ЭЙНШТЕЙН (Einstein) Альберт (1879-1955) - вы­дающийся мыслитель 20 в., создатель физической тео­рии пространства, времени и гравитации

Э

ЭЙДОС (греч. eidos — вид, образ, образец) — тер­мин античной философии, фиксирующий способ орга­низации объекта,

ЭЙДОС (греч. eidos — вид, образ, образец) — тер­мин античной философии, фиксирующий способ орга­низации объекта, а также категориальная структура средневековой и современной философии, интерпрети­рующая исходную семантику данного понятия, соответ­ственно, в традиционном и нетрадиционном контекстах. В древнегреческой философии понятие Э. использова­лось для обозначения внешней структуры: вид как на­ружность (милетская школа, Гераклит, Эмпедокл, Ана­ксагор, атомисты). Соотношение Э. с субстратным архэ выступает фундаментальной семантической оппозицией античной философии, и обретение вещью Э. фактически мыслится как его оформленность, что задает тесную се­мантическую связанность понятия Э. с понятием формы (см. Гилеморфизм). Принципиальная изначальная оформленность структурных единиц мироздания фикси­руется у Демокрита посредством обозначения атома тер­мином "Э.". Эйдотическое оформление вещи мыслится в досократической натурфилософии как результат воздей­ствия на пассивное субстанциальное начало начала ак­тивного, воплощающего закономерность мира и связан­ного с ментальностью и целеполаганием как несением в себе образа (Э.) будущей вещи (логос, Нус и т.п.). В древ­негреческой философии, языке и культуре в целом, в этой связи, понятие Э. оказывается фактически эквива­лентным с точки зрения семантики понятию идеи (греч. idea — вид, образ, наружность, род, способ). И если фе­номен субстрата сопрягается в античной культуре с мате­риальным (соответственно — материнским) началом, то источник Э. — с отцовским, мужским — см. Идеализм). Если в рамках досократической философии под Э. пони­малась внешняя структура объекта, то у Платона содер­жание понятия "Э." существенно трансформируется: прежде всего, Э. понимается не как внешняя, но как вну­тренняя форма, т.е. имманентный способ бытия объекта. Кроме того, Э. обретает в философии Платона онтологи­чески самостоятельный статус: трансцендентный мир идей или — синонимично — мир Э. как совокупность

абсолютных и совершенных образцов возможных ве­щей. Совершенство Э. (= идеи) обозначается у Платона через семантическую фигуру неподвижности его сущно­сти (oysia), изначально равной самой себе (ср. с "Быти­ем" у элеатов, чья самодостаточность фиксировалась как неподвижность). Способом бытия Э., однако, является его воплощаемость и воплощенность во множественных предметах, структурированных в соответствии с его гештальтом (Э. как образец) и потому несущих в своей структуре и форме (Э. как вид) его образ (Э. как образ). В этом контексте взаимодействие между объектом и субъектом в процессе познания интерпретируется Пла­тоном как общение (koinonia) между Э. объекта и душой субъекта, результатом чего является отпечаток Э. к душе человека, т.е. ноэма (noema) как осознанный Э., — субъ­ективный Э. объективного Э. (Парменид). В философии Аристотеля Э. мыслится как имманентный материально­му субстрату объекта и неотделимый от последнего (в 19 в. этот акцент установки Аристотеля получил название гилеморфизма). Любые трансформации объекта тракту­ются Аристотелем как переход от лишенности того или иного Э. (акциденциальное небытие) к его обретению (акциденциальное становление). В систематике Аристо­теля (в сфере логики и биологии) термин "Э." употреб­ляется также в значении "вид" как классификационная единица ("вид" как множество объектов определенного "вида" как способа организации) — в соотношении с "родом" (genos). В аналогичном значении термин "Э." употребляется также в традиции античной истории (Ге­родот, Фукидид). Стоицизм сближает понятие Э. с поня­тие логоса, акцентируя в нем креативное, организующее начало ("сперматический логос"). В рамках неоплато­низма Э. в исходном платоновском смысле атрибутиру­ется Единому в качестве его "мыслей" (Альбин), Нусу как Демиургу (Плотин), а многочисленные Э. в аристоте­левском смысле (как имманентные гештальты объектной организации) — продуктам эманации. Семантика Э. как архетипической основы вещей актуализируется в сред-

