История развития социального прогнозирования

1.1. Явления презентизма и футурофобии

Как считает И.В. Бестужев-Лада, на ранних стадиях развития общества проблема изменений во времени, видимо, вообще не осознавалась. По сути время существовало только одно – настоящее. Затем к нему добавилось другое – не прошлое или будущее, а просто «другое», в котором действовали герои мифов и разные сверхъестественные силы. Сказывался своеобразный презентизм первобытного мышления: прошедшее и будущее мыслились в большей или меньшей степени подобными настоящему.

Бестужев-Лада пишет, что его исследовательская группа впервые столкнулась с явлением презентизма первобытного мышления не в теории, а на практике, когда проводились зондажные опросы населения и экспертов по проекту «Прогнозирование социальных потребностей молодежи». К удивлению ученых, ответы молодых респондентов на вопросы о будущем (типа «как бы Вы отнеслись к такому‑то изменению привычного положения вещей») почти всегда свидетельствовали о том, что опрашиваемые автоматически переносили даже в отдаленное будущее современное положение вещей. Такой результат предусмотрен теорией прогнозирования и носит название «рецидивы презентизма первобытного мышления».

Кроме того, ученые встретились с таким фактом: при попытке ввести респондента в непривычный мир «иного будущего» почти во всех случаях наблюдалось категорическое неприятие любого будущего, качественно отличного от настоящего. Более глубокое и разностороннее изучение этого явления привело к рождению концепции «футурофобии», т.е. органического неприятия человеком без специальной прогностической подготовки любого представления о качественно ином будущем, если оно расходится с привычным ему настоящим. Явление футурофобии заключается в том, что человеческая психика крайне раздражительно реагирует на любую «картину будущего» (впрочем, и прошлого тоже, хотя и в меньшей степени), существенно отличную от настоящего.

По мнению Бестужева-Лады, этот эффект вне всякого сомнения негативно сказывается на целеполагании, планировании, программировании, проектировании, текущих управленческих решениях, не носящих инновационного характера. Но особенно отрицательно, губительно он влияет на нововведения.

С одной стороны, «футурофобия» в известном смысле играет положительную роль для отбраковки идей, способных привести к порождению нововведений, опасных, гибельных для общества. Инновационные силы сегодня значительно мощнее, они все чаще успешно одолевают спасительный для общества «эффект футурофобии». Поэтому необходимы искусственные механизмы, имитирующие его, для испытания на прочность, точнее, на конструктивность каждого нововведения. В этих механизмах важную роль призваны сыграть различные способы «взвешивания» последствий намечаемых или реализуемых нововведений.

С другой стороны, «футурофобия», если предоставить событиям развиваться стихийно, все еще достаточно сильна, чтобы подавить любое в принципе нововведение. Не исключено, что подавлено будет как раз конструктивное, позитивное и тем самым будет открыта дорога для опасного, гибельного. Таким образом, и с данной стороны необходимы искусственные механизмы, не позволяющие рутинному мышлению пресечь конструктивное нововведение в зародыше.

Следовательно, «эффект футурофобии» обязательно необходимо учитывать в целевых, плановых, программных, проектных и организационных прогнозах, обслуживающих соответствующие формы конкретизации управления. «Взвешивание» позитивных и негативных последствий нововведений способно сыграть благотворную роль при одном условии: при четких теоретических установках, учитывающих сложный диалектический характер «эффекта футурофобии» в обыденном сознании.

Итак, явления презентизма и футурофобии были особенно сильны в древние времена. Лишь позже совершился переход к конструированию «иного мира в ином времени» – «иного будущего». Этот процесс шел по трем основным направлениям: религиозному, утопическому, философско‑исто­рическому.

1.2. Религиозные, утопические, философско-исторические

представления о будущем

1. В ходе эволюции первобытной мифологии сформировались самые древние из существующих – религиозные концепции будущего.

Выделяются две основные концепции, связанные с существующими мировыми религиями:

а) индуистско‑буддистско‑джайнистская концепция (более развитая, циклическая),

б) иудаистско‑христианско‑исламская концепция, основана на идее «конца света» (эсхатология).

