Бердяев Н. А. Воля к жизни и воля к культуре[70]

Тема 13. Философия культуры.

В нашу эпоху нет более острой темы и для познания, и для жизни, чем тема о культуре и цивилизации, о их различии и взаимоотноше­нии. Это — тема об ожидающей нас судьбе. А ничто не волнует так человека, как судьба его. Исключительный успех книги Шпенглера о закате Европы объясняется тем, что он так остро поставил перед сознанием культурного человечества вопрос о его судьбе. На истори­ческих перевалах, в эпохи кризисов и катастроф приходится серьез­но задумываться над движением исторической судьбы народов и культур. Стрелка часов мировой истории показывает час роковой, час наступающих сумерек, когда пора зажигать огни и готовиться к ночи. Шпенглер признал цивилизацию роком всякой культуры. Ци­вилизация же кончается смертью. Тема эта не новая; она давно нам знакома. Тема эта особенно близка русской мысли, русской филосо­фии истории. Наиболее значительные русские мыслители давно уже познали различие между типом культуры и типом цивилизации и связали эту тему с взаимоотношением России и Европы. Все наше славянофильское сознание было проникнуто враждой не к европей­ской культуре, а к европейской цивилизации. Тезис, что “Запад гни­ет”, и означал, что умирает великая европейская культура и торже­ствует европейская цивилизация, бездушная и безбожная. Хомяков, Достоевский и К. Леонтьев относились с настоящим энтузиазмом к великому прошлому Европы, к этой “стране святых чудес”, к свя­щенным ее памятникам, к ее старым камням. Но старая Европа изме­нила своему прошлому, отреклась от него. Безрелигиозная мещан­ская цивилизация победила в ней старую священную культуру. Борьба России и Европы, Востока и Запада представлялась борьбой духа с бездушием, религиозной культуры с безрелигиозной цивили­зацией. Хотели верить, что Россия не пойдет путем цивилизации, что у нее будет свой путь, своя судьба, что в России только и возмож­на еще культура на религиозной основе, подлинная духовная куль­тура. В русском сознании очень остро ставилась эта тема.

Но чужда ли она сознанию западному, не возвышалась ли и са­ма европейская мысль до ее постановки; один ли Шпенглер подошел к ней? Явление Ницше связано с острым сознанием этой роковой для западной культуры темы. Тоска Ницше по трагической, дионисической культуре — есть тоска, возникающая в эпоху торжествующей ци­вилизации. Лучшие люди запада ощущали эту смертельную тоску от торжества мамонизма в старой Европе, от смерти духовной культуры — священной и символической — в бездушной технической цивили­зации. Все романтики Запада были людьми раненными, почти смер­тельно, торжествующей цивилизацией, столь чуждой их духу. Карлейль, с пророческой силой, восставал против угашающей дух циви­лизации. Пламенное восстание Леона Блуа против “буржуа” в его гениальных исследованиях “буржуазной” мудрости — было восста­нием против цивилизации. Все французские католики — символисты и романтики бежали в средневековье, на далекую духовную родину, чтобы спастись от смертельной тоски торжествующей цивилизации. Устремленность людей Запада к былым культурным эпохам или эк­зотическим культурам Востока означает восстание духа против окончательно перехода культуры в цивилизацию, но восстание слишком утонченного, упадочного, ослабленного духа. От надвигающегося не­бытия цивилизации люди поздней, закатной культуры бессильны пе­рейти к подлинному бытию, бытию вечному, они спасаются бегством в мир далекого прошлого, которого нельзя уже вернуть к жизни, или чуждого им бытия застывших культурных миров Востока.

Так подрываются основы банальной теории прогресса, в силу которой верилось, что будущее всегда совершеннее прошедшего, что человечество восходит по прямой линий к высшим формам жизни. Культура не развивается бесконечно. Она несет в себе семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут ее к цивили­зации. Цивилизация же есть смерть духа культуры, есть явление совсем иного бытия или небытия. Но нужно осмыслить этот феномен, столь типичный для философии истории. Шпенглер ничего не дает для проникновения в смысл этого первофеномена истории.

