Н. П. Колпакова. Песни заклинательные

Среди русских традиционных народных песен одними из наиболее древних являются песни типа обрядовых заклинаний. Та стадия общественного развития, на которой этот песенный жанр был в русском фольклоре единственным, неизвестна: древнейшие свидетельства упоминают наряду с обрядовыми песнями уже и величальные, и плясовые. Очевидно, в XI—XII веках песни-заклинания существовали у русского народа в окружении других, исполнявших в быту иные функции и, вероятно, уже тогда имевших свои особые идейные и художественные черты. Основную массу песен обрядового заклинательного характера в записях XVIII—XX веков составляют песни аграрно-календарные, к которым примыкают и некоторые другие разновидности бытовой традиционной песни. <...>

<...> Песни, принадлежащие к этому жанру, связаны с пережитками традиционного мировоззрения старой деревни. (1) Они встречаются в циклах календарного фольклора и в бытовых обрядовых циклах, выделяясь в каждом случае в группу, обособленную по своему бытовому заданию и художественному языку. В общепринятой классификации традиционных народных песен ни термина «заклинательные песни», ни выделения такого жанра не встречается; между тем в быту русского народа песни типа обрядовых заклинаний, по-видимому, имелись с давних времен. <...> Как и другие традиционные песенные жанры, песни заклинательные обладают вполне четким бытовым назначением и ясно выраженными, устойчивыми чертами текстовой и музыкальной поэтики. Их целенаправленность — стремление воздействовать на то или иное явление природы, от которого ожидалась помощь в трудах земледельца, на тот или иной заповедный предмет, которому приписывалось магическое значение, на неведомую силу — судьбу, распоряжавшуюся счастьем человека в его личной жизни. Основное количество заклинательных песен сохранилось среди записей календарного фольклора. В общем традиционном народно-песенном репертуаре песен календарного цикла имеется сравнительно немного. Вероятно, песни эти, известные по записям XVIII — начала XX века, представляют собой только небольшую часть той календарной... поэзии, которую... знали славяне. (2) <...>

Точных сведений о том, как возникли, кем и когда исполнялись наиболее старые песни-заклинания аграрного типа, не имеется, но их реалистический характер и конкретность содержания и образов ясно показывают, что создавались они на основе мировоззрения, имевшего устойчивый стихийно-материалистический характер, и были тесно связаны с трудом земледельцев, боровшихся за свое жизненное благополучие. Вместе с тем очевидно, что если колядки, веснянки и другие календарные песни-заклинания и имели когда-либо магическое толкование и значение, то ко времени своих первых записей все они, так же как и сопровождавшие их обряды, получили всюду на Руси уже не магический, а значительно более простой характер бытового обычая.

Аграрные песни-заклинания, исполнявшиеся в сочельник и под Новый год, обращались к определенному хозяину, припевая ему изобилие в хозяйстве и богатство, возникающие на основе его земледельческих трудов. Позднее к этому тексту прибавились шуточные концовки — требования подарков за «опеванье», переходившие иногда в шуточные угрозы. Но исконной целью святочных песен-заклинаний было силой слова подчинить природу человеку, человеческому коллективу. Возникнув в эпоху родового строя, календарные праздники были делом целого рода; вероятно, в древнейшую пору они еще не сопровождались всеми теми игровыми, величальными и лирическими песнями, которые примкнули к ним впоследствии и в которых нередко присутствуют элементы индивидуальных обращений, персонального прославления и т. п. Поэтому песни аграрно-заклинательного характера никогда, не передавали никаких индивидуальных эмоций своих исполнителей.

Этот основной характер заклинательных песен, по-видимому, с веками не изменился. Записи, сделанные за последние 120—150 лет, показывают среди других жанровых черт одну основную—коллективный характер их исполнения. <...>

Эта «артельность» отразилась и в текстах аграрных заклинаний. Ни одна песня этого жанра не обращается к природе от лица отдельного человека, отдельного хозяина; это подчеркивается устойчивым наличием местоимений множественного числа («мы», «нам», «нас» и т. п.), которые встречаются в них постоянно. Требования, предъявлявшиеся природе, всегда имели в виду интересы всего коллектива. Вместе с тем эти требования говорили о конкретном, материально ощутимом характере тех благ, которых человек ждал от природы: людям требовались солнечное тепло, воплощавшееся в обильном урожае, приплод скота, прирост семьи, т. е. все то, что в совокупности создавало материальный достаток и семейное счастье. Не религиозность, а ощущение органической трудовой связи человека с родной землей — вот что прежде всего выступает из текстов традиционных аграрных песен-заклинаний.

Все эти требования были обращены к различным объектам. В поэтическом преломлении песен-заклинаний весь окружающий мир — солнце, земля, небо с тучами и дождями, птицы, растения — приобретал такие качества и свойства, которые давали возможность людям непосредственно общаться с ним, разговаривать, делать его участником своих интересов. Эти обращения систематизировались и группировались вокруг более или менее определенных адресатов, различных для каждого времени года.

