Сравнения 13 страница

Таким образом, одни компаративы толкуются через соответствующие позитивы, а для других отношение обратное. Однако нет причин думать, что этими случаями исчерпываются все возможные соотношения: могут быть случаи, когда ни одна из степеней не толкуется через другую. Эта третья возможность — опять-таки допускающая самые разные варианты — отнюдь не только теоретическая; она реализуется в очень многих языковых выражениях:

X <есть> сладкий = '(Думаю об X) — чувствуя его во рту, мы сказали бы, что в нем имеется сахар'.

X₁ слаще Х₂ = '(Думаю об Х_х) — чувствуя его во рту, мы сказали бы, что и нем больше сахара, чем в Х₂'.

X <есть> соленый = '(Думаю об X) — чувствуя его во рту, мы сказали бы, что в нем имеется соль'.

Х ₁ более соленый, чем Х ₂ = '(Думаю об Х₁) — чувствуя его во рту, мы сказали бы, что в нем соли больше, чем в Х₂'.

X <есть> мокрый — '(Думаю об X) — касаясь его, мы бы сказали, что в нем имеется вода'.

X <есть> сухой — '(Думаю об X) — касаясь его, мы бы сказали, что в нем нет воды'.

Х ₁ суше Х ₂ — '(Думаю об X) — касаясь его, мы бы сказали, что в нем меньше воды, чем в Х₂'

X <есть> горячее = '(Думаю об X) — соприкасаясь с ним, мы бы сказали, что оно могло бы долгое время соприкасаться с огнем'.

Х ₁ горячее Х ₂ — '(Думаю об Х) — соприкасаясь с ним, мы бы сказали, что оно могло бы соприкасаться с огнем больше времени, чем Х₂'.

X <есть> темное — '(Думаю об X) — видя его, мы бы сказали, что оно могло бы быть частью ночного мира'.

Y <есть> светлое = '(Думаю об Y) — видя его, мы бы сказали, что оно не могло бы быть частью ночного мира'.

Х ₁ темнее Х ₂= '(Думаю об X₁) — видя его, мы бы сказали, что оно могло бы быть частью более ночного мира, чем частью которого мог бы быть Х₂'.

X твердое = '(Думаю об X) — нажимая на X, мы бы сказали, что трудно было бы изменить его форму'.

Y мягкое — '(Думаю об Y) — нажимая на Y, мы бы сказали, что нетрудно было бы изменить его форму'.

Х ₁ тверже Х ₂ = '(Думаю об Х₂) — нажимая на него, мы бы сказали, что труднее было бы изменить форму Х₁, чем форму Х₂'.

X гладкий = '(Думаю об X) — касаясь его, мы бы сказали, что было бы легко что-либо передвигать по нему'.

Х ₁ более гладкий, чем Х ₂= '(Думаю об Х ₁ ) — касаясь его, мы бы сказали, что по нему было бы легче что-либо передвигать, чем по Х₂'.

Рассмотренные примеры распадаются на три группы: группу, в которой позитив толкуется через компаратив, группу, в которой компаратив толкуется через позитив, и наконец, группу, в которой ни одна из этих степеней не толкуется через другую. Можно ли указать какую-нибудь обобщающую семантическую формулу для этих групп? Разобранные примеры, как кажется, подсказывают следующую гипотезу: когда речь идет о качественных и «возможностных» отношениях, первичным является компаратив, в случае оценок, мнений, чувств и позиций первичен позитив, а компаратив вторичен, когда же речь идет о прилагательных, обозначающих ощущения, первичен позитив, а компаратив, хотя и является семантически более сложным, не толкуется прямо ни через соответствующий позитив, ни через какой-либо другой компаратив.

ГРАДАЦИЯ И СРАВНЕНИЕ

Интуитивно очевидно, что существует тесная связь между значениями компаратива, суперлатива и того, что Э. Сепир называет «безотносительным суперлативом», то есть словом очень [11, с. 146]. Анализ явления градации, при котором не затрагивался бы вопрос о семантической структуре предложений, содержащих слово очень, был бы в лучшем случае неполным. Польский язык, в котором морфологическое родство слов bardziej 'более' и bardzo 'очень' уже наводит на мысль об их семантическом родстве, настойчиво требует совместного рассмотрения этих проблем.

X самый лучший.

X очень хороший.

