Самоукорение. Плач

Каждое доброе дело ведет ко спасению, но самоукорение и плач о грехах своих, мож­но сказать, одни, без всяких иных добро­детелей, сильны освободить человека от будущего наказания и ввести непорочным (даже разбойника) в Царство Небесное¹. Только они одни дают покой человеку в мире, а без них он, «если бы... сделал себе новое небо и новую землю, и тогда бы не мог быть без забот», как выразился однажды Пимен Великий, величай­ший делатель плача². Ибо почему люди волнуются, мечут­ся, негодуют, гневаются, ненавидят, ропщут? — Потому что не укоряют себя и забывают о своих грехах и о том, что они достойны за них понести большие наказания, чем те, которые они терпят. А «если человек во всем будет винить само­го себя, — сказал тот же св. Пимен, — то везде устоит»³.

Вот почему святые отцы и сами шли путем самоукорения (а им ведь укорять-то себя, кажется, не за что было), и на­стаивали, чтобы это делание спасающиеся клали во главу угла своего спасения.

«Возверзи на Господа печаль твою (Пс. 54, 23), и во всех искушениях своих осуждай сам себя как виновного во всем этом, — учит св. Исаак Сирин⁴. — Ничем не соблазняйся⁵ и не укоряй никого из оскорбляющих тебя...»

«Поистине, — говорит авва Дорофей⁶, — если человек со­вершит и тьмы добродетелей, но не будет держаться сего пу­ти [т. е. самоукорения], то он никогда не перестанет оскорб­ляться и оскорблять других, теряя чрез то все труды свои».

Равноангельный же наставник и отец иночествующих св. Антоний Великий⁷ изрек:

«Делание монаха, превосходящее все другие, самые воз­вышенные делания его, заключается в том, чтобы он испове­довал грехи свои пред Богом и своими старцами, чтобы уко­рял себя, чтоб был готов до самого исхода из земной жизни встретить благодушно всякое искушение».

Без этих добродетелей спасение невозможно.

Камнем преткновения для стяжания этих добродетелей обычно бывает любое самооправдание. Человек никак не может признать себя виноватым. Иногда уже дело так ясно, что он сам виноват в чем-нибудь, — ан нет, сейчас же он по-

-129-

старается вывернуться, подобно ужу или вьюну, и нагово­рить тысячу всяких вздорных слов (конечно, с обвинением других), лишь бы только не сделать одного поклона и не сказать: «Прости меня, я согрешил... Я ошибся».

«В английской биографии И. С. Тургенева, написанной J. Lloyd'oм, приводится следующий рассказ нашего писате­ля об одной его беседе с Виктором Гюго.

"Будучи однажды в гостях у Гюго, — рассказывает Тур­генев, — я заговорил о немецкой лирике. Виктор Гюго, не любивший, чтобы кто-нибудь говорил в его присутствии, прервал меня и стал набрасывать портрет Гете.

— Его лучшее произведение, — сказал он олимпийским тоном, — безусловно, "Валленштейн".

— Извините, дорогой метр, — сказал я, — "Валлен­штейн" написан не Гете, а Шиллером.

— Для меня это безразлично: я не читал ни того, ни дру­гого. Но я знаю их лучше, чем те, которые учили их наи­зусть"»⁸.

Одних этих слов: «Для меня безразлично... я не читал, но знаю лучше других» — для разумного человека доста­точно, чтобы оплевать все мирское, всю светскую мудрость и славу и уйти в пустыню для вычищения из сердца своей собственной подобной гнили...

Самооправдание, чтобы утвердиться в человеке и не дать самоукорению возвыситься над собою, выискивает всяческие предлоги.