Во всякой культуре, после расцвета, усложнения и уточнения, на­чинается иссякание творческих сил, удаление и угашение духа, убыль духа. Меняется все направление культуры. Она направляет­ся к практическому осуществлению могущества, к практической организации жизни в сторону все большего ее расширения по по­верхности земли. Цветение “наук и искусств”, углубленность и утонченность мысли, высшие подъемы художественного творчест­ва, созерцание святых и гениев — все это перестает ощущаться как подлинная, реальная “жизнь”, все это уже не вдохновляет. Рожда­ется напряженная воля к самой “жизни”, к практике “жизни”, к мо­гуществу ”жизни”, к наслаждению “жизнью”, к господству над “жизнью”. И эта слишком напряженная воля к “жизни” губит куль­туру, несет за собой смерть культуры... Слишком хотят “жить”, строить “жизнь”, организовать “жизнь” в эпоху культурного зака­та. Эпоха культурного расцвета предполагает ограничение воли к “жизни”, жертвенное преодоление жадности к жизни. Когда в массах человеческих слишком распространяется жадность к “жиз­ни”, тогда цель перестает полагаться в высшей духовной культуре, которая всегда аристократична, всегда в качествах, а не в количест­вах. Цель начинают полагать в самой “жизни”, в ее практике, а ее силе и счастье. Культура перестает быть самоценной, и потому уми­рает воля к культуре. Нет более воли к гениальности, не рождаются более гении. Не хотят уже незаинтересованного созерцания, позна­ния и творчества. Культура не может оставаться на высоте, она не­избежно должна спускаться вниз, должна падать. Она бессильна удержать свою высшую качественность. Начало количественное должно ее одолеть. Происходит социальная энтропия, рассеяние творческой энергии культуры. Культура срывается и падает, она не может вечно развиваться потому, что не осуществляет целей и за­дач, зародившихся в духе творцов ее.

Культура не есть осуществление новой жизни, нового бытия, она есть — осуществление новых ценностей, все достижения культу­ры символичны, а не реалистичны. Культура не есть осуществление, реализация истины жизни, добра жизни, красоты жизни, могущест­ва жизни, божественности жизни. Она осуществляет лишь истину в познании, в философских и научных книгах; добро — в нравах, бытии и общественных установлениях; красоту — в книгах стихов и карти­нах, в статуях и архитектурных памятниках, в концертах и театраль­ных представлениях; божественное — лишь в культе и религиозной символике. Творческий акт притягивается в культуре вниз и отяжелевает. Новая жизнь, высшее бытие дается лишь в подобиях, образах, символах. Творческий акт познания создает научную книгу; творчес­кий художественный акт создает нравы и общественные учрежде­ния; творческий религиозный акт создает культ, догматы и символи­ческий церковный строй, в котором дано лишь подобие небесной ие­рархии. Где же самая “жизнь”? Реальное преображение как будто бы не достигается в культуре. И динамическое движение внутри куль­туры с ее кристаллизованными формами неотвратимо влечет к вы­ходу за пределы культуры, к “жизни”, к практике, к силе. На этих пу­тях совершается переход культуры к цивилизации.