В песнях, связанных с периодом зимнего солнцеворота, таким ведущим образом является «коляда». Трудно установить, какие именно представления связаны с этим образом в русских колядках. У белорусов... термин «коляды» означает период святок, «коляда» — собиратель праздничных даяний и самое даяние, получаемое за славление. Русские колядки несколько сужают это многообразное толкование: термин «коляда» не подменяет термина «святки» и подаваемое колядовщикам колядой не называется. Неизвестно, изменилось ли применение данного термина в процессе исторической жизни народа или он и раньше не употреблялся в таком смысле в русском народном обиходе. Что же касается называния колядой самих сборщиков подарков, подаваемых за славление, то в русском фольклоре такое истолкование данного слова также не встречается: коляда все время ощущается как нечто, сопутствующее колядовщикам, но с ними не отождествляемое.

Все действия, приписываемые русскими колядками коляде, рисуют образ хотя, может быть, и несколько абстрактный, но бесспорно имеющий антропоморфические черты. Коляда может родиться, она ходит по дворам, вносит богатство в избы, щедро дарит направо и налево пироги, ломти хлеба, деньги, домашнюю птицу, блины и различную сытную и вкусную еду. С образом коляды в песнях-заклинаниях связываются представления о густых, обильных хлебах («сейся, сейся, пашаница, колос колосистый, зерно зернисто»), об обилии скота и увеличении семьи («с Новым годом поздравляю, со скотом, с животом, с малым детушкам»). Коляду, как дорогого гостя, встречают с уважением и почетом («не браните коляду, не журите коляду, пеките коляде пышки, лепешки»). Эти встречи и празднования происходят в скромной крестьянской избе. Мотивы изобилия и той сытости, которая должна была быть в каждом крестьянском доме, сплетаются в этих песнях с изображением конкретной бытовой обстановки: колядки упоминают печку, заднее и верхнее окошки, «кочерёжку», сено, вилы, теплое одеяло на хозяйской постели и т. п. Все это очень далеко от какой бы то ни было поэтизации или мифологических представлений, а, наоборот, тесно связано с реальным деревенским бытом и его нуждами.

Так же антропоморфичен образ масленицы — центральный образ следующего календарного цикла. Незначительное количество масленичных песен, дошедших до современных исследователей, рисуют образ существа, которое «пешою к нам не ходить, усе на комонях разъезжаить». «Комони» эти, по фольклорной традиции, вороные, а самый поезд масленицы в доказательство его силы, пышности и богатства окружен молодыми слугами. В записи старинных «проводов масленицы», сделанной уже в советское время на Южном Урале, описывается отъезд наплясавшейся и нагулявшейся масленицы «в леса дремучие» до будущего года; уезжая в санях, масленица увозит с собой «снега сыпучие, морозы трескучие» и оставляет людям свой завет — «встретить весну красную», «ладить борону и соху», готовиться к весенним работам, т. е. поступает так, как это могло бы сделать разумное существо.

Если коляда и масленица могут рождаться, ходить, ездить, дарить людям подарки, давать им свои советы, то такими же антропоморфными чертами в аграрных песнях-заклинаниях обладает и весна. Веснянки показывают образ существа, от которого в очень большой степени зависит благосостояние коллектива земледельцев. Прежде чем встречать непосредственно весну, песня-заклинание обращается ко всем тем, кто, по народным поверьям, может способствовать ее скорейшему появлению: к солнцу с просьбой нарядиться, выглянуть и показаться на общем весеннем празднике, к пчелам, которые должны «замкнуть зиму» и «отпереть лето», и особенно к птицам — птицы должны прилететь и принести весну с собой. Их прилету якобы способствовало развешивание по деревьям птичек, вылепленных из теста, и выполнение ряда других весенних обрядов.

Непосредственные обращения к самой весне полны радостных надежд и конкретных наказов: весна, как разумное, дружески настроенное к крестьянам существо, должна дать высокие льны, глубокие (т. е. могучие, крепкие) корни растительности, хорошие пастбища скоту, обеспечить плодовитость людям и животным. Как хорошая хозяйка-крестьянка, весна несет с собой «короб житушка», овес лошадям и траву коровам, «по яичушку» деревенским детям. Все эти образы так же необычайно четки, наглядны и тесно связаны с реальными основами трудового крестьянского хозяйства.

Лирическая грусть при проводах весны («ой ты, веснушка-весна, да ты куда, весна, ушла, куда делася да подевалася?») сменяется радостной встречей лета.

Границу между календарными циклами этих двух времен года определить в фольклорном материале очень трудно: песни весеннего и летнего циклов переплетаются и сливаются друг с другом. Конкретный образ существа, которое служило бы олицетворением летней поры, в календарных песнях-заклинаниях отсутствует. Некоторые из летних аграрных песен обращаются к «матери сырой земле», другие поминают троицу и семик, создавая смешение различных исторических наслоений и внося христианские элементы в языческие заклинания. Такой четкой антропоморфной фигуры, как коляда, масленица, весна, в летних аграрных песнях нет. Но тем не менее в них имеется устойчивый поэтический образ: лишенный человеческих черт, он все же в какой-то мере может считаться в календарной поэзии олицетворением мощного расцвета и жизненных сил земли. Это образ молодой кудрявой березы. В весенних календарных песнях березе явно оказывается предпочтение перед всеми другими деревьями, даже перед такими могучими, как дуб и вяз. Кроме березы, в летних аграрных песнях встречаются образы завитых яблонь, «зельев и злаков», взращенных землею, а также грома и туч, оплодотворяющих землю дождевою влагою. Сила растительности, жизненная сила земли — вот что смутно вырисовывается из текстов летних песен-заклинаний в качестве объекта, соответствующего антропоморфным существам других времен года.