невековой философии: archetipium как прообраз вещей в мышлении Божьем в ортодоксальной схоластике (см. Ансельм Кентерберийский об исходном предбытии ве­щей как архетипов в разговоре Бога с самим собой, ана­логичном предбытию художественного произведения в сознании мастера); Иоанн Дунс Скот о haecceitos (этовости) как предшествующей вещи ее самости, актуализи­рующейся в свободном креационном волеизъявлении Божьем) и в неортодоксальных направлениях схоласти­ческой мысли: концепция species (образ — лат. эквива­лент Э.) в позднем скотизме; презумпция visiones (мыс­ленных образов у Николая Кузанского) и др. В позднеклассической и неклассической философии понятие Э. обретает второе дыхание: спекулятивные формы разво­рачивания содержания Абсолютной идеи до объектива­ции ее в инобытии природы у Гегеля; учение Шопенгау­эра о "мире разумных идей"; эйдология Гуссерля, где species мыслится в качестве интеллектуальной, но при этом конкретно данной абстракции как предмета "интел­лектуальной интуиции"; концепция "идей" Э.И.Гайзера в неотомизме и др. В современной психологии термином "эйдетизм" обозначается характеристика феномена па­мяти, связанного с предельно яркой наглядностью фик­сируемого предмета, в рамках которой представление практически не уступает непосредственному восприя­тию по критериям содержательной детальности и эмоци­онально-чувственной насыщенности. В современной постмодернистской философии с ее парадигмальными установками "постметафизического мышления" и "пост­модернистской чувствительности" (см. Постметафизи­ческое мышление, Постмодернистская чувствитель­ность, Постмодернизм) понятие Э. оказывается в ряду тех, которые очевидно связаны с традицией метафизики и логоцентризма (см. Метафизика, Логоцентризм) и потому подвергаются радикальной критике. Особенно сокрушительной эта критика оказывается в контексте постмодернистской концепции симулякра (см. Симу­лякр, Симуляция) и конституируемой постмодерниз­мом "метафизики отсутствия": так, Деррида непосредст­венно связывает традиционалистскую презумпцию "на­личия вещи" со "взглядом на нее как на eidos". (См. так­же Гилеморфизм.)

М.А. Можейко

ЭЙНШТЕЙН (Einstein) Альберт (1879-1955) - вы­дающийся мыслитель 20 в., создатель физической тео­рии пространства, времени и гравитации, для которой исторически утвердилось название "теория относитель­ности Э.". Нобелевская премия по физике за заслуги в области теоретической физики и особенно за открытие законов фотоэффекта (1921). Член научных обществ многих стран мира, в том числе член Прусской Акаде-

