Недельное чтение. Стоит среди полей, обнесенный стеною чугунолитейный завод, с не переставая дымящимися огромными трубами

НЕУЖЕЛИ ТАК НАДО?

Стоит среди полей, обнесенный стеною чугунолитейный завод, с не переставая дымящимися огромными трубами, с гремящими цепями, домнами, с подъездной железной дорогой и раскинутыми домиками заведующих и рабочих. На заводе этом и в шахтах его, как муравьи, копаются рабочие люди: одни на 100 аршин под землею, в темных, узких, душных, сырых, постоянно угрожающих смертью проходах, с утра до ночи или с ночи до утра выбивают руду; другие в тем­ноте, согнувшись, подвозят эту руду или глину к дудке и везут назад пустые вагончики и опять наполняют их, и так работа­ют по двенадцати, четырнадцати часов в день всю неделю.

Так работают в шахтах. На самой домне работают одни у печей при удушающей жаре, другие у спуска растопленной руды и шлака. Третьи — машинисты, кочегары, слесаря, кирпичники, плотники — в мастерских, также по двенадцати, четырнадцати часов всю неделю.

По воскресеньям все эти люди получают расчет, моются, а иногда и немытые напиваются в трактирах и кабаках, со всех сторон окружающих завод и заманивающих рабочих, и с раннего утра в понедельник опять становятся на ту же работу. Тут же около завода мужики пашут на измученных, захудалых лошадях чужое поле. Мужики эти встали на заре, если они не провели ночь в ночном, т. е. не ночевали у болота — единственное место, где они могут накормить лошадь, — встали они на заре, приехали домой, запрягли лошадь и, за­хватив краюху хлеба, поехали пахать чужое поле.

Другие же мужики тут же, недалеко от завода, сидят на шоссейной дороге, пригородив себе из рогожки защиту, и бьют шоссейный камень. Ноги у этих людей избиты, руки в мозолях, все тело грязно, и не только лицо, волосы и бородат но и Легкие их пропитаны известковой пылью.

Взяв из неразбитой кучи большой неразбитый камень, люди эти, укладывая его между обутыми в лапти и обмотан­ными ветошками ступнями ног, бьют по камню тяжелым мо­лотом до тех пор, пока камень рассядется; а когда рассядется, берут разбитые куски и бьют по ним до тех пор, пока и эти не разобьются на мелкий щебень; и опять берут целые камни и опять сначала... И так работают эти люди от утренней летней зари до ночи — 15, 16 часов, отдыхая только часа два после обеда, и два раза, в завтрак и в полдень, подкрепляют себя хлебом и водою.

И так живут все эти люди и в шахтах, и на заводе, и паха­ри, и каменобойцы, с молодых лет и до старости; и так же живут в непосильных трудах их жены и матери, наживая ма­точные болезни; и так же живут их отцы и дети, плохо на­кормленные, плохо одетые, в сверхсильной, губящей здоро­вье работе, с утра и до вечера, с молодости и до старости.

А вот мимо завода, мимо каменобойцев; мимо пашущих мужиков, встречая и обгоняя оборванных мужчин и женщин с котомками, бредущих из места в место и кормящихся Хрис­товым; именем, катится, позвякивая бубенцами, коляска, за­пряженная одномастной, гнедой четверней пятивершковых коней, из которых худший стоит всего двора каждого из любующихся на эту четверню мужиков. В коляске сидят две ба­рышни, блестя яркими цветами зонтиков и лент и перьев шляп, стоящих каждая дороже той лошади, на которой пашет мужик свое поле; на переднем месте сидит блестящий на со­лнце галунами и пуговицами офицер в свежевымытом ките­ле; на козлах грузный кучер в шелковых синих рукавах рубахи и бархатной поддевке. Он чуть не задавил богомолок и не сбил в канаву проезжавшего порожнем мужика, в его испач­канной рудой рубахе, трясущегося на телеге.

— А это не видишь? — говорит кучер, показывая кнут не­достаточно скоро свернувшему мужику, и мужик одной ру­кой дергает за вожжу, а другой испуганно снимает шапку с головы.

За коляской беззвучно несутся, блестя на солнце никели­рованными частями машин, два велосипедиста и одна вело­сипедистка и весело смеются, перегоняя и пугая крестящихся богомолок.

Стороной же от шоссе едут два верховых: мужчина на анг­лийском жеребце и дама на иноходце. Не говоря о цене лоша­дей и седла, одна черная шляпа с лиловым вуалем стоит два месяца работы каменобойцев, а за стик — хлыст модный анг­лийский -— заплачено столько, сколько получит за неделю подземной работы тот малый, который идет довольный тем, что нанялся в шахты, и сторонится, любуясь на гладкие фигу­ры лошадей и всадников и на жирную, иноземную, огромную собаку в дорогом ошейнике, бегущую с высунутым языком за ними.

Неподалеку за этой компанией едут на телеге улыбаю­щаяся, с завитыми кудряшками, нарядная девица в белом фартуке и толстый, румяный мужчина с расчесанными ба­кенбардами, с папироской в зубах, что-то нашептывающий девице. В телеге видны самовар, узлы в салфетках, мороже­ница.

Это — прислуга людей, едущих в коляске, верхом и на ве­лосипедах. Нынешний день не представляет для них ничего исключительного. Они живут так все лето и почти каждый день делают прогулки, а иногда, как нынче, — с чаем, напитками и сладостями, с тем, чтобы есть и пить не в одном и том же, а в новом месте.

Господа эти — три семьи, живущие в деревне и на даче. Одна семья помещика — владельца 2000 десятин земли, другая — чиновника, получающего 3000 р. жалованья, третья — самая богатая семья — дети фабриканта.

Все эти люди нисколько не удивлены и не тронуты видом всей той нищеты и каторжного труда; которые окружают их, Они считают, что все это так и должно быть. Занимает их со­всем другое.

— Нет, это невозможно, — говорит дама верхом, огляды­ваясь на собаку, — я не могу видеть этого. — И она останав­ливает коляску. Все говорят вместе по-французски, смеются и сажают собаку в коляску и сдут дальше, застилая облаками известковой пыли каменобойцев и прохожих по дороге.

И коляска, и верховые, и велосипедисты промелькнули, как существа из другого мира, а заводские каменобойцы, му­жики-пахари продолжают свою тяжелую, однообразную, чужую работу, которая кончится вместе с их жизнью.

«Живут же люди», — думают они, провожая глазами про­ехавших. И еще мучительнее представляется им их мучительное существование.

Неужели это так надо?

Лев Толстой

Дата добавления: 2014-11-06