Часть вторая. Философствование из возможной экзистенции 22 страница

Философское неверие греков с величайшей ясностью развивало три мотива:

Подлинная действительность - это предельные материальные частицы, различающиеся по величине, форме, положению и движению. Из них все образуется, и в них все исчезает. Поэтому все - только явление этой подлинной действительности, совершающей свои нескончаемые перемены согласно неизменной необходимости и случаю (материализм).

Самое главное - удовольствие (Es kommt auf Lust ал). Чтобы получить возможно более чистое и продолжительное удовольствие, требуется размышление. Не всякое удовольствие хорошо. Поэтому ценность удовольствия определяется, во-первых, по его продолжительности: чувственное удовольствие быстро притупляется, вызывает периодическое утомление и пресыщение, поэтому первенство принадлежит духовным удовольствиям; во-вторых, удовольствие оценивается по тому, следуют ли за ним неприятности. Регуляти-вом жизни признается оценивающее на основе расчета учение об удовольствиях (гедонизм }.

ветхозаветную книгу не только выборочно, но и вразбивку: 2,22 - 2,10 -2,8-2,11 -2,11 - 1,18-1,9-1,11 -2,16-17-3,19-6,12-7,16-7,17-8,15 - 9, 4. Мы приводим текст соответствующих фрагментов Екклесиаста по русскому переводу Ветхого Завета, кроме случаев смыслового расхождения русского перевода с немецким. (Прим. персе.).

¹ Гедонизм - этическое учение, признающее высшей ценностью жизни или высшим благом наслаждение. Гедонизм признает стремление к максимуму наслаждения единственным действенным мотивам человеческого поведения. Основоположник этого учения - греческий философ Аристипп (435-355 г. до н.э.). Гедонизм был доведен до логической последовательности уже в античности {Гегесием (320-280 г. до н. э.), утверждавшим, что удовольствие недостижимо или обманывает человека и перевешивается страданием, и что разумный расчет удовольствий также не помогает делу ввиду недоступности истинного познания вещей; вместо стремления к счастью или наслаждению Гегесий призывал поэтому стремиться только к свободе от страданий). Рационализированная и умеренная форма этики удовольствия известна в истории под именем эвдемонизма (этики счастья).

\276\

Истины нет; или: некая истина, правда, существует, но познать ее мы не можем; или: мы можем познать ее, но не можем ее сообщить. Никакого права не существует. Право - это то, что я могу сделать; асе решает в конечном счете произвол силы. Мораль - это изобретение слабых (скепсис).

Этой догматике, которая еще пребывает в неподвижности определенных утверждений, античная мысль противопоставила законченный скепсис, избегающий всякого суждения и в том числе утверждения, что истины не существует. Этот скепсис не только формально признал, что отрицательное суждение об истине включает ведь и себя самого в свой объем, а стало быть, истинным быть не может; он не только не ограничился тем, чтобы пребывать в состоянии поиска, воздерживаться от суждения, противопоставлять одно другому равносильные взаимно противоречащие суждения, и утверждать только, что «мне сейчас так кажется». Скорее, он постиг этот образ мысли как форму жизни: совершенное воздержание от всякого суждения приносит человеку душевный покой; оно ведет к признанию жизни, определяющейся безразличным принуждением отдельных ситуаций и согласной с психофизическим устройством нашего собственного существования. Эти скептики держатся за являющееся, такое, каково оно сейчас. Они живут, - коль скоро сознаются себе, что не могут быть совершенно бездеятельными, - не имея воззрений: давление обстоятельств указывает путь - через голод к пище, через жажду к питью; традиция общих нравов и законов силой привычки понуждает считать благочестие жизни благом, а нечестие-злом.

Этот скепсис отличает величественная последовательность и проницательное самопонимание. У него остается только одна точка опоры - независимость в воздержании от всякого утверждения и душевное спокойствие совершенного безразличия; он безучастно принимает на себя все содержательное. Это - отказ от положительной, деятельности как решения, от времени и от будущего: простое пребывание в подобном самобытном точечном существовании, жизнь в богатстве привычного мира, и в то же время неприсутствие в нем: ибо все одинаково несущественно.

