Часть вторая. Философствование из возможной экзистенции 20 страница

\254\

Для нас эта полемика не представляет более решающего значения. Мы видим предварительный характер (Vorbaucharakter) обеих позиций, насколько они обе абсолютизируют сами себя, и истину обеих, поскольку они остаются каждая в своей относительности. Противником их обеих, удерживающим их однако в то же время как свои собственные предпосылки, является философия просветления экзистенции. Эта философия знает, что все вопросы о существенной истине решаются не на уровне всеобщезначимого, но что в деле ориентирования в мире существует как допускающее убедительно обоснованное решение познание фактического, так и объективно созерцаемая истина идеи (dali es aber in der Weltorientierung sowohl zwingend entscheidbare Einsicht des Tatsachlichen als auch objektiv schaubare Wahrheit der Idee gibt). Только в абсолютизации этой ориентировки в мире возникает то общее, что есть у позиций позитивизма и идеализма.

Общее между ними

На вопрос о том, что в собственном смысле есть, оба отвечают в том или ином смысле: целое и всеобщее. Для позитивизма существенное - это закономерность природы. Во всех интересах приоритет для него принадлежит некоторой форме всеобщности. Для идеализма существенное - это целое, как единый мир до бесконечности структурированного в себе космоса. Для него всеобщее имеет некоторое значение только в свете целого; так, например, значимая логическая правильность суждения имеет смысл в свете истины идей, звеном в которой она является.

Как позитивизм, так и идеализм знают индивидуум только как предмет в его объективности, либо как нескончаемый ряд особенного, либо же как особенную форму всеобщего; лучшее есть для них всеобщее и целое, как они его себе представляют. Индивиды для них-только арена и проезжая магистраль, они существуют как частные случаи или как орудия; они суть или точки пересечения вневременных законов, в принципе постижимые генетически, и в этом качестве не имеют самостоятельного бытийного характера, -или же идея, как объемлющее целое, использует их силы или отвергает их, смотря по тому, чего именно потребует от ничтожной индивидуальности величественное движение идеи в мире.

Хотя обеим позициям возможно даже обожествлять отдельных индивидов, поскольку они становятся представительными в смысле категорий всеобщего и целого, то обе, однако же, не признают принципа индивидуальности как возможной экзистенции. Оба воззрения являются противниками того, что они называют индивидуализмом, который они, в множестве разнообразных форм, только конструируют без всякого смысла для индивида под именами «своеволия», «эгоизма», «суетности», «субъективного лиризма». Он - помеха, он - зло; значение имеет только служение всеобщно-

\255\

сти, преданность целому; индивид обретает ценность, только если снимает себя в объемлющей гармонии, или повинуется всеобще-значимым законам долженствования; т.е. личность видится тождественной растворению в сущности дела (die Personlichkeit wird identisch mil dem Aufgehen in der Sache). Некоторый остаток личности, правда, допускается, но в то же время и лишается всякой ценности как «частная» сфера; он остается лишенным пафоса и при всяком конфликте должен уступать. Поскольку, следовательно, оба они смешивают объективную индивидуальность частного существования и возможную экзистенцию индивида, который может проявиться в своем существовании как свобода, они полагают, будто ничтожество простого индивида и подлинность возможной экзистенции - это одно и то же. Они неспособны отыскать никакого критерия для различения того и другого, поскольку подобный критерий и в самом деле никогда не становится объективным для ориентирования в мире, но коренится всегда в неизменно историчном абсолютном сознании. Они не могут понять неправды (Unwahrheit), которая как неподлинность есть отрицательное определение экзистенции, а не какой-либо эмпирической действительности.

