Вопрос 12. Правопонимание советского времени

История правовой и политической мысли советского периода – это история борьбы против государственности и права в их некоммунистическом смысле и значении, против «юридического мировоззрения» как сугубо буржуазного мировоззрения, история замены правовой идеологии идеологией пролетарской, коммунистической, марксистско-ленинской, история интерпретации учреждений и установлении тоталитарной диктатуры как «принципиально нового» государства и права, необходимых для движения к коммунизму и вместе с тем «отмирающих» по мере такого продвижения к обещанному будущему.

После революции в процессе многочисленных дискуссий о судьбах права в новых социально-исторических и политических условиях постепенно в общем русле марксистского подхода к праву стали складываться различные направления и концепции понимания и трактовки права.

Право как орудие диктатуры пролетариата. Концепцию нового, революционного, пролетарского права как средства осуществления диктатуры пролетариата активно развивал и внедрял в практику советской юстиции Д. И. Курский, нарком юстиции в 1918–1928 гг.

Право в условиях диктатуры пролетариата – это, согласно Курскому, выражение интересов пролетариата. Здесь, по его признанию, нет места для «норм вроде Habeas Corpus», для признания и защиты прав и свобод индивида.

Курский восхвалял деятельность «революционных народных судов» как нового источника правотворчества, особо выделяя то обстоятельство, что «в своей основной деятельности – уголовной репрессии – народный суд абсолютно свободен и руководствуется прежде всего своим правосознанием».

Новое, революционное право, по Курскому, это «пролетарское коммунистическое право». Советская власть, поясняет он, разрушила «все три основы института буржуазного права: старое государство, крепостную семью и частную собственность... Старое государство заменили Советами; на смену крепостной и кабальной семье приходит семья свободная и насаждается общественное воспитание детей; частная собственность заменена собственностью пролетарского государства на все орудия производства».

Реализация этих положений в действительности предстала в виде «военного коммунизма», который даже по оценке Курского был «по преимуществу системой принудительных норм».

Частичное и временное отступление к нэповскому (буржуазному) праву Курский (со ссылкой на новое законодательство и кодификацию в начале 20-х гг.) трактовал как утверждение нового, пролетарского права и правопорядка. «Государственный строй РСФСР,– писал он в 1922 г.,– в более отчетливой, чем в ряде западноевропейских стран форме, несмотря на незаконченную еще полностью борьбу Советской власти с ее врагами, по существу становится правовым».

Подобная попытка выдать диктатуру пролетариата, хотя бы и законодательно обрамленную, за «правовой строй» (т.е. за «правовое государство») была совершенно несостоятельной. В данной связи весьма характерно, что и сам Курский говорил о «внедрении правового порядка, совершенно своеобразного в рабоче-крестьянском государстве». Это «своеобразие» он, подобно другим советским идеологам, понимал как ограничение и подчинение допускаемых прав интересам диктатуры пролетариата.

Нэповское право не гарантировало даже допущенных имущественных прав граждан (не говоря уже об их личных и политических правах и т.д.) при их столкновении с интересами государственными. Это признавал и Курский: «Наше обязательственное право, его основная особенность и будет состоять, по мнению Наркомюста, в том, что здесь интересы государства должны превалировать над интересами ограждения личных прав отдельных граждан».

Да и в целом допущенные гражданско-правовые (т.е. буржуазные) отношения осуществлялись в жестких рамках уголовных норм. В этой связи Курский отмечал, что в борьбе против свободы гражданского оборота «приходится уголовными нормами регулировать отношения там, где они в буржуазно-развитом праве регулируются в порядке гражданском».

Эти и другие сходные положения о праве как орудии диктатуры пролетариата были характерны не только для Курского, но и для представителей других направлений советской теории права и государства, которые в своем подходе к праву тоже, по существу, исходили из задач и целей диктатуры пролетариата.

Право – порядок общественных отношений. Заметную роль в процессе зарождения и становления советской теории права сыграл П. И. Стучка. По его собственной оценке, «решающее значение» для всего его подхода к праву имела статья Ф. Энгельса и К. Каутского «Юридический социализм». Содержащаяся в этой статье трактовка юридического мировоззрения как классического мировоззрения буржуазии, отмечал Стучка, стала одним из основных доводов «для необходимости нашего нового правопонимания».