Отчетливое осознание тех утверждений и аргументов, которые приводит неверие, дает нам следующие общие выводы:

2. Неизбежный остаток в сформулированном неверии. -Человеческое сознание не может не полагать чего-нибудь абсолютным (kann nicht umhin, etwas als absolut zu setzen), даже если не хочет делать этого. Существует, так сказать, неизбежное место

Материальную этику удовольствия, получившую известное распространение в философии и культуре Возрождения, а затем в кругах «просветителей», подверг критике Кант в своем «Основоположении к метафизике нравов» (1785). (Прим. перев.).

\277\

абсолютного для меня. Если я отменяю что-нибудь как абсолют для меня, его место автоматически заменяет что-то другое. Последовательность сформулированного неверия заключается в том, что оно с совершенной ясностью высказывает не хаотически меняющиеся содержания бессознательного и не имеющего твердой опоры неверия, но определенные, редуцированные вплоть до крайней скудости содержания абсолюты (Absolutheiten): Установка атараксии' -это безличный покой, как обратившаяся в точку и утратившая всякое содержание независимость. Материя - это догматическое утверждение чувственного, или того, что лежит в основе чувственного, как абсолютного объекта. Удовольствие - это только форма положительного чувства, независимо от всякого содержания его, или сведенная к чувственному удовольствию. Во всех этих случаях абсолют есть абстракция чего-то формального, которой реально нигде быть не может. Атараксия - это формализация, а потому и окаменение свободы, материя - дереализация (Entwirklichung) существования, лишенного всей полноты своей фактичности, удовольствие, как чисто чувственное удовольствие, есть нечто такое, чего человек никогда вполне осуществить не может.

Сформулированное неверие становится неким минимумом веры. Но это - догматическая вера. Три направления этой веры составляют каждое отдельную систематическую группу: Неверие догматически формулирует неустранимый в мысли минимум вещественной объективности (материя), жизненно необходимый для возможности совершать акт оценки минимум психологической субъективности (удовольствие), и наконец, формулирует в виде скепсиса относительность всего объективного и субъективного, чтобы в конце концов оставить себе неколебимую экзистенцию, покоящуюся на ничто (urn ubrig zu behalten eine Existenz der Unstorbarkeit im Ruhen auf nichts).

3. Аргументы против сформулированного неверия. - Против рациональных формулировок можно приводить рациональные аргументы, которые в каждом случае показывают нам несостоятельность той или иной абсолютизации:

Против материализма: исходя из материи невозможно постичь сознание и душу; материя - это не все.

¹ Атараксия (греч. «невозмутимость») - душевная безмятежность мудреца, достигаемая им, по учению греческих философов. Демокрит и Эпикур признавали ее условием счастья. Но если для них путь к атараксии ведет через познание мира, освобождающее мудреца от ложных страхов, то для скептиков к атараксии ведет как раз воздержание от оценочных суждений, совершающихся в противоположностях, отказ признавать что бы то ни было безусловной истиной. Атараксия следует, как тень, за этим воздержанием от суждения (эпохе). Поэтому поздние скептики (Секст Эмпирик) считали, что прямо стремиться к атараксии невозможно, она достигается случайно. (Прим. перев.).

\278\

Против гедонизма: Удовольствия вообще не существует. Фактически я стремлюсь к тому содержанию, от которого испытываю удовольствие. На вопрос о том, какого характера удовольствие имеется в виду, гедонизм отвечает или материально: удовольствие чувств (Sinnenlust). На это следует возразить: такое удовольствие есть минимум, в реальности которого сразу же есть больше, чем только удовольствие чувств. Или же гедонизм отвечает на этот вопрос формально: удовольствие наиболее продолжительное, и имеющее предпосылкой и следствием минимальную боль; гедонизм, стало быть, выдает нам калькуляцию счета (Konto-rechnung). На это следует возразить: для различия уровней удовольствия (удовлетворение, счастье, блаженство) не существует никакого масштаба, ибо это различие постижимо для нас не как удовольствие, но только как содержание; квантификация удовольствия терпит неудачу.