Позитивизм и идеализм имеют своим предметом вневременное, как подлинную действительность: для одного это природная закономерность, для другого - идея. Для обоих историчность как таковая не имеет собственной субстанции. Она превращается или в вечную идею в ее временной форме, или же в материю, в которой зримо является закономерность как ее подлинная сущность. Время ничтожно, материя презренна. История, как предмет исследования, есть для них обоих путь к удостоверению во вневременно значимом, - или путь познания всеобщих необходимых истин социологии. Оба они обращают свою критику против глубины историчности, как против лишенного разума оригинальничания (vernunftlose Eigenbrutelei). Самое главное - цепс-купность истории, всемирная история или всеобщее в истории, человечество. То, что не входит в эту взаимосвязь согласно аспектам оценки, которые предоставляет нам всеобщее и целое, - есть безразличная для мысли случайность. Носители подобных идей забывают о самих себе, как возможных экзистенциях. Их абсолютная уверенность в бытии возникает у них единственно из предстоящего их взору видения вневременного целого, или знания о всеобщем.

Для позитивизма и идеализма бытие есть нечто доказанное и доказуемое. Для обоих поначалу образцом знания была математика. Однако там, где идеализм понимал математику как абсолютно иное сравнительно со способом его собственной познавательной значимости, там его собственное знание истинного оставалось для него в некотором ином смысле доказанным, дедуцированным, обоснованным знанием, которое, подобно математике, имеет силу независимо от познающего его лица. То, что идеализм знает, как бытие, он знает как некую безличную науку. Это ориентирование в мире, свойственное сознанию вообще, хотя и не эмпирическое, но

\256\

все же априорное ориентирование в мире в отношении идей, которые выступают передо мною в мире как очевидные. Для обоих воззрений всякая сущность в форме объективности превращается в «вещь», будет пи это материальная вещь, доказанное положение, явно представленная (explizierte) и тем самым также кристаллизированная идея.

Позитивизм и идеализм удовлетворяют нашу потребность в единой истинной картине мира. Множественность знания упорядочивается для них в некотором целом, как предметном знании о всяком бытии; на полюсе позитивизма это целое должно быть каждый раз заново начертываемо как «современная картина мира» посредством сведения воедино новейших результатов наук, при гипотетическом восполнении обнаруживающихся при этом пробелов в знании; на полюсе идеализма оно существует в виде системы философии, в сети которой улавливается содержание всего возможного бытия. И тот, и другой призывают к синтезу. Но поскольку синтез, как всеобщезначимый синтез, возможен только в области ориентирования в мире, - и тот, и другой вынуждены иметь перед глазами нечто вроде строения, плана мира. Они излагают его в энциклопедиях; в противоположность специально-научному знанию, которое в самом деле всегда остается в погружении (am Grunde), в контакте с изучаемыми вещами, в подвижности своей проблематики, они оба хотят что-то констатировать (feststellen). Оба они способны нарисовать величественное образное видение некоторого целого, но именно тем самым они покидают почву доказуемого знания и даже становятся помехой на пути такого знания.

На вопрос: что я должен делать?- позитивизм и идеализм или обосновывают долженствование, как всеобщезначимое, - первый - на основе генезиса пользы и цели, второй - на основе идеального закона. Или же они отменяют долженствование в пользу некоторого бытия. Так идеализм может сказать: то, что должно быть, уже есть как идея; эта идея сама по себе не имеет нужды ожидать, пока долженствование осуществит ее. Так позитивизм может утверждать существование эмпирической действительности как таковой, которая, коль скоро она стала такой согласно законам природы, такой и должна быть. В основании признание всякого успеха, как такового, поддержки всего, что оказывается в истории победоносным, соучастия в том, что делают все, естественно наступающего наслаждения жизнью и простого самосохранения равным образом лежит такое утверждение эмпирической фактичности.

Позитивистская этика понимает мораль как возникшую из социального сосуществования людей. Мораль для нее - это правила поведения, обеспечивающие сохранение целого, или посредством гарантии сферы частной свободы, возможно большего счастья возможно большего числа людей, или посредством отбора самых ловких и дельных. Верно понятый собственный интерес всех - вот решающий фактор, реализующийся через общественный авторитет,

\257\

суждение зрителя, исторически приобретенные чувства симпатии. Идеалистическая этика понимает мораль как дух некоторого целого. В совместной жизни многих людей она представляет собою действительность свободы, которая невозможна в механистически постижимом для мысли аппарате, но существует без принуждения благодаря идее как добротная субстанция целого.

