Часть вторая. Философствование из возможной экзистенции 24 страница

\297\

лает во все новые кризисы силою не знающего успокоенности во-прошания. Казалось бы, скромная простота философской истины и неутолимая воля к безграничному постижению бытия в существовании взаимно исключают друг друга; но то и другое составляют единство в осуществлении индивидуальной жизни. Поэтому в произведениях философа имеет свое значение и самое раннее, и самое позднее, - имеет значение, правда, не затем, чтобы мы могли видеть, как это произведение возникло, но как истина этой экзистенции, которая получает свое выражение только в последовательности целой жизни, хотя это и не значит, что самое позднее есть в ней единственно истинное. И все же философская простота никогда не бывает чем-то законченно готовым, которое мы могли бы предъявить другому или чем могли бы владеть в знании. Даже в творениях самых подлинных философов она присутствует далеко не везде.

Трудность достижения истины в простоте философствования состоит не в том только, что нам нужно знать столь многое, и что теперь уже никто не в состоянии совладать со всем множеством знаемого в его запутанных сочетаниях. Трудность заключается в том, что простота философствования действительна не только в мышлении, но и в самом мышлении достигается только на основе простоты поведения и фактической духовной жизни. Никакому существованию не только невозможно охватить весь доступный исторический опыт, но невозможно и вступить в коммуникацию со всем множеством действительных в настоящем экзистенций. Эмпирически окружающее нас есть исчезающе маленький фрагмент возможного. Находящаяся в нашем распоряжении, в тесноте существования, мера личных сил может быть растрачена впустую; тогда мы по произвольному усмотрению занимаемся случайными содержаниями, общаемся со всеми людьми, которых мы только встречаем. К простоте ведет интуитивный выбор: безусловное избрать настоящее, действительно принадлежащее к моей личности, столь же возможно, как и пройти мимо него; умение ждать так же реально, как и мгновенная решительность. Этого не даст никакой рассудочный план, однако рассудок создает ту среду, в которой возможность экзистенции получает свои решения, завоевания или упущения. Какие люди войдут в мою жизнь, - это бывает определяюще важно для меня, как глубина простоты существования, когда из бесчисленного множества людей лишь очень немногие в течение всей жизни знают, что взаимно и тесно связаны. Какие книги я продолжу читать, а какие читать не стану, какого рода деятельности стану искать для себя под воздействием тех минутных впечатлений, которые в своей нескончаемое™ и случайности проходят через жизнь каждого из нас; и наконец, какого философа я изберу, чтобы углубиться, прежде всех прочих, именно в его труды, - все это вместе есть путь простоты экзистирования, который мы не вправе рассеи-

\298\

вать в произвольных избраниях. Простота, в научном и философском мышлении, - это принцип руководства, в отличие от слепой мыслительной работы, которой все предметы и проблемы представляются объектами изучения, находящимися на одном уровне, как будто бы их следовало просто переработать, тогда как ведь на самом деле работа может иметь разумный смысл только там, где она направляется целеполаганием обретающей простоту философской жизни.

3. Философия, как промежуточное бытие. - Философствование, пусть оно и осуществляется в одной жизни, никогда не может, оставаясь истинным, обрести целость как мыслительная формация. Ибо философия, как высказанное в слове мышление, существует между прошедшей действительностью, просветляющей себя в ней, и будущей действительностью, становящейся возможною благодаря ей. Она не самодостаточна, как творение, в котором человек может предаться покою и отдыху в блаженной вневременно-сти, она есть, напротив, лишь функция, как призыв или удостоверение. Как таковая, она приходит впоследствии, чтобы дать уже не существующей действительности знание о себе и посредством воспоминания сберечь в бытии эту действительность. Гегель говорит, что она - сова Минервы, начинающая свой полет в сумерках, когда эпоха приходит к концу¹, - или же она предшествует, чтобы прорицающим указанием пути сделать возможной новую действительность, - Ницше называет ее молнией, от которой загорается новое пламя². Но это - не две существенно различные философии; философствование есть и то, и другое в одном; через просветление прошедшего и существующего оно ведет к избранию действительного среди возможного; причем не в области конечного как такового, где эту функцию промежуточного бытия выполняет забота о существовании, но в экзистировании перед своей трансценденцией

¹ «Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, тогда некая форма жизни стала старой, но серым по серому ее омолодить нельзя, можно только понять; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек» (Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 56). (Прим. перев.).