Против скептицизма: Этот последний либо утверждает: истины не существует; тогда этим своим фактически высказанным суждением признает, по крайней мере, форму истины, которую имеет и это отрицательное суждение; он оказывается в логическом круге, который рационально опровергает его, как рационально высказывающего утверждения. Или же он воздерживается от всякого решительного утверждения; в таком случае он неопровержим, поскольку он ничего не утверждает. Но, как ничего не утверждающий, он уклоняется от коммуникации и существует так, как если бы его вовсе не было. Для атараксии все содержания должны быть равно безразличны; однако ее носитель, действуя, сразу же засвидетельствует в чем-нибудь противоположную ей установку.

Сами эти опровержения положительного остатка в утверждающем неверии сугубо отрицательны. Они вскрывают трудности, сопровождающие утверждения этого неверия, и опровергают сами утверждения. Они не дают исполнения, но только освобождают от гнета, который могли бы оказать эти суждения, если мы станем считать их неумолимо правильными; ибо они не дают никакого по-лагания (Position) и движутся всецело лишь в области доводов. Вера имеет иной исток, нежели тот, какой можно найти в доказательствах (Der Glaube hat anderen Ursprung als in Argumentationen liegt).

4. Плодотворность неверия. - Нападением на его абсолютные утверждения мы не уничтожим сформулированного неверия. Во всех своих направлениях оно оказалось весьма плодотворным:

Материализм создал в своих теориях бытия предпосылки для познания мира, доступного точному познаванию экспериментирующего научного исследования и в меру своей изученности подвластного технической власти человека. Даже если реальное осуществление познания природы и технического подчинения ее исторически возникло, в значительной части, из мотивов иного рода веры, все же материализм остается неизменной средой этого познания;

\279\

реальное познание терпит ущерб там, где в него вносят какие-либо иные принципы. Мир, признание которого абсолютным составляет существо неверия, был поставлен на службу человеку, в том числе, именно благодаря неверию {Die Welt, die fur absolut zu halten Wesen des Unglaubens ist, ist grade auch durch den Unglauben dem Men-schen dienstbargeworden).

Гедонизм оказывается оправданным в противоположности тем абстракциям жизни, которые лишают жизнь настоящего (Gegen-wart). Удовольствие мгновения жизни есть хотя и минимум, однако оно бесконечно больше, чем ничто воображаемого, которое как сугубо мыслимое не становится насущной реальностью (als bloli Gedachtes nicht zur Gegenwart wird). Известная оправданность гедонизма, как средства восстановления полноты жизни, неоспорима там, где люди забыли, что все то, что есть, должно быть в настоящем как боль и удовлетворение, чтобы вообще быть (dad, was ist, in der Gegenwart als Schmerz und Befriedigung sein muli, urn Oberhauptzusein).

Скептицизм плодотворен уже поскольку используется как критические шпоры во всяком партикулярном исследовании; он становится методическим скепсисом как критика, стремящаяся найти верное на пути сомнений. Однако плодотворность как миросозерцание он получает благодаря данному в нем рациональному выражению рационального отчаяния: никакая истина, имеющая форму суждения, не является абсолютной. Это положение, как стимул для веры, уберегает от того пути, на котором мы желаем добыть абсолютные истины как объективно убедительные познания. Оно создает возможность веры (Er bringt die Muglichkeit des Glaubens hervor), но, правда, еще не самую веру. В то время как методическое сомнение представляло собою только путь партикулярного познания, скептицизм становится здесь орудием не знающей конца релятивизации обретающего целость завершения во временной жизни. Тем самым он препятствует нам обожествлять что-либо конечное и оставляет свободным место для веры, как принципа возможной экзистенции. Скептицизм подтверждает свою истину, возвышая открытую для трансценденции экзистенцию до сознания, что пред нею все ничтожно (Dadurch wird verhindert die Vergotterung irgendeines Endlichen und der Raum frei genalten fur den Glauben als Prinzip moglicher Existenz. Der Slkeptizismus wird bewahrt in der Sublimierung einer fur Transzendenz offenen Existenz zu dem Bewudtsein: vor ihr ist alles nichts).