«Раз я не виноват, и он не за дело меня бранит, то в чем же мне себя укорять?» — говорит иной. Но мы так говорим из незнания духовной жизни. Мы оземлянились и, что особенно свойственно XX веку, воспитались в материали­стических понятиях. (Особенно это относится к интелли­гентам, которых с ранних лет начинают пичкать сведени­ями о разных законах физики, химии, биологии. Таким образом, люди, сталкиваясь с известными явлениями ду­ховной жизни как в теории, так и на практике, ищут для них ближайших, поверхностных причин и, найдя, все дело ими одними и объясняют.) Упала чашка на пол — значит, ее уронили, столкнули, потому что «она сама падать не мо­жет»⁹; показалось, что такой-то или такая-то чем-нибудь грешат, начинаем утверждать уже как непреложный факт: «Ведь я собственными глазами видел», — с запальчивостью отстаивает иной свою «правоту»¹⁰.

-130-

Но тому, кто вступил на путь спасения, на котором по­стоянно у нас шныряют под ногами бесы, превращающие белое в черное и черное в белое, никак верить себе нельзя. Все должно поверять вопрошанием духовного отца. Также и приписывать никому ничего нельзя, ибо в духовной жизни события не обязаны идти одно за другим, подобно картин­кам в кинематографической ленте, — одна ушла с экрана, сейчас же на ее место встанет следующая, ее пополняющая и с нею неразрывно связанная, которые в общем и дают связ­ную историю, составленную по известному плану.

Вот пример. Мы оскорбили в гневе кого-нибудь, но он был тогда в благодушном настроении или, может быть, по­сле молитвы получил умиление, и ему не до людей было, и он смолчал. Но вот проходит 2-3 дня или неделя, и обсто­ятельства переменились. Мы находимся в хорошем расположении духа, а тот человек, наоборот, в дурном. Подходим к нему, желая поделиться какою-либо радостью, новостью — одним словом, с мирным, приветливым чувством, а в это время тому бес шепчет: «Видишь, твой оскорбитель идет... Ему весело, а ты вот хнычь тут... Чего смотришь, всыпь ему на память, чтобы после никогда не приставал...» И мы по­лучаем в обмен на свои открытые объятия брань, попреки, гневный прием. И после — не ведая, что происходило неви­димо, — в свою очередь, упрекаем брата, оправдываемся, что мы-де не виноваты, стараемся доказать, что он неправ. Дело иногда доходит до большой ссоры.

Иногда промыслителъно¹¹ Бог попускает спустя долгое время быть наказаниям за наши грехи, и, когда мы не ожида­ем, приходит Его приговор. На что же здесь роптать? И как, на­оборот, не укорять себя? Разве лучше было бы, если бы Гос­подь наказывал грешников всегда на месте преступления, а не отлагал наказания в ожидании их раскаяния? Ведь бывает, что человек спохватится уже через год-два и тогда только нач­нет плакать о совершенном когда-то грехе, и то лишь под вли­янием каких-либо скорбных и неожиданных напоминаний.

Вообще, мы всегда очень мало знаем о причинах, по ко­торым происходят те или иные события. Так говорят обычно и в миру. А я бы сказал, что мы совсем не знаем этих причин. Для того чтобы человек знал их, он должен прозирать в души своих ближних, в прошедшее, настоящее и будущее, должен знать Суды Божий и козни диавольские. Но кто возьмет на себя это, если он не обезумел?

-131-

Не бывает ли так? Живет человек, и кажется ему, что он все хорошо и как надо делает. Но пройдет несколько меся­цев и — если он духовно (да даже и плотски) развивается — замечает, что он вовсе не так и не как должно рассуждал, а надо по-другому. Наконец еще некоторое время проходит, и оказывается, что и последние рассуждения худы были, и тот, кто его учил тогда, был прав, но он этого не замечал и не сознавал (1 Кор. 13, 11). Так, даже мы сами при благо­приятных обстоятельствах в иное время замечаем свою не­правоту, которой не видели раньше и которой никак не могли себе приписать. Поэтому, когда получаем от ближ­них оскорбление и в то же время не находим в себе вины, будем во всем всегда укорять себя, а не их. Не находим ви­ны ведь мы, а мы — слепы. Если бы мы обратились к духоносным людям, то они бы нам указали, в чем наша вина. Во всяком случае, мы ее после своей смерти узнаем.

