Невозможное животное

Но благо это или зло - то, что благодаря мифу мир открывает­ся перед человеком как бесконечный и веевозможностный? Ведь бесконечность открывающихся возможностей - это весьма и весь­ма нелегкое испытание, которое вовсе не предполагается никакими видовыми программами, и оттого может иметь катастрофические последствия для психики живого существа.

В самом деле, представим себе живое существо, у которого есть интерес ко всему на свете, и у которого всякий без исключе­ния предмет вызывает равновеликий интерес. Иначе говоря, пред­ставим, что у этого живого существа есть только мотивирован­ность к окружающему его предметному миру, но при том нет ни­каких механизмов отбора, нет никаких механизмов внутренней редактуры. Такого рода живое существо не сможет сделать ни шагу, как знаменитый буриданов осел. Или будет с тупым упор­ством умалишенного последовательно и внимательно изучать каж­дый предмет, который будет попадаться ему на пути: на что ни упадет в очередную секунду его взгляд, то и будет предметом его очередного аффектированного или вялотекущего интереса.

Поэтому что миф не только стимулирует интерес человека к биологически нейтральным факторам внешней среды, но и на­кладывает на этот интерес сетку своего, мифологического упоря­дочения, - ту сетку, которая позволяет человеку как бы редакти­ровать свои взаимоотношения с окружающим миром, и, благо­даря этой редактуре, не сходить с ума от бесконечности спрятан­ных в предметном мире равноценных возможностей.

Мы начали с того, что миф инициирует возникновение и су­ществование мира культуры. Но что есть сам мир культуры, как не "вытаскивание" тайных свойств и возможностей природы? Эти тайные свойства и возможности природы неизвестны ей самой, и только благодаря возникновению феномена культуры происхо­дит их манифестация, их "высвечивание" - не только для челове­ка, но и для самой природы.

Чем, к примеру, является описанный выше напиток из корня янггоны? Является ли он феноменом самой природы? Разумеет­ся, нет. Он является сугубо культурным изобретением, и принци­пиально не может существовать сам по себе, как естественный феномен природы. Он есть НЕЕСТЕСТВЕННОЕ явление приро-

ды. Неестественное, поскольку при естественном ходе событий, вне и независимо от существования конкретных культурных со­обществ Фиджи, корень янггоны никогда не превратится в опи­санный выше специфический священный напиток с привкусом мыла и другими неповторимыми вкусовыми качествами. И все же - явление природы, поскольку в изобретенном фиджийцами напитке "озвучиваются" некие тайные природные качества свя­щенного корня.

И то же самое можно отнести к культуре в целом: вся она может быть рассмотрена как... неестественное явление природы, как способ "вытаскивания" из природы таких ее возможностей и свойств, которые в самой по себе природе никогда и ни при ка­ких условиях актуализированы быть не могут.

Так, культура предлагает десятки тысяч способов приготовле­ния зайчатины, но ни заяц во фритюре, ни заяц под сметанным соусом, ни заяц со сложным овощным гарниром не заложены "в природе" живого, прыгающего зайца и никогда бы не смогли по­явиться на свет естественным образом. Дистанция между живым, "естественным" зайцем и бессчетным количеством блюд из зайца с бесконечным разнообразием вкусовых оттенков, созданных на протяжении человеческой истории кулинарами всего мира, пред­ставляет собой своеобразную метафору культуры как таковой, а также метафору взаимоотношений природы и культуры в их взаим­ных сущностях. Культура есть открытие и возделывание в при­роде таких ее возможностей, которые самой природой как бы и не предполагаются. И в каждом предмете природы без исключе­ния культура способна открыть практически бесконечный спектр такого рода неявных возможностей.

Но в этом и состоит опасность. Культура навязывает человеку диалог с бесконечностью и ставит его тем самым на грань сума­сшествия: как совершить выбор, если взгляду открывается БЕСКОНЕЧНО много? Ведь культура способна в каждом пред­мете, в каждом явлении природы выявить практически неисчер­паемое богатство сторон и оттенков, и это ошеломительное потен­циальное разнообразие, заключенное в каждом предмете, требует от человека практически ежесекундного отбора вариантов.