Религиозно‑философская мысль древних выработала целый комплекс идей, доживших до наших дней: идеи «воздаяния» в загробном мире сообразно поведению человека при жизни, провиденциализма (божественного провидения, целенаправленно определяющего ход событий независимо от воли человека), мессианизма (упования на приход «спасителя‑мессии», который радикально изменит к лучшему существующие порядки), нравственного совершенствования в процессе «переселения» душ.

2. Утопические концепции. В этих утопиях «иное будущее» человечества определялось не сверхъестественными силами, а самими людьми, их разумом и действиями. Большая часть утопий относится к разряду социальных, поскольку посвящена проблемам будущего общества. Некоторые утопии затрагивают проблемы науки, техники, технических вопросов градостроительства, здравоохранения и т.д.

И.В. Бестужев-Лада считает, что в основу классификации социальных утопий целесообразно положить основной принцип: какой именно социальный строй фактически изображается в данной утопии?

1 этап. Первые представления о лучшем будущем не в «ином мире», а на Земле возникли во второй половине I тыс. до н.э. в Древней Греции и в Китае, где уровень философской мысли был относительно высок, а религия не подавляла ее так сильно, как в Египте, Персии, Индии. Утопии носили характер либо идеализации родового строя (Лао‑цзы, Мо‑цзы, Эвгемер, Ямбул), либо «рационализации» рабовладения (Конфуций, Платон).

2 этап охватывает эпоху средневековья. Засилье религиозной идеологии в течение почти полутора тысячелетий сделало немыслимым появление значительных утопий. Некоторый подъем наблюдался в XI–XIII вв. только на Ближнем и Среднем Востоке (аль‑Фараби, Ибн‑Баджа, Ибн‑Туфайль, Низами и др.). Однако последовавший затем упадок продолжался здесь до середины XIX – начала XX в. Утопизм не прогрессировал также в Китае, Индии и других странах Азии.

3 этап связан с эпохами Возрождения и Просвещения: XVI – первая треть XVIII в. – от «Утопии» Мора до «Завещания» Мелье и «Философских писем» Вольтера. В это время феодальные утопии отходят на второй план, уступая место буржуазным и особенно социалистическим (Мор, Кампанелла и др.). Утопизм наряду с религиозными концепциями будущего становится идеологией буржуазных революций XVI–XVII вв. В нем впервые ставится проблема связи между социальным и научно‑техническим прогрессом (Ф. Бэкон).

4 этап охватывает остальные две трети XVIII в. (условно от Мелье до Бабёфа). Представим его характеристики:

– резкий разрыв с религией и эсхатологией,

– использование достижений западноевропейской философии Нового времени (Бэкон, Гоббс, Декарт, Спиноза, Локк и др.),

– тесная связь с идеологией просветительства – Вольтер, Руссо, Монтескье, Гольбах, Гельвеций, Дидро, Лессинг, Гёте, Шиллер, Джефферсон, Франклин, Новиков, Радищев и др.,

– более четкий характер конкретных программ политической борьбы. Последнее относится не только к утопиям Морелли и Мабли, но и в особенности к утопиям Великой французской революции (Бабёф и др.).

5 этап приходится, в основном, на первую половину XIX в.: от Сен‑Симона, Фурье и Оуэна до Л. Блана и Кабе, Дезами и Вейтлинга, а в России – до Герцена и Чернышевского включительно. Отличительные черты:

– попытки критического осмысления опыта Великой французской революции, в ходе которой несостоятельность утопизма проявилась особенно наглядно;

– стремление связать утопизм с пролетарским движением (отсюда разнообразные типы «социализма», перечисленные К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Манифесте Коммунистической партии»);

– попытки использовать не только идеологию просветительства, но и классическую философию (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель), а также классическую буржуазную политическую экономию (Смит, Рикардо и др.).

6 этап охватывает вторую половину XIX – начало XX века и характеризуется, в основном, борьбой марксистской и анархистской утопии, причем первая выдавала себя за науку и резко противопоставляла себя другим видам утопизма.