² Нам не удалось обнаружить у Ницше афоризма дословно такого содержания. Уподобление живой мудрости грозовой туче, чреватой молниями, находим в «Так говорил Заратустра»: «Моя мудрость собирается уже давно, подобно туче, она становится все спокойнее и темнее. Так бывает со всякою мудростью, которая должна некогда родить молнии» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения. В 2 т. М.: Мысль, 1990. С. 209) Здесь же молнии уподобляется явление «сверхчеловекая: «Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - эта молния, он -это безумие!... Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек» (Там же. С. Э, 11). (Прим. перев.).

\299\

в явлении временного, которое, будь оно прошлым или будущим, снимается в этом экзистировании, становясь вечностью подлинного бытия.

Такое снятие совершается, следовательно, не в самой по себе философии уже как мыслительной формации, но только в ее воплощении. То, что философия есть некое «между», означает в то же время, что она может обладать истиной только в целокупности отдельного человеческого существования, и не вправе ожидать ее в выходящем за рамки этого существования будущем. Философствование, будучи изначально неким мышлением как экзистирующей жизнью, хотя и отвлекается совершенно необходимо от своей ситуации и безусловной деятельности в этой ситуации, чтобы в качестве мышления задуматься о самом себе, сравнивать, отличать себя, тем самым проверять себя и безгранично распространяться. Но с этим отвлечением оно теряет в силе экзистенциального исполнения то, что что выигрывает в широте возможного и необязательного. Оно сохраняет в себе сознание того недостатка, что становится подлинно истинным только будучи обратно переведено в деятельность в настоящем. Ибо, будучи как дело одного лишь мышления незаверешенным, философствование, как высказанная в слове мыслительная формация, имеет некоторую площадь разрыва (Bruchflache), которая замыкается только в единении с жизнью личности, будь то в воспоминании или в осуществлении, однако же так, что само по себе воспоминание есть не окончание, но основа для нового осуществления, а осуществление - не начало из пустоты ничто, но исторически вспоминающее избрание будущего.

Воплощение в осуществлении объективно направлено к некоторому самоотношению, исследованию, созиданию, действию, субъективно же - к некоторой внутренней установке, некоторому знанию о бытии, покою в беспокойстве. Как действительность оно каждый раз есть нечто определенное, которое, однако, как конечное существование в своей основе непостижимо. В науке, например, предметно изученное хотя и является ясным, но то, почему его изучали, сознание смысла, первый набросок известной мысли, - это исток, а в нем наука становится философствованием. Это философствование воплотилось здесь в исследовании, посредством которого оно осветило некоторое существование в мире, так что то, что является в нем научным познанием, имеет в подобном случае самостоятельную ценность независимо от его истока в самобытии исследователя.

4. Философия, как попечение о самом себе (Kummern urn sich selbst). - Действительность, в которую воплощается философствование, есть самобытие индивидуальной личности. Философствуя, я пребываю у себя самого, а никогда не просто при некоторой вещи. То, что философствование есть попечение о себе самом, следует из ситуации существования. В этой ситуации я не станов-

\300\

пюсь для себя предметом, как именно я сам, но, стремясь пробиться к истоку, не могу отвлечься от себя самого, но всегда, как только пытаюсь совершить это, словно попадаюсь самому себе на дороге. Если я встречаю себя подобным образом, то уже не существую как я сам, но только хочу стать, философствуя, тем, что я есмь как возможность. Ибо в существовании как таковом я еще не имею подлинного бытия, как некоторой данности, но только пробиваюсь к нему в самобытии своей свободы, в принятии решений о том, что я делаю и что я в силу этого есмь.

Самобытие существует в жизненной ситуации только в коммуникации, от самых легких соприкосновений, разгорающихся огнем действительности только один-единственный раз, вплоть до такой общности, в которой становление самости возможно только благодаря другой самости во взаимности общей жизни (in welcher Selbst пиг durcn das andere Selbst in Gegenseitigkeit eines Lebens wird). Поэтому философия, высказанная в известное время, может быть лишь результатом коммуникации беспокоящегося о себе само- бытия (Resultat der Kommunikation um sich bekummerten Selb-stseins), в необозримом множестве людей, здесь и там находящих язык для выражения, находясь в подобной же ситуации. Поэтому философия, как формация, в своем истоке принадлежит многим, и отдельный человек, высказывающий ее, просто приводит в связно-отчетливую форму то, что уже существует в анонимности; быть может, он и усиливает его, придавая резкость и широту его выражению. Немногие великие философы создали мыслительные построения, которые означают невероятный скачок в движении мысли, но и они также сделали это потому лишь, что были представителями своего времени, которое прежде них могло в лице своих лучших людей узнать себя или себя отвергнуть. Существует эта общность, не отменяющая самобытия личностей, но впервые позволяющая ему прийти к себе. То, что бывает в каждом случае единым, и что, однако, никогда не существует в целости, но выступает в явлении лишь косвенно и учреждает общность, остается в то же самое время скрыто от нее. Философ высказывает от своего лица то, что думают многие. Однако всякий слышащий это вновь мыслит от своего лица в некотором исполнении бытия, которое не есть всеобщее исполнение, однако есть то, что существенно для истины.

