Основные социально-исторические типы

Язык

Культуры. Язык, типы социокультурной регуляции

Культура любого народа — это целостная сложноорганизован-ная система, основу которой составляют неизменные и воспроиз­водимые структурные элементы. Каждый элемент играет свою роль, выполняет свою функцию. Оттого, насколько зрелы, развиты струк­турные элементы, из которых состоит данная культура, зависит ее способность выполнять более (или менее) эффективно свои соци­альные функции, сравнимость ее или с симфоническим оркест­ром, способным исполнять любую по сложности мелодию, или с небольшим домашним оркестриком с примитивным и однослож­ным звучанием. Следовательно, культура может различаться не толь­ко содержанием, стилистикой, но и зрелостью сво^й структуры, богатством и развитостью форм, разнообразием регулятивных ин­струментов, а значит, и характером функционирования в обществе. Рассмотрим основные, наиболее устойчивые элементы культуры как системы.

Язык — код, шифр, которым пользуются люди для передачи важной информации, а также для выделения «своих» из окружаю­щего мира.

Благодаря языку как общепринятой в данном сообществе систе­ме кодов (сигналов, знаков), имеющих определенные смысл, зна­чения, партнеры достигают надежного взаимопонимания, являю­щегося основой, предпосылкой любого социального взаимодей­ствия, передачи опыта новым поколениям «своих», которые тоже должны понимать ту же систему кодов, сигналов, знаков.

Язык играет и другую функцию — выделение «нас» из «других», но мы не будем акцентировать на этом внимание. Также отметим, что создание особого языка, особого шифра, понятного только «своим», но тайного для «чужих», характерно не только для этнических общ­ностей, но и для молодежных, профессиональных, криминальных групп, элиты и т.д.

Так, учащиеся одной из английских привилегированных школ ис­пользуют совершенно непонятный для непосвященных язык, состав­ленный из средневековой,латыни и напластований сленгов многих поколений. Российская молодежь 90-х гг. тоже использовала опре­деленный сленг, не всегда понятный старшему поколению. Высшее общество Англии подчеркивает свою обособленность, особость, опуская «д» в конце слова.

f

.1-

Язык как система кодов, обеспечивающая взаимопонимание, является исходным условием образования любых сообществ.

Становится понятным, почему любое государство как система власти того или иного общества уделяет огромное значение про­блеме национального или государственного языка, оказывает ему всемерную властную поддержку.

Воспевание национального языка как «великого», «могучего» эмоционально подкрепляет социальную значимость языка как сис­темы общепринятых шифров, обеспечивающей взаимопонимание участников данной системы социальных взаимодействий. Уважитель­ное отношение к родному языку, обучение ему своих детей, охрана чистоты языка и т.д. — все это важнейшие условия воспроизводства общества, его целостности, устойчивости и мобильности.

Функция взаимопонимания индивидов, являющаяся основной функцией языка, достигается в ходе реализации трех основных его подфункций, которые взаимосвязаны и в то же время относительно независимы друг от друга.

язык КАК Первое условие взаимопониания (и сортветствен-

идентификатор ^но> первая подфункция языка) — идентифика­ция партнерами в ходе общения тех или иных кодов, знаков, сигналов с одними и теми же объектами, отноше­ниями, фрагментами действительности.

• Даже звуковой сигнал (и соответствующий письменный знак)
«мама» может идентифицироваться с разными обьектами: есть на­
роды, у которых он означает родителя-отца. Сигнал и знак «чай» у
одних народов означает напиток, у других — и реку, и напиток.
Итак, прежде всего необходимо, чтобы представители одного со­
общества идентифицировали одни и те же коды с одними и теми
же объектами, отношениями, фрагментами — в противном случае
никакого взаимопонимания и взаимодействия быть не может.

• Система кодов-идентификаторов в существенной степени за­
висит от социально-исторической практики народа, специфики его
хозяйственной деятельности и т.д. ^v

Например, у малых народов Севера, занимающихся охотой, сбором ягод, свое название имеет каждое особое состояние зрелости клюк­вы; у народов, у которых издавна развито овцеводство, ягненок, овца, баран в разном возрасте имеют разные названия; многообразие названий рыб, их возраста и степени упитанности характерно для народов, живущих рыбной ловлей. В арабском языке существует более 6000 слов для обозначения верблюда, частей его тела и сна­ряжения.