К периоду поздней весны и к разгару летней поры относятся песни, обращенные к Купале и Яриле. Песни, упоминающие эти имена, в основном принадлежат к лирическим любовным и игровым, разрабатывают темы любовной лирики в той же манере, как это делают и другие лирические песни, и заклинательного характера не имеют. В них встречаются возгласы, призывающие Ярилу и Купалу, но это единственный признак их связи с песнями-заклинаниями; имена эти даются обычно в припевах и никакой связи между ними и текстами тех песен, которые они сопровождают, нет. Возможно, что прежде подобный припев относился к песням более ярко выраженного заклинательного характера, но проверить этого нельзя; в тех текстах, с которыми такие возгласы и призывы связываются в записях XIX—XX веков, непосредственная аграрная тематика, обусловленные ею художественные образы и соответственные приемы поэтики, как правило, отсутствуют.

Песни-заклинания, связанные с периодом уборки хлеба, создают картину торжества земледельческого труда. Основной художественный образ этих песен — плодородная нива, земля. Песни описывают, как «колос пошел на ниву, на белую пшеницу»..., как «ржица-матушка колосилась» и т. п. Нива, вобравшая в себя силу нескольких десятков жней, рисуется как какое-то могучее вместилище человеческой трудовой энергии — конкретное, почти реально ощутимое. Последовательный процесс перемещения сжатого хлеба с нивы в избу («на гумне — стогами, в клети — закромами, а в печи — пирогами») подается как торжественное шествие по земле благодетельного урожая, взращенного руками крестьянина. В благодарность за урожай земледелец убирает снопы цветами и, стараясь украсить их, «завивает бороду», т. е. сплетает колосья на последнем увозимом с нивы снопе или на последнем снопе, остающемся на ниве до будущего года.

Таким образом, в каждом из календарных фольклорно-этнографических комплексов можно выделить более или менее определенный и четкий антропоморфный (или приближающийся к нему) ведущий образ, к которому были обращены древние русские аграрные песни-заклинания. Целеустремленность и содержание всех этих песен были для всех календарных моментов общими: каждый раз имелось в виду определенное воздействие на тот или иной объект природы, каждый раз предъявлялись какие-то определенные требования. Общность бытовой функции обусловила для всех этих песен и общие приемы поэтического языка.

Композиционная форма заклинательных песен аграрного характера обычно принадлежит к одному из двух типов. В одних случаях это хоры, обращенные к тому, на кого требовалось воздействовать:

Мать сыра земля,

Лошадушкам овсеца,

Уроди нам хлеба.

Коровушкам травки!

В других случаях это хоровые диалоги с воображаемым собеседником («Ой, весна красна, тепло летичко, что нам вынесла? — Короб житушка» и т. д.). Обращает на себя внимание та интонационная система, которая присуща заклинательным песням: это, как правило, императив. Песня приказывает, требует:

Весна, весна красная,

Приди, весна, с радостью. <...>

Можно предположить, что этот императивный, иногда почти суровый по своей требовательности способ обращения к природе идет от глубокой древности, от периода жестокой борьбы человека за существование. Этому повелительному тону соответствует лаконичность общей формы, немногословность, деловой характер обращения. Обычный размер песни-заклинания не превышает 10—12 строк. Отдельные фразы коротки, синтаксический комплекс, как правило, укладывается в один стих. Такой же лаконичный характер имеет и музыкальный материал этих песен, в напеве которых на всем протяжении обычно повторяется одна и та же музыкально-восклицательная фраза обрядово-заклинательного характера, с узким мелодическим диапазоном, архаическим ладовым и ритмическим складом и часто с наличием речитативных интонаций. <...>

Так же четки, конкретны словарь и синтаксис аграрных песен-заклинаний. Коллектив земледельцев разговаривает с природой просто, деловито, не применяя никаких условных приемов фольклорной поэтики:

—Ой, весна красна,

Что нам вынесла? —

спрашивают люди. И весна так же просто отзывается:

—Короб житушка,

Малым детушкам

Два пшеничушки.

По яичушку

и т. д., упоминая в своем ответе о будничных предметах крестьянского хозяйства и обихода. Символики, художественного параллелизма, украшающих эпитетов песня-заклинание календарного типа обычно не знает: для этого весь ее стиль, все содержание слишком прямолинейно, четко, носит слишком деловой характер. Поэтическая образность этой песни создается почти исключительно двумя средствами. Первое из них — метафора, переходящая в олицетворение: коляда и овсень ходят по деревне; зима съедает весь хлеб, уносит молоко, сжигает дрова; масленица разъезжает на конях; кулик и пчела несут ключи, отпирают тепло и лето; весна приходит «на жердочке, на бороздочке», принося всем подарки; береза радуется, слыша опевальные песни, а колос сам бежит на ниву. Поэтический материал, используемый для этих метафор, своей непосредственной связью с образами крестьянского трудового быта подчеркивает трудовое происхождение всех этих песен.