Позитивизм и идеализм в общих им чертах тесно связаны. Будучи привязаны друг к другу, они взаимно ограничивают, но и пробуждают друг друга. В своих конкретных исторических проявлениях они заимствуют идеи друг у друга и образуют промежуточные формы. Но оба они в том, что у них есть общего, должны быть в свою очередь ограничены преодолевающим их, из них самих, философствованием (beide sind in ihrer Gemeinsamkeit einzuschranken durch das aus ihnen sie uberwindende Philosophieren): если ориентирование в мире, которое одно лишь дает нам предметную зримость и мыслимость, стремится в том и другом, замыкаясь в себе, к своей абсолютизации, то на границах всякого ориентирования в мире выясняется, что этот путь замыкания невозможен.

Их границы

1. Позитивизм и идеализм полагают, будто в принципе знают все. - Неправда позитивизма и идеализма коренится в том, что каждый, изолируясь, утверждается на самом себе. То, что они мнят при этом знать, избыточно (1st zuviel). Позитивизм хотя и видит факты, но не замечает того, что отнюдь не все факты являются фактами в одинаковом смысле слова. Вместо относительности фактичного он думает выражать абсолютность бытия. Идеализм хотя и видит истинные идеалы, но ради них он теряет охоту к эмпирическому исследованию и оттого делается ненадежным в признании эмпирических реальностей. - Поскольку же иллюзионистическое обладание некоторой истиной о целом скрывает от них обоих само бытие, с метафизикой, - которая для экзистенции, как чтение шифров, есть функция сознания бытия, - как с неким предметным знанием и занимаются метафизикой, как наукой. Опытные открытия мышления на границах они превращают или в гипотезы, или в разумное знание о целом. Но и тот, и другой одинаково неспособны в подлинном смысле дать себя затронуть предмету: эти философии изгоняют прочь удивление. Они отменяют страсти и споры, они, если только в целом чувствуют себя в безопасности, не знают, собственно, смерти, случая, вины. Сомнение и отчаяние не представляют для них сколько-нибудь серьезных возможностей. Они утрачивают способность видеть обстоятельства человеческой жизни как загадки; душевная болезнь, к примеру, есть для позитивизма только подлежащий изучению природный процесс, для идеализма же нечто такое, что его никак не касается, и что как аномалию он отбрасывает прочь или что он, далекий от действительной жизни, остроумно и назидательно ути-

\258\

лизует в своих чуждых правдивости представлениях. И тот, и другой, каждый по своему, считают все на свете конченым и скучным.

2. Решение утратило свой исток. - Поскольку позитивизм и ',{ идеализм знают, что есть и что должно быть, всякое решение есть для * них объективное решение, истинно, если может быть показано, что оно принято в пользу целого и всеобщего, или неистинно, там, где оно принимается против всеобщего в пользу того, что видится им как особенное. Поскольку идея стремится к тотальности и приводит все ко взаимному примирению, как моменты целого, в ней, собственно говоря, не происходит действительного решения. Ибо там, где я могу объективно знать, что является истинным, там решение можно угадать, как, в сущности, всегда уже предвосхищенное решение.