Разные бывают случаи. Рассказывает преп. авва Дорофей¹².

«Однажды пришли ко мне два брата, скорбевшие один на другого. И старший говорил о младшем:

— Когда я приказываю ему что-либо сделать, он скорбит, а я тоже скорблю, думая, что если бы он имел ко мне дове­рие и любовь, то принимал бы слова мои с уверенностью.

— Прости, авва, — сказал младший, — он говорит мне во­все не со страхом Божиим, но повелевает, как властелин, и я думаю, что потому и не располагается к доверию сердце мое, как говорят отцы.

Заметьте, как оба они укоряют друг друга, и ни один из них не укорил себя.

Также и других двое скорбели друг на друга и, покло­нившись один другому, не получили успокоения.

— Он не от сердца поклонился мне, — говорил один, — и потому я не успокоился, ибо так сказали отцы.

— Так как он не был приготовлен любовью ко мне, ког­да я просил у него прощения, — оправдывался другой, — то посему и я не успокоился...

Видишь ли, господине, какое смешное суждение!..

Бог знает, как я ужасаюсь, что и самые изречения отцов наших мы употребляем сообразно с лукавою волею нашею и к погибели душ наших.

Каждому из них надлежало возложить вину на самого се­бя, и один должен был сказать:

-132-

— Так как я не от сердца поклонился брату моему, то по­этому Бог и не расположил его ко мне.

— Так как я не был приготовлен любовью к брату моему прежде, нежели он просил прощения, то посему Бог и не расположил его ко мне, — должен был сказать другой.

Так же следовало поступить и двум вышеупомянутым. Один должен был сказать:

— Я говорю властительски, и потому Бог не располагает брата моего в доверии ко мне.

А другой должен был помышлять:

— Брат мой со смирением и любовью приказывает мне, но я не послушен и не имею страха Божия.

И ни один из них не нашел пути к самоукорению, на­против, каждый возлагал вину на ближнего. Вот почему мы и не преуспеваем, вот почему и не получаем ни от чего поль­зы, но все время наше проводим в противлении друг другу и мучим сами себя. Так как каждый оправдывает себя, каж­дый, как я прежде сказал, позволяет себе ничего не соблю­дать, а от ближнего требуем исполнения заповеди, потому мы и не можем прийти в познание доброго. Ибо, если хотя мало научимся чему-либо, тотчас и от ближнего требуем того же, укоряя его и говоря: он должен был это сделать; почему же он так не сделал?»

«Почему мы лучше от себя не требуем исполнения запо­ведей и не укоряем себя в несоблюдении их?» — спрашивает знаменитый авва и всех нас, заканчивая свой рассказ.

Даже когда мы не получаем и самого необходимого, в материальном и духовном смысле, и тогда мы всячески должны осуждать, как недостойных получить это, себя, а не других. Пусть то, от малого количества чего успокоится на­ша душа и чего мы не имеем, находится у других людей в изобилии, чем они пренебрегают и что бросают собакам, но мы не должны роптать (Лк. 16, 21).

Вот как поступали святые. Когда преп. Досифей был в последнем периоде чахотки, лежал и харкал кровью (умер в конце VI или в начале VII века молодым юношей от по­двигов, расстроивших его здоровье, ибо он был нежного, благородного воспитания), однажды услыхал от кого-то, что недоваренные яйца помогают в его положении. Это бы­ло известно и его старцу преп. Дорофею, смотрителю боль­ницы, который за множеством дел забыл про это. Досифей сказал ему:

-133-

— Отче, хочу сказать тебе, что я слышал о вещи, полез­ной для меня, но не хочу, чтобы ты дал мне ее, потому что помысл о ней беспокоит меня.

Дорофей отвечал ему на это:

— Скажи мне, чадо, какая эта вещь?

— Дай мне слово, что ты не дашь ее, потому что, как я сказал, помысл смущает меня о сем.

