От лотоса к пренауке 42 страница

В 50 — 60-е гг. эта работа была продолжена, с одной стороны, в русле набиравшего тогда силу и популяр-нось структурализма (К. Леви-Стросс и др.), а, с дру­гой,— по линии дальнейшей разработки проблематики герменевтики как специфического метода гуманитар­ных наук (Г.Г. Гадамер и др.). 70-е гг. XX в. были отме­чены новой развилкой. В это время, с одной стороны, начинает набирать силу и популярность постструкту­ралистское и постмодернистское движение (М. Фуко, Ж. Бодрийяр, Ж. Деррида и др.), представители кото­рого пошли по пути дальнейшей углубленной (но не всегда оправданной) проблематизации всей антропо­логической и гуманитарной проблематики, а, во-вторых, складывается движение нового (эволюционного) нату­рализма, представители которого увидели в новейших разделах естественных и математических наук (кибер­нетика, теория информации, синергетика, социобиоло-гия, этология и мн. др.) мощный ресурс для обогаще­ния научного инструментария при исследовании про­блем человека, общества, культуры и т. д. Результаты, полученные именно в рамках этого второго, натурали­стического направления, дают все основания говорить, что естествознание XX в. сделало решительный шаг в направлении преодоления раскола двух культур. И главный парадокс состоит в том, что процесс этот идет в направлении, обратном по отношении к ожида­ниям позитивистов XIX в. Они ведь, как мы теперь знаем, ожидали, что по мере своего как бы «взросле­ния» социально-гуманитарные науки все более и бо­лее будут приобретать тот образ «настоящей науки», который приобрели к середине XIX в. все естествен­ные науки, т. е. освобождаться от всякого налета теле­ологии и аксиологии, этих, как тогда считалось, чисто мифологических и антропоморфических пережитков; и что это даст возможность объяснять социальные и культурные явления и институты на основе чисто при­чинных взаимодействий и законов (вспомним И. Тэна). Нужно со всей определенностью подчеркнуть, что эти ожидания не явились полностью беспочвенными. Бо­лее того, они во многом оправдались. Но процесс раз­вития наук в XX в. приобрел значительно более слож­ный, неожиданный и интересный характер. Вскрытие причинных механизмов и формулировка законов фун­кционирования общественных явлений и артефактов культуры вовсе не потребовали отказа от понимания их как продуктов свободной творческой человеческой деятельности, наполненных глубоким смыслом и зна­чимостью. Более того, сами естественные науки по

мере вовлечения в орбиту своих научных интересов все более сложных и все более системно организованных объектов все чаще стали допускать в состав своих фун­даментальных теорий и объяснительных схем такие понятия, которые, как думалось раньше, являются ис­ключительной прерогативой наук о человеке и гума­нитарных наук, в том числе и понятия истории, цели, смысла, значимости, ценности и др. А это означает, что природа в естествознании конца XX —начала XXI в. вдруг обнаруживает черты, близкие человеку, челове­ческому миру, а научная картина мира, которая скла­дывается на наших глазах, включает в себя и природу, и человека, и культуру как органически взаимосвязан­ные части единого в своей основе целостного Универ­сума. Представляется, что развитие науки XX в. (и здесь особое место принадлежит биологии) дает веские ос­нования считать, что раскол между естествознанием и гуманитарной сферой если и не преодолен, то во всяком случае решительно и неумолимо начинает пре­одолеваться. Этот процесс идет на самых разных уровнях общности и в самых разных формах: и на уровне чистой логики, когда, опираясь на известные результаты в области модальной и деонтической логик, делаются попытки доказательства ложности противо­поставления, скажем, объяснения пониманию (и наобо­рот) и, соответственно, естествознания гуманитарному знанию; и на более конкретном уровне построения те­оретических моделей возникновения, функционирова­ния и эволюции сложных систем любой природы в рамках кибернетики, теории информации, синергети­ки и других междисциплинарных подходов и направ­лений в науке 2-й половины XX в.; и наконец, на уров­не теоретических идей и построений в рамках более специальных областей физики, биологии, культурной антропологии, психологии и т. д., (скажем, квантово-ре-лятивистская космология и астрофизика, этология и генетика поведения животных и человека, социобио-логия, гуманистическая психология и т. д.), из которых выстраивается современная научная картина мира и человека, самым радикальным образом отличающаяся от той, из которой исходили участники дискуссий по проблемам соотношения «наук о природе» и «наук о культуре» первых десятилетий XX века.