Ни тот, ни другой не знают долженствования, как долженствования историчной экзистенции. Эта последняя, не будучи ни эмпирически положительным существованием, ни долженствованием согласно неким лишь всеобщим законам, но оставаясь в обеих этих средах, как рационально непроницаемая судьба, из собственной свободы изначально следует в историчном явлении императиву: стань тем, что ты есть (werde, was du bist). Сознание экзистенции, недоступное для позитивизма и идеализма, заставляет, каждый раз в живой насущности, задавать себе вопрос: Где исторично требуется принятие подлинного решения? Где идея тотальности получила право оформлять действительное, или где всеобщий закон вправе замещать собою решение? Поскольку историчное решение может переломить всеобщее, а может и послужить основой для нового всеобщего, здесь, похоже, имеет место противоположность: Тот, кто всегда настаивает на постановке вопроса об «или-или», который как таковой никогда не бывает только всеобщим вопросом, отыскивает ситуации, где нужно принять решение, и доводит их до крайности и до предельной остроты, тот собственным существованием разбивает жизнь закругленно замкнутого мира (das Dasein der runden Welt), там, где сам этот мир не разобьет его; тот же, кто, где бы то ни было, ищет компромисса и примирения, теряет свою экзистенцию, потому что скрывает действительное и маскирует решения, даже только как возможности. Уклониться от своей судьбы, предав себя целому, - значит желать себе судьбы лишенного судьбы в слепом покое, пока не придет все-таки разрушение и не случится прорыв исконной свободы. Тотальность, к которой я мню принадлежать, заключая без решения компромиссы, сохранить свою силу и значимость не в состоянии. Правда, принимать устраняющие экзистенцию решения или только произвольно, или же только рационально, значит всего лишь нарушать ими порядок идеи. Но нерешительно наблюдая идти вместе с ходом вещей, допуская событиям двигаться далее к мнимому бытию в целом, - этот выбор приводит к напыщенности (Verblasenheit), в которой фактически сохраняют полную силу и решают дело одни лишь психологические и социологические мотивы. Подлинное решение, свободное от про-

\259\

извола и слепого инстинкта, - это дело индивида и тех всегда немногих, кто пребывает в экзистенциальной коммуникации друг с другом. Во всяком решении подвергается сомнению нечто относительно целое и всеобщее, или решение отменяют, в пользу мнимого знания об этом целом.

Поскольку идеализм игнорирует возможную экзистенцию, он растворяет свободу в рассудке и идее. Позитивизм отрицает свободу. Оба препятствуют сложиться и чуткости к решению, и чуткости к подлинной ответственности и опасности. Под их влиянием может развиться некоторое обманывающее себя самого, мнимо свободное умонастроение, которое, однако, на самом деле просто боится решения. Тогда бывают наклонны соединить идеалистическую образованность и позитивистское знание, но так, что решающим остается при этом неосознанное почтение к жизни вообще, к успеху, как таковому, к авторитету и блеску в мире, а также так, что метафизической мечтательности приходится расплачиваться за то, что она сострадательно скрывает от человека страхи, связанные с пограничными ситуациями.

3. Замеченную границу фактически заставляют забыть. -Тот, кто, мысля, ограничивается знанием, не может прийти к какому-либо целому, не впадая в заблуждение {Wer sich im Denken auf Wissen beschrankt, kann ohne Irrtum zu keinem Ganzen kommen}. Он принужден наталкиваться на границы там, где он не знает, и где все же нельзя сказать, чтобы ничего не было. Хотя не может быть всеобъемлющей системы знания, как абсолютной истины, позитивизм хотят принудить к признанию таковой, или верить в нее как в возможность. Хотя оба они замечают границу; они высказывают ее, но в такой форме, которая заставляет фактически забыть эту границу.

Агностицизм позитивистов представлял собой безразличное суждение, гласившее: есть то, что непознаваемо и потому совершенно меня не касается. В противоположность этому, подлинное философское незнание означает, помимо сознания границы, также призыв (Appell): обрести на пути просветления исполненной делом свободы то, что недоступно для нас или представляется несуществующим на пути объективного знания.

Для идеализма непостигнутое лишь эмпирически действительное, бессилие или дурность (Schlechtigkeit) сугубой природы была столь же безразличной и не заботящей его границей, какой является для позитивизма его незнание. Но там, где действительность как действительность не дает нам покоя, - там разбивается идеализм, там открываются пограничные ситуации, там возможная экзистенция чувствует свой глубинный исток.

