III. Димензиональные контрольные структуры. 3 страница

Поскольку от участия всех в производительном труде зависело благосостояние сообщества, то существовало и естественное возрастно-половое разделение труда. Так, по сведениям Н. Н. Миклухо-Маклая, дети участвовали не только в простом бытовом труде, но и в более сложных формах коллективного производительного труда взрослых.

Например, описывая обработку почвы племенем на берегу Новой Гвинеи, он пи­шет: «Работа производится таким образом: двое, трое или более мужчин становятся в ряд, глубоко втыкают заостренные удья [крепкие длинные палки, заостренные с одного конца; ими работают мужчины, так как при работе с этим орудием требуется много силы] в землю и потом одним взмахом подымают большую глыбу земли. Если почва тверда, то в одно и то же место втыкают удья два раза, а потом уже поднима­ют землю. За мужчинами следуют женщины, которые ползут на коленях и, держа крепко в обеих руках свои удья-саб [небольшие узкие лопатки для женщин], раз­мельчают поднятую мужчинами землю. За ними следуют дети различного возраста и растирают землю руками. В таком порядке мужчины, женщины и дети обрабатыва­ют всю плантацию».

Именно поэтому в ранних обществах царят равноправие детей и взрослых и рав-ноуважение всех его членов, даже самых маленьких. По свидетельству исследовате­ля северных народов С. Н. Стебницкого, за общей беседой слова детей выслушива­ются так же внимательно, как и речь взрослых. Крупнейший этнограф Л. Я. Штерн­берг также подчеркивает это равенство детей и взрослых у народов северо­восточной Азии: «Цивилизованному человеку трудно себе даже представить, какое чувство равенства и уважения царит здесь по отношению к молодежи. Подростки 10-12 лет чувствуют себя совершенно равноправными членами общества... Никто не чувствует ни разницы лет, ни положений».

Доступные для ребенка примитивные орудия и формы труда дают возможность развития ранней самостоятельности, порождаемой требованиями общества, непо­средственным участием в труде взрослых. Абсолютно понятно, что речь не идет об эксплуатации детского труда: он носит характер удовлетворения естественно воз­никающей, общественной по своей природе потребности. В выполнение трудовых обязанностей дети вносят специфически детские черты, может быть, даже наслажда­ясь самим процессом труда и уж, во всяком случае, испытывая чувство удовлетво­ренности и связанного с этим удовольствия от деятельности, осуществляемой вме­сте со взрослыми и как взрослые. По свидетельству большинства этнографов, в примитивных сообществах детей не наказывают, а, наоборот, всячески поддержива­ют их бодрое, веселое, жизнерадостное состояние.

Переход к более высоким формам производства — земледелию и скотоводству, усложнение способов рыболовства и охоты, их переход от пассивных ко все более активным сопровождался вытеснением собирательства и примитивных форм труда.

Из-за усложнения орудий труда появляется необходимость выделения отдельного процесса овладения ими, и дети начинают работать уменьшенными орудиями труда, хотя способы их употребления принципиально не отличаются от способов употреб­ления настоящих орудий.

Надо иметь в виду, что эти орудия функционально существенно отличаются от игрушек в примитивных обществах: они являются копиями орудий труда взрослых, и ими работают, а не имитируют процесс взрослого труда, как это бывает в игре. В этих условиях детство начинает выделяться как стадия подготовки ребенка к труду, хотя оно короткое и дети пока в нем очень мало играют.

Так, исследователи Севера А. Г. Базанов и Н. Г. Казанский пишут, что только на­чавшие ходить мансийские дети уже втягиваются взрослыми в рыбный промысел, и родители уже берут их с собой в лодку, дают маленькие весла, обучают управлять лодкой, приучают к жизни реки. В другой работе А. Г. Базанов отмечает, что 5— 6-летний вогульский ребенок уже возле юрт бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость. С 7-8 лет детей в лесу приучают, как нахо­дить белку, глухаря, как обращаться с собакой, где и как ставить капканы. Дети, да­же самые младшие, являются страстными охотниками и, приходя в школу, имеют на своем счету десятки белок и бурундуков. С. Н. Стебницкий указывает, что на детях лежит также заготовка дров — в любой мороз и непогоду мальчик должен, запрягши оставшихся дома собак, ехать иногда километров за десять за дровами.