5. Вера в неверии и неверие в вере. - Неверие не просто плодотворно. Оно само становится некоторой верой: как сила независимости в достоинстве умеющего отвлечься от всего. Сформулированное неверие высказывает то, чем оно было; но высказывающий, который говорит это правдиво, в то же время, неосознанно для себя, превосходит высказываемое (Der formulierte Unglaube

\280\

spricht aus, was er war; der Aussprechende aber, der wahrhaftig spricht, ist ungewuftt zugleich daruber hinaus).

Нельзя отрицать, что есть люди, которые спокойно и хладнокровно смотрят в лицо смерти, пользуются всеми формами неверия, чтобы сохранить за ними в неприкосновенности исконное благородство существа своей жизни. Вера в форме этой сжатой в точку независимости дает возможность процветать такой жизни, которая может иметь вид спокойно счастливого существования при всех бедах и несчастьях. Неправда, будто, как охотно утверждают иные, человек, который не принимает веры, ожесточен и испорчен; будто тот, кто не имеет страха смерти, забывает о смерти; будто всякий человек в свой смертный час с тоской возвращается к вере. Неправда также, будто это неверие делает человека безнравственным, хотя оно и лишает поступки всякого наружного пафоса и не позволяет придавать им достойную упоминания ценность.

Однако вера, содержащаяся в неверии, способна создать только покоящееся оформление, но не может положить начало жизни экзистенции; эта вера пребывает в самой себе. Вневременное в ней лишено шпоры и мотива. Исторически неплодотворная, она служит прибежищем как установка ослабевшего, минимумом веры на границе полного исчезновения. Она плодотворна, поскольку сохраняет в себе возможность вспыхнуть снова, если существование во времени вновь станет для меня действительным. Но там, где неверие становится догматическим, - там, похоже, исчезает и эта возможность. Скептики, эпикурейцы материалисты против воли вызывают наше уважение там, где мы видим их в самом их существе и в вершинах их учения. Но уже и о них отчасти справедливы, кажется, слова Гете: в конфликте неверия и веры «все те эпохи, когда царит вера», - «блестящи, возвышают душу и плодотворны для своего времени и для последующих эпох», а «все те эпохи, когда торжествует свои жалкие победы неверие, исчезают в глазах потомков, ибо никому не по нраву заниматься познанием бесплодного»¹.

Создается впечатление, что перед нами являются взаимно противоречащие итоги (Aufstellungen):

В неверии есть вера, как остаток положительности в точечной независимости, и е этой последней она дает опору жизни, хотя уже и не может плодоносно развивать ее. Но в неверии есть еще и другая вера, в форме агрессивной отрицательности, которая объединяет, чтобы получить истинную веру; неверие получает новую плодотворность.

В вере есть неверие. Ибо только та вера подлинна, которой знакомо неверие, которая испытывает и выдерживает его. Поскольку же истинной остается только вера, которая затрудняет себе

\281\

жизнь неверием (nur der Glaube, der es sich durch Unglauben schwer macht, wahrhaftig bleibt), вера стремится к проявлениям неверия, чтобы, преодолевая свое неверие, удостовериться в себе самой. Поэтому вера заключает в себе неверие, как возможность.

Сила веры заключается в полярности, которая просто смещается, если я односторонне веду речь о вере или неверии. Редукция веры к ее наименьшему содержанию или объему, сохраняющим, однако, свою силу и поддерживающим жизнь человека, называется неверием, расширение же этого содержания, полнота положительности, удерживаемая в движении при помощи острых шпор неверия, называется верой.

6. Подлинное безверие. - Но другой род неверия - безверие -возникает там, где становится бледной или исчезает сама эта полярность. Тогда не остается ни веры, ни неверия, а разве только бессознательная упорядоченность существования согласно привычке и правилу, психологическое принуждение, бесспорная объективность, - или, в другой ситуации, так же точно перемена, случайность, хаос души, - и в обоих случаях - безверие как совершенная неплодотворность, в отношении к которой слова Гете справедливы без всякого ограничения. То, что в качестве порядка могло бы называться здесь верой, то, будучи беззащитно перед подлинным сомнением, оказывается в действительности безверием, слепым хаосом как абстрактным результатом происходящего.