мии наук (1913—1933), почетный иностранный член Академии наук СССР (с 1927). Родился в г. Ульм (Герма­ния) в семье инженера, переехавшего в Швейцарию (1893). Окончил Политехнический институт в Цюрихе (1900). Преподаватель гимназии (1900—1902), эксперт Федерального Бюро патентов в Берне (1902—1909), про­фессор Университета Цюриха (1909—1911), занимал ка­федру теоретической физики в Немецком университете в Праге (1911—1912), профессор Политехнического ин­ститута в Цюрихе (1912—1914), директор Физического института и профессор Университета Берлина (1914— 1933). В 1933 Э. эмигрировал в США, отказавшись от германского подданства и членства в Прусской Акаде­мии наук в связи с преследованиями его со стороны иде­ологов национал-социализма как ученого, общественно­го деятеля и еврея. С 1933 и до ухода из жизни Э. — про­фессор Принстонского института фундаментальных ис­следований. В конце 1940-х отказался от предложения стать первым Президентом государства Израиль. Анти­военную деятельность Э. начал в начале 1930-х совмест­но с А.Барбюсом, М.Горьким, Р.Ролланом. Э. — один из лидеров Пагуошского движения, соавтор "Манифеста Рассела - Э." (1934). Известны также его высказывания против применения ядерной энергии в военных целях. Главные труды: "К электродинамике движущихся сред" (1905), "Вокруг теории относительности" (1921), "О со­временном кризисе теоретической физики" (1922), "Мир, каким я его вижу" (1934), "Физика и реальность" (1936), "Эволюция физики" (1940, в соавт. с Л.Инфельдом), "Сущность теории относительности" (1945) и др. В бернском периоде своей деятельности Э. установил глу­бокую связь между диффузией и броуновским движени­ем, разработав к 1905 фундаментальную (молекулярно-статистическую) теорию флуктуационных процессов. В квантовой теории Э. выдвинул основополагающую кон­цепцию о том, что "световое поле представляет собой со­вокупность элементарных световых полей фотонов или квантов света, независимо излученных телами и незави­симо же поглощаемых ими", тем самым введя фотонную концепцию квантовой структуры поля излучения (1905), что позволило ему на этой основе открыть законы фото­эффекта и люминесценции. И только после создания це­лостной теории квантовой механики и квантовой элект­родинамики (1925—1928) было снято противоречие между волновой природой и квантовой структурой све­тового излучения. На основе фотонной теории Э. к про­блемам статистической физики "были применены зако­номерности квантовой теории", что привело его к созда­нию квантовой статистики и решению многих проблем термодинамики (1907). В 1917 Э. выдвинул концепцию индуцированного светового излучения, в котором "веро­ятность испускания фотона возбужденным атомом суще-

ственно зависит от количества таких фотонов, уже име­ющихся вблизи атома". Выдающимся достижением Э. явилось создание физической теории пространства, вре­мени и гравитации — теории относительности. (Вплоть до конца 19 в. было принято считать, что объекты мате­риального мира состоят из материальных точек, которые взаимодействуют между собой. Под воздействием при­ложенных сил материальные точки находятся в непре­кращающемся движении, к которому сводятся все на­блюдаемые явления. Такую концепцию мира Э. считал тесно связанной с наивным реализмом, сторонники кото­рого полагали, по его мнению, что объекты внешнего мира даются человеку непосредственно чувственным восприятием. Однако введение материальных точек оз­начало шаг к более "изощренному реализму", потому что введение подобных атомистических элементов не ос­новано на непосредственных наблюдениях.) Господство­вавшие до Э. ньютонианские представления конца 17 в. реально не противоречили фактам действительности до тех пор, пока исследователи в физических науках не при­ступили к изучению объектов, движущихся со скоростя­ми V, для которых невозможно пренебречь величинами порядка (V/С)²,где С — скорость света. Результаты экс­периментов, противоречившие теориям классической физики (например, опыт Майкельсона измерения скоро­сти света и др.), Э. объяснил на основании общих свойств пространства и времени, показав при этом, что одним из следствий этих свойств является изменение протяженностей материальных объектов и промежутков времени при изменениях состояния движения материаль­ных объектов. Таким образом, следующий шаг в процес­се изменения физической картины мира был и сделан са­мим Э. в специальной теории относительности (далее — СТО). Э. показал, что для согласования теоретических представлений с опытом следует отказаться от понятий абсолютного пространства (эфира) и времени, и ввел по­нятие относительного характера длины, интервала вре­мени и одновременности. В основу СТО легли два по­стулата: принцип относительности и принцип постоян­ства скорости света. Принцип относительности состоит в том, что все законы природы одинаковы во всех инерциальных системах отсчета, т.е. в системах, движущихся с постоянной скоростью. Этот принцип имел экспери­ментальное обоснование, состоявшее в отрицательном результате опыта Майкельсона, в котором он пытался обнаружить движение Земли относительно абсолютного пространства (эфира). Принцип постоянства скорости света был введен Э. без экспериментального обоснова­ния. Э. показал, что для согласования этих двух постула­тов следует отказаться от идеи о абсолютном характере одновременности, длин и промежутков времени, кото­рые, как оказалось, зависят от состояния системы отсче-

