Вольная русская пресса за рубежом. Издательская и публицистическая деятельность А.И. Герцена 2 страница

Спрос на лондонские издания к середине 1863 г. настолько сокращался, что в августе Герцен констатировал уже полную остановку сбыта. Тираж к концу года снизился до 500 экземпляров. Показатель­но, что к этому времени прекратился и поток посетителей Герцена. Публицист понимал, что наступившая в России политическая реак­ция требовала новых форм пропаганды. Впоследствии он выразит эту мысль кратко и емко: «Разные времена требуют разных оружий».

Реакция, наступившая в России в 1862-1863 гг., породила новую волну политических эмигрантов. Не имея возможности продолжать борьбу в своей стране, многие революционно настроенные моло­дые люди эмигрировали в Европу. Так к 1863 г. в Швейцарии собра­лась многочисленная русская колония. Новая эмиграция получила в истории название «молодой», в отличие от «старой», меньшей по численности, но представленной крупнейшими деятелями освободи­тельного движения. От старой, дворянской, эмиграции молодая отли­чалась и по своему социальному происхождению: это по преимуще­ству были разночинцы.

Герцен еще во время своей поездки по Италии и Швейцарии в конце 1862 г. лично убедился, что большинство эмигрантов сосредоточива­ется именно на континенте и что отсюда налаживаются постоянные связи с Россией. Эти соображения привели руководителей «Колокола» к решению перевести типографию на континент. В 1865 г. издание «Ко­локола» переместилось в Женеву. Важное значение для продолжения «Колокола» имел вопрос внутреннего, принципиального характера о взаимоотношениях Герцена с молодыми эмигрантами.

В первое время в среде новой эмиграции возникает предложение использовать влияние Герцена и его издательства. Герцен и Огарев также были заинтересованы в контактах с молодыми, только что по­кинувшими Россию и знавшими о положении в ней не понаслышке. В течение 1863-1864 гг. с обеих сторон предпринимались попытки найти общий язык. Молодые эмигранты часто обращались к редакто­рам «Колокола» с вопросами, просьбами, даже за советами. Герцен и Огарев охотно поддерживали создававшиеся связи, оказывали по­мощь молодой эмиграции. При редакции «Колокола» был создан «Общий фонд». Налаживание путей в Россию шло с большим успе­хом. В Константинополе проблемой связи занимался В. И. Кельсиев, в Швеции — М. А. Бакунин, в Италии — Л. И. Мечников, в Германии — В. И. Бакст и Н. И. Жуковский. Для того чтобы обеспечить растущий спрос на революционную литературу, осенью 1862 г. Бакст создал в Берне русскую типографию. Однако дела ее шли не слишком успеш­но, и в среде эмигрантов возникла идея объединить ее с Вольной русской типографией Герцена. Герцен не хотел ставить свое дело в зависимость от людей, в деловых и политических качествах которых не был уверен. Встреча с «молодыми» в декабре 1864 г. убедила Гер­цена в правильности решения. Слишком настойчивы и ультимативны были их требования и слишком мало, но его убеждению, у них осно­ваний для этого. «Колокол» для Герцена был не только политическим, но и литературным делом, а из молодых эмигрантов мало кто доказал свои способности к литературе.

Главной задачей Герцена в начале женевского этапа издания было снова определить среду своих читателей, создать среди них сеть посто­янных корреспондентов, чтобы «Колокол» мог получить прежнюю силу. Заявляя читателям о необходимости присылки не только статей, но и, в особенности, корреспонденции, редакция особое внимание обращала на актуальность их содержания. Опыт прежних лет показал, что правиль­но выбранные актуальные вопросы русской действительности обусло­вили популярность «Колокола», его активное участие в жизни России.

Положение в России усугубилось после покушения на царя 4 ап­реля 1866 г. Русские либералы, напуганные выстрелом Каракозова, приняли сторону правительства и молча приняли растущую ре­акцию. Покушение на царя Герцен также резко осудил. «Выстрел 4 апреля был нам не по душе, — писал он в статье «Иркутск и Петер­бург (5 марта и 4 апреля 1866)». — Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийства­ми». Это выступление стало еще одним поводом для упреков Бакуни­на н молодых эмигрантов в отступничестве Герцена.