И это неверие, лишенное напряжения полярности, может обнаружиться, если оно рационально понимает высказанные содержания веры и их отрицание, как рядомположенные догматические содержания. Тогда, вместо борьбы и вместо решения исхода борьбы в созидающем самобытие акте веры, оно может заключить рациональный компромисс, существо которого заключается в ни к чему не обязывающей бессодержательности, строго придерживающейся видимости объективных значений и рационально приемлемого.

Из этого подлинного безверия невозможно с сознательной ясностью сделать все надлежащие выводы, потому что в этом случае оно вновь побуждается верой, которая отменяет эти следствия. Для этой половинчатости нашел точное выражение Ренан: «Очень может быть, что мир есть не более чем Mummenschanz, о котором не заботится никакой бог. Поэтому нам следует устроиться таким образом, чтобы мы ни в коем случае не оказались совершенно неправы. Мы должны прислушиваться к высшим голосам, однако так, чтобы не стоять совершенными глупцами, на случай если подтвердится противоположная гипотеза... Итак, in utrumque paratus... Если мы, по обстоятельствам, будем предаваться доверию, сомнению, радости жизни, охоте издеваться, то можем быть уверены, что, по крайней мере, в известные мгновения попадем в точку... Мы обяза-

¹ Гёте И.В. Израиль в пустыне // Гете И.В. Запад но-восточны и диван. М.: Наука, 1988. С.259. {пер. А.В. Михайлова). (Прим. иерее.).

¹ готов к обоим исходам (лат.)

\282\

ны Вечному своей добродетельностью; но мы вправе прибавить к этому долгу свою иронию, как своего рода личное возмездие... Вечный должен знать, что если мы принимаем эту иллюзию, то принимаем ее сознательно и добровольно...»¹.

Исконно философская установка иронии становится по-настоящему безверием, если мы не желаем более излишне серьезно относиться к чему бы то ни было и что бы то ни было подлинно знать; мы не принимаем всерьез и уничтожаем то, что еще могло бы обрести некий вес для нас, выставляя его смешным, согласно принципу: le ridicule tue. Эта установка, однако, с неизбежностью фактически изо дня в день признает нечто важным и ценным, в силу заботы об удовлетворении витального интереса жизни. Поэтому она превращается в теорию для тех, кто желает безответственно следовать побуждению мгновения и целесообразности собственного интереса.

Если основной вопрос для человека, - на который, однако же, он дает ответ не в рассуждающем мнении, а в самой своей действительности, - состоит в том, вступить ли ему в напряжение между верой и неверием или невнятно существовать далее в беспечности безверия, -то, философствуя, человек принимает это напряжение, чтобы из прежней тупой бессознательности удостовериться в своей вере.

Единое и множественность сфер духовного существования

Сферы, на которые для ориентирования в мире подразделяется существование духа, рассмотрению представляются соседствующими. Наука, нравственность, религия, искусство, политика, эротика, экономика и т.д. обладают, каждая, своей обоснованной в себе автономией. В них есть тенденция к тому, чтобы подчинить себе существование в других его сферах. Каждая из сфер оставляет за другой свойственную ей автономию только как относительную: ее же собственная автономия абсолютна для нее. Смотря по различию точки зрения такой абсолютизации, возникают различные возможные иерархии сфер духа, как порядки ценности, в которых в случае конфликтов одну сферу следует предпочитать другой или игнорировать.

¹ Цитата из книги Эрнеста Ренана «Feuilles delachees (Разрозненные страницы)» (1892. Р. 394-398), приведенная в сокращении в сочинении Джемса «Многообразие религиозного опыта» (James W. The varieties of religious experience. London, New York and Bombay: Longmans Green and Co., 1902. P. 36-37).

² смешное убивает (франц.)