та. Таким образом, понятие эфира и абсолютного прост­ранства стали ненужными. В рамках СТО время потеря­ло свой абсолютный характер и стало рассматриваться как параметр, алгебраически подобный пространствен­ным координатам. В физику было введено понятие о че­тырехмерном пространстве-времени. Пуанкаре в статье "О динамике электрона" (1905, опубликовано в 1906) не­зависимо от Э. вывел и развил математические следст­вия концепции ковариантности (сохранения формы) зако­нов при преобразованиях от одной инерциальной систе­мы отсчета к другой (постулата относительности), поэто­му СТО также называют теорией относительности Э. — Пуанкаре. Предметом СТО, согласно работе Э. "К элект­родинамике движущихся тел", являются пространствен­но-временные соотношения при равномерных и прямо­линейных (т.е. инерциальных) движениях систем отсче­та. В СТО Э. открыл новые законы движения, сводимые к законам Ньютона только в случаях возможности прене­брежения величинами порядка(V/С)².Там же была дана и теория оптических явлений в движущихся материаль­ных объектах. В дополнении к СТО также была показа­на пропорциональность массы материального объекта заключающейся в нем энергии (широко известное соот­ношение E = МхС ²,где E - энергия, М - масса). В своей книге "Сущность теории относительности" Э. писал: "Мы останемся верными принципу относительности в его наиболее широком смысле, если придадим такую форму законам природы, что они окажутся применимы­ми в любой четырехмерной системе координат". Основ­ное положение СТО постулирует полную равноправ­ность всех инерциальных систем отсчета, что отвергает существование абсолютного Пространства и абсолютно­го Времени, концептуализированного в теории Ньютона. Абсолютный смысл имеют только некоторое сочетания неразрывно связанных Пространства и Времени. Мате­матическим выражением этого принципа относительно­сти является ковариантность законов природы. СТО ут­верждает, что все физические закономерности, имеющие объективное значение, сохраняют свое значение при пе­реходе к любой системе отсчета (в том числе и инерци­альной), "если в формулировке этих законов правильно учтены свойства Пространства и Времени". В СТО кова­риантность законов Пространства и Времени рассматри­вается как отражение их объективного свойства одно­родности. После СТО Э. начал исследования общих про­странственно-временных отношений (в случаях несво­димости изменения системы отсчета к переходу из одно­го инерциального движения в другое и к распростране­нию на этот случай принципов ковариантности законов природы). Э. открыл полную эквивалентность между пе­реходом из инерциальной системы в систему, движущу­юся прямолинейно, но неравномерно, с одной стороны,

и появлением нового поля гравитирования, — с другой. Поэтому проблема ковариантности оказалась полностью включена в проблему гравитации и наоборот. К 1916 Э. создал общую теорию относительности (далее — ОТО), которая была фундирована на интеграции принципов эк­вивалентности и относительности как релятивистская теория гравитации, где выделена неоднородность прост­ранства-времени. Э. доказал, что в присутствии матери­альных объектов, создающих поле гравитации, метрика (как количественные меры пространства и времени) ста­новится иной, чем в отсутствие таких объектов (напри­мер, время замедляется, сумма углов треугольника боль­ше двух прямых и пр.). Переход к другой системе отсче­та (движущейся, например, прямолинейно и неравно­мерно, т.е. неинерциально), эквивалентный введению нового поля гравитирования, соответственно изменяет метрику пространств. Лобачевский еще в первой поло­вине 19 в. показал, что метрика реального пространства может обладать такими отклонениями от обычно прини­мающейся метрики Евклида (с попытками эксперимен­тального поиска таких отклонений). В ОТО Э. нашел (физическую) причину такого отклонения, дал его мате­матическое выражение и показал, что такие отклонения в метрике реального Пространства невозможно отры­вать от соответствующих трансформаций Времени. Тео­рия Э. о пространстве, времени и гравитации показала их неразрывную взаимосвязь, причем в ОТО не всякое гравитирование возможно полностью свести к эффектам стандартной кинематики. Уравнения гравитационного поля в ОТО дефинируют и метрику пространства-време­ни, и законы движения материальных объектов, являю­щихся полевыми источниками. Но отклонение метрики пространства от евклидовой и законов движения от зако­нов Ньютона проявляется лишь в сильных гравитацион­ных полях больших масс тел. Поэтому ОТО стала осно­вой исследований проблем космологии, а СТО и кванто­вая теория — основой исследований структур атома, его ядра и элементарных частиц. Изменение представлений о пространстве, времени, гравитации и их взаимосвязях означало отход от теории Ньютона, предполагавшей не­зависимое существование Пространства и Времени, в отрыве от Материи. Э. писал: "согласно ньютоновской системе, физическая реальность характеризуется поня­тиями пространства, времени, материальной точки и силы (взаимодействия материальных точек)... После Максвелла физическая реальность мыслилась в виде не­прерывных, неподдающихся механическому объясне­нию полей, описываемых дифференциальными уравне­ниями в частных производных. Это изменение понятия реальности является наиболее глубоким и плодотвор­ным из тех, которые испытывала физика со времен Нью­тона... Нарисованной мною картине чисто фиктивного