Поскольку философствование есть попечение о самом себе, становится возможен упрек, гласящий, что тот, кто философствует, всегда говорит только о себе. Это в самом деле верно, но, вопреки тому, что желает сказать в своем недоразумении дела подобный упрек, это верно не о той эмпирической самости, которая могла бы быть предметом психологического и психиатрического анализа, но о самости как возможной экзистенции, - этом истоке всякой мысли, которую желает услышать тот, кто ищет философии. Ибо, фило-

\301\

софствуя, я преодолеваю себя как лишь эмпирическое существование и как возможная экзистенция ищу другой экзистенции, чтобы вступить в коммуникацию с нею. Правда, здесь есть опасность подмен в срыве к дурной персональности коммуникации, увлекаемой инстинктоподобным любопытством, чтобы словно проглотить другого как психологический предмет, к привязанности к другому при отрицании себя самого, к сенсации, ищущей мнимого сознания себя самого в утверждении авторитета для других, и т.д. Но философскую мысль невозможно мыслить безучастно, как научную, если только мы не превращаем ее в пустой материал мышления, который лишь внешне продолжает мыслиться тогда как составная часть учения. Философская мысль затрагивает и возвышает нашу самость, даже если эта мысль нашла для себя спокойную деловитость языкового выражения, без которой она не может сделаться ясной. Вместо упрека в том, что философы всегда говорят о себе, нужно сказать так: тот, кто философствует, говорит о самобытии; кто о нем не говорит, тот и не философствует; он вводит в обман, потому что он вовсе не присутствует в мысли сам, но замыкается от нас (wer philosophiert, redet vom Selbstsein; wer das nicht tut, philosophiert auch nicht; er tauscht, weil er gar nicht dabei 1st, sondern sich verschlielit).

Философия и система

Мышление уже от природы систематично: оно не застревает в самом начале на одной мысли, и не просто ставит мысли одну рядом с другой, но направлено на их отношение между собою и не успокаивается, пока не будут исчерпаны в обозримом порядке все возможности сочетаний мыслимого. Философствование, как объемлющее мышление в одном-единственном смысле, направлено на целое как таковое, которым оно хотя и не обладает как предметом, но в котором оно хотело бы удостовериться при посредстве формы целого, как системы,

Однако философствование не может без остатка исчезнуть ни в какой системе; оно становится системой, лишь поскольку знает, что система есть принадлежащая ему сторона всеобщего. Смешать себя с системой означало бы смерть философствования, поэтому оно изымает себя обратно из всякой системы {nimrnt sich wieder aus dem System zurUck). Оно остается в борьбе с системой, в качестве которой оно порождает себя в мысли. Разрушение всякой системы есть принадлежащая ему сторона действительности присущего в настоящем мышления некоторой самости.

Если философствование - это путь, благодаря которому я освобождаюсь от оков, делаю возможной и избираю свою свободу, то мыслимому в нем можно задавать вопрос о том, окрыляет ли оно или ослабляет меня в моем искании. Существование как действи-

\302\

тельность изолированного самобытия в своем мире подобно тюрьме, но вдохновенный взлет мыслящего из этого существования может привести его в систему мыслимого как в новую тюрьму. Для конструкции бытия, которая выдает себя за абсолютную истину, не осталось бы никакой свободы: в ней меня неизбежно должна одолеть угнетающая теснота. Свобода же требует осмотрительной сдержанности по отношению ко всему, что мы мыслим, и чем она может владеть, в самом деле, только силою тех или иных определенных методов, не исчерпываясь без остатка в одном-единственном таком методе. Она, мысля, пребывает при них, но не абсолютно в них. В системе, к которой философствование, как мышление, все же постоянно должно стремиться, оно обмелело бы, если бы пришло к завершенности. Истинное философствование хочет идти по путям, на которых в конце видит крах своей воли к знанию; оно желает не давать исполнение уже через познание, но создавать пространство для свободы; в конце концов, в любой систематике оно, как система, будучи в истоке целым, остается все-таки фрагментом. Таким образом открывается возможность удовлетворить наивысшему притязанию свободы: двигаться вперед в открытости миру, найти себя самое в овнутренении экзистенции (Existenzverinnerlichung), искать основы в своей трансцендентной глубине. Это притязание, неотменимо истинное как явление в незавершенном овремененном существовании, похоронило бы нас, став знаемой истиной в системе.

