Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Германское гражданское уложение (ГГУ)




 

Литература

BOEHMER, Einführung in das bürgerliche Recht (2 nd edn., 1965) 65 ff.

COING, “Erfahrungen mit einer bürgerlich-rechtlichen Kodifikation in Deutschland”, Zvgl RW 81 (1982) l.

DIDERICHSEN, “Die Industriegesellschaft als Herausforderung an das bürgerliche Recht”, NJW 1975, 1801.

DOLLE, Vom.Stil der Rechtssprache (1949).

“Das Bürgerliche Gesetzbuch in der Gegenwart”, in: Fünfzigjahrfeier des deutschen Bürgerlichen Gesetzbuches (ed. Nipperdey, 1950) 14 ff.

ESSER, “Gesetzesrationalitat im Kodifikationszeitalter und heute”, in: Vo­gel, 100 Jahre oberste deutsche Justizbehörde, Vom Reichsjustizamt zum Bundesministerium der Justiz (1977) 13.

R.GMÜR, “Das schweizerische Zivilgesetzbuch verglichen mit dem deut­schen Bürgerlichen Gesetzbuch (1965).

HEDEMANN, “Fünfzig Jahre Bürgerliches Gesetzbuch”, JR 1950, l.

ISELE, “Ein halbes Jahrhundert deutsches Bürgerliches Gesetzbuch”, AcP 150 (1949) l.

LAUFS, “Beständigkeit und Wandel — 80 Jahre deutsches BGB”, JuS 1981, 853.

RABEL, “Zum 25. Geburtstag des Bürgerlichen Gesetzbuchs”, DJZ 26 (1921) 515, reprinted in: Rabel, Gesammelte Aufsätze I (ed. Leser, 1965) 389.

— “The German and the Swiss Civil Codes”, 10 La. L. Rev. 265 (1950).

F.SCHMIDT, “The German Abstract Approach to Law, Comments on the System of the Bürgerliches Gesetzbuch”, 1965 Scand. Stud. L. 131.

ANDREAS B.SCHWARZ, Das schweizerische Zivilgesetzbuch in der aus­landischen Rechtsentwicklung (1950).

— “Einflüsse deutscher Zivilistik im Auslande”, in: Symbolae Friburgenses in honorem Ottonis Lenel (1935) 425 ff.

WIEACKER, Privatrechtsgeschichte der Neuzeit (2an ed., 1967) 468 ff.

 

I

 

Характер кодификации гражданского права определяется в основном особенностями того исторического периода, в те­чение которого она осуществляется. В ряде случаев авторам ГК удавалось закрепить рождение новых социальных отно­шений. И можно надеяться, что такие ГК, отражающие суть человека и общества своего времени, не устареют в течение сравнительно длительного периода времени. Другие кодексы,

 

наоборот, были созданы в период относительно стабильной политической и социальной обстановки в обществе. В них закрепляется дух соразмерности, содержательности и консер­ватизма, отражающий политические и экономические инте­ресы господствующих классов, давно пришедших к власти. К таким кодексам, консервативным и охранительным по своему характеру, относится и ГГУ. По выражению Радбруха, это “конечный продукт скорее XIX века, нежели начала XX века” или, как заметил Цительман (см. DJZ, 1900, 3), “это осторожное подведение итогов исторического прошло­го, а не смелое вступление в новое будущее”.

Действительно, в нем нашли свое реальное отражение общественные отношения бисмарковского государства. Тон в нем тогда задавала либерально настроенная крупная буржу­азия, которая нашла общий язык с консервативными силами прусского авторитарного государства в рамках Германской империи. Это был период расцвета экономического либера­лизма и убежденности в том, что всеобщее благосостояние будет расти само собой, если только развитию свободного предпринимательства не будет препятствовать государствен­ное вмешательство.

Правда, уже в 1870-1880 годах предпринимались попытки проводить социальную политику, хотя и в рамках патерналистского образа мышления. В результате были изданы пра­вовые акты по охране труда и, самое главное, важный закон о социальном страховании. Но эти прогрессивные тенденции не коснулись частного права. В этой области права основное внимание уделялось позитивистскому толкованию. Задачи же большой социальной значимости, выдвигаемые временем и очевидные для вдумчивого наблюдателя, оставались вне поля зрения немецких цивилистов или оставляли их равнодушны­ми. Авторы ГГУ даже не упомянули о коренных сдвигах, которые произошли в классовой структуре немецкого общес­тва в последние десятилетия XIX века, о том, что ведущая роль в народном хозяйстве перешла от сельского хозяйства к промышленности и торговле и соответственно стремительно выросло население крупных городов, особенно индустриаль­ных центров с большим числом рабочих.

Но авторы ГГУ при его разработке ориентировались от­нюдь не на мелкого ремесленника или фабричного рабочего, а на зажиточного предпринимателя, сельского хозяина или чиновника, то есть на такого человека, от которого можно

 

было ожидать разумного, предприимчивого, ответственного и осмотрительного поведения в буржуазном обществе, основан­ном на свободе договора, частном предпринимательстве и справедливой конкуренции.

 

II

 