С точки зрения любого нормального животного (а только че­ловека можно определить как "ненормальное животное") удер­живать все эти многочисленные факторы в поле внимания не толь­ко невозможно, но и бессмысленно: они не имеют никакого зна­чения для стратегии и тактики выживания какого бы то ни было животного вида. И оттого любое животное, будучи ориентирова­но на свою видовую программу, демонстрирует подчеркнутое рав­нодушие ко всем этим бесчисленным потенциальным сторонам объективной реальности.

Нормальное животное - это то, которому интересна лишь та часть окружающего его мира, которая имеет непосредственное отношение к осуществлению его видовых биологических потреб­ностей. Животное, которое рискнуло бы выйти за границы тако-

го рода интереса, просто невозможно. А это значит, что человек есть НЕВОЗМОЖНОЕ ЖИВОТНОЕ. Такое животное, которо­го не может быть.

Живое существо, заявляющее, что ему интересен тот мир, ко­торый находится за границами его жизненных потребностей, и что любые предметы окружающего его мира могут его в равной степени заинтересовать, независимо от степени их биологической значимости, рискует сойти с ума. Нельзя вести диалог с миром, если мир открывается как ВСЕВОЗМОЖНОСТНЫЙ, как мир, в котором каждый предмет содержит в себе спектр неисчерпае­мых возможностей, и когда каждая из этих бесчисленных воз­можностей оказывается в равной степени интересна и значитель­на. Всевозможностность оборачивается хаосом, а, значит, невоз­можностью и невыносимостью выбора: я ДОЛЖЕН выбрать, но что мне принять за точку отсчета своего выбора?

Чтобы более рельефно продемонстрировать данную пробле­му, обращусь к Л.С.Выготскому, охарактеризовавшему ситуацию человека как принципиально буриданову ситуацию, вспоминая знаменитого осла, который, как известно, умер от голода, так и не сумев выбрать одну из двух одинаково привлекательных вяза­нок сена. Почему с человеком не происходит то же самое, коль скоро ему приходится постоянно выбирать из принципиально рав­новеликих возможностей?

Л.С.Выготский анализирует данные опытов И.П.Павлова на собаках и обращает внимание на некоторые существенные для понимания природы человека стороны этих опытов.

В частности, весьма существенным с точки зрения Выготского является эксперимент, в котором собаке предлагают два противо­положно направленных раздражителя примерно одинаковой силы, и собака не выдерживает, "отвечает на трудную встречу противо­положных раздражителей срывом, патологическим возбуждени­ем", "впадает в невроз" ²⁹.

Для Выготского это, между прочим, свидетельство того, что собака неспособна осуществить даже самый элементарный акт выбора в ситуации, когда речь идет о выборе из биологически равновеликих возможностей. Почему же в условиях естествен­ной среды обитания ни одно животное не испытывает таких нев­ротических сшибок и сбоев? Ну, хотя бы потому, что в естествен­ных, не лабораторных условиях никакому животному не знаком феномен биологической равновеликости выбора: все факторы ок­ружающей среды для него заранее просчитаны и упорядочены с точки зрения их биологической значимости, в соответствии с врож­денным разрешающим механизмом. Что же касается описанной лабораторной ситуации, то здесь искусственно моделируется сшиб­ка биологически равновеликих факторов. И оттого в описанных лабораторных условиях животное оказывается обречено на пси­хический срыв.

Впрочем, что касается человека, то он попадает в такого рода ситуации практически каждодневно и выходит из них, судя по

всему, неизмеримо более эффективным способом, нежели пав­ловская собачка. Ведь если каждый предмет открывает в себе бесконечную подвижность возможностей, если каждый предмет -это загадка с бесконечным количеством ответов, если из каждого предмета можно выделать многие тысячи других предметов - это с неизбежностью приводит к тому, что те врожденные разрешаю­щие механизмы, которые позволяют животному производить от­бор раздражителей, полностью отказывают, перестают работать. Культура, человеческая деятельность создает такой контекст, в котором происходит, пользуясь образом М.К.Мамардашвили, своего рода "бегство объекта впереди себя" ³⁰, когда реальное бытие объекта существенно превышает все то, что можно было бы относительно него предсказать. А это значит, что возникает своего рода перманентная буриданова ситуация: нельзя выбрать ЧТО-ТО, когда нет ровным счетом никаких точек отсчета для этого выбора. И это - совершенно невероятная, сумасшедшая, априорно-невротичная ситуация с точки зрения любого животно­го вида.