Спрое на «Колокол» продолжал падать. Внешние причины — уси­лившиеся преследования заграничной печати и трудности ее распро­странения — не были главными. И в то время были читатели, которые умели обойти эти препятствия и даже в российской провинции могли доставать, распространять и хранить издания Герцена. Но теперь их остались единицы, в лучшем случае десятки вместо сотен прежних лет. Особенно наглядным показателем сокращения связей «Колоко­ла» с Россией было само содержание газеты. Документальные мате­риалы еще поступали из России, статьи и письма — гораздо реже, и почти совсем не стало корреспонденции. В результате самый живой прежде раздел «Смесь» изменил свой характер: не имея достаточной информации от читателей-корреспондентов, Герцен вынужден был использовать публикации русской легальной прессы, а иногда и прес­сы иностранной. Правда, он обрабатывал материалы для «Смеси» по-прежнему блестяще и остроумно, но это не могло заменить ис­чезнувшей близости с читателем.

В первые дни нового, 1867 г. Герцен еще полагал, что «Колокол» «надобно поддерживать как знамя». К концу февраля он с грустью сообщал Огареву: «Русские говорят, что в Петербурге и Москве ре­шительно никто „Колокола" не читает и что его вовсе нет; что прежде разные книгопродавцы sous main хоть продавали, а теперь пожимают плечами и говорят: „Никто не требует"». В июле 1867 г. «Колоколу» исполнилось десять лет. «Десять лет! — писали издатели в статье «1857-1867». — Мы их выдержали, и, главное, выдержали пять после­дних, они были тяжелы. Теперь мы хотим перевести дух, отереть пот, собрать свежие силы и для этого приостановиться на полгода». Одна­ко предположение прекратить издание лишь на полгода не оправда­лось. Условия общественной жизни России за это время не измени­лись к лучшему, и издание «Колокола» на русском языке не возобновилось.

Возникший в годы общественного подъема в России и опиравший­ся на сотни читателей-корреспондентов, в момент спада демократи­ческого движения лишенный непосредственной связи с родиной «Ко­локол» не мог уже продолжать прежнее существование. Понимая это и не желая замолчать вовсе, Герцен планирует издавать «Колокол» для Европы на французском языке. Французский «Kolokol» мыслил­ся как продолжение прежнего издания с «Русским прибавлением». «Меняя язык, газета наша остается той же и но направлению и по цели», — сообщал Герцен в ее первом номере от 1 января 1868 г. Объясняя причины, побудившие предпринять печатание на чужом языке, он писал о том, что наступило время познакомиться с Росси­ей. Издавая французский «Kolokol» в новых исторических условиях, с новым уровнем знания и понимания исторического развития, Гер­цен, чтобы подготовить европейского читателя к восприятию совре­менного положения в России, кратко повторил написанное им о Рос­сии, в концептуальной форме изложил свой взгляд на Россию и Запад, а затем развил эти мысли применительно к современности. «Ничего нового мы сказать не собираемся», — так начиналась статья «Prolegomena», напечатанная в первом номере газеты. Однако в этом издании тема России и Запада зазвучала по-новому. В условиях, когда в ряде европейских держав, а особенно во Франции, широко велась антирусская кампания, Герцен считал своим долгом говорить от име­ни своей страны и русского народа. Начав с географического своеоб­разия России в мире («мы — часть света между Америкой и Евро­пой, и этого для нас достаточно»), Герцен обратил внимание на своеобразие русского народа: «Мы довольны тем, что в наших жилах течет финская и монгольская кровь; это ставит нас в родственные.

братские отношения с теми расами-париями, о которых человеколю­бивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и ос­корблений».

Внеся коррективы в свои представления о западном мире, публицист обратился к историческим особенностям русского народного быта, к проблеме изменения положения крестьянской общины в свя­зи с освобождением крестьянства от крепостного права. При этом особое внимание он уделил вопросам самоуправления, которые воз­никли как следствие прошедших буржуазных преобразований в Рос­сии, особенно земской реформы 1864 г.