Основными началами такого нового, революционно-марксистского правопонимания Стучка считал: 1) классовый характер всякого права; 2) революционно-диалектический метод (вместо формальной юридической логики); 3) материальные общественные отношения как базис для объяснения и понимания правовой надстройки (вместо объяснения правовых отношений из закона или правовых идей). Признавая при этом «необходимость и факт особого советского права», Стучка усматривал эту особенность в том, что «советское право» есть «пролетарское право».

Представления о классовом характере права нашли свое отражение в общем определении права, данном в официальном акте НКЮ РСФСР (декабрь 1919 г.) «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР». Позднее Стучка писал об этом:

«Когда перед нами, в коллегии Наркомюста... предстала необходимость формулировать свое, так сказать, «советское понимание права», мы остановились на следующей формуле: «Право –это система (или порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной силой его (т.е. этого класса)».

Критикуя советский Гражданский кодекс периода нэпа за его буржуазность, Стучка поучал: «Наш кодекс, наоборот, должен ясно и открыто показать, что и гражданский кодекс в целом подчинен социалистической плановости рабочего класса».

Эта идея вытеснения права (как буржуазного явления) планом (как социалистическим средством) имела широкое распространение и, по сути дела, отражала внутреннюю, принципиальную несовместимость права и социализма, невозможность юридизации социализма и социализации права.

В классово-социологическом подходе Стучки понятия «система», «порядок», «форма» лишены какой-либо юридической специфики и собственно правовой нагрузки. Отсюда и присущие его позиции сближения или даже отождествления права с самими общественными, производственными, экономическими отношениями.

Меновая концепция права. Для большинства советских марксистских авторов послереволюционного времени, как и для Стучки, классовый подход к праву означал признание наличия так называемого пролетарского права.

По-другому классовый подход к праву был реализован в трудах Е. Б. Пашуканиса, и прежде всего в его книге «Общая теория права и марксизм. Опыт критики основных юридических понятий» (1-е издание – 1924 г.). В этой и других своих работах он ориентировался по преимуществу на представления о праве, имеющиеся в «Капитале» и «Критике Готской программы» Маркса, «Анти-Дюринге» Энгельса, «Государстве и революции» Ленина. Для Пашуканиса, как и для Маркса, Энгельса и Ленина, буржуазное право – это исторически наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможен какой-либо новый тип права, какое-то новое, послебуржуазное право. С этих позиций он отвергал возможность «пролетарского права».

Поскольку Пашуканис был свободен от иллюзий о возможности «пролетарского права» и действительным правом для него было лишь буржуазное право, которое необходимо преодолеть, его критика права, его антиправовая позиция, его установки на коммунистическое отрицание права как остаточного буржуазного феномена носили (в общем русле послереволюционного марксизма и ленинизма) теоретически более осмысленный и последовательный характер, чем у многих других марксистских авторов и прежде всего сторонников концепции так называемого пролетарского права. Его правовой нигилизм был теоретическим следствием разделяемых им идей и положений марксистского учения о переходе от капитализма к коммунизму. Применительно к новым, послереволюционным условиям Пашуканис, по существу, лишь повторял, обосновывал и развивал то, что до революции было уже сказано Марксом, Энгельсом и Лениным.

В силу негативного отношения к праву теория права для Пашуканиса – это марксистская критика основных юридических понятий как мистификаций буржуазной идеологии. Тем самым в теории права Пашуканис стремился повторить критический подход, примененный Марксом в экономической теории. Отношение товаровладельцев, писал он, это то «социальное отношение sui generis, неизбежным отражением которого является форма права». Сближая форму права и форму товара, Пашуканис генетически выводил право из меновых отношений товаровладельцев. В этой связи его теория права в литературе получила название меновой.