С точки зрения языка и юридической техники, структуры и понятийного аппарата ГГУ, учитывая все вытекающие отсюда преимущества и недостатки, — дитя немецкого пандектного права и его глубокомысленной, точной и абстракт­ной учености. В нем нет ни ясности и здравого смысла Ав­стрийского гражданского уложения, ни наглядности и связи с обычным правом швейцарского кодекса, ни возвышенного стиля ГК.Ф, вдохновленного буржуазными идеалами равенст­ва и братства. Он обращен не к гражданам, а к экспертам права. Он труден для восприятия и понимания, лишен просветительского воздействия на читателя, поскольку в нем отсутствует наглядность и конкретность в подходе к предме­ту регулирования. Наоборот, материал изложен языком аб­страктных понятий, который должен казаться непрофессио­налу, а часто и иностранному юристу во многом непонятным. Но у опытного эксперта, постоянно работающего с ГГУ, в конце концов появляется чувство восхищения этим кодек­сом, поскольку ему открывается скрытая красота точности и строгости мысли. Такие понятия, как “распоряжение” (Verfügung), “доверенность” (Vollmacht), “предварительное согласие” (Einwilligung), “незамедлительно” (unverzüglich), “добросовестно” (in gutem Glauben) и многие другие, при­меняются авторами закона по всему тексту с одинаковой точностью и в одном и том же смысле. Понять механизм бремени доказательства возможно, лишь разобравшись в кон­структивных особенностях построения фразы, в которой он в скрытом виде содержится. А повторов удается избежать благодаря отсылочному характеру ГГУ. Элегантность и запоминаемость стиля ГКФ, эпиграммическая лапидарность и сдержанная страстность его формулировок совершенно не­свойственны ГГУ. Вместо этого за высший критерий оценки берутся точность, ясность и исчерпывающая полнота норм, что, однако, часто достигается с помощью топорного канце­лярского стиля, сложного построения фраз и прямо-таки

 

готической громоздкости даже в тех случаях, когда живой и наглядный стиль был бы более уместен и можно было бы избежать отсылки. Так что ГГУ отнюдь не является лингвис­тическим шедевром. Это прежде всего “совершенный юриди­ческий арифмометр” (в том же смысле Schwarz АЛ. Das Schweiz. ZGB, aaO, S.8), “филигранная юридическая работа исключительной точности” (Isele, aaO, S.6).

“Язык ГГУ является, вероятно, самым точным и логичным языком, которым когда-либо писались гражданские кодек­сы” (Gmür, aaO, S. 28). И если у населения Франции, Авст­рии и Швейцарии национальные ПС вызывают чувство теп­лой симпатии и сопричастности, то в Германии даже у юристов, не говоря уж о простых гражданах, подобных чувств по отношению к ГГУ не возникает. Скорее, их прохладные чувства можно охарактеризовать как своего рода почти вы­нужденную дань уважения ГГУ за его неоспоримое техничес­кое совершенство, но не более того.

По структуре ГГУ в соответствии с доктринальными взглядами пандектистов разбит на пять частей (книг) по отраслям права. Две из этих частей охватывают комплекс вопросов, которые на практике приходится рассматривать в тесной взаимосвязи. Это относится к семейному праву (книга IV) и наследственному праву (книга VI). Вещное право (книга III) и обязательственное право (книга II), напротив, исходят из разделения понятий вещных (jura in rem) и личных (jura in personam) прав, заимствованного в римском праве.

В вещном праве рассматриваются поэтому “овеществлен­ные”, “предметные” права, такие как собственность, ипоте­ка, узуфрукт, залог. В данном случае каждому принадлежит право собственности на какие-либо определенные предметы, которые он на основании данного права может потребовать у любого другого лица. В обязательственном же праве речь идет о “личных” правах, приобретаемых на основании дого­вора в связи с неосновательным обогащением или иным де­ликтом. И эти права могут быть оспорены только в отноше­нии определенных лиц. Такое разграничение помогает яснее представить теорию вопроса. Но на практике это ведет к тому, что тесно между собой связанные жизненные ситуации искусственно разделяются, а совершенно различные по своей природе материи вынуждены по прихоти закона соседство­вать друг с другом.

 

Так, для английского или американского юриста является само собой разумеющимся, что по праву купли-продажи ре­гулируется не только вопрос о праве покупателя требовать от продавца поставки товара в указанные в договоре сроки, но и вопрос о переходе к нему права собственности на уже поставленный товар и о времени этого перехода. В ГГУ же первый вопрос регулируется обязательственным правом (§433 ff.), а второй — вещным правом (§929 ff.), то есть в совершенно другом, значительно отдаленном от первого мес­те кодекса.

В пользу англо-американских взглядов говорит тот факт, что различные элементы единой по своей сути жизненной ситуации регулируются комплексом норм, собранных в од­ном месте. А в поддержку немецкой точки зрения может быть высказано то соображение, что право собственности на вещь может быть приобретено не только на основании дого­вора о купле-продаже, но и путем дарения или обмена. И в данном случае единое регулирование служит той цели, чтобы привести во внешне стройную (что, кстати, нельзя не­дооценивать) и внутренне непротиворечивую систему весь правовой материал, связанный с приобретением права собственности.

С другой стороны, юристам общего права не удалось выявить внутреннюю правовую связь между правом купли-продажи и деликтным правом. Поэтому они различают также и при преподавании право купли-продажи (Law of sale) и деликтное право (Law of tort) как две совершенно само­стоятельные отрасли права. В ГГУ же в случае как купли-продажи, так и деликта одно лицо может “что-то требовать” у другого. Так что обе “материи” отнесены к обязательствен­ному праву и вплоть до сегодняшнего дня рассматриваются в рамках единого учебного предмета.

Этим четырем книгам об обязательственном праве, семей­ном праве, вещном праве и наследственном праве пред­посылается пятая книга — Общая часть. В ней наиболее от­четливо проявилась сомнительная ценность пандектистики, унаследованной ГГУ.

В общей части не нашлось места для общих норм регу­лирования правоотношений в обществе или для принципов толкования законов обычного права, усмотрения судей или бремени доказательства, что было бы вполне разумно и даже можно было бы приветствовать. Вместо этого выделяются

 

определенные правовые институты, общие как для вещного, наследственного или семейного, так и для гражданского права в целом, чтобы их раз и навсегда урегулировать в общей форме или, как удачно выразился Густав Бёмер, “вынести их за скобки”. Считалось, что таким образом мож­но будет сохранить логическую целостность и повысить внутреннюю экономичность закона, избежать ненужных повторений. Выделенные в Общей части правовые институ­ты не были разработаны самими авторами ГГУ. Они попрос­ту позаимствовали их у пандектистов XIX века, которые, в свою очередь, создали их в результате длительной и кропот­ливой обработки правового материала, взятого ими из прак­тики и обобщенного теоретически. Такие общие нормы касаются физических лиц (правоспособность, совершенно­летие, лишение дееспособности, домициль) и юридических лиц, затем шло детально разработанное право союзов и фондов, которому в принципе не место в Общей части, за этим следовали некоторые определения из области вещного права, и наконец, общие нормы о правовых сделках и сроках давности.