Каковы уменьшенные орудия, которыми теперь пользуются дети, зависит от пре­обладающей отрасли труда в данном обществе. Так, например, по свидетельству Н. Г. Богораз-Тана, исследовавшего народы Крайнего Севера, обращению с ножом (ос­новное необходимое орудие оленевода) чукчей начинают учить с раннего детства: «Маленьким мальчикам, как только они начинают цепко хватать вещи, дают нож, и с этого времени они с ним не расстаются. Я видел одного мальчика, старавшегося резать ножом по дереву; нож был немногим меньше его самого».

А. Н. Рейнсон-Правдин отмечает, что дети Севера рано учатся пользоваться ма­ленькими, но настоящими, ножом и топором, луком и стрелами, пращой и самостре­лом, удочкой и арканом, осваивают езду на лыжах с того момента, как начинают хо­дить.

Н. Г. Богораз-Тан обращает внимание, что для девочек особую роль играет кукла, вместе с которой они осваивают женские ручные ремесла: выделку оленьих кож, замши, птичьих и звериных шкурок, рыбьей кожи, пошивку одежды и обуви, плете­ние циновок из травы, выделку берестяной утвари, плетение, а во многих районах и ткачество.

Совершенно естественно, что обучение всем этим навыкам шло двумя путями: с одной стороны, ранним включением в труд матери (помощь в приготовлении пищи, уход за малышами, участие в чисто женских промыслах — заготовке ягод, орехов, кореньев); с другой стороны, изготовлением кукольного хозяйства, главным обра­зом, гардероба. Куклы, собранные в музеях народов Крайнего Севера, поражают со­вершенством навыков шитья, пользования иглой и ножом.

Дети, конечно, не могут самостоятельно открыть способы употребления орудий труда, и взрослые учат их этому, показывая способы действий с ними, указывая на характер упражнений, контролируя и оценивая действия детей в овладении этими орудиями. Здесь еще нет школы с ее системой, организацией и программой, но уже есть специальное обучение, вызванное потребностями общества.

В отличие от процесса овладения орудиями труда, происходящего при прямом участии ребенка в производительном труде взрослых, этот процесс выделен в осо­бую деятельность, осуществляемую в условиях, отличных от тех, в которых проис­ходит производительный труд. Маленький ненец, будущий оленевод, учится владеть

арканом не в стаде оленей, участвуя в его охране, как это было изначально. Малень­кий эвенк, будущий охотник, учится владеть луком и стрелами не в лесу, участвуя в настоящей охоте вместе со взрослыми. Они делают это на открытом пространстве, накидывая аркан (или стреляя из лука) сначала на неподвижные предметы, а потом на движущиеся цели. И только после этого переходят к охоте на мелких птиц и зверьков или заарканиванию собак и телят. Вероятно, считает Д. Б. Элько-нин, на этом этапе рождаются ролевые игры, игры-упражнения и игры-соревнования. По­степенно детям доверяют все более усложненные орудия, а условия упражнений все сильнее приближаются к условиям производительного труда.

Возраст, в котором теперь дети включаются в производительный труд, зависит в первую очередь от степени его сложности. В процессе дальнейшего развития обще­ства орудия усложняются настолько, что, если их уменьшить, они, сохраняя внешнее сходство с орудиями труда взрослых, утрачивают свою производительную функ­цию. Так, например, если уменьшенный лук не терял своей основной функции — из него можно было выпустить стрелу и попасть в цель, то уже уменьшенное ружье становится лишь изображением ружья, из него нельзя стрелять и тем более убивать, а можно лишь изображать стрельбу. При мотыжном земледелии маленькая мотыга была все же мотыгой, которой ребенок мог разрыхлять небольшие комки земли, — она была сходна с мотыгой отца или матери не только формой, но и функцией. При переходе к плужному земледелию маленький плуг, сколько бы он ни напоминал на­стоящий всеми своими деталями, теряет основные функции плуга: в него нельзя ни запрячь быка, ни пахать им.