Идея имеет иное значение в идеализме, который закругляется как целое ориентации в духовном мире, нежели для философствования из возможной экзистенции. Там идея замыкается в себе, здесь же она в конечном счете пребывает не из себя самой. Замыкающаяся в себе идея заставляет забыть прорывающую (durch-

\260\

brechende) идею. У Гегеля, правда, каждый круг развития идеи разрывался, но в конце, согласно ему, округло замыкается круг кругов, который уже не может быть разорван, но означает окончательное удовлетворение и примирение всякого бытия со всем¹. Для Канта, напротив, идеи суть бесконечные задачи, они не суть ни формы, ни субъект; они охватывают оба свои значения, будучи и методическим принципом исследования, и практическим принципом деятельности³, а тем самым обретают и объективную реальность, пусть даже лишь неопределенную реальность⁴, и становятся силой жизни в субъекте, который живет

¹Так, в завершении «Энциклопедии философских наук» дух и природа в их целом предстают как формы обнаружения разума, на которые саморазделяется в суждении идея. В философии же как моменте умозаключения происходит соединение моментов идеи таким образом, «что природа предмета - понятие - есть именно то, что движется вперед и развивается, и что это движение есть в такой же мере и деятельность познания — вечная в себе и для себя сущая идея, вечно себя проявляющая в действии, себя порождающая и собой наслаждающаяся как абсолютный дух» (Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Философия духа. М.: Мысль, 1977. С. 407. § 577). Идея у Гегеля есть, таким образом, во всяком случае нечто конститутивное, и даже: единственная подлинная конститутивность существования. (Прим. перев.).

«Итак, я утверждаю, что трансцендентальные идеи никогда не имеют конститутивного применения, благодаря которому были бы даны понятия известных предметов... Но зато они имеют превосходное и неизбежно регулятивное применение, состоящее в том, что они устремляют рассудок к известной цели, ввиду которой линии направления (Richtungslinien) всех его правил сходятся в одной точке, и, хотя эта точка есть только идея (focus imaginarius), т.е. точка, из которой понятия рассудка в действительности вовсе не исходят (wirklich nicht ausgehen), так как она находится совершенно вне границ возможного опыта, тем не менее она служит для того, чтобы сообщить им величайшее единство наряду с величайшим расширением» (Кант И. Критика чистого разума. М.: Наука, 1998. С. 496 (В672)). Ср.: «Понятия разума... суть только идеи, и, конечно, для них нет предмета ни в каком опыте, однако это не значит, что они обозначают предмет, вымышленный [воображением] и в то же время считаемый возможным. Они мыслятся только проблематически, для того чтобы можно было обосновать в отношении к ним (как эвристическим фикциям) регулятивные принципы систематического применения рассудка в области опыта» (Там же. С. 573 (В799)). (Прим. перев.).

³Идея практического разума, по Канту, может быть «дана в конкретной действительности, хотя, правда, лишь отчасти;... она есть необходимое условие всякого практического применения разума», поскольку «в практическом применении рассудка задача всегда состоит в деятельности согласно правилам» (Кант И. Критика чистого разума. М.: Наука, 1998. С. 305 (В384-385)). Практическая идея есть, таким образом, верховное правило употребления разума в области деятельности, как основания определения воли. В идее практического разума, как доброй воли, «чистый разум обнаруживает даже свою причинность», и мудрость есть «идея необходимого единства всех возможных целей» (Там же.). (Прим. перев.).

⁴ «Хотя с помощью их, - говорит Кант, - и нельзя определить ни одного объекта, тем не менее в основе они незаметно служат рассудку каноном

\261\

в них и из них. Тем самым в лице Канта философствование перешло границу идеализма. Для позитивизма из природного процесса также вытекают задачи, как нескончаемые задачи; но если для него эта не-скончаемость остается безразличной, поскольку он находит удовлетворение уже в том, чтобы шагать вперед, в философствовании Канта нескончаемость задач приводит философа к сознанию того, что никакая абсолютная цель не является имманентно возможной, и что, стало быть, мир не может быть замкнут в самом себе (die Wett also in sich selbst nicht zu schlieften ist).