Второе поэтическое средство — гиперболизация, выраженная во многих календарных песнях-заклинаниях очень ярко, опять-таки с явной целью усилить наглядность, конкретность требований и пожеланий людского коллектива. Песня говорит о необычайно крупных зернах («ему с колосу — осьмина, из зерна ему — коврига, из полузерна — пирог», «дай им бог из полна зерна — пирог»), обилии скота и домашней птицы, обилии детей («что в лесу кочек — то бы тебе дал бог дочек», «что в лесу елок — столько бы на двор коровок», «сорок коров, пятьдесят порозов» (возможно, поросят – сост.), «поросят да гусят, девяносто утят», «во ржи свинушка поросилася — семьдесят поросят») и т. д. В ряде случаев впечатление усиливается подбором соответствующих тавтологических эпитетов («зерно зернитое», «колос колосистый» и т.п.).

Наряду с деловым, четким императивным тоном, немногословностью и лаконичностью музыкального материала в заклинательных аграрных песнях встречаются ласковые, мягкие обращения к природе, к птицам, к насекомым, к хлебу («веснушка», «зимушка», «зимынька», «летичко», «колядушка», «масленка», «пчелка», «пчелынька», «жавороночки», «нивушка», «колосочек», «пшеничка», «ржица-матушка», «хлебушко» и т.п.). Так же ласково говорят земледельцы о животных, за которыми ухаживают («лошадушка», «коровушка», «свинушка») и от которых их благосостояние зависит не меньше, чем от урожая. Возможно, что такой дружеский, ласковый тон указывает на позднейший исторический этап в жизни аграрной песни-заклинания, когда люди уже хорошо осознали свое превосходство над природой, над подчиненными им низшими живыми существами и выражали это соответственной манерой обращения с ними. Вместе с тем этот мягкий тон подчеркивает глубокую внутреннюю связь человека-земледельца с родной землей, его тесную слитность с нею в общих трудовых усилиях, его дружеское желание сделать всю природу соучастницей той радости, которую он испытывает, видя успешный результат своей работы.

Стих песен-заклинаний своеобразен и нередко бывает близок к речитативной ритмической прозе. Его напевность подчеркивается распевными дактилическими окончаниями («жавороночки, прилетите-ка, весну красную принесите-ка», «приди, весна, с радостью, со великой милостью» и т.п.). Четко выраженной строфичности в этих песнях обычно нет (что представляется естественным в связи с их небольшим объемом), но внутренняя организованность стиха проявляется различными способами. Прежде всего, часто встречаются конечные рифмы, образующие группы, обычно из двух (реже из трех) стихов:

Нам зима надоела,

Весь корм уже поела. <...>

Рифмы эти, как часто бывает в традиционных народных песнях разных жанров, обычно являются результатом синтаксически сходного строения стиха и употребления в конце стиха одинаковой части речи. Синтаксические параллелизмы часто пронизывают целые комплексы стихов:

Приди, весна, с радостью,

Со льном высоким,

С корнем глубоким,

С хлебами обильными.

Общей напевности способствуют внутренние рифмы («со скотом, с животом», «за горою, за крутою», «жито колосистое, ядренистое» и т. п.).

У заклинательных аграрных песен нередко есть припев, более или менее своеобразный в каждой календарной группе. Так, в текст колядок вплетаются восклицания «коляда, коляда», «коляда, моляда», «таусень, баусень», «овсень, овсень» и др. Из припевов к масленичным песням известны «ой, ладушки-ладу», «люди, люли, гоголек, гоголечек». Весенние песни чаще всего сопровождаются припевом «ой, весна, ой, красна» и его вариантами. Среди летних жнивных встречаются «лило, лило», «ой, лиле, лиле, лиле», «да йие, йие, йие» и т. п. Таким образом, припев в одних случаях является обращением к невидимому существу, соответствующему в представлении земледельцев данному времени года (коляда, весна), в других представляет собой сочетание звуков («люли», «лило», «ладу» и пр.), имеющее сходство с некоторыми именами из славянской мифологии (Лада, Лель), но, видимо, уже давно потерявшее свое конкретное осмысление.

В тексте песен припевы размещаются различно. Иногда они стоят после каждого тиха, иногда (и это встречается чаще всего) делят песню на двустишия:

Ой ты, веснушка, весна,

Да ты куда, весна, ушла?

Ой, весна, ой красна!

Куда делася,

Да подевалася?

Ой, весна, ой, красна!

В некоторых случаях припев вставляется между отдельными, логически и синтаксически объединенными комплексами из произвольного количества стихов.

Заклинания аграрного характера должны были способствовать материальному благополучию крестьянина, и силой, на которую следовало воздействовать, здесь была природа. Но имелась еще область личной жизни, где вмешательство благоприятных сил было не менее важно для человека. Это были уже не силы природы, а силы судьбы, которые следовало заклясть, чтобы заставить служить себе и обеспечить удачную женитьбу, долгую жизнь, семейное счастье.

Песни-заклинания, связанные с темами личной судьбы, встречаются в двух этнографических комплексах: в свадебном обряде и в цикле новогоднего фольклора (песни подблюдные). Трудно сказать, которая из этих разновидностей заклинательной песни возникла раньше, но во всяком случае можно предполагать, что обе они появились позднее заклинаний аграрных и отражают уже иную стадию общественного развития, а именно ту, на которой уже существовал моногамный брак и система заклятья носила не общественный, а личный, индивидуальный характер. <...>

Примечания.

1.На основании этнографических данных можно предположить, что песням-заклинаниям предшествовали песни еще более архаические (трудовые песни типа восклицаний-выкриков), сопровождавшие коллективную физическую работу и организовывавшие ее своим ритмом; древних текстов этих песен в русском фольклоре не сохранилось, но такие песенные импровизации-выкрики можно услышать и сегодня (например, в 1954 году они были зафиксированы автором при работе грузчиков на Волге).