Однако человеку, как известно, все же удается каким-то обра­зом осуществить свой выбор в такого рода априорно невротичес­ких ситуациях.

Могут возразить, что человек и на самом деле - невротик, при том единственный хронический невротик среди всех представи­телей живого мира. Однако факт заключается в том, что в огром­ном большинстве случаев человеку все же удается преодолевать невротическую опасность и выдерживать диалог с миром, откры­вающимся ему как всевозможностный. И если, в конце концов, человек и оказывается невротизирован, то это несоизмеримо с теми деструктивными явлениями, которые происходят в собаке от столкновения всего лишь с двумя противоположно направлен­ными факторами.

Что же является основанием для диалога человека со всевозможностным миром? Что позволяет человеку удержаться на краю у зияющей и отверстой бездны открывающихся ему возможнос­тей и не сойти при этом с ума? Что помогает ему справиться с задачей выбора там, где выбор, казалось бы, невозможен? Что позволяет человеку спокойно и не невротично строить свои по­знавательный диалог с окружающим его предметным миром? Почему человек не становится Павловской собачкой в состоянии каждодневного невротического срыва? Ведь ему приходится осу­ществлять ежеминутный выбор из практически неограниченного спектра возможностей, скрытых в предметах окружающего мира, и все эти возможности с биологической точки зрения принципи­ально равновелики.

Если отвечать одним словом, то ответ крайне прост: МИФ.

Миф как принципиально иллюзорная, сочиняемая самой че­ловеческой культурой точка отсчета, позволяющая человеку вы­брать там, где привычные для животного средства выбора не по-могают.

Тот самый миф, который инициирует интерес человека к миру за границами видовых потребностей, тот самый миф, который "вбрасывает" человека в мир всепредметности. Именно миф ока­зывается тем высшим регулятором, который упорядочивает отно­шение человека к всепредметному миру и позволяет человеку не сойти с ума перед лицом открывающихся ему бесконечных пред­метных возможностей.

Таким образом, миф как бы провоцирует человека на потен­циальное сумасшествие, - и он же в конечном счете его от сума­сшествия спасает. Миф провоцирует интерес человеческого со­знания к предметному миру, и он же предохраняет его от невро­тической сшибки и вносит во взаимоотношения человека с миром некую упорядочивающую перспективу. Именно миф предохраня­ет человека от того, чтобы тот не оказался подавленным ошело­мительным многообразием открывающихся в его предметной де­ятельности возможностей. Именно миф расставляет перед чело­веком систему своеобразных "указателей": что должно являться более ценным, а что - менее, что должно являться более значи­мым, а что - второстепенно и третьестепенно по своей значимос­ти. Именно миф - иллюзорная и нелепая конструкция с точки зрения внешнего наблюдателя - создает систему тех базовых ори­ентиров, которые позволяют представителю той или иной куль­турной общности твердо знать, каким факторам окружающего предметного мира следует отдавать предпочтение.

Осталось ответить на вопрос КАК это у мифа получается.

1. Стеблин-Каменский М.И. Миф. Л., 1976, с.4.

2. Лосев А.Ф. Античная мифология в ее историческом разви­тии. М., 1957, с.8.

3. Л.Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышле­нии. М.,1994, с.61-62.

4. Цит. по кн.: Голдстейн М., Голдстейн И.Ф. Как мы познаем. М., 1984, с. 245.

5. Там же, с.245.

6. Там же, с. 246.

7. Там же.

8. Там же, с. 246.

9. Там же, с.247.

10. Л.Леви-Брюль. Цит.пр., с.63.