По предположению Д. Б. Эльконина, на этой же стадии появляются игрушки в их современном понимании — как предметы, изображающие орудия, предметы оби­хода. Овладение детьми орудиями труда расчленяется на два периода: первый связан с овладением бытовыми орудиями, второй сдвигается вперед, к более старшим воз­растам, и между ними образуется промежуток. Этот промежуток окажется тем длиннее, чем сложнее формы и орудия деятельности, которыми предстоит овладеть каждому ребенку данного общества.

В определенном смысле дети оказываются предоставленными самим себе, воз­никают «детские сообщества», и именно в этот период и развивается игра, где в осо­бой форме воспроизводятся существующие в данном обществе отношения между людьми.

Но раз так усложняются орудия взрослого труда, то и овладение ими маленькими детьми непосредственно в ходе производительной деятельности становится невоз­можным. Конечно, за детьми остается бытовой труд с его элементарными орудиями, но его уже нельзя считать общественно-производительным трудом, да и труд детей уже не так необходим для поддержания благосостояния общества. Дети постепенно вытесняются из сложных и наиболее ответственных областей деятельности взрос­лых. Становится необходимым длительный период подготовки детей к будущему овладению сложными формами и средствами общественного производства, поэтому и выделяется особый социальный институт детства и, соответственно, особый пери­од в детской жизни.

Д. Б. Эльконин отмечал, что детство возникает тогда, когда ребенка нельзя непо­средственно включить в систему общественного воспроизводства, поскольку он еще не может овладеть орудиями труда в силу их сложности. В результате этого естест­венное включение детей в производительный труд отодвигается. По мнению Д. Б. Эльконина, это удлинение во времени происходит не путем надстраивания нового периода развития над уже имеющимися (как считал, например, Ф. Арьес), а путем своеобразного вклинивания нового периода развития, приводящего к «сдвигу во времени вверх» периода овладения орудиями производства. Детством становится период развития, когда активно усваиваются базовые элементы социального опыта

до достижения субъектом социальной и психологической зрелости.

Рассматривая феномен детства в историческом аспекте, нельзя не вспомнить о двух его основных парадоксах, описанных Д. Б. Элькониным.

Первый парадокс природы, предопределяющий историю детства, состоит в сле­дующем. Человек, появляясь на свет, наделен лишь самыми элементарными меха­низмами для поддержания жизни. По физическому строению, организации нервной системы, по типам деятельности и способам ее регуляции человек — наиболее со­вершенное существо в природе. Однако по состоянию на момент рождения в эволю­ционном ряду заметно падение совершенства — у ребенка отсутствуют какие-либо готовые формы поведения. Как правило, чем выше стоит живое существо в эволю­ционном ряду, тем дольше длится его детство, тем беспомощнее это существо при рождении.

В процессе возникновения человека биологическая эволюция прекращается, и при переходе от обезьяны к человеку практически все формы поведения становятся приобретенными. Детство человека по сравнению с детством животных качественно преобразуется и само по себе существенно изменяется в процессе исторического развития человека.

В ходе истории материальная и духовная культура человечества непрерывно обо­гащалась. За тысячелетия человеческий опыт увеличился во много тысяч раз. Но, как ни странно, за это время новорожденный ребенок практически не изменился. Опира­ясь на данные антропологов об анатомо-морфологическом сходстве кроманьонца и современного европейца, можно предположить, что новорожденный современного человека ни в чем существенном не отличается от новорожденного, жившего десят­ки тысяч лет назад. И это второй парадокс детства.

