Язык и картина мира

Проблема «Язык и картина мира» была заявлена В. Гумбольдтом и Потебней как важнейшая сторона изучения языка, его антропологи­ческой роли. В последующее время она стала предметом специального исследования в теории лингвистической относительности, представ­ленной в Европе неогумбольдтианством (Л. Вейсгербер), в Америке Э. Сепиром и Б. Уорфом («гипотеза Сепира — Уорфа»). Но в настоящее время проблема картины мира вызвала интерес у представителей разных наук, а не только у языковедов: философов, физиков, искус­ствоведов, антропологов, химиков и др.

Языковая картина мира формируется вместе с языком. В. Гум­больдт, а также его последователи, авторы концепции лингвистической относительности, утверждают, что язык системой своих значений, выражаемых понятий создает промежуточный мир между человеческим сообществом и действительностью. «...Каждый язык,— пишет В. Гум­больдт,— образует вокруг народа своего сферу, которую надо оставить, чтобы перейти в подобную сферу другого народа. Поэтому изучение чужого языка всегда должно бы быть приобретением новой точки

миросозерцания; в некоторой степени так и бывает, потому что в каждом языке содержится особенная ткань понятий и представлений одной части человечества» (44, с. 57). Надо полагать, что этот проме­жуточный мир создают не только понятия и представления, как обобщенно пишет В. Гумбольдт, но и другие формы мысли — образы, смыслы, суждения, включающие актуальное содержание, объективный истинностный элемент.

К сожалению, отсутствуют значительные обследования эмпириче­ского материала, воссоздающие цельную ту или другую языковую картину мира. В лучшем случае описание картины мира ограничивается отдельными наблюдениями над лексическими или грамматическими фактами, свидетельствующими о своеобразном преломлении действи­тельности в изучаемом языке (см. исследования Л. Вейсгербера, Э. Сепира, Б. Уорфа, а также см.: (45, 33). Поэтому суждения о языковых картинах мира, кроме указанных работ, основываются либо на изве­стных по другим исследованиям фактах, либо отчасти носят гипотети­ческий характер. Надо, однако, заметить, что изучение языковой картины мира имеет объективные трудности. Хотя о ней известно в языкознании давно, для языкознания эта проблема все еще остается новой, как и для других наук, где о соответствующей картине мира заговорили сравнительно недавно. Нет разработанных методологий, методов и методик описания языковой картины мира; нет четкого разграничения между собственно языковой и так называемой концеп­туальной картиной мира, основанной на знании (в широком смысле слова) человека о действительности, а не только на значениях языковых знаков, и др. Но одновременно у ученых нет и сомнений в объективном существовании языковой и других картин мира.

В положении, которое возникло в современной науке, стало мето­дологически важным определить в той или другой отдельной науке свое видение мира, основываясь на базовых теоретических категориях своей науки и в соответствии с общей научной парадигмой. В резуль­тате разрабатываются разные научные картины мира, характерные для прошлых и настоящей эпох: мифологическая, религиозная, философ­ская, физическая, художественная и др. Такой общий, можно сказать, интерес к данной теоретической проблеме повлек за собой и лингви­стов обратиться вновь к своей картине мира. О значении разработки языковой картины мира В.И. Постовалова пишет следующее: «В лингвистике появление понятия языковой картины мира является симптомом возникновения гносеолингвистики как части лингвистики, развиваемой на антропологических началах. Понятие языковой карти­ны мира позволяет глубже решать вопрос о соотношении языка и действительности, инвариантного и идиоматического в процессах язы­кового «отображения» действительности как сложного процесса ин­терпретации человеком мира.

...Понятие картины мира становится органически необходимым 166

концептуальным элементом гносеологии, исходящей из идеи об истине как процессе движения от относительной истины к абсолютной» (33, с. 18).

На протяжении всей своей истории человек взаимодействовал с окружающим миром, отражая и познавая его в своей деятельности, в том числе и речевой. Человек не может непосредственно познать окружающую действительность, «войти» в нее, узнать ее внутреннее устройство, открыть ее существенные стороны. Для своего ориентиро­вания и познания противостоящего ему мира человек нуждается в особых опосредованных знаковых, символиче­ских структурах, прежде всего в языке, но также в мифологии, религии, науке, искусстве, выступающих в роли регуляторов его жиз­недеятельности. На основе понятий и категорий этих структур человек создает картину мира, которая считается одним из базисных понятий теории человека. «Картина мира,— продолжает В.И. Постовалова,— есть целостный глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека, а не какой-либо одной ее стороны. Картина мира как глобальный образ мира возникает у человека в ходе всех его контактов с миром. Опыты и формы контактов человека с миром в процессе его постижения характеризуются чрезвычайным разнообразием» (33, с. 19—20).