1. Система в науке и в философствовании. - Система в науке есть, формально, целое внутренне связного познания, становящееся предметом знания. Для этого требуются предпосылки, из которых исходит система: способ выведения одного из другого и тотальность всех возможностей материала, так чтобы вывод мог достигнуть некоторого конца; система по своей форме должна быть замкнутой благодаря тому, что в ней уже приготовлено место для всякого вновь привходящего элемента ее материала.

Система есть во всех науках. Принципов может быть много или немного, вывод может сократиться до всего лишь упорядочивающей группировки, замкнутость системы может свестись к весьма всеобщей, незаконченной схеме.

Система может быть системой предметов знания, или системой методов, при помощи которых познание овладевает своими предметами. Ученые ищут естественную систематику, заключенную в самих вещах: систему законов природы из одного принципа, систему форм действительных вещей, систему психических и общественных сил и т.д. Истинная система означала бы достигнутое окончательное познание соответствующей предметной области. Поскольку такой системы не находят нигде, но она всегда остается бесконечной задачей, науки находят всякий раз только относительную систему, которая между произвольным наружным порядком

\303\

вещей и утопически мыслимой предельной системой предмета представляет собою приближение по пути к этой последней. Но если с появлением системы легко может возникнуть обманчивая уверенность в том, что мы овладели окончательным познанием, то все-таки научное познание во всякой своей системе имеет дело лишь с некоторым опытом, который оказывается у него в руках как его полезное средство. Вместо того, чтобы подчинять себя системе, познание науки посредством не знающей эмпирического завершения проверки этой системы до бесконечности видоизменяет ее.

Правда, и система в философствовании, поскольку она есть форма мыслимого как всеобщего, также не есть что-либо иное. Однако она имеет радикально новый смысл, поскольку она желала бы овладеть самим бытием, по ту сторону всякой предметности, но при этом не может устоять в качестве науки. Система философствования становится функцией свободы. В науках интеллектуальная свобода сознания вообще противостоит системе как попытке, которой она пользуется как своим орудием. В философствовании же, как работе просветления себя самого (Sichselbsterhellen), свобода не настолько отделена от своего мыслимого, чтобы она могла использовать свою собственную систематику сугубо технически. Так же, как систематика в науках означает приближение к естественной истинной системе самой вещи, так систематика в философствовании, чем она подлиннее, тем менее укоренена в предметной дельности, но тем решительнее опирается на исконное сознание бытия. В силу этого оно, на взгляд извне, имеет значение выражения и оказывается в своих результатах стилем мышления некоторой самости. На взгляд же изнутри оно заключает в себе единственную в своем роде истину; мыслящий хотя и позволяет систематике стать в качестве объективной формации технической возможностью, и тем самым отступить на известную дистанцию от него самого; но таким образом она утрачивает для него то содержание, которое было для него несомненно как истина. Однако мыслящий отстраняется только от продуктов этой систематики в их высказанной в слове понятийно-сти, но не от самой системы, с которой, напротив, он как исток тождественен. Таким образом, система в философствовании уже не есть более только схема некоторой объективной формации, и не есть также лишь истинная систематика некоторого предметного познания, но есть сама свобода, которая приходит в ней в сознание. Система в ее объективации становится ясностью самобытия самого по себе, но становясь отвлеченной как сугубо объективная система, она опускается до полезного и заучиваемого.