К этому замыканию в себе, в мнимой гармонии существования, как бытия, и в пренебрежении к неисследимому приводит абсолютизация мира в позитивизме и идеализме. Но оба они, в самоочевидной для них обоих вере в наличное бытие единого мира, познаваемого в единой картине мира, неизбежно не принимают уж настолько всерьез свои доказательства. В форме гипотез или ориентирующих систем оба предвосхищают то, что, однако же, по своему смыслу вовсе не есть возможная цель. Если принять доказуемость в ее строгом смысле, то весь их прекрасный мир единого космического порядка рассыпается на части. И если они оба осуждают как произвол субъективности ту подлинную форму сообщения философской истины, которая говорит с нами, не имея убедительной значимости, в исчезающих выражениях, то с этой преодолевающей их философской позиции выдвигается, против них самих, требование предъявить действительное доказательство там, где высказываются всеобщезначимые утверждения, и отказаться от доказательств там, где они по смыслу самого дела невозможны. Только в прорыве через границы позитивизма и идеализма окончательно обретается способность видеть возможность философствования.

4. Восхождение экзистенции как граница. - Позитивизм и идеализм, как два полюса великих систем, зримо показывают нам бытие в его обширности и целости. Однако тишина незримого бытия остается и мешает делу, если его хотят совершать ради него самого.

В восхождении философствования самое важное - это цель. Это восхождение совершается от положительного к идее, через идею - к экзистенции, а от нее - к трансценденции. Идеализм останавливается на идее. Позитивизм, когда он хоронит фантазии идеализма, помогает приготовить трансцендирование к экзистенции.

Восхождение вверено индивиду в его ситуации; что именно ему удастся, неразрывно связано с его особенностью. Он может стать

его широкого и согласного с собой применения: правда, он не познает с помощью идей никаких предметов, кроме тех, которые он познал бы согласно своим понятиям, но все же благодаря им он лучше и дальше направляется в своем знании. Не говоря уже о том, что, быть может, идеи делают возможным переход от естественнонаучных понятий к практическим понятиям, и таким образом могут доставить самим моральным идеям опору и связь со спекулятивными знаниями разума» (Кант И. Критика чистого разума. М.: Наука, 1998. С. 305-306 (В385-386)). (Прим. перев.).

\262\

формой некоторого всеобщего, но и его особенность может доходить до исключительности, которая ни для кого не станет путем, но самое большее - лишь ориентиром. Позитивизм и идеализм равно не знают особенного, которое разбивает всеобщее, или которое выбивается из своей роли и становится «мене текел»¹ для самого состава существования, как всеобщего существования, в том виде, как его понимают позитивизм и идеализм. Однако с их стороны невозможно доказать действительную силу какого бы то ни было исключения против всеобщего и целого.

Это бытие может прийти к себе самому, как существование, только в возможной коммуникации, сущность которой остается неведомой тайной для позитивизма и идеализма. Для них истинно лишь то, что связывает людей как взаимозаменимых отвлеченных разумных существ (austauschbare abstrakte Vemunftwesen); хотя они и допускают симпатию и антипатию как чувства приватного характера, признавая вообще-то сферу переменной естественной душевной жизни человека, но они признают ее исключительно лишь как не имеющую существенности эмпирическую действительность особенного. Их пафос, настаивающий на том, что истинно лишь то, в чем необходимо должен убедиться каждый, кто это понимает, или что связывает людей друг с другом благодаря всеобщезначимости, оправдан сам по себе лишь относительно; он фальшиво обращается против всякого проявления экзистенциальной коммуникации. Действительность згой коммуникации составляет их границу, доступную не для ориентирования в мире, но только для просветления экзистенции.

Их философская ценность

7. На службе экзистенциального философствования. -

Я не могу уловить мир в зеркало, и не могу сам превратиться в него, - я могу только придать себе должную светлость (Helligkeit), чтобы стать а мире тем, что я есмь. Если разбито замкнутое целое мира, то у меня остается ориентирование в мире.