Южноафриканские племена, занимающиеся скотоводством, имеют весьма дифференцированный словарь, касающийся окраса домаш­них животных (96 оттенков мастей у коров). Однако для них было затруднительно обозначить синий и зеленый цвета, поскольку в их

языке не было собственных наименований. Кстати, сейчас в рус­ском и других европейских языках имеется 11 базовых цветовых категорий и 12-я — «голубой», но в английском на роль 12-й катего­рии претендует «chartreuse» (желтовато-зеленоватый)*.

Итак, социально-исторический опыт, тип хозяйственной дея­
тельности оказывают значительное влияние на словарный запас
языка. То, что более значимо, по той или иной причине оказывает­
ся более точно и подробно идентифицировано, а это может ска­
заться на стилевом разнообразии культур, их своеобразии.
язык КАК Используя словарный запас, грамматическую

интерпретатор структуру, особенности трактовки смыслового контекста тех или иных кодов-индификаторов, язык подчеркивает или не замечает, по-своему трактует или «ося­зает» окружающий мир.

Интерпретационное своеобразие языка, с одной стороны, ре­зультат социально-исторической практики данного народа. С дру­гой — язык организует, осмысливает новый опыт людей, обеспе­чивает восприятие вновь открывающегося мира, исподволь воспи­тывает определенное мироощущение у новых поколений.

В структуре любого языка кроется целый мир неосознаваемых представлений о жизни. Человек видит и слышит то, к чему его делает чувствительным грамматическая система его языка, обра­щает внимание на те свойства, на которые акцентирует внимание его словарный запас, ощущает явления таким образом, какие зна­чения и смыслы вложил в это понятие язык.

Тем самым язык неповторимым образом воссоздает природу и окружающую действительность, закрепляет и воспроизводит не­повторимое мировосприятие, мироощущение, вырабатывает поня­тийно-логическую основу для социального взаимодействия.

1. Словарный запас не только отражает, аккумулирует социаль­но-исторический опыт, но и обращает внимание на те свойства, которые ускользают от внимания других.

Замечено, что у народов, у которых сильны родовые элементы со­циальной организации, большая череда двоюродных-троюродных-четвероюродных родственников имеют свои названия. Но вопрос не только в названиях — меняется и отношение к этим людям. У одних народов понятия «дядя», «тетя» обьединяют всех соответ­ствующих родственников как по отцовской, так и по материнской линии. У тюркских же народов понятие «дядя» по отцовской линии отличается от понятия «дядя» по материнской линии, так же как и взаимоотношение с ним. (Последний не является представителем данного рода, потому, считается, не должен быть слишком строгим.)

* Самарина Л.В. Традиционная этническая культура и цвет // Этнографичес­кое обозрение. — 1992. — № 2, с. 147—156.

Или вновь обратимся к примеру о разных названиях овец разного возраста. Подобные наименования позволяют более подробно и точно концентрировать внимание на их возрастных характеристи­ках: для одних народов преподнесение в дар трехгодовалого ба­рашка хорошей упитанности гораздо более значимый знак внима­ния, уважения, чем преподнесение ягненка; для других же народов, которые не различают возрастных особенностей овец, подобный подарок не несет никакой иной информации.

А задумывались ли вы, каково мировосприятие человека, его уме­ние передавать свое видение природы другому, если он не может выразить главный цвет природы — зеленый?

2. Грамматическая структура языка играет внешне малозамет­ную, но фактически очень существенную роль в восприятии мира, организации социальной жизни. Обьекты могут классифицировать­ся по полу, по признаку «человек — все остальные», на основании формы или социального положения. Грамматика —_т это понятийно-логическое устройство для описания отношений окружающего мира. Она различает, что рассматривать как главный предмет, что — как атрибут, свойство, что — как состояние, что — как производное.