Пашуканис различал право как объективное социальное явление (правовое отношение) и право как совокупность норм. «Юридическое отношение,– подчеркивал он,– это первичная клеточка правовой ткани, и только в ней право совершает свое реальное движение. Право как совокупность норм наряду с этим есть не более как безжизненная абстракция». Право не исчерпывается нормой или правилом. «Норма как таковая, т.е. логическое содержание, или прямо выводится из существующих уже отношений, или, если она издана как государственный закон, представляет собой только симптом, по которому можно судить с некоторой долей вероятности о возникновении в ближайшем будущем соответствующих отношений».

По характеристике Пашуканиса, всякое юридическое отношение есть отношение между субъектами. «Субъект – это атом юридической теории, простейший, неразложимый далее элемент».

Если генезис правовой формы, согласно Пашуканису, начинается в отношениях обмена, то наиболее полная реализация ее представлена в суде и судебном процессе. Развитие в обществе товарно-денежнькс отношений создает необходимые условия для утверждения правовой формы как в частных, так и в публичных отношениях.

Но все это, по Пашуканису, имело и имеет место до и вне социализма. В данной связи сторонники концепции нового (пролетарского, советского и т.д.) права, критикуя позицию Пашуканиса, отмечали, что применяемые им абстрактные характеристики права вообще относятся лишь к буржуазному праву, но не к «пролетарскому праву», для которого нужны другие обобщающие понятия. Подобные требования со стороны марксистских авторов Пашуканис считал недоразумением. «Требуя для пролетарского права своих новых обобщающих понятий,– отвечал он своим критикам,– это направление является как будто революционным. Однако оно на деле прокламирует бессмертие формы права, ибо оно стремится вырвать эту форму из тех определенных исторических условий, которые обеспечили ей полный расцвет, и объявить ее способной к постоянному обновлению. Отмирание категорий (именно категорий, а не тех или иных предписаний) буржуазного права отнюдь не означает замены их новыми категориями пролетарского права, так же как отмирание категорий стоимости, капитала, прибыли и т.д. при переходе к развернутому социализму не будет означать появление новых пролетарских категорий стоимости, капитала, ренты и т.д.».

Но постепенно Пашуканис делал шаги в сторону признания нового послереволюционного и послебуржуазного «советского права» с «особой, специфической природой». Вместе с тем это «советское право» он – для сохранения хотя бы внешней, словесной видимости своей концептуальной последовательности – не называл «пролетарским правом». Но эти словесные ухищрения сути дела не меняют.

Отсутствие подлинного права и государства при диктатуре пролетариата Пашуканис (как и другие марксистские авторы), по существу, пытался изобразить как наличие нового, «неподлинного», советского права и государства, обреченных на «отмирание».

Весь этот идеологический туман с мнимым «отмиранием» отсутствующих феноменов постоянно витает над всем марксистским подходом к судьбам права и государства после пролетарской революции и определяет тот неизменный горизонт советского правоведения и государствоведения, под сводами которого все зависело от изменчивой политической конъюнктуры.

В этой системе координат логически последовательная теория просто невозможна, и пример Пашуканиса в этом плане весьма показателен.

Правопонимание при таком негативном подходе к праву вообще с позиций коммунистического отрицания его как буржуазного феномена, по сути дела, предстает как правоотрииание. Познание права подчинено здесь целиком целям его преодоления. Это антиюридическое мировоззрение в том или ином виде нашло свое воплощение и реализацию в правовом нигилизме всей послереволюционной теории и практики социальной регуляции.

Психологическая концепция классового права. Представления о классовом праве, включая и классовое пролетарское право, с позиций психологической теории права развивал М. А. Рейснер. Еще до революции он начал, а затем продолжал классовую интерпретацию и переработку ряда идей таких представителей психологической школы права, как Л. Кнапп и Л. Петражицкий.

Свою заслугу в области марксистского правоведения он видел в том, что учение Петражицкого об интуитивном праве поставил «на марксистское основание», в результате чего «получилось не интуитивное право вообще, которое могло там и здесь давать индивидуальные формы, приспособленные к известным общественным условиям, а самое настоящее классовое право, которое в виде права интуитивного вырабатывалось вне каких бы то ни было официальных рамок в рядах угнетенной и эксплуатируемой массы».