характера основных представлений научной теории не придавалось особого значения в 18 и 19 вв. Но сейчас она приобретает все большее значение по мере того, как увеличивается в нашем мышлении расстояние между фундаментальными понятиями и законами, с одной сто­роны, и выводами, к которым они приводят в отношении нашего опыта, с другой стороны, по мере того, как упро­щается логическая структура, уменьшается число логи­чески независимых концептуальных элементов, необхо­димых для поддержания структуры". (По мнению Э., ос­новной постулат ОТО, согласно которому общие законы природы должны быть выражены через уравнения, спра­ведливые во всех координатных системах, отнимает у пространства и времени последний остаток физической предметности, и означает, что введение координатной системы служит только для более простого описания со­вокупности совпадений. Общая теории относительности была подтверждена опытным путем посредством объяс­нения ряда наблюдаемых явлений: аномального поведе­ния орбиты планеты Меркурий, отклонения лучей света в поле тяготения Солнца и смещения спектральных ли­ний атомов в поле тяготения.) В книге "Эволюция физи­ки" Э., фактически принимая точку зрения Канта, писал: "Физические понятия суть свободные творения челове­ческого разума, а не определены однозначно внешним миром... В нашем стремлении познать реальность мы от­части подобны человеку, который хочет понять механизм закрытых часов. Он видит циферблат и движущиеся стрелки... слышит тиканье, но не имеет средств открыть их корпус.... он может нарисовать себе некую картину механизма, которая бы отвечала всему, что он наблюдает, но он никогда не может быть уверен в том, что его кар­тина единственная, которая могла бы объяснить его на­блюдения. Он никогда не будет в состоянии сравнить свою картину с реальным механизмом, и он не может да­же представить себе возможность или смысл такого сравнения". М.Клайн полагал, что "мы в состоянии оце­нить, сколь велика та часть нашей физической науки, ко­торая была математизирована в форме геометрии... Э. подхватил их /Лобачевского, Бойяи и Римана — В.Т., C.C.I идеи, превратив наш физический мир в четырех­мерный математический. Гравитация, время и материя наряду с пространством стали компонентами геометри­ческой структуры четырехмерного пространства-време­ни. Так, уверенность древних греков в том, что реальный мир удобнее и понятнее всего выражать через его геоме­трические свойства и проникнутое духом Возрождения учение Декарта о том, что феномены материи и движе­ния легко объяснить через геометрию пространства, по­лучили убедительнейшее подтверждение". В исследова­ниях Э. всегда значительное место занимали общефило­софские проблемы естествознания: "Почему возможно