У одних народов только применительно к человеку можно задать вопрос «кто?», все остальное характеризуется вопросом «что?» (в том числе и животные). Языки одних народов подразумевают жесткое построение фразы, в которой подлежащее обязательно должно находиться на первом месте, в языках других народов подлежащее может находиться и в начале, и в середине, и в кон­це фразы.

Все это имеет отношение к нашему предмету — ведь человек посредством понятийно-логической структуры грамматики струк­турирует и воспринимает взаимоотношения окружающего мира, и, если, например, он воспринимает животных как вещь, а не как своих младших собратьев, его отношение к животным наверняка будет отличаться от отношения к людям. Не кроется ли за пренеб­режением подлежащим (его можно поставить в любом месте фра­зы) некоторая недооценка личности человека, его решающей роли в различных событиях? >

Особое значение в реализации интёрпретативной подфункции языка имбет смысловой контекст, смысловое наполнение языко­вых кодов. Один и тот же сигнал-идентификатор в разных культурах может иметь разные смысловые оттенки.

Социологи, исследовавшие типы карьеры в Англии и США (а это очень близкие друг другу общества как по культуре, так и по языку), получили любопытные данные. Оказалось, в этих двух странах, пользующихся формально одним языком, в одни и те же коды-ин-дефикаторы, описывающие карьеру человека, вкладывался разный смысл. Для англичан карьера — это прежде всего умение вызвать признание у вышестоящего, а для американцев — это результат личных усилий, активности.

Известная исследовательница М. Мид отмечает, что в Англии сло­во «компромисс» имеет позитивную окраску и о «компромиссном» соглашении можно говорить с одобрением, включая те случаи, ког­да противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, меньшая часть означает определенное поражение той или иной стороны, и поэтому говорят: «президент против конгресса» или «конгресс против президента»; «правитель­ство штата против федерального правительства» или «федераль­ное правительство против штата». Это соотносится с американс­кой доктриной контроля и равновесия, но одновременно лишает слово «компромисс» того этического ореола, который оно имеет в Англии*.

Итак, в разных культурах один и тот же код-идентификатор мо­жет иметь разную интерпретацию, разный смысл. И наоборот, смена кода-индентификатора может существенно сказаться на восприятии обьекта, приписывании этому обьекту иных смыслов и значений.

Возьмем пример из новейшей истории США. Введению термина «афро-американец» предшествовала цепочка исторически сменяв­ших друг друга понятий, использовавшихся для обозначения чер­нокожих американцев: «рабы — цветные — негры —черные — афро-американцы». В каждом случае дело не ограничивалось сменой названия; трансформация наименования сопровождалась глубоки­ми изменениями в системе социального восприятия. Все прежние наименования чернокожих граждан США отражали факт расового доминирования и сегрегации, в то время как название «афро-аме­риканцы» уравнивает данную этническую группу с представителя­ми других этносов североамериканской культуры. Новый термин акцентирует не факт расовой принадлежности, а происхождение, т.е. связь с исторической родиной, что ставит выходцев из Африки в один ряд с ирландскими, мексиканскими, китайскими и прочими этническими группами в США.

Происшедший благоприятный «контекстуальный» сдвиг есть резуль­тат определенной социально-исторической практики, тех измене­ний, которые произошли как в самой среде чернокожих американ­цев, так и в отношении к ним. Вместе с тем формирование новой интерпретации и смыслов меняет и восприятие чернокожих. Особое значение, конечно, сыграли изменения в самой среде чер­нокожих американцев, формирование достаточно устойчивого сред^-него класса «добропорядочных американцев» — чернокожих. Их поведение и стиль коммуникации позволяют говорить о своеоб­разном дуализме нового этнокультурного сознания, в котором при­сутствует стремление одновременно подчеркнуть африканское про­исхождение (яркая одежда, интерес к истории Африки) и проде­монстрировать приверженность подлинно американским ценнос­тям (работа, индивидуализм, материальное благополучие).

Итак, каждый код, шифр в' рамках того или иного языка не только идентифицирует кодируемый объект, но и дает определён-

* Цит. по: Клакхон К. Зеркало для человека. Введение в антропологию.'— СПб., 1998, с. 189.