Позитивизм и идеализм истинны, если получают свой мотив и свое ограничение из более глубоко лежащего истока. Они представляют собою не только действительные, но и, в своей взаимной релятивизации, вполне истинные силы в истории, которую мы ви-

¹ «Мене текел упарсин» - в книге пророка Даниила слова, написанные таинственной рукой на стене палаты Вавилонского царя Навуходоносора во время пира. Пророк Даниил объяснил значение слов так: «Вот и значение слов: мене - исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел -ты взвешен на весах и найден очень легким; перес - разделено царство твое и дано мидянам и персам» (Дан. 5, 26-28). В ту же ночь царь был убит, и Вавилон захвачен персами. Буквальное значение слов: «мина (мера веса), шекель (мелкая мера веса), полмины». Выражение получило переносное значение: пророчество о бедствиях, предсказание смерти важного лица. Здесь именно в смысле: фатальная угроза. (Прим. перев,).

\263\

дим, и в нашем собственном сознании существования. Без позитивизма нет тела, без идеализма - нет пространства для объективного и содержательного осуществления возможной экзистенции. Экзистенция овладевает силами позитивизма и идеализма для ориентирования в мире и ставит обоих себе на службу. Но в то время как бытие, как просто положительность, есть слепое вещное бытие, бытие, как возможный язык шифров для экзистенции, становится побуждением к трансцендированию; в то время как бытие, как всего лишь идея, оказывается на пути к завершенности косной формой, для экзистенции оно становится пространством совершенного формообразования в исчезающем явлении (Raum der vollendeten Geslaltbildung in verschwwindender Erscneinung).

Фиксирующая характеристика позитивизма и идеализма не означает, чтобы она могла относиться к какому-нибудь подлинному философу и его философией, выступающей под тем или другим наименованием. Если я проникаю в исторически встречающуюся мне философию, то я во всякой должен находить истину. В философии не существует различия верного и неверного, разве только в частностях, но есть различие исконного и выдуманного, то есть -экзистенциального и неподлинного мышления. Так, идеализм в его великих системах, как выражение трансцендентной увлеченности (Bezogenheit), т.е. как метафизика, следует понять как для всех обязательную истину, в которой некоторая экзистенция понимала себя как существующая не из себя самой. Так, позитивизм в его мощных исторических формах, как выражение непреклонной воли к знанию действительного, есть стихийная тяга к пограничным ситуациям, в которых я впервые могу удостовериться в своем бытии: великие позитивисты, не понимая себя самих, подготавливали своей работой возможное самопонимание.

Только экзистенциально-отвлеченные мысли становятся той неистиной, которую мы характеризовали выше как позитивизм и идеализм. Будучи перенесена из истоков в некоторую образованность, эта неправда являет себя как доступное заучиванию неизмеримое многообразие знания, передающее в традиции объективность прошлого философствования и познавания.

2. Образованность как ценность и как неудача. - Образованностью называется ориентирование индивида в мире, которое он приобрел, воспринимая в себя переданные традицией методы исследовательской работы, содержания знания и оформленные образы бытия (gestaltete Bilder des Seins). Позитивизм и идеализм, как противоположные полюса ориентирования в мире, означают тот или иной возможный объем образованности. Для меня невозможно перескочить через мир, ибо только благодаря ему я сам становлюсь действительным. Даже если величайший объем образованности не делает индивида экзистенцией, но создает лишь условия для ее осуществления, то малообразованность означает все же соответственно суженный объем существования экзистенции.

\264\

Образованность есть сознание вообще, ставшее действительным существованием. Образованный человек видит мир и вещи в нем не в хаосе и не изолированно, но в определенно упорядоченных перспективах. Он действует не по механическим принципам рассудка, но исходя из субстанции некоторой безличной идеи.

Дата добавления: 2014-11-20