— Хорошо, я сделаю, как ты желаешь. Тогда больной сказал ему:

— Я слышал от некоторых, что недоваренные яйца по­лезны харкающим кровью. Но, Господа ради, если тебе угодно, чего ты прежде не дал мне сам от себя, того не давай мне и теперь ради моего помысла.

— Хорошо, — отвечал авва, — если не хочешь, это я не дам тебе, только не скорби.

И он старался вместо яиц давать ему другие полезные для него лекарства, ибо Досифей прежде сказал, что по­мысл смущает его касательно яиц. «Вот как он подвизался отсечь свою волю, даже и в такой болезни», — заключает его современник, другой ученик аввы Дорофея¹³.

Равным образом и на недостаток духовных благ нельзя роптать, а должно укорять себя за то, что не очистили себя от страстей так, чтобы быть достойными их принять. А то у нас часто такие слышишь фразы среди духовных детей про своего старца: «Вот он с такой-то или с таким-то целый час, а то и два-три беседует, в келье принимает, чаем поит, лас­ковые слова говорит; мне же дозарезу нужно спросить, а подойти боишься, никогда не поговорит как следует...»

Полезно таким выслушать следующую историю про св. Иоанна Фивейского, ученика аввы Амоя¹⁴.

«Он 12 лет служил великому святому, когда тот был бо­лен, и сидел с ним на рогоже¹⁵. Но старец не обращал на не­го внимания. И хотя Иоанн много трудился для него, но старец никогда не сказал ему: будь спасен [по-нашему спа-си-бо (спаси Бог) — σωθης]. Когда же старец приблизился к смерти и к нему собрались старцы, то взял за руку его и сказал ему:

— Будь спасен! Будь спасен! Будь спасен!

И обратившись к святым отцам, поручил его им, говоря:

— Это ангел, а не человек!»

Так приходили в совершенство великие святые. Мы обращаем внимание на их сверхъестественные телесные

-134-

труды и унываем, с ропотом говорим: «Кто их может поне­сти, они невероятны... Я не могу вместить их... Куда нам...» Но почему мы забываем их духовное делание? Ведь диавол за язык нас не тянет?..

Святые отцы приводят и иные примеры обычных иску­шений¹⁶, когда люди стараются скинуть с себя тяжесть ис­пытания и переложить ее, вопреки заповеди апостола, на чужие плечи (Гал. 6, 2), но для нас довольно и этого. Мож­но только одно сказать, что, понимаем ли мы свою вину или не видим ее и не сознаем себя повинными в чем-то, мы должны в обоих случаях признавать себя виновными. Свя­тые отцы никогда не оправдывались в том, в чем их обвиня­ли, хотя бы и в безнравственных поступках, к которым они никогда не приближались даже мыслью¹⁷. Только когда на­зывали их еретиками, оправдывались. Да и какой смысл расточать слова и доказательства в защиту своей чести или доброго имени? Доказывать надо не словами, а хорошими делами, и если мы посильно исполняем заповеди Божий и нас все-таки обвиняют, то претерпим клевету (Мф. 5, 11-12); ибо если дела, которые вообще сильнее действуют, не убеждают людей в нашей невиновности, то как могут убедить слова? Если же мы не достигли такой высоты, что­бы на все молчать (Мф. 27, 24)¹⁸, то со смирением и стра­хом Божиим, когда грозит нам большая опасность и нака­зание, скажем истину: как было дело и что мы не виноваты, — и если нас не слушают, то настаивать на своей правоте не полагается¹⁹. А если мы сами кругом виноваты да еще ста­раемся оправдаться, то, ясное дело, подобным поведением заранее сами раздуваем себе геенну²⁰.

Приведу два примера.

1. Авва Макарий Великий рассказывал о себе²¹: «Когда я был молод и жил в келье в Египте, взяли меня и сделали клириком в селе. Не желая быть клириком, я убежал в другое место. Сюда ходил ко мне благочестивый мирянин, брал мое рукоделие и доставлял мне нужное. По искушению диавольскому, одна девица в том селе впала в любодеяние. Когда она зачала во чреве, спрашивали ее:

— Кто виновник этого? Она отвечала:

— Отшельник.