такое превосходное соответствие математики с реальны­ми предметами, если сама она является произведением только человеческой мысли, не связанной ни с каким опытом? Может ли человеческий разум без всякого опы­та, путем одного только размышления понять свойства реальных вещей?.. Если теоремы математики прилага­ются к отражению реального мира, они не точны; они точны до тех пор, пока не ссылаются на действитель­ность... Однако, с другой стороны, верно и то, что мате­матика вообще и геометрия в частности обязаны своим происхождением необходимости узнать что-либо о пове­дении реально существующих объектов" ("Вокруг тео­рии относительности"). При этом Э., понимавшего изопытную выводимость логических принципов и матема­тических аксиом, интересовала прекрасная согласован­ность с опытом тех следствий, которые вытекали из со­зданных человеком принципов и аксиом. Первое собст­венное объяснение эффективности математики Э. пред­лагал еще в 1918: "История показала, что из всех мысли­мых построений в данный момент только одно оказыва­ется преобладающим. Никто из тех, кто действительно углублялся в предмет, не станет отрицать, что теоретиче­ская система практически однозначно определяется ми­ром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведет от наблюдений к логическим принципам теории. В этом суть того, что Лейбниц удачно назвал "предустановлен­ной гармонией". Размышления о природе математики и потере ее прежнего статуса свода общепринятых базис­ных истин склонили Э. к концепции созданной челове­ком математики: "каждый, кто осмеливается взять на се­бя роль судьи во всем, что касается Истины и Знания, терпит крушение под смех Богов". Э. писал относитель­но существования внешней реальности и надежности нашего знания о ней: "Вера в существование внешнего мира, независимого от воспринимающего субъекта, ле­жит в основе всего естествознания. Но так как чувствен­ное восприятие дает информацию об этом внешнем ми­ре, или о "физической реальности", опосредствовано, мы можем охватить последнюю только путем рассужде­ний"; т.е. для Э. опыт носит личностный характер и по­тому не может служит доказательством существования внешней реальности. Будучи убежденным в том, что конструируемая человеком математика определяется ре­альностью, Э. писал: "Если бы даже оказалось, что мир идей нельзя вывести из опыта логическим путем, а что в определенных пределах этот мир есть порождение чело­веческого разума, без которого никакая наука невозмож­на, все же он столь же мало был бы независим от приро­ды наших ощущений, как одежда - от формы человечес­кого тела". Концепция более поздних исследований Э. отражена в его книге "Мир, каким я его вижу", где он от­мечал: "Весь предшествующий опыт убеждает нас в том,

что природа представляет собой реализацию простей­ших математически мыслимых элементов....Посредст­вом чисто математических конструкций мы можем най­ти те понятия и закономерные связи между ними, кото­рые дадут нам ключ к пониманию явлений природы. Опыт может подсказать нам соответствующие матема­тические понятия, но они ни в коем случае не могут быть выведены из него. Конечно, опыт остается единст­венным критерием пригодности математических конст­рукций физики. Но настоящее творческое начало прису­ще именно математике. Поэтому я считаю в известном смысле оправданной веру древних в то, что чистое мы­шление в состоянии постигнуть реальность". Этим те­зисом Э. может только констатировать существование некоторых законов вне нас. Свое убеждение Э. основы­вает и на собственном широко известном неверии в то, что "Бог играет в кости" (а если бы это было и так, то по этому поводу еще Р.У.Эмерсон сказал, что "кости Госпо­да Бога налиты свинцом"), ибо, согласно Э., "Господь Бог изощрен, но не злобен". Несмотря на то, что вероят­ностная интерпретация квантовой механики и принцип неопределенности Гейзенберга получили широкое рас­пространение, Э. (совместно с М.Планком и Шредингером), согласно детерминизма и причинности классичес­кой механики, выступал против основной идеи совре­менной ему статистической квантовой теории, мотиви­руя это (в 1955) приближенным характером и неполно­той квантовой теории: "Я не верю, что такая фундамен­тальная концепция может стать надлежащей основой для всей физики в целом... Я твердо убежден, что суще­ственно статистический характер современной кванто­вой теории следует приписать исключительно тому, что эта теория оперирует с неполным описанием физичес­ких систем". В принстонский период (1933—1955) сво­ей деятельности Э. занимался, в основном, развитием ОТО в направлении решения проблем космологии и единой теории поля. Однако его работы в направлении объединения поля электромагнитного с метрикой прост­ранства-времени (аналогично полю гравитационному) оказались безуспешны.