Высший подъем и высшее цветение культуры мы видим в Германии конца XVIII и начала XIX века, когда Германия стала прославленной страной “поэтов и философов”. Трудно встретить эпоху, в которой была бы осуществлена такая воля к гениальности. На протяжении нескольких десятилетий мир увидал Лессинга и Гердера, Гете и Шиллера, Канта и Фихте, Гегеля и Шеллинга, Шлейермахера и Шопенгауэра, Новалиса и всех романтиков. По­следующие эпохи с завистью будут вспоминать об этой великой эпо­хе. Виндельбанд, философ эпохи культурного заката, вспоминает об этом времени духовной цельности и духовной гениальности как об утерянном рае. Но была ли подлинная высшая “жизнь” в эпоху Гете и Канта, Гегеля и Новалиса? Все люди той замечательной эпохи сви­детельствуют, что тогда в Германии “жизнь” была бедной, мещан­ской, сдавленной. Германское государство было слабым, жалким, раздробленным на мелкие части, ни в чем и нигде не было осуществ­лено могущество “жизни”, культурное цветение было лишь на са­мых вершинах германского народа, который пребывал в довольно низком состоянии. А эпоха Ренессанса, эпоха небывалого творчес­кого подъема, — была ли в ней действительно высшая, подлинная “жизнь”? Пусть романтик Ницше, окруженный ненавистной ему цивилизацией, влюбленно влечется к эпохе Ренессанса, как к подлинной, могущественной “жизни”, — этой “жизни” там не было; “жизнь” там была ужасной, злой жизнью, в ней никогда не была осуществлена красота в земном ее совершенстве. Жизнь Леонардо и Микеланджело была сплошной трагедией и мукой. И так всегда, всегда бывало. Культура всегда бывала великой неудачей жизни. Существует как бы противоположность между культурой и ”жизнью”. Цивилизация пытается осуществлять “жизнь”. Она создает могущественное германское государство, могущественный капита­лизм и связанный с ним социализм; она осуществляет волю к миро­вому могуществу и мировой организации. Но в этой могущественной Германии, империалистической и социалистической, не будет уже Гете, не будет великих германских идеалистов, не будет великих романтиков, не будет великой философии и великого искусства, — все станет в ней техническим, технической будет и философская мысль (в гносеологических течениях). Метод завоевания во всем во­зобладает над интуитивно целостным проникновением в бытие. Не­возможен уже Шекспир и Байрон в могущественной цивилизации Британской империи. В Италии, где создан раздавивший Рим па­мятник Виктора Эммануила, в Италии социалистического движе­ния, невозможен уже Данте и Микеланджело. В этом — трагедия культуры и трагедия цивилизации.

Во всякой культуре, на известной ступени ее развития, начинают об­наруживаться начала, которые подрывают духовные основы куль­туры. Культура связана с культом, она из религиозного культа раз­вивается, она есть результат дифференциации культа, разворачивания его содержания в разные стороны. Философская мысль, научное познание, архитектура, живопись, скульптура, музыка, по­эзия, мораль — все заключено органически целостно в церковном культе, в форме еще не развернутой и не дифференцированной. Древнейшая из культур — культура Египта началась в храме, и пер­выми ее творцами были жрецы. Культура связана с культом пред­ков, с преданием и традицией. Она полна священной символики, в ней даны знаки и подобия иной, духовной действительности. Вся­кая культура (даже материальная культура) есть культура духа; всякая культура имеет духовную основу — она есть продукт творче­ской работы духа над природными стихиями. Но в самой культуре обнаруживается тенденция к разложению своих религиозных и ду­ховных основ, к низвержению своей символики. И культура антич­ная, и культура западноевропейская переходит чрез процесс “про­свещения”, которое порывает с религиозными истинами культуры и разлагает символику этом обнаруживается роковая диалектика культуры. Культуре свойственно, на известной стадии своего пути, как бы сомневаться в своих основах и разлагать эти основы. Она са­ма готовит себе гибель, отделяясь от своих жизненных истоков. Культура духовно истощает себя, рассеивает свою энергию. Из ста­дии “органической” она переходит в стадию “критическую”.