Пожалуй, самые радикальные и наиболее опреде­ленные и неоспоримые изменения в этой картине произошли по линии «внеисторическая природа — историческая культура». С объединением идей теории относительности и квантовой механики, физики эле­ментарных частиц и космологии в рамках теорий Боль­шого взрыва, расширяющейся и раздувающейся Все­ленной и других (что окончательно обрело свои очер­тания в рамках «стандартных» вариантов этих теорий лишь к середине 80-х гг. XX в.) все известные уровни структурной организации Универсума: от элементар­ных частиц, атомов, молекул и молекулярных комплек­сов до звездных и звезднопланетных систем, от про­стейших органических молекул, самовоспроизводя­щихся химических гиперциклов до живых организмов и биосферы в целом, от первых предгоминидов до человека и человеческого общества современного типа, от простых коммуникативных сигналов до человечес­кого языка, от первых проблесков сознания до наивыс­ших продуктов духовной творческой деятельности — все это предстает в современной картине мира как части единого в своей каузальной и номонологической основе Космоса и как последовательные этапы процес­са его эволюционно-исторического развития, длящего­ся, приблизительно, 15 миллиардов лет. В последнее десятилетие ушедшего века весь этот богатейший ма­териал из различных областей естествознания XX в. был подвергнут глубочайшей теоретической проработ­ке с позиций синергетики, динамики нелинейных сис­тем и теории информации. В работе В. Эбелинга, А. Эн-геля, Р. Файстеля «Физика процессов эволюции. Си-нергетический подход» представлен один из таких грандиозных опытов синтетического, междисципли­нарного подхода к теоретической реконструкции про­цесса эволюционно-исторического развития Универ­сума как единого целого по линии: космическая эво­люция (от Большого Взрыва до образования химических элементов, на одном уровне, и звезд и пла­нет — на другом); химическая эволюция (вплоть до об-

разования сложных органических соединений); гео­логическая эволюция (образование структур земной коры, гор, воды и т.д.); возникновение и эволюция протоклетки; дарвиновская эволюция видов животных и растений; также экосистем живой природы; эволю­ция человека (развитие труда, языка и мышления); эволюция общества; эволюция информации и обмена информацией (обогащение и хранение знания, разви­тие связи, науки и т.д.). «Исследование процессов эволюции, — формулируют свое кредо авторы, — принесли в физику новое мышление и новый метод работы, которые до того были достоянием только био­логических и общественных наук: историческое мыш­ление и исторический метод... Авторы настоящей книги убеждены, что перед эволюционными метода­ми открывается прекрасное будущее, и усматривают в их разработке основное назначение физики процес­сов эволюции»¹.

Серьезные коррективы в классической трактовке природы научной деятельности произошли в науке XX в. и по линии «объект — субъект». Первый серь­езный удар по наивно-догматическому представлению классической науки о возможности (и даже необхо­димости) четкого проведения разграничительной ли­нии между субъектом и объектом познания, как изве­стно, был нанесен копенгагенской интерпретацией квантовой механики. Хотя статус этой концепции в деталях до сих пор вызывает разногласия и обсужда­ется, основной урок, вытекающий из нее и сформули­рованный В.Гейзенбергом в словах: «Мы должны по­мнить, что то, что мы наблюдаем, — это не сама при­рода, а природа, которая выступает в том виде, в каком она выявляется благодаря нашему способу постанов­ки вопросов»², — вряд ли на сегодня может быть ос­порен.

¹ См. Эбелинг, Энгель А., Файстель Р. Физика процессов эволю-• ции.'Синергетический подход. М., 2001. С. 10.. ² Гейзенберг В.. Указанное сочинение. С. 27.