В большинстве случаев отнесение указанного материала к Общей части объясняется чрезмерным стремлением к абстракции. Особенно вызывает удивление, почему нормы о физических лицах (§1 и сл.) и о вещах (§90 и сл.) не поместили в разделах, посвященных соответственно семей­ному и вещному праву. Аналогичным образом, что касается понятия “правовой сделки”, то речь идет об абсолютной абстракции (см. т. П, §1). Согласно немецкой доктрине, это понятие шире традиционной сделки купли-продажи или договора аренды по обязательственному праву и включает в себя так называемое “вещное соглашение” и особую дого­воренность между сторонами, требуемые немецким правом в случае, если вещное право должно быть перенесено на ка­кую-либо вещь, не упомянутую в договоре о сделке, или если эта вещь должна служить обоснованием для получения та­кого права.

Правовая сделка является также договором по семейному праву в случае усыновления или при помолвке в государ­ственном учреждении. Наконец, понятие правовой сделки может включать в себя завещание, заявление о расторжении или оспаривании договора, а также, например, решение об­щего собрания акционеров какого-либо акционерного обще-

 

ства увеличить уставный капитал. И хотя мотивировка для квалификации различных юридически обоснованных дейст­вий в качестве правовой сделки весьма разнородна как по своему источнику, так и по значимости, ГГУ устанавливает правило об оспоримости ошибочных действий, действий, основанных на обмане или с применением угроз, правило, касающееся представительства, условий и т.д., и безапелля­ционно провозглашает, что эти правила в принципе следует применять ко всем видам правовых сделок независимо от их типа.

Сказанное со всей очевидностью свидетельствует о том, что Общая часть служит постоянным источником противоре­чий в вопросах сферы применения общих норм. В принципе авторы ГГУ при составлении §116 и сл. имели в виду тради­ционный тип договора (в рамках обязательственного права), и только для подобного типа правовых сделок были разрабо­таны соответствующие нормы. Поэтому заслуживают пред­почтения предписания закона, согласно которому проблема оспаривания действий, совершаемых по ошибке, с примене­нием обмана и угроз, а также проблема представительства и т.д. решаются на основании норм договорного права, которое обязывает судей соответственно применять эти нормы, если они подходят и к другим правовым актам, действиям и правоотношениям (см., например, ст. 7 ZGB 1324 ПС Ита­лии, §876 ABGB).

Разумеется, с точки зрения правоприменительной практи­ки не имеет большого значения месторасположение в законе понятия домициля, норм о представительстве или о праве оспаривания противоправных действий, основанных на об­мане. Опытный юрист или адвокат, постоянно имеющий дело с законом, отыщет без труда требуемый параграф, а с по­мощью комментария — также практику его применения, не­зависимо от того, занимает этот параграф место, отведенное ему “правильной” классификацией, или нет. Однако “мате­матическая” система понятий Общей части может ввести в заблуждение не только новичка, но иногда и опытного прак­тика. Поэтому для правильного решения жизненных проблем гораздо важнее иметь четко упорядоченную систему поня­тий, занимающих соответствующее их назначению место, и уметь с ней обращаться, конкретно и наглядно представ­лять перед своим мысленным взором данную практическую ситуацию.

 

(В отношении дискуссии в Германии, касающейся преимуществ и недостатков Общей части ГГУ, см. Wieacker, аа0, S. 4&6 ff.; Schwarz. Das Schweiz. ZGB, аа0, S.25 ff.; Boehmer, аа0, S. 68 ff.; Koschaker. Europa und das Römische Recht, 1953, 279 ff.; Folke Schmidt. The ger-man abstract approach to law. Comments on the Bürgerliches Gesetzbuch. Scand. Stud. L.9, 1965, 131.)

 

Справедливости ради следует отметить, что в истории немецкого права трудно отыскать феномен, подобный со­зданному немецкими пандектистами “общему учению” и разработанной на его основе Общей части ГГУ, который нашел бы столь горячий отклик за границей. Уже упоми­налось о сильном влиянии этого учения на итальянскую правовую науку (см. §8), о его значении для австрийской и швейцарской доктрин речь впереди. Даже во Франции систе­матика Общей части оставила следы своего влияния благода­ря посредничеству пионера компаративистики Раймона Салея. Своими работами, прежде всего об общем обязатель­ственном праве в ГКФ и теории волеизъявления, он оказал влияние на французскую доктрину. И сегодня благодаря его усилиям французские учебники гражданского права отошли от систематики ГК Франции и излагают общие проблемы так, как это принято в немецких работах. В Англии учение пандектистов нашло слабый отклик. И это не удивительно для страны, в которой институты римского права и образ мышления римских юристов всегда отвергались, а англий­ские юристы всегда сопротивлялись попыткам реформиро­вать правовую науку с помощью понятий и систематики лишь для того, чтобы сохранить “таинственность” и запутан­ность английского права и тем самым обеспечить монополию своей юридической техники. Но на узкую прослойку англий­ских профессоров-правоведов немецкие пандектисты все же оказали большое влияние. Речь идет прежде всего о Джоне Остине (1790-1859), основателе юриспруденции — англий­ского аналога континентальной общей теории права.

Тщательно изучив гражданское право и его теоретические основы, он пришел к выводу, что английский юрист, кото­рый уезжает на континент изучать право, “покидает импе­рию хаоса и тьмы и прибывает в мир, кажущийся ему стра­ной порядка и света” (Lectures on jurisprudence, 1885, 58). Но и другие известные английские и американские юристы, та­кие как Холланд, Сэлмонд, Энсон, Поллок и Мэйтланд, были знакомы с немецкой пандектистикой и в своих учебниках,

 

знакомы с немецкой пандектистикой и в своих учебниках, посвященных юриспруденции и праву договоров, исполь­зовали ее метод систематизации знаний при изложении материала.