7 этап (с 1917 г. по сей день) можно считать современным. Среди социальных утопий этого периода наибольшее развитие получили марксизм-ленинизм. На этом же этапе состоялась реализация и крах марксистско‑ленинской утопии казарменного социализма. Бесчисленные разновидности азиатского, африканского, американского «социализма», которые множатся год от года, также являются утопиями, оказывающими немалое влияние на общественную жизнь трудящихся развивающихся стран.

Еще одну группу социальных утопий представляют различные направления либерального реформизма. Сочинения Кейнса, его последователей – кейнсианцев и неокейнсианцев, других представителей современной экономической мысли формально не являются утопиями. Но фактически это самые настоящие социальные утопии.

Таким образом, черты утопизма можно найти в политике любого правительства любой страны мира и во взглядах любого политика, философа, ученого, писателя, вообще любого человека. Для утопизма характерно стремление создать детальную картину будущего, втиснуть ее в рамки априорно заданной и «идеальной схемы», продиктовать своего рода «правила поведения» будущим поколениям.

Развитие религиозных и утопических представлений о будущем в древнем мире сопровождалось зарождением представления об истории как процессе, обладающем определенными закономерностями. К середине 1‑го тысячелетия до н.э. эти представления приобрели характер философско‑исто­ричес­ких концепций будущего. Постепенно сформировались три основных концепции, существующие до сих пор: 1) регресс от «золотого века» в древности к гибели культуры, 2) бесконечные циклы подъемов и падения культуры в круговороте одних и тех же стадий развития, 3) прогресс от низшего к высшему.

В противоположность этому течению общественной мысли на протяжении XIX века сложился позитивизм, для которого характерно агностическое отношение к предвидению, особенно социальному, требование ограничиться описанием и объяснением изучаемого объекта, попытки свести прогностическую функцию науки только к чисто эмпирическим выводам из анализа и диагноза.

1.3. Научно-публицистический жанр «Размышления о будущем»
(XIX–XX вв.)

Как отмечает Бестужев-Лада, столкновение различных видов утопий привело к ряду «побочных эффектов». Первый эффект – бурное развитие течения общественной мысли в жанре художественной литературы, известного под названием «научная фантастика». До середины XIX в. этот литературный жанр находился по существу в зародыше и играл в развитии концепций будущего относительно скромную роль. Зато во второй половине XIX в. произошел взлет: стали появляться не просто полусказки‑полуутопии, а научно‑фантастические произведения (Ж. Верна, Фламмариона, Г. Уэллса и др.). Их авторы выступали во всеоружии средств современной им науки, экстраполируя тенденции развития науки, техники, культуры (с помощью чи­сто художественных приемов) на сравнительно отдаленное будущее. Это знаменовало важный сдвиг в развитии представлений о будущем, поскольку было направлено на массовую аудиторию.

Второй «побочный эффект» – появление нового жанра научной публицистики в виде «размышлений о будущем» ученых или писателей, хорошо знакомых с проблемами современной им науки, попыток заглянуть в будущее средствами уже не только искусства, но и науки. Авторов «размышлений о будущем» интересовало большей частью не социальное будущее человечества вообще, а конкретные частные перспективы отдельных сторон научно‑технического и лишь в связи с ним социального прогресса: будущее энергетики, промышленности и градостроительства, сельского хозяйства, транспорта и связи, здравоохранения и народного образования, учреждений культуры и норм права, освоения Земли и космоса.

Наиболее известны следующие произведения «о будущем»:

– П. Гартинг «Год 2066» (1866),

– Ш. Рише «Через сто лет» (1892),

– Г. Тард «Отрывки из будущей истории» (1896), «Завтра» (1898),

– Э. Говард «Города‑сады будущего» (1902),

– Д.И. Менделеев «Заветные мысли» (1904–1905),

– И.И. Мечников «Этюды о природе человека» (1903), «Этюды оптимизма» (1907),

– Г. Уэллс «Предвидения о воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль» (1901) и др.,

– Дж. Б.С. Голдейн «Дедал, или Наука и будущее» (1916),

– A.M. Лоу «Будущее» (1925), «Наука смотрит вперед» (1943),

– Ф. Джиббс «Послезавтра» (1928),

– Э. Биркенхед «Мир в 2030 году» (1930) и др.