Недостаточная осведомленность о положении дел в России, воз­можность судить о них в основном но русской легальной прессе в отсутствие прежних источников живой информации из писем, кор­респонденции и от посетителей привели Герцена к некоторой узости и односторонности представлений о событиях в России. Естественно, что русская либеральная пресса (с 1866 г. наиболее радикальные де­мократические журналы «Современник» и «Русское слово» были закрыты), ратовавшая за продолжение реформы, выражала лишь одну точку зрения общества. Но именно она по преимуществу и была доступна в это время публицисту, внимательно следившему за событи­ями в России. Вероятно поэтому Герцен получил несколько иллю­зорные представления о появившейся возможности мирного прогрессивного развития страны. «Итак, — заключал он статью «Prolegomena», — остается созыв „великого собора", представитель­ства без различия классов — единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в котором мы находим­ся». В своей теории «русского социализма» Герцен приходит к необ­ходимости созыва Учредительного собрания и вновь, рассматривая альтернативное развитие событий, предпочтение отдает мирной мо­дели — «без потрясения, без переворота — террора и ужаса — без потоков крови».

В статье «Prolegomena» он последовательно показывает западно­му читателю, как пробивались в России ростки демократического движения, какую роль сыграло в этом русское правительство и рус­ская печать. Причем, несмотря на расхождение с бывшими друзья­ми, отдает должное единству усилий печати всех направлений в деле освобождения крестьян: «Все политические и литературные оттенки, все школы — скептические и мистические, социалистические и пан­славистские, лондонская пропаганда и петербургские и московские 1 азеты — соединились в общем деле для защиты права крестьянина на землю».

Реакция в России в связи с выходом «Колокола» на французском языке была мгновенной. В передовой статье «Биржевых ведомостей» возобновление «Колокола» рассматривалось как «факт грустный». Герцен был назван «беглым доброжелателем русского народа, пре­словутым крикуном с другого берега». «Биржевые ведомости» пред­лагали создать международный русско-французский орган для «борь­бы с воззрениями и тенденциями» нового «Колокола».

Герцен опубликовал ответ «Биржевым ведомостям». Отвергая обвинения русских газет в том, что он действует в ущерб России, публицист спрашивал, почему «быть врагом русского правитель­ства — значит быть врагом русского народа и действовать „в ущерб родине"?». Он напомнил «Биржевым ведомостям» о временах, ког­да русская пресса, «напуганная враждебностью общественного мнения, погрузилась в молчание и стушевалась» — и лишь «Коло­кол» говорил в защиту свободы слова. На публикации «Голоса», «Биржевых ведомостей», «Московских новостей», «Москвы», «Ве­стей» и других изданий Герцен откликнулся статьей «Нашим чита­телям»: «Подвергаясь нападкам со стороны диаметрально проти­воположных по направлению органов, мы не хотели и не хотим отвечать, пока только будет возможность отмалчиваться». Однако вслед за этим в статье «Мания доносов» он дал отповедь своим оп­понентам, указав на шпиономанию русских газет: «Невыразимо чувство отвращения, негодования, которое испытываешь, будучи русским, не зараженным нолициоманией, — при чтении этих пре-фектурных передовиц в наших газетах». В центре таких изданий он видит Каткова, подобного «счастливой матери, окруженной своей семьей, которая состоит из крошечных доносчиков, копошащихся возле нее».

Полемика с Катковым, еще более резкая и непримиримая, была продолжена Герценом в статье «Нашим врагам», которая явилась от­ветом на публикацию «Русского вестника», обвинявшую Герцена в измене России по польскому вопросу. Напомнив читателю, как Кат­ков «из умеренного англомана превратился в оголтелого абсолюти­ста», Герцен показал, что падение Каткова не остановилось, что кат-ковский «Вестник» идет еще дальше: «Осторожней, читатели, двумя ступеньками ниже — ив самую грязь».

И все же такая полемика не могла удовлетворить публициста — слишком неравными были возможности: русские издания высту­пали с обвинениями в адрес Герцена на широкую читательскую аудиторию, в то время как ответы Герцена, опубликованные во французском «Колоколе», становились известными лишь немно-

гочисленным русским читателям. Французский «Колокол» был недолговечен. Всего за 1868—1869 гг. вышло 15 номеров газеты и 7 «Русских прибавлений». В конце 1868 г. появилось последнее «Рус­ское прибавление». Для последнего номера Герцен приготовил «Письмо к Огареву», в котором объяснял читателю невозмож­ность дальнейшего издания. «Без постоянных корреспонденции с родины, — говорилось в нем, — газета, издающаяся за границей, невозможна, она теряет связь с текущей жизнью, превращается в молитвенник эмигрантов, в непрерывные жалобы, в затяжное ры­дание». И как ни горько было признать, он подытожил: «Год тому назад я предполагал, что французское издание сможет заменить русский „Колокол"': то была ошибка».