Чтобы понять судьбу культуры, нужно рассматривать ее ди­намически и проникнуть в ее роковую диалектику. Культура есть живой процесс, живая судьба народов. И вот обнаруживается, что культура не может удержаться на той серединной высоте, которой она достигнет в период своего цветения, ее устойчивость не вечна. Во всяком сложившемся историческом типе культуры обнаруживает­ся срыв, спуск, неотвратимый переход в такое состояние, которое не может уже быть наименовано “культурой”. Внутри культуры обна­руживается слишком большая воля к новой “жизни”, к власти и мо­щи, к практике, к счастью и наслаждению. Воля к могуществу, во что бы то ни стало, есть цивилизаторская тенденция в культуре. Культу­ра бескорыстна в своих высших достижениях, цивилизация же все­гда заинтересована. Когда “просвещенный” разум сметает духовные препятствия для использования “жизни” и наслаждения “жизнью”, когда воля к могуществу и организованному овладению жизнью до­стигает высшего напряжения, тогда кончается культура и начинает­ся цивилизация. Цивилизация есть переход от культуры, от созер­цания, от творчества ценностей к самой “жизни”, искание “жизни”, отдание себя ее стремительному потоку, организация “жизни”, упо­ение силой жизни. В культуре обнаруживается практически-утили­тарный, “реалистический”, т. е. цивилизаторский, уклон. Большая философия и большое искусство, как и религиозная символика, не нужны более, не представляются “жизнью”. Происходит изобличе­ние того, что представлялось высшим в культуре, верховным ее до­стижением. Разнообразными путями вскрывают не священный и не символический характер культуры. Перед судом реальнейшей ”жизни” в эпоху цивилизации духовная культура признается ил­люзией, самообманом еще не освобожденного, зависимого сознания, призрачным плодом социальной неорганизованности. Организован­ная техника жизни должна окончательно освободить человечество от иллюзий и обманов культуры; она должна создать вполне “реаль­ную” цивилизацию. Духовные иллюзии культуры поражены были неорганизованностью жизни, слабостью ее техники. Эти духовные иллюзии исчезают, преодолеваются, когда цивилизация овладевает техникой и организует жизнь. Экономический материализм — очень характерная и типичная философия эпохи цивилизации. Это учение выдает тайну цивилизации, обнаруживает внутренний ее пафос. Не экономический материализм выдумал господство экономизма, не учение это виновно в принижении духовной жизни. В самой действи­тельности обнаружилось господство экономизма, в ней вся духовная культура превратилась в “надстройку” и разложились все духов­ные реальности раньше, чем экономический материализм отразил это в своем учении. Сама идеология экономического материализма имеет лишь рефлекторный характер по отношению к действитель­ности. Это — характерная идеология эпохи цивилизации, наиболее радикальная идеология этой цивилизации. В цивилизации неизбеж­но господствует экономизм; цивилизация по природе своей технич­на, в цивилизации всякая идеология, всякая духовная культура есть лишь надстройка, иллюзия, нереальность. Призрачный характер всякой идеологии и всякой духовности изобличен. Цивилизация пе­реходит к “жизни”, к организации могущества, к технике, как под­линному осуществлению этой “жизни”. Цивилизация, в противопо­ложность культуре, не религиозна уже по своей основе, в ней побеж­дает разум “просвещения”, но разум этот уже не отвлеченный, а прагматический разум. Цивилизация, в противоположность куль­туре, не символична, не иерархична, не органична. Она — реалис­тична, демократична, механична. Она хочет не символических, а “реалистических” достижений жизни, хочет самой реальной жизни, а не подобий и знаков, не символов иных миров. В цивилизации, и в капитализме, как и в социализме, коллективный труд вытесняет ин­дивидуальное творчество. Цивилизация обезличивает. Освобождение личности, которое как будто бы цивилизация должна нести с собой, смертельно для личной оригинальности. Личное начало раскрыва­лось лишь в культуре. Воля к мощи “жизни” уничтожает личность. Таков парадокс истории.