«Размышления о будущем» были характерны не только для западной общественной мысли. В Советском Союзе этот жанр стал развиваться под прямым или косвенным влиянием прогнозных разработок, связанных с планом ГОЭЛРО. Важнейшее место в этой литературе заняла серия брошюр К. Циолковского («Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1926), «Монизм вселенной» (1925), «Будущее Земли и человечества» (1928), «Цели звездоплавания» (1929) и др.).

Работы Л.М. Сабсовича «СССР через 15 лет» (1929), «Социалистические города» (1930), Н. Мещерякова «О социалистических городах» (1931) посвящены будущему градостроения, а первая обобщающая советская работа под редакцией А. Анекштейна и Э. Кольмана – «Жизнь и техника будущего» (1928) – технической проблематике.

В конце 1930-х гг. начало готовиться многотомное издание, посвященное итогам первых пятилеток, но оно не было завершено. Впоследствии научная и публицистическая работа в этом направлении почти остановилась. Возрождение социального прогнозирования произошло в конце 1950-х – начале 60-х гг., что связано с творчеством таких ученых, как Э. В. Араб-Оглы, И. В. Бестужев-Лада, В. А. Лисичкин, Т. М. Румянцева и др.

1.4. Технологическое прогнозирование

В 1924–1928 гг. выдающийся русский экономист В. А. Базаров‑Руднев выступил с серией статей, в которых сформулировал принципиально новый подход к будущему. Ему пришлось участвовать в предплановых разработках первой советской пятилетки (1928–1932), и это подтолкнуло его к одному из наиболее значительных научных открытий XX в. Ему предстояло дать прогноз‑предсказание, как будет выглядеть Россия через 10–20 лет. Его одолели сомнения: если он дает такую «картину будущего», то тогда к чему планирование? Ведь достаточно просто ориентироваться на этот «маяк». И наоборот: если разрабатывается план – к чему какие‑то предсказания? Результатом его размышлений стало предложение заменить прогноз‑предсказание двумя качественно новыми типами прогнозов:

1) генетическим (впоследствии ставшим известным под названием поискового): выявлением назревающих проблем путем логического продолжения в будущее тенденций, закономерности которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны;

2) телеологическим (впоследствии – нормативным) – выявлением оптимальных путей решения перспективных проблем на основе заранее заданных критериев.

Американские ученые, не знавшие о трудах Базарова, тоже долго мучились с диалектикой соотношения предвидения (прогноза) и управления (плана, программы, проекта). И наконец пришли к тому же выводу, что и Базаров: предложили концепцию поискового и нормативного прогнозирования. Так начиналась эпоха технологического прогнозирования.

После Второй мировой войны развитие концепций будущего постепенно вновь набрало силу, чему на Западе способствовали три фактора:

1) появление концепции научно‑технической революции (НТР) и ее социально‑экономических последствий (труды Дж. Бернала, Н. Винера), затем популяризированных в массе книг, статей и брошюр;

2) разработка техники поискового и нормативного прогнозирования, которое поставило прогностику на службу управлению;

3) становление соответствующей философской базы как основы новых концепций будущего (индустриализм, экзистенциализм, структурализм, неопозитивизм, социал‑реформизм, теория конвергенции и т.д.).

В 1960‑х гг. начинается «бум прогнозов», появление сотен научных учреждений, специально занимавшихся разработкой «технологических прогнозов». Уже в те годы на Западе началась интенсивная разработка концепций, которые составили основу теории индустриализма. В основе этой теории лежит предпосылка: уровень социально‑экономического развития страны определяется не общественно‑экономической формацией, а промышленным потенциалом. Нашлась и «единица измерения» – величина валового национального продукта (ВНП) на душу населения. Наиболее полно эта линия была проведена в книге Г. Кана и его сотрудника А. Винера «Год 2000» (США). Авторы разделили страны мира на пять категорий:

1) «доиндустриальные» (до 200 долл. ВНП на душу населения),

2) «переходные» (200–600 долл.),

3) «индустриальные» (600–1500 долл.),

4) «высокоиндустриальные» (1500–4000 долл.),

5) «постиндустриальные» (свыше 4000 долл.).