Значение первого предложения довольно очевидно: 'X лучше всех остальных'. Подставив в эту семантическую формулу предложенную ранее экспликацию слова лучше, получим:

'(Думаю об X) — нельзя сказать, что [X не есть хороший, а кто-то другой хороший], можно сказать [X хороший, а кто-то другой не хороший]'.

Встает вопрос: как, каким образом эксплицитно показать связь между выражениями самый лучший и очень хороший? Представляется несомненным, что один компонент значения предложения X очень хороший составляет 'X хороший'. Что же, собственно говоря, добавляет слово очень?

Интуитивно ощущаемое родство слов bardzo и bardziej (very

и more, tres и plus, очень и более) подсказывает и в данном случае метаязыковую, вернее, метатекстовую экспликацию, хотя и отличающуюся от экспликации слова bardziej 'более'. Я предлагаю следующее толкование:

X очень хороший = 'X хороший, скажу, более, чем хороший'.

В согласии с этим толкованием слово очень сигнализирует о неадекватности идущего следом определения хороший, его недостаточности: говорящий указывает, что он употребил это определение просто за неимением лучшего. Если это так, то очень не является мерой степени усиления качества, о котором идет речь; в действительности «очень» и название этого качества принадлежат двум глубинным предложениям, причем не просто разным, но, более того, лежащим в разных плоскостях: одно из предложений является метапредложением по отношению к другому. В сущности, такие выражения, как скажу более того, это мало сказать (он — мало сказать: хороший) реально встречаются в текстах.

Гипотеза о метаязыковом характере слова очень подтверждается фактом близости его таким словам, как скорее, совсем, довольно, метаязыковая функция которых достаточно очевидна³: все они дают своеобразный комментарий к словам, в окружении которых они выступают:

Он скорее худой — 'Я бы скорее сказал, что он худой'.

Он скорее красивый = 'Я бы скорее сказал, что он красивый'.

Он в целом худой = 'Я бы скорее сказал, что он худой; в целом, можно сказать, что он худой'.

Он в целом хороший = 'Я бы сказал, что он хороший; в целом, можно сказать, что он хороший'.

Он довольно худой — 'Я бы сказал, что он худой; не сказал бы: более чем «худой», сказать «худой» — этого достаточно'.

Он довольно хороший — 'Я бы сказал, что он хороший; не сказал бы: более чем «хороший», сказать «хороший» — этого достаточно'.

Он совсем глухой = 'Он глухой (= не слышит): скажу более: ничего не слышит'.

Он совсем одинокий = 'Он не имеет близких; скажу более: у него нет никого из близких'.

Такое же толкование можно, естественно, дать и другим языковым выражениям градации, относящимся к другим частям речи:

Скорее, он ее любит — 'Я бы скорее сказал, что он ее любит'.

В целом, он ее любит = 'Я бы сказал, что он ее любит'; в целом, можно сказать, что он ее любит'.

Он ее очень любит = 'Он ее любит; скажу: больше чем «любит»'.

Он у пас совсем не бывает = 'Он у нас не бывает; скажу больше: никогда у нас не бывает'.

Рассмотрим теперь выражения другого типа: X добрый как ангел; X худой как щепка; X упрямый как осел. Не подлежит сомнению, что X очень добрый, X очень худой, X очень упрямый. Должны ли мы считать, что в таких выражениях сочетания как ангел, как щепка, как осел просто означают «очень» и являются вероятно, своеобразным, стилистически маркированным контекстным вариантом этого слова? Так предлагали считать в свое время И. Мельчук и А. Жолковский, которые рассматривали все подобные выражения как синонимичные «очень», как члены одного семантического параметра, обозначаемого условно Magn [1 ]. Этот оригинальный и интересный тезис нам все же кажется не вполне адекватным. Несомненно, что устойчивые сравнения типа как щепка, как скелет, как ангел не относятся ни к одному отдельному оттенку качества, о котором идет речь, ни к особой степени его интенсивности, поэтому их прагматическая функция вполне точно может быть определена как интенсив или Magn. Тем не менее мне кажется, что в точной семантической записи их нельзя приравнять к очень. Против признания их семантической эквивалентности говорит, например, тот факт, что многие из таких сравнений сочетаются с выражениями, с которыми не сочетается очень. Например, лысый как колено; глухой как пень; здоровый, как бык означает скорее 'совсем лысый (глухой, здоровый)', чем 'очень лысый (глухой, здоровый)'. С другой стороны, выражения белый как снег; черный как уголь; красный как кровь; рыжий, как белка и т. п. не допускают замены ни на слово очень, ни на слово совсем. Коль скоро интуиция подсказывает наличие некоего семантического элемента, общего для всех таких устойчивых суперлативных оборотов, мы должны отвергнуть гипотезу о том, что таким элементом является «очень», в том числе даже для тех сравнений, которые допускают подстановку этого слова. Я позволю себе предложить другой смысловой инвариант для всей группы стандартных, устойчивых сравнительных оборотов: 'ничто не могло бы быть более (больше)'. Итак:

X худой как щепка = 'X худой; ничто не могло бы быть более худым; впрямь, это могла бы быть только щепка'.

X лысый как колено = 'X лысый, ничто не могло бы быть более лысым; впрямь, это могло бы быть только колено'.

Аналогично и для выражений белый как снег; здоровый как бык и т. д. Эмпирическим подтверждением правильности данной семантической реконструкции являются такие выражения, как Я стану белее снега; Кожа лица и плеч моей любимой белее мрамора (молока, лебедя, жемчуга, снега, лилии); Уста ее слаще малины; Как же мне не целовать их, если даже мед не так сладок,

как твои уста [...]. Представляется, что все они содержат смысл 'ничто не могло бы быть более'.

Предложенное толкование может производить впечатление антиинтуитивного или сверхсложного. Однако тщательный разбор релевантных примеров приводит нас к выводу, что сложность анализа отвечает здесь сложности самого объекта анализа: ведь никто не скажет, что «щепка худая» или что «скелет — или грабли — худые» (ср. английское as thin as a rake). Утверждение, что глубинная структура предложения X худой как щепка имеет вид 'X такой худой, как щепка худая', было бы явно ошибочным. Сравнение здесь относится к человеку и щепке, а не к худобе человека и худобе щепки.

Что касается самого семантического элемента 'очень', то нам кажется, что интуитивно ощущаемая связь его со стандартными сравнительными оборотами, в сущности, далека от полного тождества. В конечном счете трудно не признать, что худой, как щепка — это нечто качественно отличное от банального очень худой.

Зато нам кажется, что именно элемент 'очень' подразумевается в глубинной структуре ряда конструкций в широком смысле градационных, точнее, в структуре так называемых градационно-следственных предложений типа Он был такой худой, что одежда болталась на нем, как на вешалке. Глубинная структура таких предложений может быть представлена следующим образом:

Он был такой худой, что одежда болталась на нем, как на вешалке = 'Он был настолько [букв.: так очень] худ, что одежда болталась на нем, как на вешалке' = 'Он был худой; я должна сказать, что более чем 'худой', так как одежда болталась на нем, как на вешалке'.

Информация, передаваемая выражением болталась на нем, как на вешалке подается слушающему не как точная мера худобы, а как некоторое суждение о том, что слово худой следует в данном случае счесть недостаточным. Точно так же:

Он был ужасающе худ = 'Он был такой [букв, так очень] худой, что был ужасающим' = 'Он был худой; я должна сказать, что он был более чем 'худой', так как был ужасающим'. Он был необыкновенно добрым = 'Он был добрым; я должна сказать, что он был более, чем 'добрым', так как был необыкновенным'.

Еще один факт, говорящий в пользу предложенного толкования, — наличие аномальных вопросов: *Как (насколько) он худой (грубый, хороший, белый, упрямый)? и вопросов правильных: Как он велик? (= Такой большой, как что?); Как (настолько) тут глубоко?; Как это далеко?

Очевидно, что вопросы *Как он худой? * Насколько он хороший?

и т. п., в отличие от Как (насколько) он велик? Как это далеко?, семантически бессвязны; это просто сочетания элементов, относящихся к разным компонентам глубинной структуры. Такими же гетерогенными единицами являются и сравнения худой как щепка; упрямый как осел; белый как снег и т. п.

Сравнения суперлативного типа сладкий как мед; глухой как пень; белый как снег и градационно-следственные предложения типа Настолько (такой, так) худой (худ), что... кажутся близкими той сфере языковых фактов, которые обычно связывают с понятием гиперболы. Такие выражения, как Я умираю от голода, Сердце рвется от жалости, С ума сходил от отчаяния, Там был рай для меня, Адски холодно, Сто лет тебя не видел, несомненно, реализуют функцию Magn, и их следует учитывать в контексте рассматриваемых фактов.