2.Русских календарных песен известно значительно меньше, чем украинских и белорусских. На основании анализа музыкального материала можно предположить, что русские песни календарно-заклинательного типа, известные по записям XIX—XX веков, очень близки к своим древнейшим прототипам, так как в их напевах имеется много общего с материалом белорусским и украинским; поскольку с XIV века эти три ветви славян были надолго разлучены друг c другом, общие черты в их календарно-песенном репертуаре, по-видимому, должны были сохраниться с домонгольского периода.

В. И. Чичеров. НОВОГОДНИЕ ПЕСНИ-ЗАКЛЯТЬЯ УРОЖАЯ И БЛАГОПОЛУЧИЯ СЕМЬИ (русские колядки и их типы)

(...) Наименования русских новогодних песен, исполнявшихся в кануны главных зимних праздников — рождества. Нового года, крещения,— различны. Их называют: «коляда», «овсень», «виноградье»; последние два наименования на одной территории не встречаются. Если первое из указанных названий — общеславянское, то два других являются исключительно русскими. В большинстве местностей русское население не разделяло песен соответственно их названиям по праздникам (к рождеству, к Новому году, к крещению); это отличает восприятие русскими своей новогодней поэзии от восприятия ее, например, украинцами, у которых колядка определяется как рождественская песнь, щедровка — как новогодняя. (...)

Названия песням даются по припеву, имеющему форму восклицания (отсюда: кликать коляду, кликать овсень). Песни с припевом «коляда, ой, коляда!» распространены по всей территории России, но в ряде районов уступают место своеобразным русским формам. Такой формой в северных районах (на территории новгородской колонизации) было виноградье. Центральная полоса России и Поволжье (в основном районы московской колонизации, за исключением Вологды) имеют своей областной формой овсень. Южнорусские области, частью Среднее и Нижнее Поволжье, отчасти казачьи районы, не имеют своего четкого областного типа песни. В Воронежской, Курской областях, на Брянщине, на Дону под Астраханью и вверх по Волге вплоть до Саратова обнаруживается перекрещивание типов новогодних песен. В этих местностях разные русские песни смешиваются с украинскими; наблюдается одновременное бытование овсеня, русской и украинской колядки, украинской щедровки. Появление смешанного типа новогодней песни в этих местах было обусловлено тесными культурно-историческими связями русского народа и украинцев, их взаимовлияния. В южнорусских районах не выработался свой областной тип новогодней песни; в них существуют русские и украинские колядки, среднерусский овсень и украинские щедровки.

В отношении русской новогодней поэзии следует говорить о двух ее видах: 1) среднерусском и поволжском (овсень) и 2) северно-русском (виноградье). (...)

Границы распространения овсеня не случайны. Центр этого обрядового песенного типа находится в землях или принадлежавших Москве еще в середине XV в. (до падения Новгорода), или соседивших и боровшихся с ней областей (Тверь, Рязань), но связанных с культурой крепнувшей Москвы. территория овсеня, если ее нанести на карту Руси XIV—XV вв.,— это прежде всего московские земли, осуществившие разгром татар, сбросившие их иго, окрепшие в борьбе и объединившие русские княжества в единое многонациональное государство. (...)

(...) Новогодние заклятия, предрекающие благополучие, урожай, плодовитость и плодородие, прямым и непосредственным образом связаны с основной ячейкой родового строя – семейной общиной или большой семьей, в пережитках сохранявшейся у русских до недавнего времени. В силу различия в историческом развитии народов образуются разные типы семейной общины; их своеобразные черты четко выявляются, например, при сопоставлении великорусской большой семьи и южнославянской задруги.

Отличия типов семейной общины были сформулированы Косвеном: «Один тип характеризуется полной сохранностью, наряду с коллективным производством и потреблением, начала коллективной собственности. Этому соответствует стойкий демократизм внутренних отношений и управления такой общины. Глава ее, будь то старший по возрасту или молодой, обычно выборный, далеко не обладает неограниченной властью, во всем существенном советуется со взрослыми членами семьи, его дисциплинарная власть ограничена и т. д.

Другой тип, при наличии сохраняющегося коллективного производства и потребления, обнаруживает проникновение в семейную общину начала частной собственности в виде если не полного ее утверждения, то резко выраженной тенденции главы семьи, деда или отца, стать не только неограниченным распорядителем хозяйства, но и полным собственником всего семейного имущества, в том числе и личных заработков членов семьи. Соответственным образом резко вырастает и его личная власть, превращающаяся в деспотическую. Два указанных типа семейной общины можно, по-видимому, считать двумя историческими ее формами: более архаической, первобытно-демократической, и более поздней, представляющей собой патриархальное перерождение большой семьи, которую можно назвать деспотической».

Применяя это обобщение к тем формам семьи, которые существовали у славян, следует сказать, что задруга представляет собой первобытно-демократический тип, великорусская же большая семья — тип более поздний, обусловленный более сложной культурой народа. Совершенно справедливы указания Косвена на то, что тип отцовской семейной общины находит наиболее отчетливые формы у русских, тогда как для других восточных славян — белорусов и, по всем данным, украинцев, так же как для южных славян, характерен преимущественно первобытно-демократический тип.