Переход культуры в цивилизацию связан с радикальным изменением отношения человека к природе. Все социальные перемены в судьбе че­ловечества связаны ведь с новым отношением человека к природе. Эко­номический материализм подметил эту истину в форме, доступной со­знанию цивилизации. Эра цивилизации началась с победного вхождения машин в человеческую жизнь, жизнь перестает быть органической, те­ряет связь с ритмом природы. Между человеком и природой становится искусственная среда орудий, которыми он пытается подчинить себе природу. В этом обнаруживается воля к власти, к реальному использо­ванию жизни в противоположность аскетическому сознанию средневе­ковья. От резиньяции и созерцания человек переходит к овладению при­родой, к организации жизни, к повышению силы жизни. Это не прибли­жает человека к природе, к внутренней ее жизни, к ее душе. Человек окончательно удаляется от природы в процессе технического овладения природой и организованного властвования над ее силами. Организован­ность убивает органичность. Жизнь делается все более и более техниче­ской. Машина налагает печать своего образа на дух человека, на все стороны его деятельности. Цивилизация имеет не природную и не духов­ную основу, а машинную основу. Она, прежде всего, технична, в ней тор­жествует техника над духом, над организмом, в цивилизации само мыш­ление становится техническим, всякое творчество и всякое искусство приобретает все более и более технический характер. Футуристическое искусство так же характерно для цивилизации, как символическое ис­кусство — для культуры. Господство гносеологизма, методологизма или прагматизма так же характерно для цивилизации. Самая идея “науч­ной” философии порождена цивилизаторской волей к могуществу, же­ланием приобрести метод, дающий силу. В цивилизации побеждает на­чало специализации, в ней нет духовной цельности культуры. Все дела­ется специалистами, от всех требуется специальность.

Машина и техника порождены еще умственным движением культуры, великими ее открытиями. Но эти плоды культуры подры­вают ее органические основы, умерщвляют ее дух. Культура обезду­шивается и переходит в цивилизацию. Дух идет на убыль. Качества заменяются количеством. Человечество духовное падает в своем ут­верждении воли к “жизни”, к мощи, к организации, к счастью, ибо без аскезы и резиньяции не может быть высшей духовной жизни. Та­кова трагедия исторических судеб, таков рок. Познание, наука пре­вращаются в средство для осуществления воли к могуществу и сча­стью, в исключительное средство для торжества техники жизни, для наслаждения процессом жизни. Искусство превращается в средство для той же техники жизни, в украшение организации жизни. Вся красота культуры, связанная с храмами, дворцами и усадьбами, — переходит в музеи, наполняемые лишь трупами красоты. Цивилиза­ция — музейна, в этом единственная связь ее с прошлым. Начинает­ся культ жизни вне ее смысла. Ничто уже не представляется само­ценным. Ни одно мгновение жизни, ни одно переживание жизни не имеет глубины, не приобщено к вечности. Всякое мгновение, всякое переживание есть лишь средство для ускоряющихся жизненных процессов, устремленных к дурной бесконечности, обращено к все­пожирающему вампиру грядущего, грядущей мощи и грядущего счастья. В быстром, все ускоряющемся, темпе цивилизации нет про­шлого и нет настоящего, нет выхода к вечности, есть лишь будущее. Цивилизация — футуристична. Культура же пыталась созерцать вечность. Это ускорение, эта исключительная устремленность к бу­дущему созданы машиной и техникой. Жизнь организма более мед­лительна, темп не столь стремительный. В цивилизации жизнь вы­брасывается изнутри вовне, переходит на поверхность. Цивилиза­ция эксцентрична. Цивилизация есть подмена целей жизни средствами жизни, орудиями жизни. Цели жизни меркнут, закры­ваются сознание людей цивилизации направлено исключительно на средства жизни, на технику жизни. Цели жизни представляются иллюзорными, средства признаются реальными. Техника, организа­ция, производственный процесс — реальны. Духовная культура не реальна. Культура есть лишь средство для техники жизни. Соотно­шение между целями и средствами жизни перемешивается и извра­щается. Все для “жизни”, для ее нарастающей мощи, для ее органи­зации, для наслаждения жизнью. Но для чего сама “жизнь” имеет ли она цель и смысл? На этих путях умирает душа культуры, гаснет смысл ее. Машина получила магическую власть над человеком, она окутала его магическими токами. Но бессильно романтическое отри­цание машины, простое отвержение цивилизации, как момент чело­веческой судьбы, как опыт, умудряющий дух. Невозможна простая реставрация культуры. Культура в эпоху цивилизации всегда ро­мантична, всегда обращена к былым религиозно-органическим эпо­хам. Это — закон. Классический стиль культуры невозможен среди цивилизации. И все лучшие люди культуры в XIX веке были роман­тиками. Но реальный путь преодоления культуры лишь один — путь религиозного преображения.