11. Там же,

12. Пригожий И.,Стенгерс И.Порядок из хаоса. М.,1986,с.172.

13. Там же, с.181.

14. Р.Хайнд. Поведение животных. М.,1975. с.67.

15. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М 1978 с. 137.

16. Цит. по: Ткаченко Г.А. Космос, музыка, ритуал: Миф и эстетика в "Люйши Чуньцю". М., 1990, с. 175.

17. Там же.

18. Там же.

19. Таксами Ч.М., Косарев В.Д. Кто вы, айны? Очерк исто­рии и культуры. М.,1990, с.120-121.

20. Там же, с.121.

21. См.: Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сиби­ри: Пространство и время. Вещный мир. Новосибирск, 1988 с 137

22. Там же,с.138.

23. См: Там же, с. 140, а так же: Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: Человек и общество. Новосибирск 1989 с.9.

24. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: Про­странство и время. Вещный мир. Новосибирск, 1988, с.141.

25. Там же, с.142. • 26. Там же, с.143.

27. Там же, с. 143.

28. М.Стингл. Приключения в Океании. М.,1989, с.23-25. '

29. См.:Выготский Л.С. Собр.соч. в бтт., т.З. М.,1983, с.66.

30. См.: Мамардашвили М.К. Классический и неклассическийидеалы рациональности. Тбилиси, 1984, с.43.

ГЛАВА 2. ТЕХНОЛОГИИ МИФА

Предмет с навязанным смыслом

Бесконечность, открывающаяся познавательному взгляду че­ловека на мир, заявляет о себе сразу в двух отношениях. Как бесконечность вширь и как бесконечность вглубь. "Бесконечность вширь" проявляется в том, что человек заявляет свой познава­тельный интерес по отношению ко всем без исключения предме­там окружающего его мира, независимо от того, какова их биоло­гическая ценность. "Бесконечность вглубь" - это способность и потребность человека заглядывать в неисчерпаемые тайны каждого отдельно взятого предмета, способность простраивать свой по­знавательный акт в глубину окружающих его вещей и явлений. И именно миф является на наш взгляд тем ключом, который моти­вирует человеческое познание к осуществлению этих двух родов бесконечности. Как? Через особый механизм, который можно было бы определить как механизм навязывания предметам смысла.

Миф начинает с того, что дает всем предметам окружающего человека мира некие имена (то, что называется именами сущест­вительными), и, тем самым, зашифровывает эти предметы на некотором культурном языке (эзотеричном, непостигаемом для других культур). Ведь нет ничего более условного и странного, нежели тот факт, что один и тот же предмет в русском языке носит название "стол", в английском - "table" и т.д. Эти названия сами по себе ровным счетом ничего не говорят о сущности данного предмета, однако являются сверхзначимыми реальностями в кон­текстах соответствующих языков (а язык - это и есть не что иное, как предельная мифологическая система). Любое мифологичес­кое имя значимо не само по себе, а в контексте целостной мифо­логической реальности. И оттого предмет, получивший мифоло­гическое имя, автоматически становится предметом мифа: он ста­новится предметом, имеющим сверхзначимый характер для чело­века.

Мифологическая (т.е. условная, иллюзорная, но, тем не менее, сверхзначимая) поименованность мира и дает первичный импульс к тому, что мы называем познавательной активностью человека. Ведь предмет, который наделен мифологическим именем - это предмет, включенный в контекст некоей мифологической реаль-

ности, и, как носитель некоего условного, иллюзорного мифа, он дразнит человеческую познавательную способность.

Имя, которым человек наделяет тот или иной предмет, - это чистая мифологическая условность, которая не имеет никакого отношения к сущности этого предмета, но зато ставит этот пред­мет в контекст какой-то мифологической реальности. И, стало быть, делает этот предмет (еще не имеющий никакого познава­тельного содержания) значимым и даже сверхзначимым для че­ловека. Какой-нибудь случайный осколок камня, получивший имя в некоем мифологическом контексте, становится благодаря этому мифологическому контексту сверхзначимым для данной культу­ры, что и является предельной мотивационной пружиной для раскручивания познавательного отношения к данному обломку.