Затем они подсчитали, сколько лет понадобится той или иной стране для перехода в следующую категорию и в итоге – для достижения уровня США 60‑х гг. Получилось, что даже «высокоиндустриальным» странам необходимо от 11 до 42 лет, «доиндустриальным» Китаю – 101 год, Индии – 117 лет, Индонезии – 593 года!

После серьезной критики этой теории ее авторы существенно усложнили свои теоретические положения, прибегнув к более широкому кругу социальных показателей. Была выдвинута на первый план производственно‑про­фес­сиональная структура общества, соотнесенная с концепцией «трех индустрий» (первичная – сельское и лесное хозяйство, рыболовство, добывающая промышленность; вторичная – обрабатывающая промышленность; третичная – сфера обслуживания и духовного производства). Далее картина будущего была дополнена схемой эволюции образовательно‑квалификационной структуры общества, когда в «постиндустриальном обществе» дипломированными специалистами окажется подавляющее большинство работников общественного производства. Большое внимание было уделено показателям социально‑демографической структуры будущего общества (уравновешивание рождаемости и смертности, уменьшение в возрастной структуре доли детей с 25 % до 15 % с увеличением доли стариков до аналогичной величины (15–25 %), рост средней продолжительности жизни до 80–90 лет).

Показатели социальной структуры общества были дополнены показателями эволюции «типичного» денежного бюджета «средней» семьи. Предсказывали падение доли расходов на питание и одежду в «постиндустриальном обществе» до нескольких процентов и рост за этот счет доли расходов на жилище, транспорт и культуру до колоссальной величины, сопоставимой с долей расходов на питание в «доиндустриальном обществе». В плане рабочего времени «индустриалисты» предсказывали сокращение рабочего года в «постиндустриальном обществе» до 40–42 четырехдневных рабочих недель по 6–7 часов работы в день с 10–12 недельным отпуском.

Это была очень броская рекламная картина «общества будущего». Тем не менее она подверглась ожесточенной критике со стороны представителей других направлений.

1.5. Антифутурологические волны

Среди оппозиционных течений выделялись два. По мнению Бестужева-Лады, одно из них можно условно назвать «реформистским» («конвергенционистским»), а другое – «апокалипсическим», ибо оно на новый лад толковало старое учение о «конце света».

1) Представители «конвергенционистского» течения предсказывали объединение преимуществ социализма и капитализма. Однако кризис «мировой системы социализма» привел к полному исчезновению этого течения.

2) Представители «апокалипсического» течения опирались преимущественно на философию экзистенциализма, тейярдизма или неопозитивизма. Это течение, поначалу менее авторитетное, чем предыдущие, выдвинулось вскоре на первый план, однако претерпело при этом серьезные изменения.

Вплоть до 1970 г. работы Кана и Винера продолжал находиться в центре внимания футурологов. Однако, политическая обстановка уже с 1967–1968 гг. начала изменяться (политические кризисы, молодежные «бунты» и т.д.). На господствующее течение индустриализма в этот период обрушились три «антифутурологические волны» такой силы, что его буквально смыло с «переднего края» футурологии.

Первая «экологическая волна» конца 60‑х – начала 70‑х гг. взметнулась сотнями книг и тысячами статей в защиту природы, сделалась предметом страстных дискуссий, предвыборных кампаний и т.п. Как можно говорить о каком‑то безоблачном «постиндустриальном обществе», игнорируя общую тревогу насчет того, что станет с планетой Земля. «Никакой футурологии без экологии» – эти слова, произнесенные на одной из научных конференций в те годы, можно было бы поставить эпиграфом к новому этапу эволюции футурологии.