2. Многозначность смысла системы в философствовании. - Система играет в философствовании неодинаковую роль. Будучи словно бы возможна на различных уровнях, она всякий раз имеет особенный смысл. Философия, как мыслительная формация, подразделяется на части и имеет в своем составе системы, кото-

\304\

рые она объемпет как целое, так же как и сама она, как целое, становится систематической в силу избрания известного принципа. Если рассматривать отдельные философии, как произведения, то можно представить типологию их систематической формы:

а) Философская система - это объективная конструкция бытия, как мироздания (АИ), в его основании. Как таковая, она изначально есть метафизическое чтение шифра существования, а ее предмет - трансцендентное бытие; тогда, утрачивая исток, она может обрести значимость как гипотеза в партикулярном, научном познании существования, которое, однако же, всякий раз описывает только некое особенное бытие;

б) Философская система становится формой всестороннего ориентирования в мире и в категориях и методах познания. Как таковая, она есть всеобщая форма преподавания (des Lehrens), ни к чему не обязывающее, не то чтобы неистинное, но еще не положительно истинное, а потому неудовлетворительное и все же непременно необходимое упорядочивание унаследованного и возможного. Это - подобающая, научная систематика в логике и психологии, а не в самом философствовании, которому она должна служить;

в) Философская система желает быть в мышлении формой явления веры исторической экзистенции. Как таковая, она есть всякий раз неповторимо своеобразная форма, объективное обрамление которой хотя и встречается нам, как правило, во втором типе, но подлинное содержание которой, находящееся в непрерывном ряду коммуникативного становления собою, есть некоторый незаменимо уникальный язык. Таковы великие формы философствования, таковы же, если они истинны, и малые его проявления, таково всякое подлинное, не просто играющее, философствование, даже если оно не находит для себя исторически действенного выражения и, не создавая новых мыслительных построений, только сама говорит в существовании со встречающимся ей, как экзистенция к экзистенции.

Из этих форм системы только вторая является в своей бесконечной подвижности и универсальности логически отчетливой для всякого рассудка. Первая же и третья таковы, что в них, как всеобщих, получает слово нечто иное, абсолютно историческое; в первой форме это - шифр бытия трансценденции (Chiffre des Seins der Transzendenz), а в третьей - призыв возможности экзистенции (Appelt der MOglichkeit der Existenz).

Систематика, которая высказывает экзистенциальное сознание бытия и в то же время творит его, является для нас самой изначальной систематикой: она исходя из жизненной ситуации принимает решение о пути возможной экзистенции, который есть одновременно мышление и внутренняя деятельность (sie entscheidet aus der Daseinssituation fur mOgliche Existenz deren Weg, welcher Denken

\305\

und inneres Handeln in einem ist). Если бы бытие в eso вечности могло быть предметом и исходом для нашего философствования, то его систематика была бы единственно истинной систематикой. Эта система привела бы философию к окончательному завершению, так что философия перестала бы тем самым быть философствованием, как стремлением к знанию подлинного бытия, чтобы стать мудростью, как обладанием таким знанием. В подобной системе философствование предвосхищает в своем существовании во времени то, чем оно могло бы овладеть в конце времен, но что теперь пытается лишь читать одно мгновение как шифр, в хрупкой, историчной его форме.

3. Система в ситуации существования во времени. - Поэтому систему в философствовании следует понимать по объему ее возможностей только в ситуации существования во времени, в которой единственно и встречается и может иметь смысл философствование. Ибо экзистенция всегда пребывает только в пути; она потеряла себя, если воображает, что достигла цели. Не существует вневременного бытия, которое бы нужно было только постичь в мысли, чтобы избегнуть беспокойства возможностей решения; не существует раз навсегда правильного образа жизни (die richtige LebensfUhrung fCir immer), которому мне достаточно лишь следовать, чтобы принимать правильные решения, или абсолютной истины, как такого знаемого, под которое мне достаточно просто подвести то, что я есмь и что я делаю. Мы существуем в мире, мы сами суть мир и никогда не бываем абсолютно противопоставлены миру. Мы становимся в нем тем, что мы есть, в том историческом положении, которое - наше собственное положение, никогда не бывает одним для всех, и никогда - просто во всякое время таким же. Абсолют действителен для нас во времени, а потому в исчезновении, все лишь невременное относительно, как просто правильное, просто всеобщее, просто имеющее силу. То, что абсолютно для нас, всегда еще не решено; ему, как явлению во времени, всегда еще только угрожает опасность (noch gefahrdet). Поэтому философствование - это мышление, которое не может окончить все в завершенной системе, но может при помощи систематики ориентировать, просветлять, и, может быть, обнаруживать истину, чтобы приготовлять к осуществлению, создаваемому из экзистенциальной возможности, но отнюдь не предвосхищаемому. Философствование в опасности экзистирования есть всякий раз удостоверение акта преодоления (Vergewisserung des Oberwindens), но никогда не пре-одоленность (das Oberwundenhaben), в качестве которого философия предстала бы в завершенной системе.