Ошибкой было, полагает Герцен, «рассказывать нашим соседям историю наших могил и наших колыбелей», тем более, как оказалось, «это их не слишком-то сильно волнует». Что же касается русского читателя, то, но мнению публициста, «молодое поколение движется своим путем... оно достигло совершеннолетия», поэтому больше не нуждается в наставлении.

Подводя итог своей издательской деятельности за границей, публи­цист писал: «Что касается до нашей русской речи, мы сказали почти все, что имели сказать, и слова наши не прошли бесплодно... Одна из наших великих наград состоит именно в том. что мы меньше нужны»

За период, прошедший с открытия в 1853 г. Вольной русской типографии, Герцен организовал целую сеть свободной русской прессы, выработал систему историко-теоретических взглядов на журналистику. После выпуска первых брошюр, прокламаций, ли­стовок и других непериодических изданий он создал общественно-политический и историко-литературный журнал-альманах «Поляр­ная звезда» (1855-1868); публицистический сборник «Голоса из России» (1856-1860), ставший органом русских либералов; поли­тическую газету «Колокол» (1857-1867) с тематическими «прибав­лениями»— обличительным приложением «Под суд!» (1859-1862) и газетой для народа «Общее вече» (1862-1864); двуязычную газе­ту «Kolokol» (1868-1869), выходившую на французском языке с русским приложением; а также серийно-периодические сборни­ки (1853-1870). Все они составили единую многообразную систе­му свободных, бесцензурных изданий, включившую в себя раз­личные по типологии и целевому назначению издания. Опыт издательской деятельности Герцена и Огарева был использован другими русскими эмигрантами в создании новых периодических органов.

«Время» и «Эпоха» М. М. и Ф. М. Достоевских. «Дневник писателя»

Издание братьями Достоевскими журналов «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864-1865) стало заметным явлением общественной и лите­ратурной жизни России 1860-х годов. Хлопоты о разрешении изда­вать периодический орган Михаил Михайлович Достоевский начал в июне 1858 г., еще до возвращения брата Федора Михайловича из ссыл­ки, в которой тот находился после осуждения по делу петрашевцев с 1849 г. После получения разрешения на издание еженедельной поли­тической и литературной газеты «Время» М. М. Достоевский обра­щается в С.-Петербургский цензурный комитет с ходатайством изда­вать «под тем же самым заглавием» ежемесячный журнал объемом 25-30 печатных листов. Разрешение было получено 3 июля 1860 г.; а в сентябре газеты и афиши опубликовали объявление об издании жур­нала «Время» как журнала литературного и политического с пятью отделами. Конец 1860 г. был заполнен организацией хозяйственной, издательской и редакционной жизни журнала, подготовкой первых его номеров, подбором сотрудников и публикуемого материала. Всю работу взял на себя М. М. Достоевский, как более искушенный в практических вопросах и умевший вести денежные дела.

Журнал все время своего существования печатался в типографии Э. Праца. Подписка в Петербурге и Москве принималась в книжных магазинах А. Ф. и И. В. Базуновых. Кроме того, она велась и через другие книжные магазины, редакцию журнала и департаменты разных мини­стерств и учреждений. Деньги от иногородних подписчиков поступали С почты, через экспедицию почтамта отправлялись читателям и номера журнала. Подписка на год составляла 16 рублей. В 1861 г, когда журнал имел лишь 1600 подписчиков, его общий доход достигал 25 000, расход — 29 000 рублей. Но уже через год финансовые дела «Времени» пошли в гору: при 4000 подписчиков в 1862 г. доход составил свыше 60 000, расход около 47 000 рублей. Для связей с подписчиками и по другим редакцион­ным делам у М. М. Достоевского имелись штатные служащие. В редак­ции не только велся учет общих денежных сумм, получаемых с подпис­чиков, но и их географическая статистика — тщательный анализ читателей по губерниям и областям Российской империи.

Быстрый рост успеха журнала позволил редактору повысить раз­мер гонораров до уровня других солидных журналов (не ниже 50 руб­лей за печатный лист), часто деньги выдавались вперед, за еще не на­писанные произведения. Кроме того, нуждавшимся сотрудникам по их просьбе редакция выплачивала небольшие суммы дополнительно.