Вторая «технологическая волна» накатилась буквально следом за первой. Начались поиски «виновника» загрязнения природной среды. Таковым была признана энергетика, основанная на сжигании невосполнимых ресурсов нефти, газа и угля. Развернулась кампания по «оцениванию технологии», повторившая все перипетии экологической кампании вплоть до создания международной ассоциации и правительственных учреждений специально по этой проблеме. Лозунгом начала 70‑х гг. на Западе сделался тезис – «Никакой футурологии при современной технологии». «Технологическая волна» по накалу страстей и скорости нарастания первоначально грозила перехлестнуть первую, но в конечном итоге слилась с ней. Ее значение трудно переоценить. Ведь по сути дела ставился вопрос о качественно новой концепции научно‑технического прогресса как в принципе управляемого явления.

Третья «антисциентистская волна» выразилась в оживлении давно существовавшего на Западе антисциентистского течения: отрицание науки как конструктивной формы общественного сознания, призывы «упразднить науку», заменить ее новыми формами общественного сознания (какими именно – не ясно даже авторам подобных призывов).

Под этими ударами облик футурологии стал заметно меняться. Господствовавшее течение индустриализма осталось преобладающим по числу представителей, но оказалось дискредитированным в глазах западной общественности и претерпело немаловажные изменения. Его представители учли новую конъюнктуру, включили в свои концепции мотивы «экологического кризиса», «переоценки технологии», а иногда и антисциентизма. Они сделали гораздо более изощренной свою аргументацию и намного убавили мажорный тон прогнозов. Это относится даже к работам Г. Кана – наиболее радикального и «стойкого» представителя данного течения. В еще большей мере это относится к работам Д. Белла, которому предъявлялись обвинения в защите позиций традиционно‑рутинной науки, в «предубеждениях, свойственных истэблишменту», в утопии «вечного капитализма». Белл корректировал свои позиции и предостерегал, что при дальнейшем стихийном развитии событий «капитализм может уничтожить сам себя». В поисках «оптимизации» социальных процессов он даже обращается к религии, как это неоднократно делали антисциентисты.

В итоге в центре внимания оказался «Футурошок» А. Тоффлера (1970). Все более неуютно чувствует себя человек в этом «безумном, безумном мире», все чаще оказывается он в состоянии шока. А ведь это не просто шок, а футурошок, шок от столкновения с будущим. Как же встретить этот «вызов будущего»? Тоффлер предлагает рецепты: 1) срочно развивать «исследования будущего», интегрировать «прогнозирование – целеполагание – планирование – программирование – проектирование – управление» в единую систему; 2) начать «обучение будущему» в школах, университетах, по каналам массовой информации, знакомя людей, особенно молодежь, с социальными последствиями научно‑технической революции, облегчая их «приспособление» к будущему; 3) расширять практику социальных экспериментов, искусственно создавая «плацдарм для наступления на будущее».

1.6. Роль Римского клуба в исследовании проблематики будущего

Печчеи (основатель Римского клуба) пригласил около полусотни видных ученых, бизнесменов и общественных деятелей Запада регулярно собираться для обсуждения проблем, поднятых экологической и технологической «волной». Кроме того, клуб заказывал специальные научные исследования по данной проблематике. В июле 1970 г. на заседании клуба был обсужден доклад профессора Форрестера о его опыте моделирования социальных систем, а затем вышла его совместная с Медоузом монография «Пределы роста». В итоге до общественности дошло, что выводы авторов Форрестера и Медоуза сенсационны.

Форрестер предложил вычленить из сложного комплекса глобальных социально‑экономических процессов несколько решающих для судеб человечества, а затем «проиграть» их взаимодействие на кибернетической модели с помощью ЭВМ. В качестве ключевых процессов были избраны рост мирового народонаселения, рост промышленного производства и производства продовольствия, уменьшение минеральных ресурсов и рост загрязнения природной среды. Моделирование показало: при существующих темпах роста населения мира (свыше 2 % в год, с удвоением за 33 года) и промышленного производства (в 60‑х гг. 5–7 % в год с удвоением примерно за 10–14 лет) на протяжении первых же десятилетий XXI в. минеральные ресурсы окажутся исчерпанными, рост производства прекратится, а загрязнение природной среды станет необратимым.