Язык как естественная знаковая система, как активное орудие и средство отражения и познания дает возможность личные достижения в познании мира делать общими, а общие, накопленные предшеству­ющими и настоящими поколениями,— усваивать отдельной языковой личностью данного сообщества. Все это служит накоплению знаний об окружающем мире. С помощью языковой коммуникации создается общая для данного языкового коллектива картина мира, регулирующая поведение, деятельность людей данного сообщества и обеспечивающая понимание между его членами, несмотря на разницу в возрасте, образовании, развитии... Такое взаимопонимание различных по ука­занным признакам людей возможно потому, что существует общее смысловое поле, создаваемое опытом общения и деятельности людей, владением значениями и смыслами языковых единиц, опреде­ленного объема знанием окружающей жизни. Понимание есть вклю­чение сообщаемого в это смысловое поле, которым владеет каждый говорящий на данном языке. Возможности взаимопонимания в этом смысловом поле весьма значительны благодаря наличию, во-первых, разных уровней в семантической структуре слова и, во-вторых, широ­кого диапазона и разной глубины практического и теоретического знания об окружающем мире. Такой «разброс» смыслового поля об­щества включает тот усвоенный говорящими минимум владения се­мантикой языка и знания, который и обеспечивает общение и взаимопонимание в языковом сообществе.

Как известно, Потебня выделял в семантической структуре слова

«ближайшее» и «дальнейшее» значения. «Ближайшее» значение народ­но, это семантическое ядро или семантический минимум, необходи­мый для общения и взаимопонимания людей, говорящих на данном языке. «Ближайшие» значения в сочетании с соответствующим им знанием действительности, которыми владеют все представители на­рода, скажем, русского, обеспечивают понимание между, например, неграмотным человеком и академиком-интеллектуалом. Разумеется, последний владеет не только общей языковой картиной мира, которую знает и его собеседник. Картина мира нашего академика, исследую­щего, допустим, явления микро- или макромира, неизмеримо отлича­ется по своей сложности и проникновению в окружающий видимый и невидимый мир от картины мира неграмотного собеседника, зани­мающегося несложным физическим трудом. Но не будем смотреть свысока на картину мира неграмотного человека. В ней обобщен и закреплен опыт многих поколений людей, обеспечивавший их жизне­деятельность, позволявший удовлетворять свои жизненные потребно­сти. «Дальнейшее» значение ненародно, субъективно, лично; однако диалектика отношений этих значений заключается в том, что, по Потебне, «из личного понимания возникает высшая объективность мысли, научная» (3, с. 20). Истину, замечал Декарт, скорее откроет личность, а не масса.

Владение говорящими «ближайшими» значениями, а следователь­но, и зафиксированной в них общей языковой картиной мира делает возможным их общение и взаимопонимание, несмотря на различия их в жизненном опыте, глубине и охвате восприятия и понимания дей­ствительных явлений, в наличии других картин мира. «Индивидуальная картина мира,— пишет В.И. Постовалова,— являет собой единство «личного» и «народного». Картины мира у людей соизмеримы, потому что они имеют общее ядро, которое «народно» (33, с. 28).

Однако любая человеческая картина мира, в том числе и основы­вающаяся на «дальнейших» значениях и категориях, представляющих собой последнее слово науки, в конечном счете ограничена в силу своей субъективности, заключая в себе относительную истину.

Языковая картина мира создается стихийно, независимо от инди­вида как отражение мира в значениях и категориях языка, в его форме и содержании. Она не осознается человеком в качестве определенного цельного мировидения и миропонимания (впрочем, как и сам язык: человек может свободно владеть языком, не зная ничего об его устройстве). Языковая картина мира не результат рефлексии человека; тем не менее он, не отдавая себе отчета, руководствуется в своей жизни этой картиной вместе с усвоенным языком. В зависимости от владения картиной мира осуществляется деятельность человека, его отношение к окружающему миру; несомненно ее влияние на сознание индивида и всего общества. Картина мира представляет собой безотчетный, но типический мотив поведения, деятельности человека; отсюда и труд-168

ность «извлечения» языковой картины мира в качестве мотива деятель­ности человека, в том числе и речевой.