\283\

Однако безусловность релятивирует это рассмотрение, превращая его в некую конструкцию смысла. Учение о сферах есть полезное подспорье ориентирования в мире: автономия некоторой сферы не означает безусловности веры в ней. В то время как автономия требует всеобщего постижения в мысли, эта вера должна быть только прояснена для самой себя. Автономий существует много, безусловность же каждый раз может быть только одна. Я могу следовать автономии некоторой сферы, но могу и релятиви-ровать ее. Безусловность существует для себя самой как абсолютная. Автономии сфер становятся предметом ориентирования как смысловые формации с вытекающими из них следствиями, безусловность веры никогда не может сделаться понятной как таковая. Автономия каждой из классифицированных по областям существования самозаконных сфер сама в себе совершенно беспристрастна (unpathethisch); безусловность не поддается классифицированию, разве только в отдельных средах ее бытования и в необходимо обращающих ее в единичность способах ее проявления, в которых она уже не остается более только самой собою; в ней есть пафос автономии, возникающий из изначального присутствия свободы (Pathos der Autonomie aus ursprtinglicher Gegenwart der Freiheit).

Философия не есть автономия некоторой сферы, но выражение безусловности некоторой веры. Сферы, в их автономии, еще не имеют в себе содержания веры. Только экзистенция наделяет их этим содержанием. Борьба между автономиями сфер относительна, всякие подлинные битвы - это битвы за веру. Эти последние могут понимать себя в стихии философствования, как и оно само возгорается только в них же. Его истоком является единое в напряжениях между автономией и безусловностью во множественности сфер; оно косвенно просветляет себя в их контрастном сопоставлении:

а) Моментом автономии рационального является последовательность мысли. Эта последовательность логически убедительно производит из одних положений другие согласно закону противоречия.

Там, где я вообще мыслю, а также там, где некоторая вера высказывает себя в виде положений, высказанное, как мыслимое содержание, подчиняют этой рациональности. Изначальный опыт свободы, как содержание некоторой веры, находит себе формулировку. Поначалу следствия из возникших таким образом положений, может быть, вовсе не мыслят, или в силу исконной веры сразу же отвергают их; ибо, хотя рациональная автономия имеет в свою пользу нечто убедительное, она находится под контролем самой той веры, из которой произошли первые положения. В споре между верой и рациональной последовательностью между собою борются не равные по характеру и достоинству силы, но вера ведет борьбу

\284\

за свою прозрачную светлость в стихии аргументации, и вера борется с верой, пока обе они не поймут яснее сами себя в точных и весомых определениях, или пока в сугубом аргументировании как таковом и в желании каждой стороны остаться правой вера не будет в конце концов утрачена.

Если в Новое время велась борьба против богословия именем науки, то в лице науки при этом выступала не рациональная автономия как таковая, а некая новая вера. Науки снова сделались бессильными и обратились в произвольное поприще какой угодно веры, как только их покинула одушевлявшая их философия. Если в науках и познается некоторое содержание, то в этом познании науки руководствуются идеями, получающими свою безусловность в экзистирующей философии. Поэтому борьбу за веру ведет не рациональная последовательность как автономия науки, и даже не убедительность эмпирической достоверности, например, Галилея, - но философское убеждение Бруно или Спинозы, для которых рациональное есть только среда познания, пусть даже Спиноза, вместе со всеми докантовскими философами, и отождествляет среду убедительного познания с содержанием собственной философии.

Противоречие служит знанию упреком и стимулом; именно там, где к науке привходит безусловность веры, она, решаясь на противоречие, разрушает автономию сферы. В философии предпринимались величайшие усилия к тому, чтобы, восприняв противоречие в мысль, преодолеть противоречие, а не только разрешить его посредством его рационального снятия. В эмпирических науках уклонение от противоречий влечет за собою в то же время потерю продуктивности исследования. Планк различает среди физиков таких, которые немедленно настаивают на абсолютной непротиворечиво-