Тогда пришли и взяли меня в село, навесили мне на

-135-

шею закопченных горшков и ручек от посуды и водили ме­ня по улице, били и кричали: "Этот монах растлил нашу де­вицу. Возьмите его, возьмите!" И избили меня едва не до смерти.

Подошел один старик и сказал:

— Долго ли вам бить этого монаха, странника?

А мирянин, служивший мне, шел за мною весь в стыде. И его много ругали, говоря: "Вот отшельник, которого ты хвалил! Что он сделал?" А родители девицы говорили: "Мы не отпустим его, пока не представит нам поручителя, что будет кормить ее".

Я попросил служившего мне мирянина, и он поручился за меня. Возвратившись в свою келью, я отдал ему корзи­ны, сколько имел их, и сказал:

— Продай и отдай жене моей на пропитание.

И говорил самому себе: "Макарий, вот нашел ты себе жену: теперь тебе надобно немного побольше работать, что­бы кормить ее". Работал я день и ночь и посылал ей. Когда же пришло время родить несчастной, то она много дней му­чилась и не могла родить. Говорят ей:

— Что это значит?

— Знаю, — отвечала она, — я оклеветала отшельника и ложно обвинила его. Не он сделал это, а такой-то юноша!

Тогда служивший мне мирянин пришел ко мне с радос­тью и сказал:

— Та девица не могла родить, пока не призналась, что от­шельник не виноват и что она солгала на тебя. И вот все се­ло с почестью хочет идти сюда и просить у тебя прощения.

Услышав об этом и избегая беспокойства от людей, я встал и убежал сюда, в скит. Вот первая причина, по кото­рой я пришел сюда!»

2. Рассказывали об авве Агафоне следующее.

«Пришли к нему некоторые, услышав о великой его рас­судительности. Желая испытать, не рассердится ли он, спрашивают его:

— Ты Агафон? Мы слышали о тебе, что ты блудник и гордец?

Он отвечал:

— Да, это правда.

Они опять спрашивают его:

— Ты Агафон, пустослов и клеветник?

-136-

-Я.

— Ты, Агафон, еретик?

— Нет, я не еретик, — отвечал он. Затем спросили его:

— Скажи нам, почему ты на первые вопросы соглашал­ся, а последнего не вынес?

Он отвечал им:

— Первые пороки я признаю за собою. Ибо это призна­ние полезно душе моей. А быть еретиком значит быть в от­лучении от Бога, но быть отлученным от Бога я не хочу»²².

Самоукорение, самоуничижение, сокрушение духа²³ приводят к плачу — величайшему подвижническому дела­нию. Оно необходимо для человека, в нем-то, собственно, и заключается все дело, а предшествующие добродетели удо­бряют для него только почву, ступеньки к нему. Плач — мо­гущественнейшее средство для стяжания добродетелей и в то же время защита, покров для них, когда они уже приоб­ретены. Вот почему авва Пимен Великий, преизящный де­латель плача, сказал однажды:

«Кто плачет о грехах своих, тот делает вдвое: он и рабо­тает, и стоит на своей страже»²⁴.

Он же сказал²⁵: «Плач — сугуб [приносит двоякую поль­зу]: делает и хранит».

Все святые не что иное делали, как только плакали о грехах своих²⁶; этим и приобретали свои великие дары чудотворения, прозорливости, видения, откровения. В миру у нас совершенно неправильно установилось мнение, что они совершали нечто особенное, непонятное нам и недо­ступное. Недоступна и непонятна только степень их совер­шенства, а делание просто — плач о грехах²⁷. Все же пере­численное — это приложение к нему, оно само собою уже влечется за ним.

«Желающий избавиться от грехов избавляется от них плачем, — и желающий не впадать вновь в грехи плачем же избегает от впадения в них. Это — путь покаяния, предан­ный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет»²⁸.