С другой стороны, развитие психологии показало, что, вопреки сторонникам «понимающей психологии» начала XX в. (противопоставлявших ее «объясняющей психологии», ориентированной на методы и идеалы научного познания естественных наук XIX в.), внутрен­ний, субъективный, душевный и духовный мир челове­ка вполне доступен объективирующему научному по­знанию методами эмпатии и психоаналитической гер­меневтики. Так, выдающийся американский психолог, представитель гуманистического направления в пси­хологии XX в. К. Роджерс в статье «К науке о лич­ности» подчеркивал: «Это направление ведет к НА­ТУРАЛИСТИЧЕСКОМУ (выделено нами), эмпатичес-кому, тонкому наблюдению мира внутри значений индивида. Таким образом, вся сфера человеческих состояний в полном своем объёме открывается для ис­следования...

Это течение содержит в себе истоки новой науки, которая не побоится заниматься проблемой личности — личности как наблюдателя, так и наблюдаемого, — используя как субъективное, так и объективное позна­ние. Оно проводит в жизнь новый взгляд на человека как на субъективно свободного, выбирающего, созда­ющего свое «Я», ответственного за него»¹.

¹ Роджерс К. К науке о личности // История зарубежной пси­хологии. Тексты. М.: МГУ, 1986. С. 213.

Не менее напряженные и интересные дискуссии шли в XX веке и по линии других выделенных выше оппозиций: «необходимость— свобода», «причин­ность — телеология» (или, по другой терминологии, — «каузальность— целевой подход»), «фактическое — должное», а также оппозиции «объяснение — понима­ние», которая в известной мере интегрирует все пре­дыдущие оппозиции, выражает их в обобщенной фор­ме. Эта проблема оказалась в центре внимания специ­алистов по логике и философии науки в 60 — 70-х годах XX в. В связи с тем, что в эти годы шел процесс интен­сивного становления таких новых систем логики как деонтическая логика, логика норм и оценок, модальная логика и др., появилась надежда на общее решение проблемы чисто логическими средствами. О стиле и возможностях этого подхода можно составить пред­ставление по работам А.А. Ивина, давно и плодотворно работающего в этой области¹.

¹ См., напр., Ивин А.А. Ценности в научном познании // Ло­гика научного познания. Актуальные проблемы. М., 1987; Иви-нА.А. Истина и ценность // Мораль и рациональность. М., 1995 и др. ² Ивин А.А. Ценности и проблема понимания // Полигнозис, 2002, № 4. „С. 137.

В одной из своих последних публикаций он пред­принял решительную попытку обосновать положение о единстве естественно-научного и гуманитарного зна­ния, исходя из тезиса о том, что объяснение и понима­ние есть универсальные операции мышления, взаим­но дополняющие друг друга. «Долгое время, —отмеча­ет он, — вни противопоставлялись одна другой. Так, позитивизм считал объяснение если не единственной, то главной функцией науки, а философская герменев­тика сферу объяснения ограничивала естественными науками и понимание выдвигала в качестве основной задачи наук гуманитарных. Сейчас становится все более ясным, что операции объяснения и понимания имеют место в любых научных дисциплинах — и есте­ственных, и гуманитарных — и входят в ядро исполь­зуемых ими способов обоснования и систематизации знания»². В основе рассуждений А.А. Ивина лежит кон­цепция двойственности всех принципов и общих зако­нов научной или иной теории. Это означает, что все они представляют собой описательно-оценочные (или дескриптивно-прескриптивные) выражения. В зависи­мости от ситуации своего использования они или опи­сывают или оценивают, но нередко даже знание ситу­ации не позволяет с уверенностью сказать, какую из этих двух функций выполняет рассматриваемое выра­жение. Решающим пунктом в этой концепции являет­ся утверждение, что моральные принципы также от­носятся к двойственным выражениям. В них содержит­ся описание сферы моральной жизни и опосредованно этими же принципами предписываются определенные формы поведения. Таким образом «проблема обоснова­ния моральных принципов — это проблема раскрытия

¹ Ивин А.А. Истина и ценности. С. 40 — 42.