Как и в предыдущих случаях, один семантический компонент в этих выражениях обнаруживается с легкостью: 'я голоден', 'мне жалко', 'он был в отчаянии', 'холодно', 'там мне было хорошо', 'давно тебя не видел' (в последних двух примерах приходится реконструировать слова, отсутствующие в поверхностной структуре, — «хорошо» и «давно», но эти реконструкции представляются вполне однозначными). Возникает вопрос, как правильно записать второй компонент — тот, который относится к гиперболе? Может быть, с помощью 'очень'? Я умираю от голода = 'Я очень голоден'?

Такую перефразировку, пожалуй, трудно счесть адекватной прежде всего потому, что она не учитывает связи между гиперболическим выражением и буквальным значением составляющих его слов. Чтобы учесть ее и вместе с тем показать связь между гиперболическими выражениями и сравнениями, я предлагаю следующий компонент: 'можно сказать, что...' ('я бы мог сказать, что умираю', 'я бы мог сказать, что у меня рвется сердце').

Могу ли я, таким образом, утверждать, что гиперболические выражения типа Я умираю от голода содержат три семантических компонента: 'я голоден'; 'очень голодный' (= 'больше чем голодный') и 'я мог бы сказать (я бы сказал), что я умираю (мне кажется, что я умираю)'?

Несмотря на все выше сказанное, мне кажется, что этот второй компонент — 'очень голодный' — был бы настолько слабым по сравнению с третьим — 'я мог бы сказать, что умираю', — что их соединение звучало бы почти бессвязно. Поэтому, возможно, тут более подойдет компонент, постулируемый для суперлативных сравнений 'нельзя быть более'?: 'я голоден', 'нельзя быть более голодным', 'я мог бы сказать, что умираю'? Пожалуй, тоже нет. В действительности в суперлативных сравнениях указывается непревзойденный эталон качества или чего-то, что считается таким эталоном, в гиперболах же такого однозначного образца не хватает, поэтому формула 'ничто не могло бы быть более' ('нельзя быть более') представляется менее удачной.

Эмпирический материал подсказывает третью возможность — использовать слово, которое, по сути дела, часто взаимозаменимо с гиперболами, а именно слово ужасно (конечно, слово это стилистически сильно отмеченное). Я ужасно голоден; Мне его ужасно жалко; Он ужасно переживал; Мне ужасно холодно и т. п. Но что означает 'ужасно'? Каково его отношение (семантическое, не стилистическое) к очень? Напрашивается следующий ответ: 'ужасно' — это как бы 'очень' в квадрате. Если Я очень голодный означает 'Я должен был бы сказать: более чем голодный', то Я ужасно голоден значит 'Я должен был бы сказать; более чем очень голоден". Таким образом, гиперболическим выражениям может быть приписана следующая глубинная структура:

Я умираю от голода ='Я ужасно голоден; Я бы сказал, что умираю' = 'Я более чем голодный; Я бы сказал, что умираю' = 'Я более чем голодный; Я бы сказал, что умираю'. = 'Я голодный; Я должен был бы сказать: более чем голодный', более чем 'очень голодный'; Я бы сказал, что умираю'.

Часто гиперболические выражения причисляют к метафорам. Поскольку и те и другие в принципе определяются интуитивно, без каких-либо точных критериев, с этим трудно как согласиться, так и не согласиться. Семантика позволяет отыскать эти точные критерии в постулируемых глубинных структурах. Для того чтобы определить, каково взаимоотношение гиперболических выражений и метафор, нужно в первую очередь выяснить, какова их глубинная структура.

МЕТАФОРА

«Метафора — это сокращенное сравнение». Семантический анализ включает в себя разгадку всякого рода сокращений, эллиптических оборотов, реконструирование полных текстов. Семантика способна отождествлять выражения, отличающиеся одной только степенью эксплицитности: все такие выражения должны получить одну и ту же семантическую запись, так как последняя представляет собой экспликацию смысла полного текста. Такая постановка задачи отнюдь не означает пренебрежение различиями в степени эксплицитности текстов; совершенно очевидно, что с точки зрения экспрессивности и импрессивности все эти различия могут иметь огромное значение. Однако они не являются семантическими.