Исследователи справедливо утверждают, что языковая картина мира есть не только понятийное и категориальное отражение мира; это одновременно и образно представляемая, эмоционально переживае­мая, динамично изменяющаяся картина мира в зависимости от возраста человека, условий его жизни, рода деятельности, образования, способ­ностей и др.

По мере развития знаний людей, в условиях углубляющегося разделения труда, обособления различных отраслей знания в обществе дифференцировались и усложнялись представления о мире. Появля­ются мифологическая, религиозная, философская, художественная, физическая и др. картины мира. Эти картины мира формируются на актуальном содержании, поэтому они обычно находятся «впереди» языковой картины, закрепленной прежде всего во внутренней форме языка (см. ниже). Таким образом, один и тот же естественный язык в своем актуальном речевом применении может включать разные кар­тины мира, используя при этом и другие знаковые системы. Естест­венный язык, в силу своих универсальных качеств как средство общения и выражения мысли, может участвовать в образовании раз­личных картин мира. Конвенциональные же, искусственные знаковые системы могут применяться только при выражении отдельных картин мира.

Поскольку отражение и познание мира возможно только субъек­тивным путем, то в каждом языке осуществляется индивидуальный поиск истины. Сторонники концепции образования или создания единого языка в человеческом обществе будущего — коммунистиче­ского или некоммунистического толка (см. 46) — видели в таком едином для всего человечества языке, а следовательно, и единой для всего человечества картине мира благо. Однако такая перспектива для человечества, по мнению ученых разных наук, напротив, означала бы деградацию человечества и даже его духовную катастрофу. До самого последнего времени умножение языков, их дифференциация в истории человечества преобладают над процессами ассимиляции, отмирания языков. Заимствование же тех или других языковых элементов одним языком у других не лишает его, как правило, самостоятельности и оригинальности. То же самое можно сказать и об интерференции языков.

Распространено мнение, что особая языковая картина создается прежде всего семантической организацией словарного состава языка, своеобразно представляющей действительность. Отсюда делается за­ключение, что целью изучения языковой картины мира должно быть описание и определение особенностей идеографического словаря язы­ка (семантические, понятийные, тематические поля), гиперо-, гипо-нимии, синонимии, вариантности и др. Однако хотя индивидуальная

семантическая организация лексики в том или другом языке, несом­ненно, играет важную роль в создании языковой картины мира, тем не менее эта картина будет далеко не полной, если не будут учтены другие компоненты системы языка, и прежде всего глубинные, отно­сящиеся к его внутренней структуре. Своеобразие картины мира создается в значительной мере категориальным пред­ставлением действительности в морфологической, синтаксической, словообразовательной системе языка. В языках, от­носящихся к разным морфологическим типам действительность орга­низуется и отражается по-разному. Кроме того, языковая картина мира зависит от характера образности языка, в чем находит выра­жение психология народа, его мировосприятие и мировидение, образ жизни и др.

Если же говорить обобщенно, то фундаментальные, основополага­ющие черты в языковую картину мира вносит форма языка, создавая особый ракурс отражения мира, его категориальное и акту­альное представление в динамической системе.

Внутренняя форма языка включает различные типы внутриязыко­вых значений — лексических, морфологических, синтаксических, сло­вообразовательных. Этот категориально-понятийный запас выработан в языке в течение столетий и тысячелетий. Форма закрепляет в «снятом» виде типичные, устоявшиеся взаимоотношения человеческого сооб­щества с окружающим миром. Особенно это относится к категориаль­ному составу языка. Посредством грамматических и словооб­разовательных аффиксов выражаются отношения между словами, об­разуются словоформы, синтаксические модели словосочетаний и пред­ложений, словообразовательные модели слов, отражающие поня­тийное и категориальное членение словарного состава, и др. Эти предельно отвлеченные в языке, модели и формы глубинны, нацио­нальны, заключая в себе всякий раз, на каждом этапе развития языка итог взаимоотношения человека и действительности, стереотипы та­кого взаимодействия и взаимоотношения.