Марксистские представления о классовости права Рейснер толковал в том смысле, что каждый общественный класс – не только класс господствующий, но и угнетенные классы – в соответствии с положением данного класса в обществе и его психикой творит свое реально существующее и действующее интуитивное классовое право. Уже при капитализме, по Рейснеру, имеется не только буржуазное право, но также пролетарское право и крестьянское право. Так что не «все право» запятнано «эксплуататорской целью».

В целом, согласно Рейснеру, «право, как идеологическая форма, построенная при помощи борьбы за равенство и связанную с ним справедливость, заключает в себе два основных момента,– а именно, во-первых, волевую сторону или одностороннее «субъективное право» и, во-вторых, нахождение общей правовой почвы и создание при помощи соглашения двустороннего «объективного права». Лишь там возможна правовая борьба, где имеется возможность нахождения такой почвы».

Развивая такой подход к праву в работе «Право. Наше право. Чужое право. Общее право» (1925), Рейснер характеризует так называемое общее право (общий правопорядок) – как при капитализме, так и после победы пролетарской революции – как компромисс и объединение наличных в данном обществе субъективных классовых прав. «Ибо,– поясняет он,– одинаково и буржуазное государство, и наше Советское точно так же включает в свой общий правопорядок и право пролетарское, крестьянское, и буржуазное. Одного только, пожалуй, «права» у нас нет – это права землевладельческого в смысле частного землевладения, хотя зато мы имеем грандиозного помещика в лице самих Советов, владеющих порядочным количеством имений в виде советских хозяйств». Разница, однако, в том, что при капитализме господствующее положение в общем правопорядке занимает право буржуазии, а в советском правопорядке – пролетарское право.

Именно в условиях военного коммунизма так называемое социалистическое право рабочего класса, по верной оценке Рейснера, «делает попытку своего наиболее яркого воплощения».

При нэпе же, с сожалением отмечал Рейснер, пришлось «усилить примесь буржуазного права и буржуазной государственности, которые и без того естественно входили в состав социалистического правопорядка».

Вся история права – это, по Рейснеру, «история его угасания». При коммунизме оно угаснет навсегда.

При всем своеобразии рейснеровской классово-психологической концепции права она в основных и главных своих чертах и подходах остается в общих рамках марксистского отношения к праву.

Его классовое перетолкование интуитивного права фактически отвергает основание и суть психологического правопонимания вообще – индивида с его правовой психикой, правовыми притязаниями, эмоциями и т.д. И на примере рейснеровской концепции классовости права хорошо видно, как классовость убивает право.

Право как форма общественного сознания. Такой подход к праву в 20-х гг. развивал И. П. Разумовский. При этом он отмечал, что «вопросы права и связи его с экономической структурой общества, послужившие, как известно, в свое время отправным пунктом для всех дальнейших теоретических построений Маркса, это – основные вопросы марксистской социологии, это лучший пробный камень для проверки и подтверждения основных предпосылок марксистской диалектической методологии».

Как идеологическое опосредование (идеологическая форма) классовых материальных (экономических) отношений право, по

Разумовскому, это форма общественного сознания. Он дает следующее общее определение права как идеологического способа и порядка опосредования материальных отношений в классовом обществе: «Порядок общественных отношений, в конечном счете отношений между классами, поскольку он отображается в общественном сознании, исторически неизбежно абстрагируется, отдифференцировывается для этого сознания от своих материальных условий и, объективируясь для него, получает дальнейшее сложное идеологическое развитие в системах "норм"».

Бросается в глаза отсутствие в этом определении права какого-либо признака, специфичного именно для права.

Отмирание «буржуазного права», по Разумовскому, означает «смерть права как идеологии» и переход в коммунистическом обществе «к сознательно регулируемой и сознающей характер своей связи с материальными условиями производства системе общественного поведения».

В целом трактовка Разумовским права как идеологического явления в условиях послереволюционной ситуации и диктатуры пролетариата была ориентирована на нэповский вариант пролетарского использования буржуазного права.