Сколь высоко эти английские юристы ценили интеллекту­альные достижения немецких пандектистов, можно судить по тому, что для Мэйтланда вступившее в силу ГГУ было “лучшим в мире кодексом”. Он писал: “Я убежден, что ни­когда еще до сих пор в законодательный акт не было вложе­но столько первоклассной интеллектуальной мощи” (пит. по Andreas В. Schwarz, аа0, S. 471). Общая часть ГГУ" с неко­торыми изменениями была воспринята кодексами Бразилии и Португалии, а также греческим и японским ГК (см. §12, IV; 28, Ш), ГК Нидерландов.

Во Франции сразу после второй мировой войны были разработаны планы (так и не осуществившиеся) реформы ГК, причем серьезно обсуждался вопрос о включении в него вводной части, которая должна была содержать по крайней мере нормы о юридических сделках (см. Travaux de la Com­mission de réform du Code civil, 1945/46, p. 97 ff.; 1946/47, 229 ff.; Travaux de l'Association Henri Capitain, I, 1945, 73 ff.).

В конце концов было решено разработать вводную часть для ГК, но включить в нее главным образом положения о действии норм МЧП во времени и пространстве. Теорию пра­вовых сделок предполагалось изложить в специальной чет­вертой части, посвященной лицам, наследственному праву и вещному праву (см. Julliot de la Morandière in: Avantprojet du code civil. Hrsg. Minister de la justice, 1955, 25 ff.). Общая часть ГГУ не была воспринята в Швейцарии и Италии (по вопросу в целом см. lonescu. Le problème de la patrie; introductive du code civil: Rev. int. dr. сотр., 19, 1967, 579).

 

III

 

На содержание ГГУ решающее влияние оказала правовая мысль, отражавшая взгляды либеральной буржуазии своего времени, и потому оно было названо Радбрухом “конечным продуктом скорее XIX века, нежели начала XX века”.

Если задуматься над этим, то возникает вопрос, как могло случиться, что ГГУ сумело пережить все политические, эко­номические и социальные кризисы новейшей германской истории, включая и полное извращение правовой жизни в

 

период гитлеризма, и сохраниться почти в неизменном виде. Ниже в этой связи будут кратко рассмотрены основные чер­ты, характеризующие развитие договорного, деликтного и семейного права.

Что касается договорного права, то ГГУ однозначно ру­ководствуется буржуазной идеей формальной свободы и равенства партнеров. Юридически эта мысль нашла выраже­ние в принципах свободы договоров и соблюдения договор­ных обязательств. Согласно этим принципам, наемный рабо­чий и работодатель, потребитель и производитель наделяются правом заключать договоры любого содержания путем сво­бодного волеизъявления и под собственную ответственность. С другой стороны, заключенные таким образом соглашения должны в любом случае соблюдаться, так как они являются юридическим выражением свободного волеизъявления пра­во- и дееспособных и разумных партнеров. ГГУ ограничивает свободу договора лишь в тех редких случаях, когда требуется защитить интересы одного из партнеров, попадающего в результате заключения договора в экономическую или иную зависимость от другого партнера. Такой договор, согласно §138 ГГУ, признается ничтожным, если один из партнеров посредством этого соглашения использует нужду, неопыт­ность или легкомыслие другого. Судья может также снизить штрафные санкции по договору, если они неоправданно вы­соки (§343 ГГУ). Однако полностью отсутствуют нормы по социальной защите в области найма.

Лишь подраздел о трудовых договорах содержит ряд норм, обязывающих “лиц, наделенных правом пользоваться услуга­ми” (т.е. работодателей) обеспечивать безопасность рабочих мест и продолжать выплачивать нанятым ими людям содер­жание определенных размеров в случае их болезни.

Этих “капель социалистического масла” (фон Гирке) ока­залось недостаточно. Развитие эволюционного процесса, приведшего к постепенному превращению буржуазного госу­дарства ХГХ века в социальное государство наших дней, подтолкнуло и законодательные, и судебные органы смягчить и ограничить действие либеральных принципов буржуазного договорного права в тех случаях, когда их применение пред­ставляло собой угрозу для самой основы достойного человека существования, которую сегодня социальное правовое госу­дарство обязалось гарантировать своим гражданам.

 

Для такого увеличения правового суверенитета индивида, укрепляющего социальный и этический статус личности, тесно взаимосвязанные нормы ГГУ не имеют достаточной опоры, и потому развитие общества ведет к тому, что новые отрасли права начинают появляться вне ГГУ. Это происхо­дит в праве конкуренции и картельном праве, в праве жи­лищного строительства, в жилищном праве, в праве, регули­рующем аренду земли, и особенно в трудовом праве. Большая проблема правового регулирования наемного труда в принци­пе даже не ставилась авторами ГГУ. То, что Германия явля­лась в то время полицейским государством, они доказали, заняв в вопросах регулирования трудовых отношений анти­рабочую позицию. Согласно ГГУ, профсоюзы определялись как “объединение, не обладающее правоспособностью”. От­сутствие всей полноты прав вело к тому, что профсоюзы не могли от своего имени обращаться с иском в суд (BGHZ 42, 210; 50, 325). С тех пор в данном вопросе законодатель с помощью системы соучастия рабочих в управлении и тариф­ных соглашений осуществил коренные изменения. И не толь­ко он. Судебная практика даже в отсутствие законодательной базы стала опираться на общие принципы, обязывающие рабочих соблюдать интересы предпринимателей, а тех, в свою очередь, проявлять заботу об охране благосостояния трудящихся и одинаково относиться к каждому из них. Эти принципы помогли решить многочисленные конкретные во­просы, которые возникали в связи с заключением трудовых соглашений. Так возникла широкая сфера применения тру­дового права, которое отпочковалось от зияющих многочис­ленными пробелами и устаревших уже к 1900 году норм ГГУ, а сегодня уже оформилось в самостоятельную отрасль права.