ную интерпретацию, приписывает определенный смысл, значение этому объекту.

Механизм реализации интерпретационной функции в какой-то
мере двусторонен. С одной стороны, та или иная контекстуальная
трактовка, смысловая дешифровка вырабатывается в ходе социаль­
но-исторической практики, есть результат социально-исторической
аккумуляции; с другой стороны, интерпретация определяет поня­
тийно-логическую основу восприятия вновь открывающегося мира,
мировосприятия новых поколений носителей данного языка.
язык КАК Через смысловые нюансы и контексты, смысло-

РЕТРАНСЛЯТОР вые трактовки и дешифровки воспроизводится,
КУЛЬТУРЫ поддерживается и передается своеобразие, непов-

торимость культуры, характерные для нее стили­стика, акценты, приоритеты.

Тем самым язык является ретранслятором данной культуры. Оче­видно, что культура распространяется и с помощью жестов, обря­дов, мимики, танцев. Однако вряд ли что-нибудь может конкури­ровать с таким наиболее емким, доступным, точным ретранслято­ром культуры, каким является язык. Существуют две точки зрения на оценку языка как ретранслятора культуры.

1. По мнению одних.исследователей, в передаче национального
своеобразия роль языка незначима. Поэтому вытеснение родного
языка языком, имеющим международный статус, — явление впол­
не допустимое, не наносящее вред развитию национальной куль­
туры. Думается, приведенные выше эмпирические сведения об ин­
терпретационной подфункции языка¹ содержат в себе в явном или
неявном виде достаточные убедительные аргументы против подоб­
ных легковесных утверждений.

2. Вместе с тем нельзя абсолютизировать роль языка в-качестве
чуть ли не единственного носителя культуры, как это пытаются
сделать некоторые исследователи и особенно политики. Очень час­
то язык исполняет лишь преимущественно идентификационную
подфункцию. Как показал опыт СССР, где в городах национальных
республик возникали русские школы (национальная по содержа­
нию литература писалась, издавалась на русском языке), на рус­
ском языке в той или иной мере передавалась нерусская культура с
ее нормами и традициями (хотя нельзя сказать, что передаваемая
посредством русского языка национальная культура не имела оп­
ределенного своеобразия, отличия от исходной национальной).

В конце 80-х гг. автор данного раздела книги попросил группу мос­ковских студентов и бакинских студентов коренной национально­сти, но обучающихся на русском языке, дать нравственные характе­ристики слову «деловой человек». Среди ответов московских сту­дентов превалировали такие характеристики, как «способный лю-

349

бым способом добиться своего», «пробивной», «наглый» и т.д. Сре­ди ответов их сверстников из Баку—«активный», «энергичный», «прак­тичный».

Своеобразным аргументом против абсолютизации роли языка как решающего носителя национальной культуры являются и резуль­таты исследования московских ассирийцев: наиболее сильным фактором поддержания их этнокультурной идентичности оказался не язык, а стойкая и достаточно богатая историческая память, пере­дающаяся из поколение в поколение и удерживающая имена мно­гих древних царей, полулегендарных персонажей, вошедших в ми­ровую культурную традицию, т.е. сохранившееся представление об Ассирийском царстве (сущестовавшем три-четыре тысячелетия назад!). Еще более ярко и непосредственно переживают ассирий­цы события относительно недавнего времени (начала XX в.): 84% опрошенных смогли даже точно указать название местности и се­ления, где родились их предки*.

социокультурной регуляции •

■ г

Культура по своей структуре — крайне сложная и многообраз­ная система. Но нас интересуют лишь те структурные элементы, которые непосредственно участвуют в реализации основных соци­альных функций культуры: интегративной, регулятивной, социа-лизационной.

Ежедневно совершая те или иные поступки, действия мы ори­ентируемся на те или иные доводы, идеи, правила, шаблоны и т.д.: в знак расположения мы пожимаем руку коллеге, улыбаемся, похлопываем по плечу — так это принято; к Пасхе печем куличи, красим яйца, готовим яства — так требует обычай; стремимся оде­ваться по моде; на работе выполняем определенные обязанности, соблюдаем правила распорядка, нормы и т.д. В сложной ситуации, когда необходимо принять непростое решение, мы стремимся ра­зобраться, что для нас важнее, ценнее — честь, достоинство или материальное благополучие, свобода, возможность проявить свою независимость или карьера?