То, что у предмета есть имя, значит, что у него есть миф. А миф предмета есть знак его значимости для человека. Человек сталкивается с миром имен, и, пытаясь постичь тайну имени того или иного предмета, оказывается вынужден расшифровывать сам предмет, все более и более наполняя мифологическое имя кон­кретным предметным содержанием. В этом и состоит суть того, что мы называем познавательной активностью человека: наполнение мифологического имени расширяющимся образом некоего предметного содержания. Таким образом, мифологичес­кое имя предмета становится источником того, что предмет ста­новится интересен для человека сам по себе, вне зависимости от того, имеет он биологическую значимость для человека или нет. Мифологическое имя - это именно то, что дразнит и возбуждает познавательную активность в человеке. А поскольку миф облада­ет ярко выраженной тенденцией поименовывать все в окружаю­щем человека мире, такого рода поименовательная активность мифа и приводит к тому эффекту, о котором уже неоднократно говорилось выше: для человека исчезает феномен биологически нейтральных предметов. Отныне любой предмет окружающего человека мира, независимо от степени его биологической значи­мости, становится для человека априорно интересным - уже пото­му, что у этого предмета появляется некое культурное имя, а, стало быть, появляется некий мифологический шифр, требую­щий расшифровки.

Мифологические имена всегда культурно эзотеричны: они представляют некоторую культурную самобытность, принадле­жат только данной культурной общности и недоступны чужакам. Но и в самой культуре эти имена приходится расшифровывать. Расшифровывать... с помощью тех предметов, которые этими именами обозначаются. Если я хочу постичь тайну имени (а я просто обязан ее постичь, поскольку это имя сверхценно для меня в контексте моей мифологической реальности), я оказываюсь обязан постичь... тайну предмета. Для меня не значим реальный предмет, но для меня значимо бесплотное мифологическое имя, "привязанное" к данному предмету; и, будучи заинтересован в тайне имени, я оказываюсь вынужден постигать предмет. Спо-

собность к глубинной семантической расшифровке того или иного имени - знак принадлежности к культуре, знак принадлежности к тому или иному культурному виду. Предметы смотрят на чело­века своими мифологическими именами, и дразнят воображение, стимулируют человека на познавательную активность в отноше­нии себя. А поскольку миф способен поименовать весь окружаю­щий человека мир, постольку весь этот мир оказывается способен стать предметом познания.

Но есть и другая сторона человеческого отношения к миру, позволяющая говорить о том, что мир открывается человеку как воистину бесконечный. Мало того, что благодаря поименовательной активности мифа в сферу человеческого внимания и челове­ческой активности попадает практически безграничное число пред­метов и явлений, не имеющих никакого биологического смысла. Вдобавок к этому каждый отдельно взятый предмет раскрывает­ся человеческому взгляду как потенциально бесконечный - и это именно то, что можно было бы охарактеризовать как "бесконеч­ность вглубь". Человек не удовлетворяется тем, что лежит на поверхности предмета, а с помощью своей настойчивой познава­тельной активности "вычерпывает" из предмета все новые и но­вые стороны, свойства и возможности - и это так же происходит благодаря мифу. И в этой своей "активности вглубь", как и в "активности вширь", человек фундаментально отличается от жи­вотного.

"Обыкновенное" Животное подходит к предметам и явлениям окружающего мира глубоко прагматично. Оно отбрасывает как принципиально неинтересные все те предметы и явления, кото­рые не имеют значения для его видовой жизненной стратегии выживания и приспособления. Но и те предметы, которые оказы­ваются удостоены его внимания, оно так же видит принципиаль­но односторонним взглядом. Оно видит и учитывает исключи­тельно те их стороны, которые имеют непосредственный жизнен­ный смысл.