«Не на брачный пир, о друзья, не на брачный пир мы приглашены, — убеждает со слезами другой великий, — но

-137-

Призвавший нас сюда поистине призвал на плач о самих себе»²⁹.

И опять:

«Мы не будем обвинены, о братия, не будем обвинены при исходе нашей души за то, что не творили чудес, что не богословствовали, что не достигли видения, но, без сомне­ния, дадим Богу ответ за то, что не плакали непрестанно о грехах своих»³⁰.

Соответственно словам было и поведение святых: они плакали, стенали, проливали источники <слез>, не имея ни в чем утешения.

Так, сказывали об авве Арсении Великом, что «во все время жизни своей, сидя за рукоделием, он имел в пазухе платок для утирания слез, падающих из очей его»³¹.

Св. Иоанн Лествичник удалялся от келий братии в одну пещеру, чтобы его не было слышно и видно (бегал тщесла­вия), и здесь с великим воплем и рыданиями предавался плачу о своих грехах; стенания и болезненные взывания эти были подобны тем, «которые обыкновенно испускают пронзаемые мечами, или прободаемые разженным желе­зом, или лишаемые очей», говорит его современник³².

Но еще преп. Дорофей спрашивал авву Иоанна, называ­емого Пророком: «...как же мне сохранить плач, когда я на­хожусь среди людей, служу другим и забочусь о том, что кому дать из больных [он был смотрителем больницы]? И есть ли сердечный плач без слез?»

И тот ему ответил³³:

«Не плач происходит от слез, а слезы от плача. Если человек, находясь среди других, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи, то приобретает плач. Ибо чрез это собираются его помыслы и, собираясь таким образом, рождают в сердце печаль по Богу (2 Кор. 7, 10), а печаль эта — слезы».

Но, конечно, это первая ступень, ибо с новоначального (каким тогда был преп. Дорофей) больше и требовать нель­зя. А главное в плаче, все-таки, слезы. Однако в то же самое время святой старец выразил в своих словах самую основу этой добродетели и показал, что она заключается в скорби души по Богу и по утраченной чистоте. Тогда и без слез плач будет, а если этого нет, то если бы слезы и в три ручья у нас лились, толку от них нет. И в подвижническом, свя­щеннейшем смысле слова, плача нет здесь. Но вопрос о сле-

-138-

зах настолько важен, что о нем надобно сказать поподроб­нее.

Не все слезы ценны. Это положительно нужно сказать, если мы только что начали жить духовной жизнью, хотя отрицать пользу их и нельзя, если мы льем их по Богу. А какая это польза, узнаем на том свете³⁴. Во всяком случае, невелика.

Ценность слез умаляется именно потому, что у новона­чальных или людей, не имеющих духовной жизни, те побуж­дения, по которым они текут, обычно только по внешности кажутся добрыми и по Богу, а на самом деле они нечистого происхождения или, во всяком случае, смешанного и требу­ющего исследования.

«Слезы бывают естественные, которые мы проливаем об умерших, — говорит св. Анастасий Синаит³⁵. — Бывают слезы бесовские, когда кто плачет из тщеславия или ради какого-либо вожделения бесовского. Бывают слезы от пьянства и многосочной пищи. Но бывают слезы и очисти­тельные, которые рождаются от страха Божия, от воспоми­нания о смерти и о вечной муке».

То же читаем у Иоанна Лествичника, который указыва­ет следующие причины происхождения слез у подобного рода людей: «...от естества, от Бога, от неправильной скорби и от скорби истинной, от тщеславия, от блудной страсти, от любви, от памяти смерти и от многих других побужде­ний»³⁶. <...>

Чтобы слезы были ценны и спасительны, нужно, чтобы они происходили от размышления о будущем разлучении нашей души от тела³⁷. Но как узнать, не примешивается ли сюда что-либо нехорошее, ибо демоны очень коварны и всюду вмешиваются?³⁸ Для этого надо исследовать самые свойства нашего преуспеяния, если его действительно можно назвать таковым.