их двойственного, дескриптивно-прескриптивного ха­рактера. Принцип морали напоминает двуликое суще­ство, повернутое к действительности своим регулятив­ным, оценочным лицом, а к ценности — своим «дей­ствительным», истинностным лицом: он оценивает действительность с точки зрения ее соответствия цен­ности, идеалу, образцу и одновременно ставит вопрос об укорененности этого идеала в действительности»¹. То же верно и для общих утверждений естествозна­ния, хотя в обычной практике научного познания явно доминирует их описательная функция. Начало было положено возникновением кибернетики и теории ин­формации. Кибернетика ввела и легализовала приме­нительно к описанию природных (и прежде всего — живых) процессов такие телеологические понятия как «цель», «функция», а теория информации такие каза­лось бы сугубо аксиологические и гуманитарные по­нятия как «ценность» и «смысл». Долгое время, осо­бенно в отечественной литературе, значимость кибер­нетики и теории информации для преодоления раскола двух культур рассматривался лишь с точки зрения возможности повышения уровня строгости и точности рассуждений в тех разделах гуманитарных наук («на­уках о культуре»), в которых можно было продуктивно пользоваться их методами. Но у этого процесса была и другая сторона. Использование понятий и методов кибернетики и теории информации в технической сфере и в области естествознания означало наделение чисто человеческими чертами не только живые орга­низмы (и живые системы вообще), но и не живые ав­томатические системы. В свое время это вызвало це­лую бурю возражений со стороны механистически — позитивистски ориентированных философов науки. Реки чернил были затрачены на то, чтобы доказать, что все эти телеологические, семантические и аксиологи­ческие понятия в применении к живым формам и тех­ническим системам имеют смысл не более как «эври­стических метафор», что все они используются в есте­ствознании сугубо «в условном смысле». Строились

'* Чернавский Д.С. Информация, самоорганизация, мышление. С. 153.

хитроумные логические схемы, чтобы продемонстри­ровать полную сводимость телеологических утверж­дений (даже и применительно к описанию поведения человека и человеческих действий, не говоря уже о просто живых организмах или искусственных авто­матических устройствах) в сугубо причинные. Одна­ко, вопреки ожиданиям, этот процесс экспансии теле­ологических и аксиологических понятий при НАУЧ­НОМ описании сложных естественных систем любой природы со временем только усилился. И в настоящее время, когда появилась возможность объединения методов теории информации, нелинейной динамики и теории самоорганизации (т. е. синергетики) для пост­роения конструктивных моделей происхождения жиз­ни, сознания, мышления, языка, культуры и т. д,, эти вопросы вновь стали в высшей степени злободневны­ми. В самом деле, становится все более очевидным, что центральным базовым понятием при научном осмыс­лении феноменов жизни, сознания, мышления являет­ся понятие информации. Но не просто информации, а информации осмысленной и ценной. Ценность же ин­формации зависит от цели, с которой эта информация используется. И тогда, как пишет известный отече­ственный специалист по биофизике Д.Г. Чернавский, вновь «возникнет вопрос: могут ли другие живые су­щества, включая простейших, ставить перед собой цель? Ответ известен: главная цель — выживание — имеется у всех живых существ. У человека она, как правило, осознана; у простейших — не осознана, но это не значит, что она отсутствует. Отсюда ясно, что цен­ность информации — понятие содержательное и даже необходимое для описания живой природы. Оно связа­но с высшим свойством живой природы — способности живых существ к целеполаганию»¹. Именно такое по­нимание информации, как подчеркивает Д.Г. Чернав­ский, «позволяет понять такие тонкие явления как воз­никновение жизни и механизма мышления с естествен­но-научной точки зрения. Иными словами — постро­ить мост между естественными науками и гуманитар­ными»'.

² См. Wilson Я. О. Sociobiology. The New Synthesis, Cambridge (Mass.) et al., 1975.