Цивилизация — “буржуазна” по своей природе в глубочайшем, ду­ховном смысле слова. “Буржуазность” и есть цивилизованное царст­во мира сего, цивилизаторская воля к организованному могуществу и наслаждению жизнью. Дух цивилизации — мещанский дух, он внед­ряется, прикрепляется к тленным и преходящим вещам; он не любит вечности. “Буржуазность” и есть рабство у тлена, ненависть к вечно­му. Цивилизация Европы и Америки, самая совершенная цивилиза­ция в мире, создала индустриально-капиталистическую систему. Эта индустриально — капиталистическая система не была только могущественным экономическим развитием, она была и явлением духовным явлением истребления духовности. Индустриальный ка­питализм цивилизации был истребителем духа вечности, истребите­лем святынь. Капиталистическая цивилизация новейших времен убивала Бога, она была самой безбожной цивилизации. Ответствен­ность за преступление Богоубийства лежит на ней, а не на революци­онном социализме, который лишь усвоил себе дух “буржуазной” ци­вилизации и принял отрицательное ее наследие. Правда, индустри­ально-капиталистическая цивилизация не совсем отвергла религию: она готова была признать прагматическую полезность и нужность религии в культуре религия была символической, в цивилизации ре­лигия была прагматической. И религия может оказаться полезной и действенной для организации жизни, для нарастания мощи жизни. Цивилизация вообще ведь прагматична. Не случайно прагматизм так популярен в классической стране цивилизации — в Америке. Социа­лизм отверг этот прагматизм религии; он прагматически защищает атеизм, как более полезный для развития жизненного могущества и жизненного наслаждения больших масс человечества. Но прагмати­чески-утилитарное отношение к религии в мире капиталистическом было уже настоящим источником безбожия и духовной опустошен­ности. Бог, полезный и действенно-нужный для успехов цивилиза­ции, для индустриально-капиталистического развития, не может быть истинным Богом. Его легко разоблачить. Социализм отрица­тельно прав. Бог религиозных откровений, Бог символической куль­туры давно уже ушел из капиталистической цивилизации, и она уш­ла от него. Индустриально-капиталистическая цивилизация далеко ушла от всего онтологического, она антионтологична, она механична, она создает лишь царство фикций. Механичность, техничность и ма-шинность этой цивилизации противоположна органичности, космичности и духовности всякого бытия. Не хозяйство, не экономика — ме­ханичны и фиктивны, хозяйство имеет подлинно бытийственные, божественные основы, и есть у человека долг хозяйствования, импе­ратив экономического развития. Но отрыв хозяйства от духа, возве­дение экономики в верховный принцип жизни, предание всей жизни вместо органического характера технический, превращает хозяйст­во и экономику в фиктивное, механическое царство похоть, лежащая в основе капиталистической цивилизации, создает механически фиктивное царство. Индустриально-капиталистическая система ци­вилизации разрушает духовные основы хозяйства и этим готовит се­бе гибель. Труд перестает быть духовно-осмысленным и духовно-оправданным и восстает против всей системы. Капиталистическая цивилизация находит себе заслуженную кару в социализме. Но соци­ализм так же продолжает дело цивилизации, он есть другой образ той же “буржуазной” цивилизации, он пытается дальше развивать ци­вилизацию, не внося в нее нового духа. Индустриализм цивилизации, порождающей фикции и призраки, неизбежно подрывает духовную дисциплину и духовную мотивизацию труда и этим готовит себе крах.

Цивилизация бессильна осуществить свою мечту о бесконеч­но возрастающем мировом могуществе. Вавилонская башня не бу­дет достроена. В мировой войне мы видим уже падение европей­ской цивилизации, крушение индустриальной системы, изобличе­ние фикций, которыми жил “буржуазный” мир. Такова трагическая диалектика исторической судьбы. Ее имеет культура, ее имеет и цивилизация. Ничего нельзя понять статически, все должно быть понять динамически. И лишь тогда обнаруживается, как все в исторической судьбе имеет тенденцию переходить в свою противоположность, как все чревато внутренними противоречия­ми и несет в себе семя гибели. Империализм — техническое порож­дение цивилизации. Империализм не есть культура. Он есть ого­ленная воля к мировому могуществу, к мировой организации жизни.