В. Ф, Тарасов, C.B. Силков

ЭКЗЕГЕТИКА (греч. exegeomai — истолковы­ваю)

ЭКЗЕГЕТИКА (греч. exegeomai — истолковы­ваю) — 1) — Раздел фундаментальной (или системати­ческой) теологии, занимающийся истолкованиями текс­тов откровения. Поскольку в рамках христианского кано­на исходное Божественное откровение трактуется как данное в слове Священного Писания, постольку тексты последнего выступают центральным предметом Э. Од­нако наличие в ее основоположениях тезиса о том, что чем ближе по времени тот или иной автор-толкователь к исходному откровению, тем более адекватна его интер-

претация, — делает предметом Э. также и тексты Отцов Церкви. В этой связи, если правомерен тезис о том, что основы Э. были заложены в рамках патристики (Ориген, Григорий Нисский), то столь же правомерно и утвержде­ние о том, что сама патристика выступает, в свою оче­редь, предметом экзегетической процедуры. Фундамен­тальной презумпцией применяемой Э. методологии яв­ляется установка на имманентное истолкование текста, исключающая его историческую, генетическую, симво­лическую, мифологическую, аллегорическую и любую другую внешнюю интерпретацию: статус откровения и сакральная значимость толкуемых текстов задают интен­цию на автохтонное воспроизведение их смысла как единственно возможный вариант их восприятия и как центральную задачу Э. Семантико-аксиологический век­тор имманентной интерпретации оформляется в культу­ре еще в рамках мифологической традиции: исходная интерпретационная процедура, будучи отнесенной к са­кральному тексту мифа, не допускает ни скепсиса, ни да­же вольной трактовки, но требует воспроизведения им­манентно заданного смысла содержания. В качестве ре­флексивно осмысленного метода истолкования имма­нентная интерпретация оформляется в античной культу­ре в качестве герменевтики (греч. hermenevo — разъяс­няю, истолковываю) как способа постижения внутренне­го смысла иносказаний (вначале в контексте предсказа­ний оракула, затем — в контексте поэтических текстов). В эпоху эллинизма герменевтика была понята как инст­румент реконструкции имманентного содержания (и тем самым — понимания и истолкования) наследия антич­ной классики (как, например, текстов Гомера в неоплато­низме). Христианство еще более актуализирует этот ас­пект: слово Божье, переданное в откровении, не может служить поводом для произвольного конструирования смысла или вербальных игр, — оно должно быть понято в его изначальной глубине и святости. Понимание, таким образом, конституируется как центральная процедура экзегетического акта, причем само понимание трактует­ся в данном случае не как наполнение текста смыслом, позволяющее разночтения и допускающее вариатив­ность способов сделать текст осмысленным, — речь идет о понимании как правильном понимании, т.е. ре­конструкции исходного смысла (ср. с трактовкой пони­мания как верного соотнесения с ценностью в Баденской школе неокантианства). Исторические формы (этапы эволюции) Э. представлены: ранней Э., ограничиваю­щейся этимологическим анализом текста (классический вариант — "Этимология" Исидория из Севильи); зрелой Э., ориентированной уже не на вербальный, но на кон­цептуальный анализ, в рамках которого текст восприни­мается как целостность, а центральной задачей выступа­ет реконструкция его смысла, не исчерпывающегося

языковой семантикой (классические представители — Василий Великий, Августин Блаженный); поздней (или спекулятивной) Э., культивирующей жанр интерпрета­ции фактически в качестве предпосылки для оригиналь­ного авторского творчества; акценты интерпретационно­го процесса оказываются расставленными по-иному: трактовка сакрального текста реально перерастает в со­здание нового произведения, квазитекст, как текст о Тек­сте, а последний в данном случае выступает лишь пово­дом для свободного творчества, — авторитетным, но не авторитарным. (Известно, что многочисленные средне­вековые "Суммы" и компендиумы толкований, оформ­ленные по правилам Э. как комментарии к Библии или текстам патристики, объективно являлись новаторскими трактатами в сфере теологии, философии или логики: от глубоко оригинального Иоанна Дунса Скота до канони­зированного Фомы Аквинского.) Аналогичный эволю­ционный сценарий может быть прослежен и примени­тельно к истории протестантской традиции: если исход­ной парадигмой являлась буквальная интерпретация Священного Писания (Лютер и Кальвин), то в рамках ли­беральной теологии была эксплицитно предложена нрав­ственно-этическая трактовка библейских текстов (А.В.Ритчль, А.Гарнак, ранний Трельч и др.), а предста­вителями такого направления, как диалектическая теоло­гия, уже оформляется радикальная программа "демифо­логизации библейской керигмы" (Р.Бультман), что в пер­спективе приводит к развитию в протестантском модер­низме деконструктивистской парадигмы (см. "Смерть субъекта"). Даже в наиболее канонической православ­ной Э. догматическое толкование Священного Писания смягчается до догматически-символического (без допу­щения, однако, возможности собственно символическо­го его истолкования в языке логического позитивизма, что практикуется в современном протестантизме). 2) — Э. может быть рассмотрена не только в узком смысле — как раздел фундаментальной теологии и соответствую­щая специальная практика, но и в качестве общекультур­ного феномена, органически связанного с характерными для соответствующей культуры парадигмальными уста­новками восприятия и понимания текста. Так, расцвет Э. в раннем Средневековье, с одной стороны, инспириро­ван свойственным медиевальной культуре напряженным семиотизмом (усмотрение иносказаний в любой языко­вой формуле и знамений в любой комбинации событий, образ мира как книги и т.п.), с другой — традиция Э. в своем возвратном влиянии на основания культуры может быть рассмотрена как одна из детерминант разворачива­ния указанного семиотизма. Позднее столь же органич­ную детерминационную взаимосвязь амбивалентной на­правленности можно проследить между Э. и философ­ской герменевтической традицией. Собственно, класси-

