уверять всех в твоем расположении к ним, — учат святые отцы, — а лучше проси Бога, чтобы Он открыл им любовь твою неведомым образом; иначе не до­станет тебе времени на изъявление любви к ближним и на умиление»³¹.

И преславная мать Сарра Египетская сказала:

«Ежели я буду просить Бога, чтобы все люди были мною довольны, то должна буду стоять с поклонами у две­рей каждого. Но лучше буду молиться Богу, чтобы сердце мое было чисто пред всеми»³².

Впрочем, все это относится к тем, которые посредством долгого художественного делания хотят прийти в совер­шенство, подобно тем талантливым и гениальным музыкан­там, которые долго учатся играть только одни упражнения, чтобы после суметь исполнять вещи, совершенно непости­жимые для всех прочих. И с них никто не взыскивает, что они тратят напрасно время на сольфеджио и экзерсисы, тогда как во всех домах вокруг подростки играют спустя короткое время уже разные вальсы и прочие пьесы, вроде «Дунайских волн», «Невозвратного времени», «Молитвы девы», и тому подобное. Конечно, таковой может совер­шать те добродетели любви, которые миряне проповедуют в своей среде, и гораздо даже изящнее их (как хороший му­зыкант сыграет, конечно, «Коробушку»), но он скорее предпочтет вынести упреки и обвинения в эгоизме, чем раньше времени начать делать вещи, которые он с успехом и с тысячекратно большей пользой для людей будет испол­нять впоследствии. Поступать по указке мира в данном случае — значит портить, скорее, дело, а не усовершать его. Лучше выждать время и облагодетельствовать тысячи не­счастных и душевно погибших людей, если Бог то повелит (как это сделали Амвросий Оптинский, Иоанн Крон­штадтский), чем по самочинию и по своей воле приносить сомнительную пользу окружающей кучке не нуждающих­ся в тебе людей.

Но и не заносясь так высоко, все-таки — призвал ли нас Господь ко спасению и отвержению от мира или нет — мы должны смиряться. Каждый в свою меру. И если, будучи

-119-

совсем маленькими и сплетаясь мирскими заботами, по

силе исполняем заповедь любви и беремся также за иные добродетели, будем это делать со страхом Божиим, не тще­славясь и не укоряя других, что они не идут по нашему пу­ти, как будто он только один на свете и есть. Если же Бог даровал нам «большое плавание» и открыл свободный путь через бурное и славное житейское море к дальним берегам блаженного бесстрастия и совершенной любви, то еще бо­лее поникнем долу: нам некогда уже заглядываться тогда на окружающее, когда яростные волны переплываемого на­ми моря с бешенством хлещут в нашу ладью, — дай Бог, с великим плачем и со страхом за свою собственную жизнь и за груз добродетелей, который мы везем, благополучно до­стигнуть небурного пристанища — оного светлого будуще­го века!..

Дата добавления: 2014-10-15