Он связан с индустриально-капиталистической системой, он техничен по своей природе. Таков — “буржуазный” империализм XIX и XX века, империализм английский и германский. Но его нужно отличать от священного империализма былых времен, от священной Римской Империи, от священной Византийской Импе­рии, которые символичны и принадлежат культуре, а не цивилиза­ции. В империализме видна непреодолимая диалектика историчес­кой судьбы. В империалистической воле к мировому могуществу различаются и распыляются исторические тела национальных го­сударств, принадлежащих эпохе культуры. Британская империя есть конец Англии как национального государства. Но в пожираю­щей империалистической воле есть семя смерти. Империализм, в безудержном своем развитии, подрывает свои основы и готовит себе переход в социализм, который так же одержим волей к миро­вому могуществу и мировой организации жизни, который означает лишь дальнейшую ступень цивилизации, явление нового ее образа. Но и империализм и социализм, столь родственные по духу, озна­чают глубокий кризис культуры. В индустриально-капиталистическую эпоху саморазлагающегося империализма и возникающего социализма торжествует цивилизация, но культура склоняется к закату. Это не значит, что культура умирает. В более глубоком смысле — культура вечна. Античная культура пала и как бы умер­ла. Но она продолжает жить в нас как глубокое наслоение нашего существа. В эпоху цивилизации культура продолжает жить в каче­ствах, а не количествах, она уходит в глубину. В цивилизации начи­нают обнаруживаться процессы варваризации, огрубения, утраты совершенных форм, выработанных культурой. Эта варваризация может принимать разные формы. После эллинской культуры, по­сле римской мировой цивилизации началась эпоха варварского раннего средневековья. Это было варварство, связанное с природ­ными стихиями, варварство от прилива новых человеческих масс с свежей кровью, принесших с собой запах северных лесов. Не тако­во варварство, которое может возникнуть на вершине европейской и мировой цивилизации. Это будет варварство от самой цивилиза­ции, варварство с запахом машин, а не лесов, — варварство, зало­женное в самой технике цивилизации. Такова диалектика самой цивилизации. В цивилизации иссякает духовная энергия, угашает­ся дух — источник культуры. Тогда начинается господство над че­ловеческими душами не природных сил, сил варварских в благо­родном смысле этого слова, а магического царства машинности и механичности, подменяющей подлинное бытие. Цивилизация ро­дилась из воли человека к реальной “жизни”, к реальному могуще­ству, к реальному счастью в противоположность символическому и созерцательному характеру культуры. Таков один из путей, ведущих от культуры к “жизни”, к преображению жизни, путь техниче­ского преображения жизни. Человек должен был пойти этим путем и раскрыть до конца все технические силы. Но на пути этом не достигнется подлинное бытие, на пути этом погибает образ человека.