М. М. Достоевский сам осуществлял подбор авторов, вел с ними переговоры. Значительна его роль в выработке общей линии и в ре­дактировании журнала. Оценивая впоследствии итоги его деятельно­сти как редактора, Ф. М. Достоевский писал: «Михаил Михайлович был редактором но преимуществу... Всегда буквально заваленный работой по изданию, он сам писал в журнале мало; всего было толь­ко несколько статей его в отделении критики... Если редактор действи­тельно занимается сам своим журналом, то дух, цель, направление издания, все исходит от него. Он мало-помалу неприметно окружает себя постоянными, согласными в убеждениях сотрудниками. Он, ча­сто неприметно для самих сотрудников, наводит их на мысль писать именно о том, что надо журналу. От редактора исходит единство и целость журнала».

Вокруг «Времени» уже со второй половины 1860 г. начал сплачиваться круг разнообразных авторов. Тех, чьи имена названы в журна­ле, было за время издания около ста человек. Имена не всех участни­ков известны, так как многие статьи печатались без указания автора.

Круг авторов «Времени» можно условно разделить на три груп­пы. В первую входили писатели, связанные с братьями Достоевски­ми еще с молодых лет, участники литературной и журнальной поле­мики ЗО-40-х годов. Одни из них (Тургенев, Некрасов, Григорович) печатались эпизодически, другие (Ли. Майков, Плещеев, Милюков и Порецкий) сыграли значительную роль в истории нового журнала. Вторую группу составляли сверстники братьев Достоевских, близ­кие им по социальному положению, но сблизившиеся с ними только в связи с изданием журнала. К ним принадлежа! Полонский, Страхов, Ли. Григорьев и Разин. Все они стали влиятельными сотрудниками издания. Хотя их социальное происхождение было различным (Стра­хов — попович, Разин — из крестьян, Полонский — сын чиновника, предки Григорьева представляли все эти три сословия), всех их объе­диняло полученное в одно время образование, необходимость со­держать себя работой, для чего они избрали педагогическую деятель­ность. Полонский и Григорьев были связаны с Москвой, Московским университетом. Страхов и Разин — с Петербургом и его учебными заведениями. Третью, наиболее многочисленную группу сотрудни­ков журнала составила молодежь, сознательная жизнь которой при­шлась на период, когда кончился гнет николаевского царствования и начался общественный подъем. В эту группу входили поэты В. Кре­стовский, Ф. Берг, В. Костомаров; прозаики и драматурги С. Левитов, Помяловский, Воронов, Л. Уткин, Бибиков, Суслова, В. Острогор­ский; авторы публицистических статей и рецензий П. Ткачев, Н. Бла­говещенский, М. Владиславлев, М. Семевский, II. Барсов, Щеглов и др. В основном это были выходцы из провинции, многие происходи­ли из духовного сословия или мелкочиновничьей и мещанской сре­ды. Для некоторых из них участие во «Времени» было началом их литературной, научной или публицистической деятельности (Ткачев, Левитов, Благовещенский, Владиславлев, Острогорский). Весьма при­мечательно, что редакция «Времени» охотно предоставляла место в журнале начинающим авторам. Со многими провинциальными ав­торами М. М. Достоевский переписывался, другие, переселившись в Петербург, постоянно общались с редакцией. Разность взглядов со­трудников обнаруживалась в редакционных спорах, которые позво­ляли согласовывать позиции, сглаживать противоречия.

Но со временем определилось размежевание сил. Одним по­люсом был А. А. Григорьев с его стремлением найти связи западничества со славянофильством, примирив их с погодинской «на­родностью». Его единомышленником в поисках «почвы» являлся Н. Н. Страхов, непримиримый противник материализма. На другом полюсе находился А. Е. Разин, который последовательно вел ради­кальную демократическую линию, сближая журнал с «Современни­ком», чем вызывал противодействие Григорьева. Направление Рази­на проводили Ткачев, Благовещенский, Бибиков, Щеглов. Центр между двумя полюсами занимали люди 40-х годов, либеральные де­мократы, в прошлом связанные с кружком Петрашевского, — Пле­щеев, Милюков, Порецкий, Полонский, к ним частично примыкала и молодежь — Берг, Владиславлев и др. Редакционная жизнь проходила во внутренней борьбе, в которой определялось направление журнала и корректировались позиции редакторов. В то же время многие со­временники отмечали творческую, благожелательную атмосферу, в которой проходила совместная работа людей разных поколений, пред­ставлявших орган так называемых «почвенников».