Что же касается человека, то он демонстрирует странную спо­собность воспринимать любой предмет многосторонне или даже бесконечносторонне. Его никогда не устраивает то, что он уже знает про тот или иной предмет. Его упорно волнует: а что там еще скрывается в этом предмете, какими еще сторонами он может открыться или повернуться? Ему мало того, что перед его глазами бегает живой кусок мяса, который надо поймать и съесть - чело­век изобретает бессчетное количество способов кулинарной обра­ботки этого куска мяса, превращая процесс удовлетворения некоей естественной потребности в целое искусство, предполагающее тончайшую нюансировку вкуса. И, кажется, трудно придумать что-нибудь менее прагматичное и более выражающее суть избы­точного характера культуры, нежели представляемое разными культурными общностями искусство приготовления пищи. Там, где животное просто съедает доставшийся ему кусок, человек изобретает изощренный процесс опосредования: варка, жарка,

смешение составных частей, добавление различных трав, специй и пряностей. А в результате кухня любых, даже самых прими­тивных народов - это воистину экспериментальная лаборатория, в которой совершается самое настоящее таинство приготовления новых вкусовых оттенков. Никакой биологической необходи­мостью, никакой стратегией выживания невозможно объяснить эти странные кулинарные занятия, отнимающие огромное коли­чество времени и отнюдь не способствующие в итоге качественно­му пищеварению. Хорошо известно, что наиболее полезным с чисто физиологической точки зрения является употребление природ­ных продуктов в их натуральном виде, без какой бы то ни было кулинарной обработки. Тем не менее, даже в самых примитив­ных человеческих сообществах кулинарное искусство имеет чрез­вычайно изощренный характер. Наивное убеждение, будто арха­ический человек разрывал руками добычу и тут же ее пожирал, не выдерживают никакой критики: даже в самых древних куль­турных слоях археологи обнаруживают следы кухни, и феномен кухни может рассматриваться как одно из первых свидетельств культуры как таковой.

Впрочем, и про любой другой предмет окружающего человека мира с уверенностью можно сказать: человека не устраивает то, как этот предмет является ему в натуральном, так сказать, виде: ему важно докопаться до тайных, скрытых сторон и свойств это­го предмета, совершенно не зависимо от того, является ли это биологически целесообразным и значимым. И в этом ключ к тому, что есть человеческое познание (и человеческая культура). Чело­веческое познание - это процесс, в котором каждый предмет ок­ружающего человека мира оказывается воистину бесконечным предметом, скрывающим в себе бесконечное количество возмож­ностей. И самое интересное заключается в том, что все эти воз­можности не столько вытаскиваются человеком из того или иного предмета, сколько... навязываются человеком предмету.

Действительно, содержится ли в природе камня способность быть рубилом или фундаментом дома? Содержится ли "в приро­де зайца" способность быть тушеным зайцем со сложным овощ­ным гарниром? Разумеется, тушка живого, прыгающего зайца обладает некоторыми природными свойствами, которые позволя­ют, в конце концов, при соответствующей кулинарной обработке получить нечто, обладающее неповторимым вкусом тушеной зай­чатины, - но можно ли на этом основании заявить, что вкус за­ячьего рагу потенциально содержится в самом этом живом, пры­гающем зайце? Можно ли утверждать, что живой заяц содержит в себе те многие тысячи вкусовых оттенков, которые будет приоб­ретать зайчатина при различных способах ее обработки, на осно­ве различных кулинарных рецептов?

Сама специфика человеческой деятельности заключается в том, что она лишает природные предметы их естественных смыслов и навязывает им смыслы, не содержащиеся в их природе. Она не столько обнаруживает то, что заведомо в них существует, сколь-

ко предлагает этим предметам такие траектории существования, которые являются для них совершенно неестественными - как неестественной является судьба зайца во французской или же китайской кухне.

Но, таким образом, конкретный предмет природы, становясь предметом человеческой деятельности, становится совершенно другим предметом. Он лишается своей природной качественной определенности, и ему навязываются такая качественная опреде­ленность, которая как бы и не содержится вовсе в его природе. Такого рода навязывание предмету новой качественной опреде­ленности и является тем, что можно было бы назвать культурой. Обыкновенному камню человек может навязать культурный смысл и культурную функцию стола; тому же самому камню он может навязать культурный смысл и функцию стула. Или навязать мил­лионы других качественных определенностей; и всякий раз из камня будут вытаскиваться такие его культурные стороны, кото­рые было бы бессмысленно искать в природе этого камня.