Тенденция подчеркивать взаимную социальную ответ­ственность оказалась исключительно плодотворной и для развития буржуазного договорного права. Осуществление договорных отношений на основе “морально-этических прин­ципов” было и в значительной мере остается до сих пор достижением известной общей оговорки §242 ГГУ.

Эта оговорка устанавливает в довольно общей форме пра­вило, согласно которому стороны обязуются выполнять дого­вор, взаимно доверяя друг другу и в соответствии с торговы­ми обычаями. Эта норма в связи с молчанием законодателя служила судебной практике прочной опорой весь этот дол­гий период при решении исключительно важных экономи-

 

ческих и социальных проблем, которые возникали в резуль­тате экономического краха, инфляции и ревальвации марки, вызванных первой мировой войной, потери восточных земель и смены валюты после второй мировой войны. С помощью формулировок типа “утрата основы для заключения сделки” (clausula rebus sic stantibus (т. II, §14), “злоупотребление правом” (venire contra factum proprium), “потеря права” (осо­бенно на предъявление иска) (Verwirkung) судебная практи­ка создавала юридические конструкции, которые придавали гибкость нормам договорного права ГГУ, изначально пропи­танным духом махрового индивидуализма.

Суды использовали §242 также для контроля за содер­жанием общих условий деловых операций: если условия типовых контрактов ограничивали или исключали ответ­ственность одной из сторон, то они признавались недействи­тельными, поскольку противоречили принципу взаимного доверия, на том основании, что нарушали справедливый баланс интересов тех лиц, которых обычно принято считать участниками сделки (BGW, NJW, 1963, 99, 100). Таким образом, общая оговорка §242 позволила создать превосход­ный механизм адаптации норм договорного права к меняю­щимся социально-этическим представлениям общества. Неизбежность развития этого процесса, который Хедеман на­звал “бегством в общую оговорку”, была очевидной, хотя при этом появилась опасность неконтролируемого роста хаоти­чески колеблющейся судебной практики. И в этих условиях перед доктриной встает важная и ответственная задача — упорядочить многочисленные прецеденты, превратив их тем самым в материал, пригодный для изучения, обобщения и применения, сделать достоянием общественности мнения судей и дать им критическую оценку и, наконец, позаботить­ся о том, чтобы применение общей оговорки и создаваемых на ее основе юридических конструкций не было чревато правовой нестабильностью.

В деликтном праве нормы ГГУ до сих пор основаны на принципе ответственности виновной стороны. Этот принцип, однако, поскольку речь идет о возмещении убытков, поне­сенных в результате несчастного случая, в значительной мере ослаблен законодателем и судебной практикой. Для важных типов несчастных случаев, таких как происшедшие на про­изводстве в результате железнодорожных, автотранспортных и воздушных катастроф, аварий на станциях, предприятиях

 

газовой и атомной промышленности и т.д., разработаны спе­циальные законы, которые гарантируют возмещение убытков жертве несчастного случая без того, чтобы пострадавший был вынужден доказывать свою невиновность. Кроме того, всеобщий принцип ответственности виновной стороны пре­терпел изменения в том, что касается предоставления защи­ты от обнищания и ухудшения социального статуса в резуль­тате несчастных случаев, поскольку число пострадавших увеличивается и соответственно растет потребность в регу­лировании возникающих в связи с этим проблем.

Поэтому судебная практика стремится различными путя­ми значительно улучшить правовое положение жертв несчас­тных случаев. Она достигает этого, существенно ужесточив требования к выполнению службами социального обеспече­ния своих обязательств, упростив процедуру доказательства или вообще сняв с пострадавшего бремя доказывания своей невиновности. Наконец, она просто игнорировала §831 ГГУ. Эта практика получила столь широкое распространение, что на деле стало невозможным провести различие между ответ­ственностью за вину и ответственностью без вины. Развитие этого процесса стимулируется в значительной мере и тем об­стоятельством, что в нынешних условиях опасность возло­жить на лицо, причинившее ущерб, непомерное для него бремя ответственности уменьшается, поскольку есть возмож­ность возложить обязанность по возмещению убытков, поне­сенных индивидом, на общество в лице его различных орга­низаций. И широкая публика все больше использует этот механизм, нередко даже и по предписанию закона. Неогра­ниченно принцип ответственности за вину действует, как и раньше, когда речь идет о возмещении материального и не­материального ущерба иного, чем понесенный в результате несчастных случаев. Но и здесь судебная практика постепен­но встает на защиту таких интересов потерпевших, нарушен­ных в результате преднамеренных действий или небрежнос­ти, которые, по мнению создателей ГГУ, подобной защиты не заслуживали. В этой связи можно упомянуть права лич­ности и так называемое “право на организацию и ведение самостоятельной предпринимательской деятельности”.

В семейном праве ГГУ также были первоначально в пол­ной мере отражены патриархально-консервативные черты, характерные для буржуазного уклада жизни того времени. Так, в семье правом принимать решения обладал только муж,

 

ему же принадлежала и родительская власть. При регули­ровании имущественных отношений супругов исходили из практики семейной жизни офицеров и чиновников. Соглас­но этой практике, имущество, вносимое мужем и женой пос­ле заключения брака, рассматривалось в качестве капитала, который приносит проценты мужу и управляется им.

На право развода и положение внебрачных детей повлия­ли представления христианской морали. Поэтому ГГУ до­пускало первоначально разводы лишь в тех случаях, если будет доказана вина одного из супругов в нарушении супру­жеской верности или если он будет признан душевноболь­ным. Права внебрачных детей были существенно ущемлены по сравнению с законнорожденными, так как высказывалось опасение, что в противном случае будут легализованы вне­брачные отношения, которые порицались правом, а это, в свою очередь, повлечет за собой ухудшение морали и сти­мулирует предосудительное сожительство. И потому с пра­вовой точки зрения внебрачный ребенок считался не имею­щим родственных связей с отцом- Его права ограничивались возможностью подать иск о взыскании алиментов, сумма которых определялась социальным положением матери. Их выплата прекращалась по достижении ребенком 16-летнего возраста.