Идеология «почвенничества», получившая обоснование в выступ­лениях Ф. М. Достоевского, представляла собой специфическую моди­фикацию идей славянофильства в новых условиях общественно-лите­ратурной жизни России 60-х годов. «Почвенничество» возникло из стремления выработать общую идею, которая примирила бы западни­ков и славянофилов, «цивилизацию» и «народное начало». Демокра­тический характер новой теории был заявлен Ф. М. Достоевским с пер­вого номера журнала в «Ряде статей о русской литературе», публиковавшихся в течение 1861 г. В единении общечеловеческого зна­ния, накопленного веками, и национального, самобытного опыта рус­ского народа Достоевский видел основу примирения. Цивилизация, по его мнению, не заменяет собой древнюю культуру народа, она лишь инструмент, открывающий для него новые возможности. Новая Русь переросла цивилизацию, пропустила ее через себя и выделила самое главное — науку, которую и несет народу. «Наука вечна и незыблема для всех в основных законах своих, но плоды ее зависят от национальных особенностей, т.е. от почвы и народного характера». Начало духовного примирения Достоевский видел в образовании. Размышляя о своеоб­разии русского народа, он выделил его «всеиримиримость» и «всече-ловечность», в которых находил «точку соединения и примирения».

Впоследствии в заметках «О русской литературе» публицист сфор­мулирует эту идею более емко: «О, все это славянофильство и запад­ничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирноеть и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления на­шего к воссоединению людей».

Летом 1862 г. Ф. М. Достоевский впервые совершил поездку за границу. Он побывал в Германии, Италии, Швейцарии, Франции. Англии, в Лондоне посетил Герцена. Эта поездка вызвала новые раз­мышления Достоевского о судьбах России и Запада, отразившиеся в «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в журна­ле но возвращении в 1863 г. «Зимние заметки...» проникнуты резкой критикой европейской буржуазной цивилизации. В Европе, считает писатель, идея братского единения вытеснена из самой натуры чело­века индивидуализмом и собственническими вожделениями, и толь­ко для русского человека это не абстрактная формула, а живая по­требность духа, которая воплотится когда-нибудь в действительности. В центре внимания публициста три основные проблемы: соотноше­ние буржуазной действительности и социального идеала, суть соци­алистической идеи и возможности ее реализации и роль националь­ного начала в исторических судьбах России. Идея равенства и братства являлась одной из наиболее распространенных в социальных теориях XIX в. Но именно Достоевский определил иную, по сравнению с со­циалистическими концепциями, заданность этой идее: братство не может вводиться насильственно, оно должно стать результатом есте­ственного развития человека и общества. Идеал Достоевского обра­щен к человеку, а не к представителям социальных слоев и классов. Основой его реализации может быть развитость разума и нравствен­ности человека и общества, а не политическое чутье и классовый интерес. Достоевский обращает внимание на то, что конструктивная простота социалистических теорий вступает в противоречие с чело­веческой природой и жизнью человека в обществе.

Предпринятые правительством реформы вызвали на страницах «Времени» свою оценку. Объявление Манифеста 19 февраля и «Поло­жений» не иолучило широкого освещения в журнале. В то время как мартовские обозрения других изданий («Отечественных записок», «Библиотеки для чтения») были целиком посвящены восторженным откликам на свершившееся событие. «Время» наряду с текстом Мани­феста поместило лишь несколько фраз о «великом событии», о славе Александра II и о начале нового этапа в истории России. Причем жур­нал интересует прежде всею нравственная сторона освобождения кре­стьян: «Преимущества свободного труда над несвободным уже давно не подлежат никакому спору; они огромны не в одном экономиче­ском смысле: за развитием свободного труда неизбежно следует развитие чувства человеческого достоинства, которое необходимо пред­полагает и возвышение уровня народной нравственности».