Как видим, современная культура имеет много инстументов, средств регулирования поведения — от самых элементарных, мало-осознаваемых, осуществляемых чисто автоматически до сложней­ших, предполагающих осмысленность выбора, апеллирующих к глу­бинным пластам духовного мира, вызывающих глубокое внутрен­нее сопереживание. Эти инструменты дополняют друг друга, обес­печивают регуляцию поведения'в самых разнообразных ситуациях.

* Титов В.Н. Этнокультурная характеристика московских ассирийцев (опыт эт-носоциологического опроса)//Этнографическое обозрение. — 1992. — № 5, с. 47—54).

Вместе с тем они в разной степени способны задействовать личную ответственность, личное социальное творчество Актора.

Соответственно, одна из главных характеристик организации общества — определение, каково соотношение различных типов социальной регуляции в данном обществе, насколько важнейшие сферы общественной жизни регулируются социокультурными ме­ханизмами, предполагающими осмысленный выбор индивида, за который он несет личную ответственность.

И это, пожалуй, может быть рассмотрено социологией в каче­стве одного из самых главных критериев классификации социаль­но-регулятивных инструментов, используемых в культуре.

В ходе культурно-исторического развития человечество вырабо­тало два основных типа регуляции: на основе малоосмысленного традиционного* шаблона поведения (это, пожалуй, наиболее ран­няя форма социальной регуляции) и на основемшчностно-избира-емой и осмысливаемой ценностной позиции (ценностно-норматив­ный вид регуляции — более современная, посттрадиционная фор-^,. ма социальной регуляции).

При использовании традиционного шаблона поведения человек осуществляет свои действия потому, что так принято, не размыш­ляя, не оценивая, не взвешивая, не будет ли другое действие более целесообразным. «Психологический механизм подобной регуляции в том, что способ и нормы деятельности не фиксируются отдельно от самой деятельности»**. Мысль вплетена в деятельность и не вы­делена из нее.

__ В современной жизни подобными шаблонами являются и эле­ментарные привычки (здороваться правой рукой, писать слева на­право, а у некоторых народов — справа налево), и определенные обычаи, обряды, ритуалы и т.д.

В традиционном (в абсолютном смысле — в раннетрадицион-ном, в меньшей степени в позднетрадиционном) обществе подоб­ная регуляция играла исключительно важную роль.

f* * Слово «традиция» широко распространено, что сделало его многозначным. Поэтому следует разделять традицию, традиционное как тип (механизм) соци­ального мышления, поведения и традицию, традиционное как нечто устойчи­вое, как преемственность. В первом случае мы имеем дело с определенным типом регуляции социального поведения — малоосмысленным, автоматичес­ким (традиционалистским) повторением того, что было принято предками. Во втором случае подчеркивается, что данные правила, в том числе нормы, ценно­сти (т.е. осознанные формы регуляции) для данной культуры традиционны и переходят от поколения к поколению. В данном разделе мы будем использо­вать слово «традиция» преимущественно в первом смысле этого слова. ** Левкович В.П. Обычай и ритуал как способы социальной регуляции. В кн.: Психологические проблемы социальной регуляции поведения. — М., 1976, с. 213.

350

351

Все носило шаблонный характер. «Способ, каким человек дол­жен питаться, одеваться в конкретных обстоятельствах, жесты, которые он должен делать, формулы, которые он должен произно­сить, точно определены»*. Шаблонный тип регуляции обеспечивал высокий уровень предсказуемости поведения, социальной интерак­ции. В этом смысле все было достаточно надежно, даже жестко пред­сказуемо, чего нельзя сказать о способности к изменениям, эф­фективности, результативности.