Приведение семейного права в соответствие с изменив­шимися социальными и экономическими условиями было осуществлено в основном законодателем, который в данном случае внес существенные поправки в содержание закона. После второй мировой войны значительный стимул работе по реформе семейного права придала конституция. В ней провозглашался принцип равноправия мужчины и женщины и с 31 марта 1953 г. отменялись все законы, которые ему противоречили (п. 2 ст. 3, п. 1 ст. 117 Основного закона).

Однако поскольку законодатель не выполнил требований конституции в указанные сроки, образовавшиеся в резуль­тате этого пробелы в законе вынуждена была восполнять судебная практика. Лишь спустя четыре года, в 1957 году, вступил в силу закон о равноправии мужчины и женщины. Он внес важные изменения в гражданское право, однако лишь вслед за судебной практикой, которая ранее частично уже выполнила эту задачу. Так, в семейное право вносилась модифицированная норма о раздельности имущества супру­гов, признанного законом в качестве такового. Согласно

 

этой норме, имущество, совместно нажитое за время семей­ной жизни, подлежит справедливому разделу между супруга­ми. В случае, если раздел служит причиной прекращения брака, все совместно нажитое делится между ними в равных долях. В случае смерти одного из супругов наследственные права пережившего супруга увеличиваются по закону в определенной доле (режим имущественных отношений суп­ругов в отношении совместно нажитого имущества, рассмат­риваемого законом в качестве их общей собственности). Что касается использования родительской власти (получившей с 1979 г. название “родительская забота”) и особенно ого­воренного законом права представительства детей, то авто­ры закона о равноправии все же закрепили в нем приоритет мужа. Однако Федеральный конституционный суд вынужден был указать на противоречие этого положения ст. 3 Основ­ного закона и признать его ничтожным (В. Verf G, NJW. 1959, 1483). Правовое положение внебрачных детей было существенным образом улучшено в полном соответствии с п. 5 ст. 6 Основного закона, на основании которого в 1970 году был принят соответствующий текущий норматив­ный акт.

Причины и следствие развода по-новому определялись законом 1976 года. Правовой основой этого закона служил уже не принцип вины, а принцип невозможности сохранения брака. Закон объявлял расторжение супружества возможным, если оно оказалось неудачным (§1565 ГГУ). Последствия развода, особенно в отношении оснований для выплаты али­ментов и их суммы, более не зависели от вины супругов. Закон о реформе содержал важное нововведение. Его нормы регулировали порядок компенсационных выплат. После раз­вода более высокооплачиваемый в период семейной жизни супруг, имеющий право на лучшее пенсионное обеспечение, обязан выплачивать другому супругу половину суммы, кото­рая составляет разницу в их доходах. Это осуществляется путем создания дополнительных прав на пенсионное обеспе­чение в пользу менее обеспеченного супруга и соответствен­но уменьшения аналогичных прав другого супруга. Это озна­чает, что по достижении пенсионного возраста супруг, получивший вышеназванные льготы, наделяется правом тре­бования к другому супругу выплаты причитающихся ему сумм через соответствующие органы социального обеспечения. И наконец, законом 1976 года были внесены изменения в право

 

усыновления, а законом 1979 года — в осуществление ро­дительских прав в семье. Таким образом, ни одного парагра­фа ГГУ, посвященного семейному праву, который выглядел бы так же, как и в 1900 году, практически не осталось.

Однако в целом структура ГГУ, несмотря на все измене­ния в экономической и социальной жизни Германии, сохра­нилась в прежнем виде, как и более 90 лет назад. Отчасти это объясняется тем, что некоторые отрасли права развива­лись самостоятельно и исключительно быстрыми темпами вне ГГУ и ныне живут собственной жизнью. Кроме того, не­которые отрасли права (особенно семейное право) были ко­ренным образом изменены и модернизированы специальны­ми законами. В остальном же сохранением своей общей структуры ГГУ обязан судебной практике, благодаря которой осуществлялось приспособление устаревших текстов закона к новым требованиям.

И хотя столь важное достижение судебной практики дово­льно часто не было оценено по достоинству, деятельность судов по адаптации ГГУ к изменившимся социальным усло­виям вдохнула в него новую жизнь. В результате все разделы ГГУ, как, впрочем, и ГКФ, столь сильно “отлакированы” судейским правом, что часто одно лишь чтение текста закона не может дать ни малейшего представления о действующем, “живом” праве.

Но если основой для правотворчества французских судей служат лакуны в законе и техническое несовершенство ГКФ, то в Германии возможность реализации той же цели дости­гается благодаря общим оговоркам §138, 157, 242, 826 ГГУ. Эти оговорки действуют как предохранительный клапан и препятствуют тому, чтобы ГГУ с его точными и законсерви­ровавшими прошлое нормами разорвало под давлением со­циальных перемен.

 

В настоящее время развитие данного процесса достигло критичес­кого уровня, когда встает вопрос, следует ли и в будущем сохранять такое положение, при котором все более будет увеличиваться разрыв между нормами ГГУ и действующим правом. Важные типовые договоры и обстоятельства возникновения ответственности (Haftungstatbestand), имеющие большое практическое значение для гражданского оборота, ни словом нt упомянуты в ГГУ. Для регулирования других типов дого­воров были разработаны специальные законы, в отношении которых существует опасность, что они исчезнут из поля зрения науки. А судеб­ное право во многих случаях стало играть столь большую роль, что нормы закона, на основании которых оно возникло, можно было бы

 

 

безболезненно отменить, не опасаясь, что в результате этого рухнет все здание.

Поэтому министерство юстиции стремится выяснить, целесообразно ли путем введения новелл в обязательственное право ГГУ привести его в соответствие с современной правоприменительной практикой (см. Bundesministerium der Justiz, 1981; Wolf und Diderichsen, Ac P. 182 1982, 80, 101).