Из этой ситуации делается понятной исконность систематики, которая разрывает бытие, не будучи в состоянии вновь связать его в единое. Эта систематика есть светлость сознания бытия, ко-

\306\

торое, как являющееся себе в существовании, признает то, что в нем неизбежно:

Нет никакой системы существования, ибо мир уже сам по себе разорван и незамкнут, и становится единством лишь в отдельных перспективах.

Нет, далее, и никакой системы экзистенции, ибо экзистенция есть только с другой экзистенцией, при том что экзистенции нельзя охватить единым взглядом с некоторой внеположной точки зрения; но историчность экзистенции заключает в себе неисчерпаемые возможности, бесконечна и необозрима.

Наконец, нет и никакой системы трансценденции, потому что трансценденция доступна только для экзистенции в существовании, в форме, которая и сама, в свою очередь, исторична, в которой она, как Единая, может быть экзистенциально постигнута из свободы, при том что все отнюдь не может быть постигнуто нами во времени из этого Единого.

Эта разорванность сама служит истоком некоторой систематики, хотя она всегда и отменяет систему. Эта систематика не есть такая система, которая бы различала только отдельные области объективно фиксированного бытия, с тем чтобы затем возделывать саму по себе каждую область, но систематика трансцендирова-ния. Эта последняя не есть чистая форма порядка, получаемая при помощи партикулярных методов, но изначальная форма (Ursp-rungsform); в ней находит себе осуществление принцип, который, как таковой, не является логическим. Этот исток заключается в сознании бытия; поэтому исконная форма систематического философствования есть трансцендирование бытия в существовании.

Там, где речь идет о подлинном бытии, там повсюду этот исток вновь и вновь встречается нам в вопрошании. Все, что встречается мне, все, что я есмь и что делаю, необходимо, поскольку я мыслю это, опрашивать на предмет того, что я мыслю в нем, и куда я в нем трансцендирую или же не трансцендирую. Во всем есть существование, свобода, трансценденция. Так исток в сознании бытия, как мыслимый исток, становится методическим принципом философствования и его систематики, но отнюдь не таким принципом, из которого бы возможно было вывести содержание существования и бытия. Ибо исток как экзистенциальное сознание бытия не есть исток cawoao бытия. Попытка мыслить исток бытия вообще есть метафизическое трансцендирование на почве возможной экзистенции. Если бы оно могло удаться нам всеобщезначимым, а не только историческим образом, то философия основывалась бы единственно на бытии в себе; тем самым она достигла бы своей цели; свобода была бы отменена; наступил бы конец времени. Но так же точно и исток экзистенциального сознания бытия не есть начало философствования, как единственное его начало, с которого в становящейся впоследствии мыслительной формации фило-

\307\

софствование могло бы начать как с прочного исхода. Но этот исток экзистенциального сознания бытия есть та неопределимая основа, а затем и то непространственное место, к которому философствование возвращается во всякой решительной своей верификации. Из этой основы удостоверение в бытии ведет к способам трансцен-дирования, к ней же приводит обратно исполнение в трансцендиро-вании как насущной действительности настоящего в ситуации существования. Истокам бытия может быть только сам, и только один, этот исток; будь этот исток известен, начало философствования имело бы много возможностей лишь как почин для изложения, но не само по себе. Напротив, исток сознания бытия историчен, а потому подвижен и никогда не окончателен. Начало философствования в движении к мыслительным формациям, имеющим в этом истоке свою основу и конец, заключает бесконечные и необозримые возможности. Ни одна мыслительная формация не становится единственной системой для него, он сам каждый раз меняется вновь в осуществлении философствования.

4. Вопрос об истине в систематике собственного философствования. - Если этот исток становится основанием объемлющей систематики в подразделении трансцендирования соответственно философскому ориентированию в мире, просветлению экзистенции и метафизике, то следует задать вопрос: претендует ли эта систематика, пусть даже только в своей форме, на то, чтобы быть убедительно значимой систематикой. На этот вопрос нужно ответить так: убедительным является только трансцендирование в ориентировании в мире, хотя и она - лишь поскольку ориентирование проводит границы отрицательным образом. Никакое положительное трансцендирование не может претендовать на какую-либо убедительную значимость, ибо всякое такое трансцендирование превосходит пределы того рассудка, который обращается к этому трансцендироаанию и мыслит исходя из него, подготовляет его, но сам никогда его не вызывает (es vorbereitet, aber nie herbeifiinrt). Однако способы трансцендирования представляются в философском отношении как истинное, потому что в них сознание бытия во временном существовании ясно овладевает собою в своих отдельных измерениях.

Дата добавления: 2014-11-20