Проявленное журналом внимание к нравственному значению лик­видации крепостного права, к защите личности человека стало лейтмо­тивом почти всех последующих выступлений о реформе. Естествен­ным следствием было усиленное внимание к нарушениям дарованных прав со стороны бывших владельцев и полиции (телесные наказания и пр.), а также вопросы грамотности, культурного развития крестьян. Что же касается экономических условий, в которых оказались бывшие крепостные, и какова их реакция на эти условия, то эти вопросы в пер­вые месяцы издания «Время» не затрагивало.

В апрельском номере была помещена без подписи статья «19 ап­реля 1861 года». Называя крестьянскую реформу величайшим исто­рическим событием, которое может быть сопоставлено с крещени­ем, освобождением от татарского ига, реформами Петра и событиями 1812 г., автор видит ее главное значение в устранении разрозненности сословий: «Наступает нора постепенного соединения народа в гар­моническое стройное целое; на месте искусственного сожительства людей на одной почве создается органическое целое — нация». Во «Внутренних новостях» проводилось настойчивое требование отме­нить телесные наказания и отучить от них народ: «А это привычка уже конечно не из тех, от которых отвыкать трудно, и не знаю, что другое могло бы так успешно произвести нравственное перерожде­ние русского человека, как эта отвычка». Параллельно с постоянным напоминанием о нравах человеческой личности на всех социальных уровнях ее существования «Время» последовательно выступало про­тив сословных границ, которыми пыталось отмежеваться дворянство, обличало его чванство и презрение к «низшим» сословиям.

Права личности стояли в центре внимания журнала и при обсуж­дении готовившейся судебной реформы. То, что Россия полна в судах «неправдой черной», было ясно и верхам, и низам, и революцион­ным демократам, и консерваторам. Об этом писали в конце 50-х годов издания разных направлений, что побудило правительство в 1861 г. поручить государственной канцелярии с участием специалистов-юристов разработать «основные положения» нового судоустройства и судопроизводства. Осенью 1862 г. утвержденные правила были опубликованы и разосланы для отзыва в судебные учреждения и уни­верситеты. Особое внимание «Времени» к подготовке реформы суда, обилие опубликованных статей по этому вопросу в значительной сте­пени связано с интересом Ф. М. Достоевского к проблеме преступ­ности и справедливости наказания.

Одной из основных тем в журнале являлась также идея развития грамотности, образования, науки. Проблема распространения гра­мотности требовала разрешения задач: что читать народу и откуда взять учителей для его обучения. Они стали предметом обсуждения в статьях Ф. Достоевского («Введение» к «Ряду статей о русской лите­ратуре», «Книжность и грамотность»), во внутренних обозрениях Порецкого о воскресных школах, об открытии специальных школ для подготовки сельских учителей, об устройстве народных училищ. О сближении с народом на почве его обучения и грамотности пи­сал Н. Страхов в рецензии на первый номер журнала «Ясная поляна» Л. Н. Толстого. В журнале и школе Толстого Страхов увидел идеал воспитания без принудительной педагогики, с установкой на «живую душу воспитываемого». Обращаясь к реформе высшего образова­ния, «Время» писало о необходимости его демократизации, доступ­ности, о восстановлении автономии университетов.

Одним из наиболее ярких в журнале было международное поли­тическое обозрение, которое вел А. Е. Разин, давая из месяца в ме­сяц по 30—40 страниц печатного текста. Обычно его статьи состояли из краткого введения под названием «Общее положение», далее шли обзоры состояния дел в трех-четырех государствах, взятых в зависи­мости от происходивших в них событий («Итальянские дела», «Фран­цузские дела»), и помещалось небольшое заключение в виде «По­следних известий». В политических обозрениях 1861-1862 гг. более всего было отведено места Италии, личности Гарибальди, писалось о политических силах, мешавших объединению страны. Второй, не менее актуальной, темой международного политического обозре­ния были события в Соединенных Штатах Америки — война север­ных и южных штатов. Тема эта была тем более злободневна в Рос­сии, что в сознании читателей ассоциировалась с проведением крестьянской реформы. Австрийские и турецкие дела вызвали Ра­зина на разговор о прошлом славянских народов в их борьбе с тур­ками. При всем сочувствии угнетенным славянам Разин далек от славянофильских тенденций. Его более занимает позиция Англии, которая предала славян, отдав их на произвол Турции, опасаясь уси­ления России. Он выражал надежду, что Гарибальди поможет сла­вянам освободиться от гнета Австрии.

Дата добавления: 2014-12-24