 

IV

 

В течение XIX века влияние исторической школы права и пандектистики распространилось далеко за пределы Гер­мании и послужило важным стимулом для развития правовой доктрины во многих европейских странах, особенно в Ита­лии, Франции, Австрии и даже в Англии. А когда в 1900 году ГГУ вступило в силу, оно также вызвало живой интерес за границей, так как в нем была предпринята имеющая позна­вательное значение попытка воплотить в законодательной практике научные достижения пандектистики в области сис­тематизации права и разработки правовых понятий. Хотя ГГУ получило всеобщее признание, причем, может быть, даже большее, чем в Германии, его влияние за границей ог­раничилось сферой науки и правовой догматики. Рецепция ГГУ на практике была крайне незначительной. По крайней мере ее результаты не идут ни в какое сравнение с рецеп­цией ГКФ столетней давности. Во-первых, это объясняется тем, что за границей немецкий кодекс с его изощренной систематикой и языком абстрактных понятий воспринимался как типичный продукт немецкой учености. И потому ГГУ, несмотря на высокое техническое совершенство, трудно было пустить корни на чужой юридической почве. А во-вто­рых, и это главное, все наиболее развитые страны, помимо стран общего права, уже приняли в течение XIX века граж­данские кодексы и потому не испытывали особой потребнос­ти в рецепции иностранных образцов.

 

И даже несмотря на это, в первые десятилетия после вступления в силу сильное влияние ГГУ ощущалось в различных значительно уда­ленных друг от друга странах мира. Однако в дальнейшем политичес­кое развитие этих стран ослабило влияние ГГУ или свело его пол­ностью на нет. Сферой такого влияния в прошлом была Восточная и Южная Европа. Так, например, в 1920-е годы ГК некоторых республик бывшего СССР по структуре и частично по содержанию во многом

 

копировали ГГУ (см. Freund, Rußland, in: Rechtvergleichendes Hand­wörterbuch I, Hrsg. Schlegelberger, 1929, 200 ff.).

 

В Венгрии, которая в 1861 году добилась определенной самостоятельности в рамках Австро-Венгерской империи и, как следствие этого, на ее территории было отменено дейст­вие Гражданского уложения Австрии, судебная практика на­чинает опираться на старовенгерское обычное право, прин­ципы австрийского права и во все большей степени на германское право. Именно германское право послужило ис­точником для реципирования в области торгового права и гражданского процесса. Многочисленные проекты венгерс­ких ГК хотя и не стали законами, но часто использовались судебной практикой в качестве таковых и также в значитель­ной мере опирались на немецкое право (см. Heymann. Das ungarische Privatrecht und der Rechtsausgleich mit Ungarn, 1917; Eôrsi. Richterrecht u. Gesetzesrecht in Ungarn. RabelsZ., 30, 1966, 117).

В 1918 году были образованы Чехословакия и Югославия. Их право находилось под сильным влиянием австрийского. Однако немецкое право оказывало влияние на их новую за­конодательную практику и разработку проектов ГК (см. Когkisch. Das Privatrecht Ostmitteleuropas in rechtsvergleichender Sicht, Rabeis Z., 23, 1958, 201). Румынию же причисляют к романской правовой семье (см. Constantinescu. Travaux de la Semaine internationale de droit, 1950-1954, 664).

Почти во всех вышеназванных странах после второй ми­ровой войны вступили в силу новые ГК. И хотя они воспри­няли некоторые институты германского права или сохранили их и по крайней мере частично воспроизводят структуру ГГУ, но на их содержание коренным образом повлияли изме­нения в политической системе, и потому вплоть до конца 1980-х — начала 1990-х годов их правовые системы входили в правовую семью социалистических стран.

Значительное влияние ГГУ ранее испытывали также и стра­ны Дальнего Востока. Королевство Сиам (нынешний Таиланд) ввело в течение 1924-1935 годов ГК, который, за исключением семейного и наследственного права, во многом опирался на германское право. Сказанное относится и к Китаю (см. Arminjon/Nolde/Wolf, Traité de droit comparé П, 427 ff.).

Япония уже на рубеже ХК-ХХ веков во многом реципи­ровала ГГУ, но после второй мировой войны подверглась сильному влиянию англо-американского права (см. §28).

 

Но особенно важную роль немецкая пандектистика и ГГУ сыграли в кодификации гражданского права Греции. Первые планы создания греческого ГК уходят корнями в далекое прошлое, связанное с освободительной войной против турец­кого ига в 1821-1827 годах. Однако долгое время в стране не могли выбрать образец для создания собственного ГК. Идей­но греческое освободительное движение находилось под сильным влиянием французской революции, и потому у ГКФ было много сторонников. Другое направление представляли сторонники действующего в Греции римско-византийского права, которое применялось в течение почти 400-летнего турецкого владычества, особенно в форме частного собрания законов Харменополуса (1345).

В течение ХIХ века сторонники этого направления одер­жали верх. При этом первоначально отказались от использо­вания изменений и добавлений, внесенных в свод частного права в постюстиниановский период, и стали применять рим­ское право в его классической форме и особенно в обработке немецких пандектистов. Контакты с Германией начались с 1835 года, коulа греческий трон занял представитель Виттельсбахской династии принц Отто. Его поддерживала группа юридических экспертов, среди которых особо следует упомя­нуть мюнхенского профессора фон Маурера. Эти юристы оказали большую помощь в разработке процессуального и уголовного законодательства. Сотрудничество с Германией в области права привело к тому, что во второй половине XIX века как немецкие, так и греческие профессора, получившие образование в Германии, стали читать в Афинском универси­тете лекции по пандектному праву. Вышло также несколько учебников по данному предмету. И это способствовало тому, что на практике римское право, действовавшее в Греции в силу ее исторического развития, стало применяться в обрабо­танном пандектистами виде. Когда в 1930 году работы по подготовке ГК после ряда неудачных попыток вошли в завер­шающую фазу, ни у кого не возникало сомнения в том, что в первую очередь следует ориентироваться на ГГУ как на наиболее тесно связанное с римским правом. В 1940 году было объявлено о завершении работы над ГК, но он вступил в силу лишь 23 февраля 1946 г. из-за того, что Греция была втянута во вторую мировую войну и оккупирована Германией.