При использовании ценностной (ценностно-нормативной) регу­ляции человек принимает решения, ориентируясь прежде всего на критерии — ценности и нормы, которые в данном обществе при­знаны разумными, обоснованными. Отличительной чертой психо­логического механизма ценностно-нормативной регуляции являет­ся то, что «принципы деятельности выделены из процесса деятель­ности и воплощены в культуре особыми средствами... в которых сформулированы лишь общие правила и принципы, рассчитанные на их творческую реализацию в виде некоторых критериев, оце­нок, абстрактных принципов»**.

Но эти критерии, абстрактные принципы, с одной стороны, приняты в данном сообществе, которое придало им определенный пафос, почитание, а с другой стороны, обязательно должны быть осмыслены, переопределены, переработаны каждой личностью, каждым новым поколением. Ценность, почитаемая в данном обще­стве, входит в духовный мир личности, как будто ее вновь создали, становясь глубоко интимным ее внутренним достоянием (человек может и не отдавать в отдельных случаях себе отчет в том, что воспринятые им критерии, абстрактные принципы общеприняты, почитаемы в той или иной общности).

Иными словами, общество и здесь контролирует предсказуемость поведения человека, наделяя его выработанными стандартными критериями оценки. Но этот контроль осуществляется опосредо­ванно, неявно, апеллируя к интеллекту личности, ее личностному выбору, убеждениям. Ценность усваивается каждой личностью по-новому, требует ее личностного переосмысления, переработки.

Как видим, предсказуемость поведения, ориентация на стан­дарты социального поведения обеспечивается и существует в двух социально-исторических типах — шаблонной и ценностной регу­ляции.

Конкретные социокультурные различия между ними следующие.

* Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии, 1991,

с. 271.

** Левкович В.П. Указ. соч., с. 213, 215.

Обобщенность — конкретность. Шаблон — ситуативно-конкре­тизированный регулятор. Он указывает, как себя вести в аналогич­ных, схожих ситуациях. В результате поведение человека регулиру­ется набором конкретных шаблонов, инструкций. Если же человек сталкивается с непредвиденными обстоятельствами, его поведение грозит стать непредсказуемым, произвольным, или у человека фор­мируется боязнь перед новизной, боязнь риска. Традиция, повтор, неизменность того, что делали предки, — яркий результат подоб­ной регуляции.

Ф. Кэшинг, долгое время проживший в племени зуньи, сообщал, что это племя при изготовлении оружия и предметов домашнего оби­хода тщательно сохраняет традиционную форму этих предметов вплоть до мельчайших деталей орнамента. Аналогичные данные приводит Д. Бернау: индейцы Британской Гвианы «обнаруживает поразительную ловкость в изготовлении некоторых предметов: они, однако, никогда их не улучшают. Они делают "их точно так же, как делали их предки до них»*.

Ценность же (а также норма) — это обобщенный (а не ситуа­тивно-конкретный) критерий, который может быть применен при оценке дюбой конкретной ситуации. Можно ситуативно знать, что нельзя лгать (конкретно) родителям, нельзя лгать (конкретно) на­чальнику и т.д. Обобщенная же, ценностно-нормативная регуля­ция будет регулировать поведение иначе: «Всякая ложь безнрав­ственна». Такая регуляция гарантирует, что не только в «давно за-инструктированных», но даже в непредвиденных ситуациях (в от­ношении которых еще не выработано «инструкций») человек по­ведет себя надежно, предсказуемо. Выйдя за рамки «привычного», но, будучи вооруженным обобщенным критерием — ценностью, он не подведет и будет вести себя в пределах договоренного. Стано­вятся возможными социальный риск вхождения в непредвиденное, социальное творчество, инициатива при сохранении предсказуе­мости поведения человека по принципиальным вопросам.

Внешнее-внутреннее. Индивид воспринимает шаблон как непре­рекаемое, не требующее доказательств, а значит, не связанное с личными размышлениями, логикой и практической проверкой, внешнее требование.

Следовательно, шаблон, во-первых, как правило, малоосознава-ем. Человек выступает как своеобразный «автомат», выполняющий набор инструкций, не подлежащих обсуждению и размышлению. Поступки и действия (как других лиц, так и свои собственные) оце­ниваются по критерию «можно — нельзя», «разрешено — не разре­шено». Если поступки и действия не соответствуют этому критерию, индивид испытывает чувство стыда перед другими, боязнь.