В этом мощном процессе взаимного сближения методов и концептуальных оснований естественных и гуманитарных наук особое место принадлежит совре­менной биологии, точнее, — той обширной междисцип­линарной сферы научного исследования мира чисто человеческих и гуманитарных ценностей (политики, морали, познания, языка, мышления, художественного творчества и пр., и пр.), основу и центральное ядро которой составляет современная биология в целом и дарвиновская теория эволюции путем естественного отбора (в ее современной генетической интерпретации, разумеется) в особенности. Именно с возникновением и бурным развитием в последней четверти XX в. этой сферы заговорили о возрождении натуралистической линии в философии, о современном эволюционном на­турализме. Имея в виду, однако, что современный эво­люционизм явно приобрел «глобальный» характер, эту часть эволюционистской натуралистической филосо­фии, возможно, уместнее именовать, -~- как это все чаще делается в последнее время, — биофилософией. В широком общественном сознании факт ее рождения обычно связывается с выходом в свет в 1975 г. книги известного американского энтомолога Э. Уилсона «Со-циобиология. Новый синтез»², породившей, с одной стороны, целое «социобиологическое движение», а с другой, — вызвавшей целую бурю протестов и раз­личных критических отзывов. В чем только не обвиня­ли Э. Уилсона и других социобиологов: в генетическом детерминизме, биологическом редукционизме, попыт­ке полной замены философской этики биологической наукой и т. д., и т. п., не говоря уже о чисто политичес­ких и идеологических обвинениях и ярлыках. Какая-то доля вины за это совершенно превратное понимание целей и задач социобиологии лежит, правда, и на са­мом Уилсоне, который в первых своих публикациях (в том числе и в монографии «Социобиология. Новый синтез») не скупился на такие размашистые формули­ровки, призывы и обещания, как создать «новую науку о человеке», «изъять этическую проблематику у фило­софии и биологизировать ее», «превратить все гума­нитарные науки в один из разделов этологии, одного из видов животного царства на Земле» и т. д. Между тем, как выяснилось, социобиология вовсе не собира­ется покушаться ни на один из результатов философии, этики, культурной антропологии и любой другой гума­нитарной дисциплины. В ее притязаниях на объясне­ние этих феноменов понятийными средствами биоло­гических наук (генетики, физиологии ВНД, теории ес­тественного отбора и др.) не больше «незаконной» редукции и столь же мало претензий на «замену» со­циальных и гуманитарных наук биологией, чем со­держащихся в биохимии и биофизике, в их попытках объяснить специфические биологические процессы в понятиях и терминах «обычных» физики и химии. Со­циобиология, как известно, интегрируете себе данные всего разветвленного комплекса биологических дис­циплин, имеющих отношение к социальному поведе­нию различных групп живых организмов (этологии, приматологии, зоопсихологии и многих др.). А по мере все более полного и все более достоверного накопле­ния этих данных становилось все более очевидным как широко представлены в живой природе черты поведе­ния, которые человек в течение тысячелетий склонен был считать «сугубо человеческими» (например, взаи­мопомощь, забота о потомстве, ухаживание, альтруизм и др.). Важным этапом на пути к социобиологии яви­лось построение строгих генетико-популяционных мо­делей эволюционного формирования таких «человеко­подобных» форм поведения, формируемых и закрепля­емых механизмами дарвиновского естественного отбора (родственный отбор, реципрокный отбор и др.). А пос­кольку никакого сомнения в- том, что человек также является продуктом биологической эволюции, быть не могло, возникал вопрос: как далеко можно было пойти

в понимании чисто человческих особенностей поведе­ния (а в их существовании тоже сомневаться не при­ходится: ярчайшим свидетельством этого является, например, мораль), исходя из принципов дарвиновс­кой теории эволюции? И вот здесь опять решающим обстоятельством явилось то, что в философии уже су­ществовали достаточно разработанные теории морали. Как известно, наиболее влиятельными из них явились утилитаристская концепция этики, согласно которой ключом к справедливым поступкам является счастье, и что человек различает хорошие и дурные поступки (добро и зло) как раз в зависимости от того, увеличи­вают ли они количество всеобщего счастья или умень­шают; и, во-вторых, концепция все того же великого немецкого философа И. Канта, выдвинувшего свой зна­менитый «категорический императив», согласно кото­рому (по одной из формулировок) человек для другого человека всегда должен выступать только как цель, но не как средство. Совершенно очевидно, что и та, и другая этика описывают реальные принципы поведе­ния людей, которые следуют им, чаще всего не отдавая себе в этом отчета.