Структура греческого ГК аналогична структуре ГГУ. За Общей частью следуют разделы, посвященные обязатель-

 

ственному, вещному, семейному и наследственному праву. И по содержанию он во многом опирается на германский ко­декс. При этом была учтена новейшая германская судебная практика. Одновременно в греческом ГК нашло отзвук и швейцарское право. В меньшей степени были сделаны заим­ствования из французского и итальянского ГК. С точки зре­ния языка и правовых понятий греческий ГК занимает сред­нее положение между ГГУ и швейцарским ГК. Его авторы отказались от абстрактных понятий и изощренной система­тики ГГУ, но и не восприняли “народную” терминологию швейцарского кодекса.

В Общую часть греческого ГК включены в основном ма­териал, представляющий содержание первой книги ГГУ, и нормы МЧП. Общие нормы, касающиеся “вещей”, вычлене­ны из Общей части и перенесены в начало раздела о вещном праве, и это единственное, что представляется разумным. В остальном же греческий текст следует по преимуществу германским нормам. А там, где он от них отступает, его со­держание в большинстве случаев более прогрессивно. Это относится к гарантиям защиты прав личности (ст. 57), заим­ствованным из швейцарского ГК, и к основаниям обжалова­ния ошибочных исков. В последнем случае сняты ограниче­ния ГГУ. Наглядным примером того, что греческий ГК не воспринял индивидуалистских принципов германского ко­декса, служит ст. 281 греческого ГК. В ней предусматрива­ется, что использование права не допускается, “если это сопряжено с очевидным нарушением принципа взаимного до­верия или добрых нравов либо права, предоставленного для реализации законных социальных или экономических це­лей”. Последняя часть фразы этой статьи опирается на фор­мулировку ГК РСФСР 1922 года. Греческая доктрина при­своила ей название “королевской статьи”, и сегодня она выполняет в судебной практике Греции ту же роль, что об­щая оговорка ст. 242 ГГУ. Примечательно также, что ГК Греции воспринял принцип немецкой доктрины в отноше­нии ответственности за вину при заключении договора. Его ст. 198 гласит: “Партнер, по вине которого во время перего­воров о заключении сделки будет нанесен ущерб... обязан возместить этот ущерб, даже если сделка не состоится”.

В обязательственном праве три четверти норм заимство­ваны из ГГУ, но написаны они языком, значительно отлича­ющимся в лучшую сторону от немецкого оригинала. Причем

 

законодатель в раде случаев кодифицировал нормы, которые в Германии первоначально были развиты судебной практи­кой, например нормы об отпадении оснований дня сделки (ст. 388) и о договорах на поставку товаров по частям (ст. 386). Положения закона о трудовых соглашениях харак­теризуются гласностью, детальностью разработки и содержат, например, нормы об изобретениях (и рационализаторских предложениях) рабочих и служащих, о допустимости взаим­ного зачета встречных требований по заработной плате, об обязанности работодателей оплачивать сверхурочную работу и предоставлять отпуск.

В деликтном праве ГК придерживается смешанной систе­мы, которая заслуживает быть отмеченной.

С одной стороны, действует общая оговорка, схожая по смыслу со ст. 1382 ГКФ и ст. 41 швейцарского обязатель­ственного кодекса. Согласно этой оговорке, “лицо, нанесшее ущерб другому липу путем совершения противоправных дей­ствий, обязано возместить этот ущерб” (ст. 914). С другой стороны, регулируются, как и в ГГУ (§824-826), особые слу­чаи. Гораздо меньше влияние германского права ощущается в вещном, семейном и наследственном праве. В отношении вещного права это заключается главным образом в том, что поскольку в Греции нет земельного кадастра, то вместо не­мецкой поземельной книги греческий ГК воспринял роман­скую систему описания и регистрации земельных участков. Для семейного права наиболее характерным является влия­ние авторитета ортодоксального православия.

В целом же греческий ГК следует, по-видимому, вне вся­кого сомнения, отнести к немецкой правовой семье как с точки зрения истории развития греческого права, так и по структуре и содержанию самого кодекса. При этом, однако, необходимо учитывать два обстоятельства. Во-первых, гре­ческий ГК ни в коем случае не является рабским подражани­ем ГГУ. Его создатели во многом подошли творчески и кри­тически к своей работе. Они отчетливо сознавали слабости ГГУ, особенно в том, что касается его языка, чрезмерной абстрактности понятий, социальной замшелости, и поэтому постарались избежать всех этих недостатков. Во-вторых, гре­ческий ГК обязан своим созданием отнюдь не “рецепции” в ее традиционном смысле, когда перенимается “иностранное” право. Обращению к немецкому праву послужили вполне естественные причины, вытекающие из самого хода истори-

 

ческого развития греческого права. В основе греческого пра­ва лежали те же принципы римского права, что и в основе ГГУ, и авторы греческого ГК лишь зафиксировали эти прин­ципы при его создании.

Об истории создания и содержания греческого ГК см. Macris. Die Grungedankeu für die Ausarbeitung des Entwurfs eines griechischen Zivilgesetzbuchs. RabelsZ. 9, 1935, 586; Go-dos. Das griechiche Bürgerliche Gesetzbuch vom. 15.03.1940. AcP, 149, 1944, 78; Zepos. The new greek Civil code of 1946; J. Comp. Leg. 28, 1946, 56, ders. Der Einfluß des schweize­rischen Privatrechts auf das griechische Zivilgesetzbuch, SJZ. 1960, 358; Maridakis. La tradition européenne et La Code civil hellénique, in: L'Europa e il dirittô Romano, Studi in memoria di Paolo Koschaker, II, 1954, 157; Plagianakos. Die Enstehung des griechischen Zivilgestzbuches, 1963; Das griechische Zivilgetzbuch in Rahmen der Privatrechtsgeschichte der Neuzeit, Sav. Z/Rom., 78, 1961, 355.

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-11-29; Просмотров: 4093; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.012 сек.