Есть все основания предполагать, что особенности родового строя у русских и у других славян определили различия у них обряда колядования. Двум типам семейной общины соответствуют два типа этого обряда: обобщенный и дифференцированный.

Оформившись в период полного развития полнокровного существования родового строя у славян, эти обрядовые типы (в силу известной консервативности обряда) сохранили свои особенности и в период разложения и даже исчезновения у некоторых народов семейных общин; в обрядовом цикле нового года исчезновение их более всего сказалось не на порядке проведения действа и исполнения текстов, которые часто остаются теми же, а на изменении темы, содержания и образов песен, на характере высказываемых пожеланий. Указанные два типа обряда колядования следующие:

1. Дифференцированный тип обряда. Обряд проводится с учетом каждой индивидуальности, входящей в состав семейной общины (иногда учитываются также лица, не входящие в нее, но случайно оказавшиеся в данном доме в момент прихода колядующих). Внешним признаком этого типа обряда служит колядование у дома и в доме и дифференцированные колядки, с которыми обращаются к каждому отдельному человеку, желая ему личного благополучия и счастья его семье.

2. Обобщенный тип обряда. При проведении обряда имеется в виду семейная община в целом (большая семья), обряд обращен к главе семьи (остальные ее члены упоминаются по связи с ним). Внешним признаком обобщенного типа является колядование у дома или в самом доме и общая колядка, в которой высказывается пожелание благополучия семье в целом.

Дифференцированный тип обряда достаточно полно описан в научной литературе; он представлен в первую очередь колядованием украинцев, болгар,...а также единым с ним по существу «кликаньем коляды» у других славян. Особняком стоит великорусский обряд, до сих пор не исследованный; он должен быть охарактеризован как обобщенный тип обряда. <...>

Среднерусские новогодние песни могут быть сведены к трехосновным типам, элементы которых существуют и отдельно, и в контаминации друг с другом. Условно обозначая, эти типы можно определить так: а) тип величанья с пожеланием богатства, б) тип просьбы о подаянии, в) тип шуточной песни (с цепевидно построенными вопросами и ответами). Этот тип стоит особняком. (...)

Каждый из указанных типов имеет редакции: а) основную и б) осложненную контаминациями. (...) Характерный тип величальной колядки (не контаминированной) был опубликован еще в 1838 г. И. Снегиревы

Коляда, коляда!

Пришла коляда накануне рождества;

Мы ходили, мы искали коляду святую

По всем дворам, по проулочкам.

Нашли коляду у Петрова-то двора.

Петров-то двор — железный тын,

Середи двора три терема стоят,

Во первом терему светел месяц,

В другом терему красно солнце,

А в третьем терему частые звезды.

Светел месяц — Петр сударь свет Иванович,

Красно солнце — Анна Кирилловна,

Частые звезды — то дети их.

Здравствуй, хозяин с хозяюшкой,

На долгие веки, на многие лета!

Приведенная колядка состоит из трех частей:

1. Приход коляды и поиски ее колядующими (введение). Введение является отзвуком реально проводимого колядования...

2. Характеристика хозяев (величанье). Величанье содержит поэтические образы, генетически восходящие к магии и элементам древних культов: железный тын — поэтическое осмысление ограждающего круга, в котором железо синонимично неразрушимой крепости ограды. Такой смысл образа тына в колядке связан со святочными обрядами разрушения забора у избы, ломанья ворот и тому подобными действиями, которые должны были вызвать приход несчастья в семье, исчезновение в данном доме удачи и обилия. Уподобление хозяев солнцу, месяцу, звездам входит в круг элементов обрядовых действ солнечного культа, сохранившихся в праздновании рождества — крещенья; такое уподобление является наивысшей формой восхваления и пожелания благополучия и связано в самих истоках своих с новогодней обрядностью как обрядностью возрожденного солнечного светила.

3. Пожелание благополучия. Формула пожелания, завершающая величанье, приобретает особый смысл в условиях новогодней обрядности, распространяющей действие заклятий на весь вновь начинаемый период времени (ср. магию «первого дня»). (...)

Тип новогодней песни-просьбы заключает в себе требование обрядового подаяния. Реальная деталь обряда изображается в песенном тексте (получение обрядовой еды колядующими). Этот тип иногда встречается в форме самостоятельной песни и почти всегда входит в другие тексты как их составная часть:

Таусины, таусины!

Кишки, лепешки,

Свиные ножки,

Ты не режь, не ломай,

Подай целый каравай,

Кишку с лутышку,

Краюшку с колбешку!

В печи сидели.

На нас глядели,

Каши захотели.

Колядки-просьбы варьируются как а) песни, непосредственно требующие подаяния, б) песни, повествующие о приготовлении обрядовой еды, предназначенной для одаривания колядующих, и в) песни, рассказывающие о благополучии и удаче как результате подаяния. Самая просьба о подаянии при этом может иметь форму изложения ожидаемого или форму угрозы принести вред дому, если просьба не будет исполнена. Все три вида колядок-просьб, разумеется, могут сводиться воедино. (...)

Колядка-величанье и колядка-просьба связаны между собой единой целью новогоднего обрядового действия и соответствуют его основным моментам: заклятию благополучия и приобщению к нему заклинающих. Естественным следствием указанной связи является контаминирование обоих типов колядок. Контаминация несколько изменяет композицию колядки, давая ей следующую характерную редакцию: а) приход коляды и поиски ее колядующими, б) характеристика хозяев (величанье), в) просьба о подаянии. Такой текст встречается очень часто, наряду с указанными выше основными типами. (...)