С другой стороны, уже прочно утвердилось мне­ние, что человек (каждый индивид) появляется на свет отнюдь не в виде tabula rasa. Человек рождается снаб­женный не только большим набором инстинктивных реакций, но и с большим набором диспозиций (пред-расположенностей) вести себя определенным образом (строго ограниченным числом способов). Это не толь­ко не отрицает, но, напротив, предполагает важную (и даже во многом решающую) роль внешней среды, куль­турного воспитания ребенка для усвоения конкретных форм поведения. Тем не менее, как говорит М. Рьюз, наиболее знаменитый защитник правомочности эволю­ционной этики, «согласно современным эволюцион­ным представлениям, на то, как мы мыслим и действу­ем, оказывает тонкое, на структурном уровне, влияние наша биология. Специфика моего понимания социаль­ного поведения может быть выражена в утверждении, что эти врожденные диспозиции побуждают нас мыс­лить и действовать моральным образом. Я полагаю, что,

Раздел VIII. Философия, паука, культура

поскольку действовать сообща и быть «альтруистом» — в наших эволюционных интересах, постольку биологи­ческие факторы заставляют нас верить в существова­ние бескорыстной морали. То есть: биологические факторы сделали из нас альтруистов»¹.

Совершенно поразительно, что сходным (до совпа­дения) путем рассуждений формировалась и современ­ная биологическая (эволюционная) эстетика. Здесь также научные исследования многообразия эстетичес­ких мнений и оценок вскрыли поразительное единство некоторых общих принципов и критериев прекрасно­го, по которым представители различных этносов и культур оценивали те или иные выдающиеся произве­дения искусства. Все это приводило к мнению, что из всего множества эстетических теорий, разрабатываю­щихся философами в русле эмпиризма, платонизма, априоризма и т. д. наиболее убедительной является трансцендентальный подход все того же Канта. А если это так, то сразу же был поставлен вопрос о необходи­мости рассмотрения конкретных биологических гипо­тез, которые могли бы иметь отношение к трансцен­дентализму, в том числе и гипотез относительно прин­ципа функционирования человеческого мозга. Так вот, биологические исследования последних десятилетий убедительно показали: мозг и процессы переработки информации в нем обладают следующими свойствами: они а) активны, б) ограничительны, в) установочны,

г) «габитутивны» (т. е. отдают предпочтение обработке
новых стимулов, а не тех, которые стали привычными),

¹ Рьюз М. Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное одряхление? // Вопросы философии, 1989, № 8. С. 39. ² Пауль Г. Философские теории прекрасного и научное иссле­дование мозга // Красота и мозг. Биологические аспекты эстети­ки. М.: Мир, 1995. С. 26.

д) синтетичны (т. е. склонны к отысканию целостных
образов — даже там, где их вовсе нет), е) предсказа-
тельны, ж) иерархичны, з) полушарно-ассиметричны,
и) ритмичны, к) склонны к самовознаграждению,
л) рефлексивны (самосозерцательны), м) социальны².
Как известно, большей частью этих (или сходных)
свойств наделял человеческое сознание еще Кант. Что же касается общечеловеческих представлений о пре­красном, то и здесь, оказывается, выступают на сцену почти все эти свойства. Так, например, особенно важ­ную роль в наших эстетических переживаниях играет «самовознаграждающая» переработка информации мозгом. И опять-таки это сильно напоминает одну из гипотез Канта. «Поскольку методы философской эсте­тики и естественных наук различны, — завершает свой обзор Г. Пауль, — такое совпадение результатов при­обретает особое значение. Результаты эти можно счи­тать убедительно подтвержденными, и поэтому они заслуживают пристального внимания. Впрочем, на фоне такого сходства возрастает также значение рас­хождений и несоответствий. Современная философская эстетика должна учитывать все важнейшие данные науки относительно того, как люди воспринимают мир, как они видят изображения, как слышат музыку, как выражают свои чувства и побуждения, как едят и как танцуют. Трансцендентальная философия задает некие рамки, в которых все эти результаты можно обсуждать. Наши восприятия и наше поведение отражают челове­ческую природу. Философия, не уделяющая этому об­стоятельству должного внимания, безосновательна»¹.

¹ Там же. С. 26-27. ² См. Lumsden С. and Wilson Е.О. Genes, Mind and Culture. Cambbridg (Mass.). 1981.