Если плач у человека истинный, по Богу, то первый плод его есть воздержание и молчание уст; вторая ступень — безгневие и непамятозлобие; а совершенные и святые от долголетнего плача приобретают величайшее смиренному­дрие, жажду бесчестий, ненасытимое желание невольных скорбей, неосуждение согрешающих, милосердие превыше силы³⁹.

Кто плачет по Богу, тот перестает бояться, оставаясь один в самых уединенных и мрачных местах и слыша вокруг себя «шум скаканий бесовских»⁴⁰.

-139-

Ибо боятся только тщеславные (думающие о себе, что они нечто значат для де­монов и что в состоянии их видеть)⁴¹, а плачущий нелице­мерно угашает в себе все страсти⁴².

Если, наоборот, плач у человека лживый, прелестный (хотя бы сам он и думал, что плачет ради Бога), то у такого одновременно с плачем живет непременно в сердце и раз­дражительность с гордостью. При этом ум подобного чело­века иногда тонко возносится над окружающими и осужда­ет их за то, что они этого дара не имеют⁴³, а если кто-то из окружающих имеет дар плача, то завидует тому.

Прибавлю несколько слов еще о плаче совершенных. Хотя в практическом отношении они едва ли пригодятся кому в нынешнем веке, но они могут разрешить некоторые недоуменные и смущающие вопросы, что зачем-де самый плач-то и какое же в нем утешение для человека, о чем по­стоянно говорится не только у святых отцов, но и в самом Писании.

«Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек пла­кал от болезни сердца, — говорит св. Иоанн, досточудный игумен Синайский⁴⁴, — но чтобы от любви к Нему радовал­ся душевным смехом. Отыми грех, и излишни будут болез­ненные слезы чувственным очам; ибо когда нет раны, то не нужен и пластырь. У Адама прежде преступления не было слез, как не будет их и по воскресении, когда грех упразд­нится; ибо тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис. 35, 10)».

Отсюда следует, что если человек воскреснет еще здесь, на земле, прежде всеобщего воскресения⁴⁵, то есть страстию Христовою, Его страданиями смертное и стра­стное свое тело облачит в благолепие нетления бесстрас­тия⁴⁶ (1 Кор. 15, 53), соделает его свободным от греха (Рим. 6, 6-14; 1 Пет. 4, 1; 1 Ин. 3, 9), то он перестанет в своем пла­че находить муку, но обретет некое невыразимое духовное услаждение, так называемый радостотворный плач, по че­канному выражению Иоанна Лествичника, «духовный смех»⁴⁷. Сделать же так, чтобы печаль и слезы вместо скорби доставляли человеку радость, может один только Бог. Итак, благодатные слезы святых есть поистине дар Господень⁴⁸.

Таким образом, находим следующий порядок в этом де­лании. Сперва идут у человека слезы горькие, а потом радо-

-140-

стные, вначале — от страха пред геенной и Страшным Су­дией, а в конце — от любви к благостному Богу, благово­лившему все простить человеку и ниспославшему ему даже Свою благодать в виде дара чудотворений, пророчеств и прочих даров⁴⁹.

Как у всякой добродетели, так и у плача есть свои усло­вия, при которых он или процветает, или уничтожается.

Возделывают его:

1.. Удаление в помыслах от мира, оставление забот о преходящих и тленных вещах, омертвение ко всему окру­жающему⁵⁰.

Поскольку подвизающийся ревностнее подвизается в этих добродетелях, постольку скорее и глубже входит в де­лание истинного плача.

2. Память смерти и загробной участи.

«Не переставай воображать⁵¹ и вспоминать бездну темного⁵² огня, — учат святые отцы⁵³ немилостивых слу­жителей. — Судию немилосердного и неумолимого, бес­конечную глубину преисподнего пламени и тесные сходы в подземные места, ужасные пропасти и другое сему подобное, чтобы гнездящаяся в душе нашей похотливость истребилась великим страхом и душа соединилась с не­тленною чистотою и приняла в себя сияние невеществен­ного света, блистающего паче всякого огня»⁵⁴.