Беспомощность человеческого существа является и величайшим приобретением эволюции: именно эта «отвязанность» от природной среды, «свобода», пластич­ность, готовность к изменчивости позволяет в дальнейшем человеку «стать всем» — заговорить на любом языке, овладеть любой культурной формой поведения и дея­тельности, присвоить любую форму опыта (кстати, именно поэтому дети, по каким-либо причинам попадающие в животную среду, так органично «сливаются» с ней).

К сожалению, практически ничего не известно о том, каким было детство у неан­дертальцев, питекантропов, кроманьонцев. Ход человеческого развития, согласно Л. С. Выготскому, не подчиняется вечным законам природы, законам созревания орга­низма, и ход развития ребенка носит социально-исторический характер: нет вечно детского, а существует лишь исторически детское.

При этом продолжительность детства в первобытном обществе не равна продол­жительности детства эпохи Средневековья или наших дней. Поскольку детство — продукт истории, его продолжительность и психологическое содержание находятся в прямой зависимости от уровня материальной и духовной культуры общества.

Так, в литературе XIX в. довольно много свидетельств о том, что у пролетарских детей фактически не было детства. Например, в исследовании положения рабочего класса в Англии Ф. Энгельс ссылался на отчет комиссии английского парламента в 1883 г., обследовавшей условия труда на фабриках: дети иногда начинали работать с пятилетнего возраста, нередко с шестилетнего, чаще с семилетнего, но почти все де­ти неимущих родителей работали с восьми лет, и рабочий день у них продолжался 14—16 часов.

Принято считать, что статус детства пролетарского ребенка формируется лишь в XIX—XX вв., когда законодательство об охране детства стало запрещать детский труд (кстати, верхняя граница современного детства устанавливается точно таким же способом — уголовная ответственность за совершенные деяния наступает в 14 лет). Разумеется, это не означает, что принятые юридические законы способны обеспе­чить детство для низших слоев общества. Дети в этой среде, и прежде всего девочки,

и сегодня выполняют работы, необходимые для общественного воспроизводства (уход за малышами, домашний труд, сельскохозяйственные работы, женские «ре­месла»: штопка, шитье, вышивание и пр.). Таким образом, хотя формально в наше время и существует запрет на детский труд, нельзя говорить о статусе детства, не учитывая положения родителей в социальной структуре общества*.

Детство, будучи длительным периодом в развитии человека, делится на подэта-пы, которые В. В. Зеньковский предлагал даже называть «первым (ранним) детст­вом» и «вторым» (имея в виду отрочество и юность).

Выводы и заключения

1. Детством называется период развития, когда активно усваиваются ба­
зовые элементы социального опыта до достижения субъектом соци­
альной и психологической зрелости.

2. Детство — категория историческая. Мы можем говорить только о дет­
стве данного ребенка, живущего в данную эпоху, в данных социальных
условиях, хотя есть и общие черты с другими поколениями.

3. Детство возникает тогда, когда ребенка нельзя непосредственно вклю­
чить в систему общественного воспроизводства, поскольку он еще не
может овладеть орудиями труда в силу их сложности. Из-за усложне­
ния орудий труда появляется необходимость выделения длительного
процесса овладения ими, превращающегося в самостоятельную дея­
тельность.

4. Д. Б. Эльконин описал два парадокса детства. Первый: человек, появ­
ляясь на свет, наделен лишь самыми элементарными механизмами
для поддержания жизни, у него нет почти никаких готовых форм пове­
дения, хотя по физическому строению, организации нервной системы,
по типам деятельности и способам ее регуляции человек— наиболее
совершенное существо в природе. Второй парадокс: за тысячелетия
человеческий опыт увеличился во много тысяч раз, за это время ново­
рожденный ребенок практически не изменился.

* «Конвенция о правах ребенка», принятая ЮНЕСКО в 1989 г. и ратифицирован­ная большинством стран мира, направлена на обеспечение полноценного развития личности ребенка в каждом уголке Земли.

Дата добавления: 2014-12-16