* См.: Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. — М., 1930, с. 24.

352

12 Общая социолог

353

Кроме того, шаблон — деиндивидуализированная регуляция. Че­ловек не выделяет себя из общности, он действует и мыслит так, как принято в общности, и стыдится, что сделал что-то не так.

Выработанные в общности правила, шаблоны воспринимаются как непререкаемые мотивы личного поведения. Внутриличностная регуляция поведения фактически еще отсутствует.

Наоборот, ценностно-нормативная регуляция предполагает лич­ное восприятие, оценку, размышление о том, что более важно, более правильно. Ценность нельзя запомнить, заучить, ее следует осознать и принять как ценное, желательное. Поэтому ценностная' регуляция — это внутренняя регуляция социального поведения.

Следовательно, во-первых, ценностная регуляция — это осоз­нанная, основанная на личной оценке, размышлениях регуляция социального поведения. Из бездушного робота-автомата человек преобразуется в самостоятельно мыслящего субъекта, ответствен­ного за собственное решение, прогнозы, предвидения.

Духовно-интеллектуальное богатство такого человека не сравни­мо с шаблонным миром «духовного робота». Человек осознает, что ценно для него, более значимо, и мыслит понятиями «добро — зло», «полезно — бесполезно». Особое значение приобретают чувства вины, совести, но и ощущение стыда по-прежнему сохраняется*.

Во-вторых, в центре размышлений индивида стоит его «Я» (что я хочу? что я считаю правильным и желательным?). Ценностная регуляция предполагает выделение личности из общества, возни­кает личностное восприятие мира.

В то же время ценности, нормы выработаны не индивидом, а обществом, что сохраняет предсказуемость поведения личности для других. Робот-автомат преобразуется в самостоятельного, но пред­сказуемого по принципиальным параметрам поведения деяте­ля. Это создает интеллектуально-нравственные и социальные усло­вия для развития социального творчества, социальной фантазии.

* В мировой философско-зтической, социологической, психологической лите­ратуре проблема страха — стыда — вины рассматривается как проблема исто­рического развития индивидуального контроля: от животно-инстинктивного страха за свою жизнь, через стыд перед своей общиной, стыд за свою репута­цию, к вине, которая выражает озабоченность, ответственность индивида перед самим собой за свои личные качества. На основании этого деления выделяет­ся культура стыда, мораль которой является неиндивидуалистической. Она призывает индивида к тому, чтобы без особых размышлений выполнять свои конкретные обязанности. Для нее решающее значение имеет не мотив по­ступка, а правилен ли поступок с точки зрения принятых в обществе правил приличий. Культура же «вины» призывает индивида следовать голосу собствен­ной совести, за которрй_? предполагается универсальный нравственный закон. (См. об этом работы Бенедикта Р., Лотмана Ю.М., а также: Кон И.С. Моральное социальное и регулятивное механизмы культуры. В кн.: Социальная психоло­гия личности. — М-.,-1979, с. 86—91.)

• Есть и другие различия между традиционно-шаблонным ти­пом регуляции и ценностно-нормативным. Ценности благодаря бо­лее высокому уровню интеллектуально-логического обоснования иерархизированы. В процессе шаблонной регуляции нет иерархии (нет понимания, где причина, а где следствия, что важно, а что менее важно).

Благодаря этому возникает еще одно различие. Шаблонно-тра­диционный тип регуляции основан на системе прямых, неаргумен­тированных запретов и других санкций. Нарушение любого шабло­на воспринимается как одинаково опасное, что обусловливает жес­ткость и неиерархизированность санкций (любой проступок кара­ется одинаково жестоко). Иерархизированность же ценностей и норм порождает «гибкость» и иерархизированность санкций (за более общественно опасный проступок — более жесткая, за менее опас­ный — менее жесткая санкция). Кстати, так как-традиционно-шаб­лонная регуляция в современном обществе, как правило, осуще­ствляется в малоответственных сферах поведения, то кардинально меняется и характер санкций за несоблюдение обычая, ритуала, этикета — они лишаются жесткости.

Дата добавления: 2014-12-29