Откуда берутся все эти многообразные значения, которые, вроде бы, и соответствуют природе предмета (ведь далеко не вся­кому природному предмету можно навязать культурную функ­цию стола или стула), но, вместе с тем, - очевидно! - в самом предмете не содержатся? Понятно, что они создаются самим че­ловеком, самой культурой. И главным инструментом навязыва­ния предмету внеположенного смысла опять же является миф. Ибо миф предмета - это и есть предположение того, что в предме­те содержится тайна, что в любом предмете окружающего чело­века мира содержится огромное, неисчислимое количество скры­тых сторон и свойств, которые не явлены в естественном, при­родном бытии объекта, но которые могут быть при определенных обстоятельствах выпростаны наружу. И специфика человеческо­го взгляда на предмет заключается в том, что помимо внешней оболочки предмета он видит тайное, культурно-смысловое содер­жание этого предмета. Причем не только то, которое уже созда­но, придуманное в культуре, но и то, которое еще только может быть. Назовем это содержание мифологическим.

В любом предмете окружающего его мира человек допускает возможность этого не природного, не натурального, не естествен­ного содержания, которым потенциально может обладать этот предмет. Это не явленное содержание, но содержание, которое еще только может быть создано. Это не только смысловой шифр того, что уже заложено в предмет культурой, но и предположе­ние тех культурных измерений (потенциально неисчерпаемых, потенциально безграничных), которые еще только могут быть. Эта-то потенциальная Вселенная возможностей, заключенных в предмете, и удерживается тем, что можно было бы назвать мифом предмета. Если природное содержание предмета есть то, которое явлено в естественной жизни этого предмета, вне и независимо от человеческого вмешательства в эту жизнь, то мифологическое содержание того же предмета - это некая потенциальная беско-

нечность возможностей, которые актуально в предмете скрыты, но которые могут быть навязаны данному предмету в контексте человеческой деятельности.

У всякого предмета, помещенного в контекст культуры, есть навязанный культурой миф. И это не просто культурный смысл предмета, а некое пространство для возникновения все новых и новых смыслов. Таким образом, миф предмета гораздо шире, чем смысл предмета. Миф предмета - это своего рода смысловая во­ронка, обладающая практически неограниченными возможностя­ми по обнаружению все новых и новых смыслов. Это значит, что у предмета есть множество тайных, скрытых сущностей, и эти тайные сущности могут быть обнаружены человеком в процессе познавательного погружения в предмет. Миф предмета означает, что каждый предмет, помимо своей естественной, природной жизни, несет в себе еще и некую потенциальную бесконечность того, чем он может стать в контексте человеческой деятельности. Миф предмета - это знак того, что каждый предмет содержит в себе потенциальную вселенную возможностей, которую еще только предстоит создать рукам и сознанию человека.

Таким образом, миф санкционирует право человека обнару­живать в предмете то, чего в нем как бы и не было. Причем речь идет не только об использовании какого-то предмета в принципи­ально новой, культурно нагруженной функциональной роли, но и в выделывании из природного предмета каких-то совершенно новых вещей, каких-то совершенно новых предметов. И это воис­тину поразительно. Потому что вдруг выясняется, что в обыкно­венном обломке камня прячется бесконечное количество самых разных предметов, которые можно сделать из этого каменного обломка. Функциональных, эстетических - каких угодно. И, возможно, это один из самых удивительных фактов, которые де­монстрирует человеческая культура: из ординарного каменного обломка может быть выделано практически бесконечное количе­ство совершенно разных и совершенно не похожих друг на друга предметов: от каменного ножа до культовой фигурки племенного бога. Причем заранее можно и не знать, что именно получится из данного обломка. Ты производишь над ним какие-то "магичес­кие" операции, ты экспериментируешь с этим обломком, - и вдруг выясняется, что он стал ЧЕМ-ТО, чему можно найти какое-то культурное применение. Сначала - делается, а уже только потом - придумывается, как ЭТО можно назвать.

Дата добавления: 2014-11-29