Высказывалось предположение, что в современных условиях уровень и качество жизни находятся в обратной зависимости: чем выше уровень жизни, связанный с темпами роста промышленного производства, тем быстрее истощаются минеральные ресурсы, быстрее загрязняется природная среда, выше скученность населения, хуже состояние здоровья людей, больше стрессов, т.е., в понимании автора, ниже становится качество жизни.

Другие ученые предъявили авторам серьезные обвинения:

– в порочности глобального подхода, не учитывающего существенных различий между отдельными странами, особенно между развитыми и развивающимися;

– в ошибочности программ, заложенных в ЭВМ, поскольку они опирались на экстраполяцию тенденций, свойственных 60‑м гг. (в 70‑х гг. эти тенденции, как известно, начали меняться, а в 80–90‑х гг. изменились еще радикальнее);

– в односторонности использования инструментария современной прогностики: было проведено преимущественно поисковое прогнозирование;

– продолжение в будущее наблюдаемых тенденций при абстрагировании от возможных решений, действий, которые способны радикально видоизменить эти тенденции;

– не получило развития нормативное прогнозирование – установление возможных путей достижения оптимального состояния процесса на основе заранее определенных социальных идеалов, норм, целей.

В 1974 г. во втором докладе Римскому клубу (авторы Месарович (США) и Э. Пестель (ФРГ) процесс моделирования был намного усложнен за счет расширения имитационного и игрового инструментария. Чрезвычайно усилился нормативный аспект исследования. В центре внимания авторов оказалась разработка альтернативных нормативно‑прогнозных сценариев разрешения назревающих проблем. Общий вывод работы Месаровича‑Пестеля таков: при сохранении существующих тенденций катастрофа ожидается, прежде всего, в ближайшие десятилетия в регионах, охватывающих развивающиеся страны мира; позднее она скажется и на развитых странах, которые и без того будут испытывать растущие трудности. Рекомендации: возможно скорее перейти не к «нулевому», а к «органическому росту », дифференцировав темпы роста в зависимости от уровня развития страны с увеличением помощи развивающимся странам и с упором на форсирование решения мировой продовольственной и нефтяной проблемы.

Позднее последовали другие доклады, с темами которых можно ознакомиться в специальной литературе. Важно, что общественность стала опираться на специальные научные прогнозы в своем видении будущего, а технология их разработки стала неуклонно совершенствоваться. С 1972 г. был создан Международный институт прикладного системного анализа в Лаксенбурге (Австрия), значительная часть проблематики которого непосредственно связана с вопросами глобального, регионального и проблемного моделирования. Аналогичные институты были созданы в Советском Союзе. Есть они и в современной России.

1.7. Современный этап: глобалистика и альтернативистика

Ученые провели анализ и сформулировалиследующие глобальные проблемы современности:

1. Ключевая проблема – гонка вооружений. Либо мировая экономика рухнет под тяжестью танков, истребителей и ракетоносцев, либо у одной из сторон возникнет соблазн покончить с противником одним ударом.

2. Проблема преодоления или хотя бы минимизации растущего социально-экономического разрыва между развитыми и развивающимися странами (после начала крушения мировой колониальной системы разрыв был в несколько раз, позднее – в десятки раз).

3. Продовольственная проблема. Это полуголодное существование для трети населения мира, половина не имеет медицинского обслуживания и доступа к источникам чистой воды, т.е. обречена на массовые эпидемии. В 60‑х годах наука сотворила очередное чудо. Произошла «зеленая революция»: ученые вывели и распространили сорта сельскохозяйственных культур, дающие впятеро‑вшестеро большие урожаи.

4. Наличие «ножниц цен» между естественно складывающимися на рынке низкими ценами на сельскохозяйственную продукцию развивающихся стран и высокими ценами на промышленную продукцию стран развитых привели к безнадежным триллионным долгам первых последним.

5. Проблемы с топливом и сырьевыми материалами, а также с транспортным балансом и мировой торговлей, без чего невозможна реализация ресурсов.