Описываемые колядками красота двора и дома, обилие скота, богатство желанного урожая, уподобление хозяев солнцу, месяцу и звездам образуют целостный комплекс пожеланий-заклятий, произносимых колядующими. Пожелания имеют две редакции: а) ожидаемого благополучия (так будет!) и б) изображения предреченного как исполнившегося (так уже есть!). И та и другая редакции являются проецированием будущего, но вторая из них воспринимается как более действенная, так как в ней желаемое изображено исполнившимся. (...)

(...) В русском фольклоре существовал и другой тип новогодних поздравительных песен, представлявших собой новообразование, которое может быть определено как использование колядующими во время обряда поздравления с Новым годом и рождеством необрядовых песен. Отголоском обряда колядования в таких песнях обычно являются только первые две или даже одна строка («Пришла коляда...») и заключительная просьба о подаянии. Основной текст безразличен к обрядности. По существу здесь имеет место механическое (а не органическое, как в овсенях) соединение необрядовой и обрядовой (точнее: колядки-просьбы) песни. Почти все, известные по записям, колядки этого рода имеют вопросно-ответную форму.

Вопросно-ответная форма песен варьирует один из древнейших видов обрядовой поэзии — вид загадок, распространенный не только у земледельческих, но и у скотоводческих и охотничьих народов. Может быть, некогда и среди песен русской новогодней обрядности существовали подобные песни-загадки. Они не дошли до нас, но полузабытые традиции вопросно-ответной обрядовой песни могли притянуть в святочный цикл произведения, имеющие ту же форму (варьирующую загадку), но не связываемые своим содержанием с обрядом. «Овсени», «безразличные» к содержанию обряда, представляют собой обычно цепь вопросов, формально привязываемых к даваемым ответам. Типичные образцы таких... песен следующие:

1. Иван большой

Купил горшок.

2. На что горшок?

— Кашу варить.

3. На что кашу?

— Детей кормить... и т. д. (...)

Колядки, состоящие из вопросов и ответов, как правило, исполнялись детьми, реже подростками и только в отдельных случаях, как можно заключить по свидетельству информаторов и отчасти собирателей,— взрослыми парнями и девушками. (...)

Шуточные вопросно-ответные колядки могут быть связаны с детьми не только как с их исполнителями, но и по самому стилю, тождественному стилю одного из разрядов детского фольклора, так называемым потешкам. (...) Песни такого рода являются новообразованиями в святочной обрядовой поэзии, они свидетельствуют о постепенном превращении серьезного обряда магического характера в игру, в увеселение. Изменение смысла обрядового действия, видимо, определило и возможности включения в него песен иных типов, чем возникавшие первоначально. (...) Колядка-потешка и по форме, и по содержанию, и по происхождению отличается от основных двух названных типов колядок, образуя особый тип песни, соединяемый с исконными мотивами новогодней поэзии, но остающийся не слитым с ними. (...)

Типы рассмотренных овсеней среднерусской полосы и Поволжья, восходящие, по крайней мере, к XVII столетию, представляют собой основной тип русской новогодней песни, предназначенной для заклятия плодоносности и благополучия. Выделяясь своим припевом, имеющим непосредственное касательство к начальному периоду удлинения дней и разгорания солнца, овсени сохраняются на территории Московской Руси. На русском Севере припевы: «овсень», «усень», «таусень», «баусень» и прочие не известны. Северные песни, соответствующие среднерусскому овсеню, имеют другой припев: «Виноградье, красно-зелено мое». Святочные песни с этим припевом на южной окраине их распространения граничат непосредственно с овсеневыми песнями и распространены далеко на Северо-востоке, а на Севере известны в русских селах вплоть до Белого моря...

Обстановка, в которой поют святочные виноградья, тождественна той, которая имела место в средней России и в Поволжье. Один из сюжетов виноградья тождествен с основным типом величального овсеня. Содержание песни то же: идут колядующие, подходят к господинову двору; двор огорожен тыном; хозяин, хозяйка, дети—месяц, солнце, звезды (вар.: хозяин в дому— Адам в раю, хозяюшка — оладейка в меду, дети — орешечки в меду...).

Этот устойчивый сюжет может осложняться — так же, как и овсень. Но направленность осложнений другая. В виноградье, как правило, отсутствует характерное для овсеня развитие аграрно-земледельческих мотивов (работы в поле, уборки урожая и пр.). Детализируются мотивы семейной жизни, поведения человека и пр. Наиболее распространенная вариация сюжета терема-семьи в виноградье связана с мотивом — хозяин едет суды судить:

...Часты звездочки —

Малы деточки.

Как самого господина

Дома нетути,

Дома нетути,

Не случилося.

В Москву съехавши —

Суды судить,

Суды судить

Да ряды рядить.

Посудивши, порядивши,

Домой едет он.

Он жене-то везет

Кунью шубу, кунью шапочку,

А своим-то сынам

По добру коню,

Своим доченькам

По злату венку,

Своим служенькам

По сапоженькам.