Внутри культуры может возгореться и иная воля к “жизни”, к преоб­ражению “жизни”. Цивилизация не есть единственный путь перехода от культуры, с ее трагической противоположностью “жизни”, к пре­ображению самой “жизни”. Есть еще путь религиозного преображе­ния жизни, путь достижения подлинного бытия. В исторической судь­бе человечества можно установить четыре эпохи, четыре состояния: варварство, культура, цивилизация и религиозное преображение. Эти четыре состояния нельзя брать исключительно во временной по­следовательности; они могут сосуществовать, это — разные направ­ленности человеческого духа. Но одно из этих состояний в ту или иную эпоху преобладает. В эллинистическую эпоху, в эпоху господства римской мировой цивилизации, должна была родиться из глубины во­ля к религиозному преображению. И тогда в мир явилось христианст­во. Оно явилось в мир прежде всего как преображение жизни, оно ок­ружено было чудом и совершало чудеса. Воля к чуду всегда связана с волей к реальному преображению жизни. Но, в исторической судьбе своей, христианство прошло через варварство, через культуру и че­рез цивилизацию. Не во все периоды своей исторической судьбы хри­стианство было религиозным преображением. В культуре христиан­ство было, по преимуществу, символично, оно давало лишь подобия, знаки и образы преображения жизни; в цивилизации оно стало, по преимуществу, прагматичным, превратилось в средство для возрас­тания процессов жизни, в технику духовной дисциплины. Но воля к чуду ослабела и начала совсем угасать на вершине цивилизации. Хри­стиане эпохи цивилизации продолжают еще исповедовать тепло-про­хладную веру в былые чудеса, но чудес более не ждут, не имеют веру­ющей воли к чуду преображения жизни. Но эта верующая воля в чудо преображения жизни, не механико-технического преображения, а органически-духовного, должна явиться и определить иной путь от угасающей культуры к самой “жизни”, чем тот, который испробован цивилизацией. Религия не может быть частью жизни, загнанной в да­лекий угол. Она должна достигать того онтологически-реального пре­ображения жизни, которое лишь символически достигает культура и лишь технически достигает цивилизация. Но нам предстоит еще, быть может, пройти через период воздушной цивилизации.

Россия была страной загадочной, непонятной еще в судьбе сво­ей, страной, в которой таилась страстная мечта о религиозном преоб­ражении жизни. Воля к культуре всегда у нас захлестывалась волей к “жизни”, и эта воля имела две направленности, которые нередко смешивались, — направленность к социальному преображению жизни в цивилизации и направленность к религиозному преображе­нию жизни, к явлению чуда в судьбе человеческого общества, в судь­бе народа. Мы начали переживать кризис культуры, не изведав до конца самой культуры. У русских всегда было недовольство культу­рой, нежелание создавать серединную культуру, удерживаться на серединной культуре. Пушкин и александровская эпоха — вот где вершина русской культуры. Уже великая русская литература и рус­ская мысль XIX века не были культурой; они устремлены к “жизни”, к религиозному преображению. Таков Гоголь, Толстой, Достоев­ский, таков В. Соловьев, К. Леонтьев, Н. Федоров, таковы новейшие религиозно-философские течения. Предания культуры у нас всегда были слишком слабы. Цивилизацию мы создаем безобразную. Вар­варская стихия всегда была слишком сильна. Воля же наша к рели­гиозному преображению была поражена какой-то болезненной меч­тательностью. Но русскому сознанию дано понять кризис культуры и трагедию исторической судьбы более остро и углубленно, чем бо­лее благополучным людям Запада. В душе русского народа, быть мо­жет, сохранилась большая способность обнаруживать волю к чуду религиозного преображения жизни. Мы нуждаемся в культуре, как и все народы мира, и нам придется пройти путь цивилизации. Но мы никогда не будем так скованы символикой культуры и прагматизмом цивилизации, как народы Запада. Воля русского народа нуждается в очищении и укреплении, и народ наш должен пройти через всякое покаяние. Только тогда воля к преображению жизни даст ему право определить свое призвание в мире.

Вопросы к тексту:

1. Как трактует Бердяев символическую природу культуры? Как связаны «культура» и «творчество»?

2. Как осуществляется переход от «культуры» к «цивилизации»?

3. Как можно истолковать слова Бердяева: «культура всегда бывала великой неудачей жизни»? В чем видит Бердяев «трагедию культуры и трагедию цивилизации»?

4. Как соотносятся «культура» и «культ»?

5. В чем видит Бердяев противоположность культуры и цивилизации?

6. С чем связывается переход от культуры к цивилизации?

7. Как описывает Бердяев «машинную», механическую природу цивилизации?

8. Какой смысл вкладывает Бердяев в понятие «»буржуазности? В каком смысле всякая цивилизация «буржуазна»?

9. Возможна ли альтернатива цивилизации, понятой как техническое преображение жизни? Что может представлять собой такая альтернатива?

10. Как можно истолковать слова Бердяева о том, что «великая русская литература и рус­ская мысль XIX века не были культурой»?

Дата добавления: 2014-11-20