6. Рост числа погибших в одних только автокатастрофах пошел в мировых масштабах на сотни тысяч, а серьезно травмированных и увечных – на миллион с лишним ежегодно.

7. Экологическая проблема. Год за годом человечество неуклонно приближается к краю пропасти, за которым загрязнение природы становится необратимым. По подсчетам специалистов, до этой роковой черты остаются считанные десятилетия. Сюда же можно отнести проблемы освоения Мирового океана и космоса, их загрязнение.

8. Демографическая проблема – резкий рост населения, особенно в ХХ веке. Возникновение дисбаланса между населением, обеспеченностью продовольствия и экологией.

9. Проблема расселения (урбанизации) – скучивание огромных масс населения в крупных и сверхкрупных городах при обвальной деградации села. Это влечет за собой далеко идущие гибельные последствия и для природы, и для народонаселения.

10. Проблема культуры, точнее, воинствующего бескультурья, выступающего под знаменем «контркультуры», со столь же гибельными последствиями для общества,

11. Проблема здравоохранения, в рамках которой ставится вопрос о растущей угрозе генофонду человечества, т.е. об уменьшающихся шансах на выживание.

12. Проблема антиобщественных явлений, начиная с наркотиков (включая алкоголь) и кончая преступностью, грозящих покончить с человечеством, подобно гонке вооружений.

13. Проблема эффективности международных организаций, точнее, проблема их неэффективности. Сюда же можно отнести проблему социально‑политических изменений глобального масштаба. Поскольку никаких глобальных проблем без этого заведомо не решить. ГДЕ ВЫХОД?

С позиций глобалистики, ввиду пассивности мировой общественности и бездействия правительств ведущих держав мира, глобальная катастрофа неизбежна. Но, может быть, выход можно найти за рамками глобалистики?

И выход, действительно, был найден на ином направлении междисциплинарных исследований. Ко второй половине 70‑х годов, когда кризис глобалистики стал проявляться достаточно отчетливо, на нее пошли в атаку оппоненты из двух диаметрально противоположных лагерей.

Первый лагерь составляли носители мажорных футурологических традиций 1960‑х годов, когда массовой была вера в научно‑технический прогресс. Наиболее ярким представителем этого течения общественной мысли был Герман Кан. Он не смирился с тем, что его футурологический бестселлер «Год 2000» поблек в ослепительном взрыве «Футурошока» и первых докладов Римскому клубу. До самой своей смерти в 1983 г. он доказывал, что, несмотря на временные трудности, в XXI в. наука и техника поднимут человечество на недосягаемые ныне высоты. Данное течение было названо «технологическим оптимизмом». Второй лагерь составили его противники из Римского клуба и примыкавшие к нему течения, названые «экологическими пессимистами». Борьба между «экопессимистами» и «технооптимистами» составила основное содержание истории футурологии последней четверти XX века. В итоге появилось альтернативное течение.

Все концепции альтернативистики можно объединить вместе. Наиболее распространенная формула альтернативной цивилизации: низкоэнергетическая (в смысле экономичности потребления энергии), высокоустойчивая (в смысле восстановления глобальных балансов, на которых зиждется человечество), экологически чистая, полностью демилитаризованная и подлинно человечная.

Вопросы для самоконтроля

1. Какими психологическими особенностями обладают представления человека о будущем?

2. Какие этапы можно выделить в становлении теоретических взглядов о будущем?

3. Когда возникает технологическое прогнозирование и в чем его суть?

4. В чем специфика утопических концепций?

5. Сколько антифутурологических волн выделяют в истории прогностики?

6. Какие направления прогнозирования в теориях зарубежных учёных вам представляются наиболее интересными?

7. Какие этапы в развитии социального прогнозирования в России можно выделить?

8. Каков вклад в прогностику российского ученого Базарова‑Руднева?

9. В чем роль международной организации «Римский клуб»?

10. В чем отличие глобального и альтернативного подхода в исследовании будущего?

Раздел 2

Дата добавления: 2014-12-29