Сказать, что метафора — это сокращенное, редуцированное сравнение, — означает сказать, что отличие между метафорой и сравнением не является семантическим; иначе говоря, приведенная классическая формулировка помещает отличие между метафорой и сравнением в поверхностную, а не глубинную структуру.

Я собираюсь защищать иной тезис: метафора и сравнение различаются глубинными структурами. Ощущаемая на протяжении многих столетий близость этих двух языковых явлений, конечно, должна каким-то образом отразиться в сходстве постулируемых для них глубинных структур, но вместе с тем и ясно ощущаемое различие между ними должно отразиться в несовпадении их глубинных структур.

Мы говорим «метафора и сравнение», как будто имеем дело с двумя четко противопоставленными на практике категориями явлений, как будто речь идет только о необходимости подыскать для них две адекватные семантические формулы. Но в действительности ситуация иная: по существу, мы имеем дело с целой семьей языковых явлений. Ставится задача четко определить родственные связи внутри всей семьи, а не только ее самых известных представителей — классической метафоры и классического сравнения. Мы обязаны это сделать не только потому, что придерживаемся основного методологического требования подходить к анализу языковых явлений во всех их системных связях, но также потому, что должны учесть эмпирические факты синонимизации языковых форм в пределах данной семьи, которые встречаются в реальных текстах и нуждаются в интерпретации. Вот пример:

Jakoby słonce zaszło, kiedy nie masz ciebie,

A z tobą i w poł nocy z d a się dzień па niebie.

[букв.: 'Будто солнце зашло когда нет тебя.

А с тобой и в полночь кажется день на небе'.]

Кохановский сближает значения выражений jakoby 'будто' и zda się 'кажется' — и тем самым ставит перед нами задачу построить для них две сходные экспликации.

На взаимодействие с метафорами выражений типа zdaje się (русск. кажется) указывают примеры:

Wyciągam ręce, padam na piersi okrętu,

Zdaje się, że pierś moja do pędu go nagli.

['Вытянув руки, я упираюсь в носовой борт корабля

(букв.: я падаю на грудь корабля),

И кажется, что грудь моя толкает его стремительно вперед'.]

Spojrzyj w przepaść — niebiosa leżące na dole

To jest morze; śród fali zda się, że ptak-góra

Piorunem zestrzelony, swe masztowe pióra

Roztoczył kręgiem szerszym niż tęczy połkole.

[Глянь в бездну: небеса внизу —

Это море, и средь волн кажется, что птица-гора,

Молнией подстреленная, свои мачтовые перья

Развернула в круг более широкий, чем радуги дуга'.]

Прежде чем мы попытаемся представить все связи между рассматриваемыми явлениями в эксплицитной модели, приведем краткий (очевидно, не полный) список принимаемых здесь в расчет поверхностных структур языковых выражений:

А (такое же) как В.

А похоже на В.

А напоминает В.

А, кажется, есть В.

А имеет форму В.

А — это В.

А — это не А, а В

р; кажется, что q

р; я бы сказал, что q

р; я мог бы подумать, что q

р; как бы q

можно сказать, что не р, a q

Приведенный перечень дает нам возможность сравнить эти выражения с выражениями «более высокого яруса», то есть с метавыражениями, соответствующими приведенным формулам:

принимать А за В

понять, что мнимое В это А

Я предлагаю следующий способ моделирования семантических отношений между сравнением и метафорой на фоне сходных языковых явлений:

сравнение — 'можно сказать, что это могло бы быть...'

метафора — 'можно сказать, что это не..., а...

метафорическое — 'можно сказать, что это могло бы сравнение быть не..., а...'

выражение кажется — 'можно сказать, что...'

гипербола — 'более, чем очень; можно сказать, что...'

Прежде чем обосновать свое предложение, я проиллюстрирую его несколькими примерами, содержащими выражения интересующих нас семантических типов⁴.

А на звон колокольчика, как при дуновении ветра,

Склоняются все головы, как колосья в поле. = 'А на звон колокольчика склоняются все головы — можно сказать, что это могли бы быть колосья в поле, склоняющиеся при дуновении ветра'.

Как стрельнет француз, так москали полками, как трава, стелятся. = 'Как француз стрельнет, так москали полками стелятся — можно сказать, что это могла бы быть стелющаяся трава'.

И вдруг он взял фальшивый аккорд, будто змея прошипела. —

'И вдруг он взял фальшивый аккорд — можно сказать, что это могло бы походить на шипение змеи'.

Дата добавления: 2014-11-20