Известная характеристика биофилософии как «мо­ста», соединяющего генетико-органическую и социо­культурную эволюцию, весьма быстро стала наполнять­ся конкретным содержанием. Так, еще в начале 80-х гг. Е, Уилсон в соавторстве с молодым тогда физиком Ч. Ламсденом предложил теорию геннокультурной ко­эволюции, направляемой особыми эпигенетическими правилами². Эта идея была использована Е. Уилсоном и М. Рьюзом для прояснения вопроса о возможных генетических механизмах фиксации человеческой спо­собности (и даже потребности) поступать морально. Поскольку наличие эпигенетических правил означает попросту наличие некоторого рода врожденного нача­ла в психике человека (как функции определенных участков мозга), которое направляет наше мышление, они сделали попытку показать, что и «принцип наи­большего счастья» утилитаристской этики и кантовс-кий «категорический императив» принимают форму вторичных эпигенетических правил. «Мы хотим ска­зать, — пишут они, — что мы, люди, осознаем эти мо­ральные принципы в качестве части нашей врожден­ной биологической структуры. Несомненно, эти прин­ципы влияют на наше мышление и поведение»¹. Как пишет в одной из своих поздних публикаций Ч. Ламс-ден, «потребуется еще много дополнительных знаний и данных, прежде чем мы должным образом поймем корни и функции таких эпигенетических правил, осо­бенно если они действуют внутри контекста геннокуль-турной коэволюции»².

Таким образом, мы видим, что самим ходом разви­тия науки XX в. был подготовлен решительный рывок к преодолению раскола двух культур — естественно­научной и гуманитарной. Это преодоление обозначи­лось в последнее десятилетие этого века. На наших глазах рождается новый тип науки или, во всяком слу­чае, новый тип научной деятельности, удачно симво­лизируемой метафорой «моста в будущее», но, разуме­ется, нуждающейся в своей точной логической и логи­ко-методологической экспликации.

¹ Рыоз М., Уилсон Э. Дарвинизм и этика // Вопросы филосо­фии, 1987, № 1. С. 101. ² Ламсдеи Ч. Нуждается ли культура в генах? // Эволюция, культура, познание. М., 1996. С. 137.

В заключение хочется еще раз подчеркнуть, что проблема диалога культур является одной из централь­ных в жизни современного общества. И весьма отрад­но, что именно через призму этой проблемы просмат­ривают и оценивают смысл своей научной деятельно­сти сами творцы и лидеры современных направлений в науке. Так например, вся работа «Оборотная сторона зеркала» К. Лоренца, положившая начало эволюцион­ной эпистемологии, пронизана заботой — способство­вать преодолению того трагического раскола двух куль­

¹ Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М,: Республика, 1998. С 260.

тур, под знаком которого европейская наука существу­ет со времен Г. Галилея. «Большая часть духовных бо­лезней и расстройств,— писал он в этой работе,— ста­вящих под вопрос дальнейшее существование нашей культуры, касается этического и морального поведе­ния человека. Чтобы принять против них надлежащие меры, нам нужно естественно-научное понимание причин этих патологических явлений; а для этого надо пробить стену между естественными и гуманитарны­ми науками в том месте, где ее защищают с обеих сторон: естествоиспытатели, как известно, воздержи­ваются обычно от любых ценностных суждений, тогда как, с другой стороны, гуманитарные ученые во всех ценностных вопросах философии находятся под силь­ным влиянием идеалистического мнения, будто бы все объяснимое естественно-научным путем ipso facto дол­жно быть безразлично к ценностям. Таким образом, зловредная стена укрепляется с обеих сторон как раз в том месте, где особенно необходимо ее разрушить...-Путь к самопознанию человека все еще прегражден глухой стеной. Мало, слишком мало тех, кто трудится, чтобы устранить это препятствие. Но число их все время растет, и вместе с убеждением, что судьбы че­ловечества зависят от их успеха, растет их рвение в труде. Нет сомнения, что истина в конечно счете по­бедит; остается мучительный вопрос: победит ли она, ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО»¹. Той же заботой прони­зана и работа наших ведущих ученых-синергетиков СП. Курдюмова, Г.Г. Малинецкого и СП. Капицы «Си­нергетика и прогнозы будущего». Отметив, что «пожа­луй, в полный рост проблема диалога двух культур, ес­тественно-научной и гуманитарной, встала в нашем веке», они далее пишут: «В конце нашего века междис­циплинарный синтез, направленный на выработку новых императивов развития, технологий выживания, идеологии XXI в., стал не игрой ума, не академической программой, родившейся в кабинетной тиши, а насущ­ной необходимостью. К сожалению, «физики» и «ли-

Дата добавления: 2014-11-09