Форма консервативна в своем применении и эволюции сравни­тельно с выражаемым с ее помощью содержанием; она имеет значи­тельную историческую глубину, а потому национальна. В силу своей консервативности она, разумеется, не может во многом соответ­ствовать различным научным и иным картинам мира, актуальному содержанию, выражаемому с ее помощью. Форма включает пережитки предшествующих картин мира, хотя и переосмысленных в процессе движения, эволюции языка. Непрерывность языка не отбра­сывает эти пережитки, а преобразовывает их под воздействием нового знания, развития понятий и смыслов и тем самым усугубляет особен­ный, национальный характер языка, его народность. Переосмысление и преобразование прежних значений во вновь образуемых значениях и смыслах слов и выражений порождает, как и в процессе синтеза

семантических элементов вообще, идиоматичность семанти­ки языковых знаков, т. е. ту их черту, которую многие языковеды считают фундаментальным их свойством. Непрерывность языка, на­личие в значениях языковых знаков семантических слоев, которые отражают разную степень приближения семантики языка к действи­тельности, а следовательно, разную степень объективности,— все это обеспечивает коммуникативные потребности людей, существенно раз­личающихся по своему развитию, образованию и пр.

Исследование языковой картины мира как выражения в языке особенного мировосприятия и мировидения народа по необходимости оказывается связанным с такими соотносительными категориями, как субъективность и народность и их выражением в языке. Все три категории — языковая картина мира, субъективность и народность в языке — в известной степени содержательно пересекают­ся, а потому органически связаны друг с другом, предполагают друг друга, отличаясь отношением к соответствующим им внеязыковым явлениям и фактам действительности и, как следствие, направлением их исследования.

Языковая картина мира представляет собой индиви­дуальное содержание, образованное в результате отражения и познания действительности народом-носителем данного языка. Языковая кар­тина мира заключает в себе особое мировосприятие и мировидение народа, закрепленное прежде всего в базисном понятийно-категори­альном составе языке (в лексике, грамматике, словообразовании), а также и в образном представлении окружающего мира в семантике различных языковых единиц.

Выражение народности в языке, в отличие от языковой картины мира, хотя и включает ее данные, вместе с тем содержит и другие факты языка, отличающие его от других языков. Кроме того, сам по себе язык являет собой лишь один, весьма существенный, признак народности как более общей категории. Известно, что под народностью понимается совокупность черт, признаков, отличающих один народ от другого. Говоря о важности языка среди других призна­ков народа — антропологических, психологических, этнографических, эстетических, этических и др.,— Потебня видел в языке наиболее совершенное подобие народности.

Субъективность предполагает отношение к объекту. Изу­чение субъективного в языке необходимо связано в каждом языке с особенным характером организации, использования человеческих, ан­тропоморфных средств для проникновения в противостоящий челове­ку-субъекту объективный мир с целью его отражения, познания его устройства, его свойств, качеств... и использования результатов позна­ния в своей жизнедеятельности (см. выше).

Категориальная организация и распределение отражаемой дейст­вительности, ввиду своей отвлеченности и формальности, непосредст-

венно не осознается говорящими. Она является не предметом, а средством сообщения и потому не актуальна в общении. Категории — это выработанные в течение исторически весьма длительного времени логико-семантические схемы или рамки, в которые втискивается от­ражаемая действительность. Языковые категории формально, а потому глубинно обусловливают мировосприятие, образ жизни, отношение людей к действительности, а следовательно, в известной степени и поведение людей.

Надо сказать, что категориальное воздействие языка на мировосп­риятие и поведение человека в достаточной степени не исследовано. Теория лингвистической относительности объективно не оценена; в советском языкознании она преимущественно подвергалась критике (см. 47, 48 и др.). Исключение составляет коллективная монография (33), в которой намечено непредвзятое изучение этой проблемы. Между тем о субъективном и человекообразном характере отражения дейст­вительности в грамматических категориях, а следовательно, о выраже­нии в них национальной психологии, языковой картины мира, народности писали видные отечественные и зарубежные ученые.

В отвлеченных грамматических категориях.языка, по мнению Н.Я. Данилевского, сказывается особый психологический склад народа и воззрение на мир: «Если бы в племени не вырабатывалась особен­ность психологического строя, то каким бы образом могли произойти столь существенные различия в логическом строении языков? Отчего один народ так заботится об отличении всех оттенков времени, а другой (как славянский) почти вовсе опускает их из виду, но обращает внимание на качества действия; один употребляет как вспомогательное средство при спряжении глагол иметь, другой же — глагол быть и т. д. Сравнительная филология могла бы служить основанием для сравнитель­ной психологии племен, если бы кто успел прочесть в различии грамма­тических форм различия в психологических процессах и в воззрениях на мир, от которых первые получили свое начало» (49, с. 107—108).