Поэнание разумом Спиноза отождествляет с познанием через «общие понятия и адекватные идеи о свойствах вещей» (Спиноза. Этика. Ч. 2, теорема 40, схолия 2. Москва - Ленинград: Соцэкгиз, 1932. С. 67), и тот «род познания», который «ведет от адекватной идеи о формальной сущности каких-либо атрибутов Бога к адекватному познанию сущности вещей» (Там же. С. 68), который необходимо истинен {Теорема 41. Там же), служит основанием «учения, из которого можно вывести много прекрасного, весьма полезного и необходимого для знания» (Ч. 2, теорема 49, схолия. Там же. С. 80) - то есть теории знания и этики самого Спинозы. Этот род познания, прежде всего, есть основание свободы и действенности души, коль скоро «всего более страдает та душа, наибольшую часть которой составляют идеи неадекватные», и «всего более действует та, наибольшую часть которой составляют идеи адекватные» (Ч. 5, теорема 20, схолия. Там же. С. 210). Поэтому, полагает Спиноза, «ясное и отчетливое познание, и в особенности... третий род его.... если и не совершенно уничтожает аффекты, составляющие пассивные состояния..., то, по крайней мере, достигает того, что они составляют наименьшую часть души» (Там же). Из этого же разумного познания адекватных идей с необходимостью возникает «познавательная любовь к Богу» (Ч. 5, теоремы 32-33. Там же. С. 215-216).

\285\

сти теории и потому не двигаются с места, и таких, которые, чтобы двинуться вперед, сперва принимают некоторое противоречие как данность, и признают поправку к теории необходимой лишь впоследствии¹. Но конца таким путем не достигают; противоречие остается стимулом движения. Но чтобы решиться на противоречие, требуется идея содержательного эмпирического познания, - тогда как ученый, мыслящий безыдейно, а потому и бессодержательно, безусловно вверяет себя логической автономии, чтобы без конца громоздить одну ничтожную мысль на другую. Побуждением к тому, чтобы осуществить автономию сферы, служит то, что в то же время способно разрушить эту самую автономию;

б) Эротическая автономия требует привлекательности, удержания дистанции и все новых способов для устранения этой дистанции, требует богатства игры; она противится однообразию повторения и требует неожиданностей. Она не знает ничего неизменно сущего, знает только неповторимые мгновения. Ее требование направлено на оформление того, что в периодической смене насыщает и обновляет витальную силу. Никогда не находя удовле-

¹ Макс Планк, говоря в 1929 году о противоположности между классической (корпускулярной) и квантовой (волновой) механикой, отмечал, что для традиционной теории нелегко смириться с новшествами квантовой теории, но что отсутствие внутреннего противоречия в новой теории и экспериментально проверяемые результаты ее конкретных приложений могут несколько успокоить теоретических староверов. Но об этой экспериментальной проверяемости новой теории «мнения еще существенно расходятся»; «по одной теории некоторая величина наблюдаема, некоторый вопрос имеет физический смысл, а по другой теории - нет» (Планк М. Двадцать лет работы над физической картиной мира// Планк М. Избранные труды. Термодинамика. Теория излучения и квантовая теория. Теория относительности. Статьи и речи. М.: Наука, 1975. С. 585). «Это, конечно, недостаток; но с ним надо мириться, чтобы сохранить детерминизм в картине мира» (Там же. С. 588), а также сохранить «необходимый контакт между физической картиной мира и миром ощущений» (Там же. С. 589), связь теории и эксперимента в физике, как источник продуктивного движения вперед. Выше Планк различает среди физиков «метафизиков» (адептов творческих идей и сторонников реальности мира вещей самих по себе) и «позитивистов» (сторонников «мира ощущений», мира опыта как единственной реальности и единственного предмета физики), а также «аксиоматиков» (главный интерес которых посвящен «внутренней замкнутости и логическому построению физической картины мира» (Там же. С. 571). Эти три группы физиков, согласно Планку, равно полезны и необходимы как взаимно дополнительные в построении физической картины мира; первая содействует опоре фантазии ученого на плодотворные идеи, вторая «крепко удерживает его на надежной почве фактов» (Там же. С. 570), - пока не подвергаются «опасной угрозе односторонности», абсолютизируя свою точку зрения и превращая картину мира «в бессодержательный формализм» (Там же), И «отдельные физики... придерживаются более той либо другой точки зрения» (Там же. С. 570). (Прим. перев.).

Дата добавления: 2014-11-20