Обзор мотива «суды судить» дан Потебней на материалах великорусских, украинских и белорусских святочных и пасхальных песен. Приведенные им тексты свидетельствуют о распространенности этого мотива у восточных славян и о включении его в разные циклы песен. Видимо, характерный сюжет новогодней песни в данном случае осложнился популярным в песенной поэзии мотивом «отъезда из дома хозяина и его возвращения с подарками семье». Поводом для введения его в новогоднее величанье должна была послужить общность темы богатства, довольства, благополучия, звучащая в основном тексте и во включаемом в него отрывке. Отъезд хозяина и одаривание подарками в отдельных вариантах видоизменяется в отъезд на охоту при помощи выжлака, сокола, корабля (иначе: прибыли от охоты). Сходство и того и другого отъезда в общности результатов. Хозяин дарит жене кунью шубу или куниц-лисиц на шубу. (...)

Подаркам сыновьям, дочерям, слугам соответствует возвращение «из синя моря» корабля, привозящего много «живота» — «на житье-бытье, на богатство». Песенный рассказ об охоте, как и о судах, связывается с основным:

Хозяин во дому, как Адам в раю,

Хозяюшка в дому, как оладейка в меду

Малы деточки в дому, как пряженчики в меду.

Особенностью святочных виноградий русского Севера является обилие в них величальных свадебных мотивов. В отличие от овсеневых песен, где они также имеются, но подчиняются теме пожелания дому-семье благополучия и обилия, в виноградьях свадебные, брачные мотивы независимы от нее и звучат как простое, не переосмысленное применительно к новогодней обрядности, перенесение песни из одного обрядового цикла в другой. С этим связана и дифференциация по отдельным лицам святочных виноградий. Разные виноградья поются молодым, девушке, холостому парню и другим.

Общий с овсенем тип виноградья, естественно, закрепляется за хозяином дома... (...) В домах, где в текущем году справлялась свадьба, в первый день рождества величают молодых особым виноградьем. Тема его — охота и встреча мужа и жены — представляет собой перепевы свадебной поэзии...

Обилие свадебных текстов и мотивов, включенных на русском Севере в обряд новогоднего славления, заставляет поставить вопрос о соотношении зимней календарной и свадебной поэзии. Устанавливая общность текстов в северно-русском семейном и аграрном обрядах, одновременно выявляем и характерную черту, отличающую северное новогоднее славление от среднерусского. На Севере, в отличие от средней России и Поволжья, обнаруживается четкая дифференциация (по прославляемым лицам) святочной песни. В свадьбе такая дифференциация естественна и необходима, так как самый обряд, устанавливая отношение между членами семьи, выделял то или другое лицо, обособливал его и приводил к созданию его художественной характеристики. Целевая установка аграрного обряда первоначально была производственной, а не семейно-бытовой; как было указано выше, индивидуализация величаний новогоднего периода исключалась связью обряда с отцовской большой семьей. Отсюда правильным будет положение: индивидуализированные величанья, обнаруживаемые на русском Севере в семейной календарной обрядности, первоначально разработались как вид свадебной лирики и только в результате происшедших изменений в отношении людей к проводимому ими колядованию были перенесены в новогодний обряд. При переносе отдельных текстов из свадебного цикла в календарный эти произведения на русском Севере не подвергаются качественной переработке и сохраняют обращение к тому лицу, к какому они адресуются во время совершения брачного ритуала (к отцу, матери, брату, холостому парню, девушке и т.д.). На примере северно-русской святочной поэзии можно видеть один из путей осложнения и изменения аграрной поэзии, происходящего в результате перерождения обряда. Самое наименование северной святочной песни — прославление виноградьем — свидетельствует о перерождении древнего обряда заклятья плодородья, урожая и довольства в доме. Термин «виноградье» не связан со святочной обрядностью. Он только в отдельных случаях в быту получил календарное обрядовое приурочение, в результате чего перешел в научную терминологию, утвердившись там, благодаря трудам А.А. Потебни, А.Н. Веселовского и других ученых, в значении святочной песни.

Обзор великорусской новогодней заклинательной песни показывает сохранение архаических, обобщенных форм ее в редакциях аграрных, далеких от христианства. Основной тип величальной святочной песни был некогда известен русскому населению повсеместно под общеславянским наименованием «колядка», «коляда» и — в землях Московской Руси под названием национально-русским—«овсень» (таусень, баусень, усень и др.), упоминаемым в средневековой русской письменности и сохраненным до наших дней в средней полосе России и в Поволжье. Именно овсень представляется исконным типом русской новогодней песни. На юге, в областях, пограничных с Украиной, он теряется, затемняясь украинской новогодней поэзией, более разнообразной и более новой по содержанию и образам. На севере, не знающем названия «овсень», песня постепенно теряет общеславянское обозначение «колода» и принимает обозначение жанра величаний, используемых в разных случаях при разной обстановке — «виноградье»; одновременно в новогоднюю обрядность вводятся тексты, не связанные с ней, заимствованные в первую очередь из свадебной поэзии. Таким образом, хранительницей в XIX — начале XX в. древнего русского обряда колядования является Москва, окруженная рядом близлежащих областей (Рязанской, Владимирской и др.), к которой тянутся и земли Поволжья,— с ними древняя русская столица была издавна связана водными путями. Выходя за пределы распространения овсеней, вступаем в местности разложения и перерождения новогодней песни. В отношении русского Севера это особенно странно, так как именно там до XX столетия хранились и совершенствовались многие произведения народного искусства, исчезавшие в других местах, например, развивались эпические формы устного творчества народа. (...)

Дата добавления: 2014-11-16