В историческом формировании грамматических категорий и грам­матических систем действует, по мнению Б.А. Серебренникова, «прин­цип избирательности», т. е. выбора определенного представления или признака, который кладется в основу той или другой грамматической абстракции. Поскольку фамматическая абстракция призвана система­тизировать все подпадающие под ее обобщение факты языка, отличаться всеобщностью, то и признак должен быть весьма показательным, отра­жать типичные стороны образа жизни народа, его мировосприятия и психологии (см. многочисленные примеры в (45, с. 54—73).

Значения фамматических категорий предельно отвлечены, участ­вуют в организации и выражении множества различных содержаний. Выступая как отвлеченный, формальный элемент в акте речи, катего­рии как правило, не несут конкретной информации; они служат формальным средством ее организации и выражения. Будучи формаль-

ными рамками, выработанными в течение столетий и тысячелетий, категории отражают действительность в определенном ракурсе. Это отражение всеобще, потому оно подчиняет всех говорящих, одновре­менно оно глубинно, во многом определяя характер восприятия и видения действительности и демонстрируя тем самым черты нацио­нальной психологии.

Формальные категории, направляя и организуя наше восприятие и отражение действительных предметов и явлений, тем не менее не закрывают от нас последние; в категориях обнаруживается индивиду­альный национальный подход и ракурс отражения.

Могут возникнуть сомнения в правильности сказанного, поскольку известно, что всегда возможен перевод содержания с одного языка на другой. Для критиков теории лингвистической относительности это соображение является главным доказательством ее научной несостоя­тельности. Однако не нужно думать, что редчайший полиглот В. Гум­больдт, к идеям которого восходит концепция лингвистической отно­сительности, и представители последней не учитывали подобных со­ображений.

Значимые единицы языка, и прежде всего его узловая номинатив­ная — слово, имеют различные уровни семантики. Чем отвлеченнее уровень, тем он глубинней, становясь формой выражения различного содержания. В конкретном предметном содержании этот уровень малоинформативен, но как форма он самобытен и национален, опре­деляя направление восприятия и отражения действительности. Если определенная фамматическая абстракция в одном языке выражается фамматически, а в другом всякий раз лексически, то это не может не указывать на различие в структуре вербального мышления двух наро­дов, а следовательно, и на особенности их психологического склада. Однако с этой точки зрения семантика языковых единиц остается неисследованной.

Различия в формальных категориальных значениях слов разных языков не исключают их предметного тождества (кстати, оно возможно у слов, обозначающих разные понятия). Предметное тождество может быть обеспечено тождеством или сходством «внеязычного содержа­ния», которое благодаря информативной избыточности языков может быть представлено в цепочке разных закономерно связанных между собой преобразований (см. гл. VII). Поэтому при переводе всегда возможен выбор наиболее подходящего по смыслу к оригиналу преоб­разования. Адекватности перевода способствует синонимия, вариатив­ность языковых единиц, речевая подвижность и лабильность смыслов и др.

Выше говорилось, что существуют разные уровни семантики язы­ковых единиц, и прежде всего слова. В повседневном общении слова и их значения указывают на конкретные предметы и явления, которые вошли в круг интересов общающихся. В этих условиях люди офани-

чиваются «ближайшими значениями», т. е. семантическим миниму­мом, необходимым для взаимопонимания, указанием на Соответству­ющий предмет. И такое предметное речевое взаимопонимание не исключает категориальных различий, связанных с выражением мысли, как и разных субъективных представлений об обозначаемом. Вместе с тем такой обмен мыслями не передает всю связанную со словом потенциальную семантику, а следовательно, и возможную глубину понимания тем или другим говорящим обозначаемого. В обычном, рутинном общении в этом нет необходимости.

Использование в речи различных уровней семантики слова осуще­ствляется под воздействием контекста, цели сообщения в виде «мо­ментов тождества» (А.Ф. Лосев): слова и предмета, слова и понятия, слова и смысла, слова и образа...

Категориальные значения, будучи структурообразующими, фор­мальными, не препятствуют отражению множества признаков обозна­чаемых предметов и явлений, которые они упорядочивают, систематизируют в языковом выражении.

Дата добавления: 2014-12-16