3. Воздержание языка и отсечение воли.

«Праведен и преподобен Господь, — говорит св. Иоанн Лествичник⁵⁵, — безмолвствующим с рассуждением Он премудро дарует умиление и благоразумно повинующего­ся ежедневно веселит. А кто ни того, ни другого пути не проходит законным образом, тому плач не дается».

4. Телесное воздержание в пище, питии, сне и прочем. «Безболезненность сердца ослепляет ум, — вещает все

тот же приснопамятный муж, — а множество брашен иссу­шает источники слез. Жажда и бдение стесняет сердце, а когда сердце стесняется, тогда произникают слезные воды. Сказанное мною для угождающих чреву покажется жесто­ким, а для ленивых невероятным, но деятельный муж на деле усердно испытает это. Кто узнал сие опытом, тот воз­радуется о сем; а кто еще ищет, тот не обойдется без печа­ли»⁵⁶.

Зная это, бесы часто строят козни человеку, зло над ним издеваясь. Так, когда нам после насыщения придется

-141-

встать на молитву, они приступают к нам и возбуждают в нас умиление (конечно, свое, блудное, которое мы еще, по младенчеству нашего духовного опыта, не можем отличить от настоящего). И наоборот, когда постимся, ожесточают наше сердце, так что тогда из очей не выдавишь ни одной слезинки. Делают же это затем, чтобы заставить нас пове­рить, что пост нисколько не влияет на производство слез и что наслаждение пищею не опасно. Но им не должно поко­ряться, а нужно делать противное⁵⁷. Уничтожает плач:

1. Пристрастие и интерес к предметам богословского (догматического) характера.

<...>

Еще уничтожают плач:

2. Дерзость⁵⁸, или вольное обращение.

3. Самомнение ⁵⁹.

4. Невоздержание телесное⁶⁰.

Но, кроме всего благоприятствующего плачу, необхо­димо иметь постоянство в подвиге и напряженно, ежеми­нутно следить за собою. Иначе, если душа наша сегодня сокрушается, окаявает себя, кладет бесчисленные покло­ны, проливает источники слез, а завтра будет услаждаться весельем, нехорошими беседами, пирами или еще худшим (ср. поступки царя Иоанна Грозного), то не подвинется на пути спасения нисколько.

Об этом и Премудрый сказал:

Омывайся от мертвеца и паки прикасайся ему, коя поль­за ему от бани?⁶¹ Тако человек постяйся о гресех своих и па­ки ходяй и таяжде творяй, мольбу его кто услышит, и что успе смирением своим? (Сир. 34, 25-26.)

«Как раки удобно ловятся, потому что ползают то впе­ред, то назад, — говорит св. Иоанн Лествичник⁶², — так и душа, которая иногда плачет, иногда смеется, иногда на­слаждается, никакой не может получить пользы».

Но в общем, даже при самых лучших условиях и стара­ниях, человек нескоро получает утешение и восходит в блаженный покой истинных рабов Божиих.

Преподобная мать Синклитикия Александрийская, изве­стная подвижница среди великих отцов Древнего Востока, говорила⁶³:

«Много подвигов и трудов сначала предстоит приходя­щим к Богу; но за ними — неизглаголанная радость. Ибо

-142-

как желающие воспламенить огонь сперва задыхаются от дыма и испускают слезы, а потом уже достигают, чего ищут, так и мы должны воспламенять в себе Божественный огонь со слезами и трудами. Ибо Писание говорит: Бог наш огнь поядаяй есть (Евр. 12, 29)».

А приобретши это сокровище плача с таким трудом, на­до его тщательно хранить.

«Часто одно слово истребляет плач, — говорит достоблаженный авва Иоанн Синайский⁶⁴, — но было бы чудно, если бы одно же слово и возвращало оный».

Дата добавления: 2014-10-15