ческие герменевтические работы Шлейермахера, зало­жившие основы не только программ интерпретации Биб­лии в теологии протестантизма, но и современной фило­софской герменевтики, были созданы на основе и в рам­ках традиции Э., сохранив установку на имманентное истолкование текста как центральную аксиологическую презумпцию (см. Интерпретация). В этом контексте смягчение экзегетического требования предельной им­манентности толкования (Тюбингенская школа, напри­мер) задает в культуре вектор развития антиавторитар­ных стратегий по отношению к тексту в философской герменевтической традиции. Столь же правомерна фик­сация и обратного вектора содержательного воздействия философской герменевтики на современную Э., в част­ности, в контексте католического аджорнаменто (Э.Корет, Пуллахская школа). Заданный в культуре постмодер­на импульс на децентрацию и деконструкцию текста, по­нятого как семантически открытая ризома, имеют своим эквивалентом в радикальном направлении протестант­ской теологии программу "реинтерпретации Бога" (П. ван Бурен), фактически альтернативную исходной для Э. традиции интерпретацинного имманентизма. Казалось бы, программный плюрализм эпохи постмодерна, не только допускающий, но и предусматривающий полисе­мантичность как необходимое условие полноценной ин­терпретации, конституировав современность как "эпоху заката больших нарраций" (по Лиотару), должен был бы означать и закат Э. как общекультурной парадигмальной установки по отношению к тексту. Между тем именно в контексте философии постмодерна оформляется уста­новка, которая во многом возвращает проблематику Э. в фокус значимости. Эта тенденция связана с конституи­рованием коммуникативной программы в современной философии языка (после Апеля): поствитгенштейновская трактовка языковой игры как реализуемой не в язы­ковой индивидуальной практике, но посредством обоюд­но значимой коммуникативной процедуры (см. Апель, Языковые игры) предполагает отказ от идеи произволь­ной центрации текста по усмотрению субъекта и возврат к выработанной в Э. трактовке понимания как реконст­рукции имманентного смысла. Возможность коммуника­ции задается лишь в контексте взаимопонимания, а по­нимание коммуникативного партнера, в свою очередь, может основываться только на восприятии его текстов (как вербальных, так и невербальных, включая его само­го как текст) в качестве подлежащих имманентному ис­толкованию, — в отличие от характерного для раннего постмодерна конструирования смысла, означавшего бы в субъект-субъектном контексте обрыв коммуникации. Бе­зусловно, такая ситуация в философии постмодерна не означает реанимации Э. в качестве культурной интерпре­тационной парадигмы, ее универсальной аппликации на

любой вербальный (в широком смысле этого слова) кон­текст, но — с очевидностью — инспирирует актуализа­цию свойственных для Э. аксиологических установок на имманентизм интерпретации и трактовку понимания как реконструкции исходного смысла. (См. также Герменев­тика.)

М.А. Можейко

Дата добавления: 2014-12-16