Однако очевидна несостоятельность его интерпретации нэповского права в духе положений Маркса и Ленина о буржуазном «равном праве» при коммунизме. Эти разные вещи оказались у него отождествленными в силу их одинаковой «идеологизированное™», хотя нэповское буржуазное право – это реальность, а буржуазное «равное право» при коммунизме – несбывшееся предсказание. Но данное принципиальное обстоятельство остается вне рамок идеологического толкования Разумовским права как формы общественного сознания.

Борьба на «правовом фронте». Конец 20-х и первая половина 30-х гг. (вплоть до совещания 1938 г. по вопросам науки советского государства и права) отмечены обострением борьбы различных направлений правопонимания в советской юридической науке.

Под воздействием партийно-политических решений и установок конца 20-х – начала 30-х гг. о нэпе, коллективизации, темпах индустриализации, борьбе против различных «уклонов» и т.д. представители разных направлений правопонимания вносили существенные изменения и коррективы в свои подходы к проблемам права и государства.

Прямая ориентировка на дальнейшую политизацию юридической науки (в духе тогдашней политической практики и «курса партии» на борьбу против правых и левых, против троцкистов и бухаринцев, против «оппортунизма» и буржуазной идеологии) содержалась уже в установочном докладе Л. Кагановича в Институте советского строительства и права Коммунистической академии (4 ноября 1929 г.).

Не только буржуазные юристы, но и часть коммунистов-государствоведов, по оценке Кагановича, оказались «в плену у старой буржуазной юридической методологии». В качестве примера применения «буржуазно-юридического метода» он назвал работу А. Малицкого «Советская конституция» (1924), где его внимание привлекли следующие положения: подчиненность всех органов государственной власти велению закона, т.е. праву, носит название «правового режима», а само государство, проводящее правовой режим, называется «правовым государством»; «советская республика есть государство правовое, осуществляющее свою деятельность в условиях правового режима».

Эти утверждения Малицкого, разумеется, явно расходились с реалиями диктатуры пролетариата даже в условиях временного и ограниченного допущения ряда норм буржуазного права при нэпе. Но Кагановича, разумеется, интересовало не соответствие тех или иных концепций реалиям, а однозначная ориентация всех на апологию диктатуры пролетариата, не ограниченной никакими (в том числе, конечно, и своими, советскими) законами. При этом Каганович весьма откровенно констатировал подлинное место и значение «законов» в условиях пролетарской диктатуры: «Конечно, все это не исключает закона. У нас есть законы. Наши законы определяют функции и круг деятельности отдельных органов государственной власти. Но наши законы определяются революционной целесообразностью в каждый данный момент».

В русле усилившейся борьбы на «правовом фронте» против «буржуазного юридического мировоззрения» каждое из тогдашних направлений правопонимания спешило внести свой вклад в обоснование практики свертывания нэпа и допущенных при нэпе норм буржуазного права, в оправдание насильственных, антиправовых методов индустриализации и коллективизации, «наступления социализма по всему фронту».

Подчинение правовой теории конъюнктурным требованиям тогдашней практики отчетливо проявилось в новых установках на трактовку советского права как «формы политики пролетариата», «одной из форм политического воздействия пролетариата».

Выступление Кагановича послужило сигналом к развертыванию на «правовом фронте» широкой кампании большевистской «критики и самокритики».

В этих условиях обострилась борьба и между двумя основными позициями в советском правоведении того времени – позициями Пашуканиса и Стучки.

В поисках ответа на усиливавшиеся к концу 20-х гг. обвинения в адрес его теории Пашуканис в духе тогдашней «самокритики» не только признал ряд недостатков своей позиции, но и, по существу, начал отход от своей концепции в сторону отождествления права и политики, толкования права как одной из форм политики или даже как «части политики».

Стучка, в свою очередь, призывал к выработке «генеральной линии» на правовом фронте. Такая «генеральная линия», по его мнению, должна основываться на так называемых трех китах марксистской трактовки права – признании революционной диалектики, классового характера всякого государства и права и трактовки именно «общественных отношений, а не нормы (статьи закона) как основы права».

В порядке «самокритики» Стучка отмечал, что он находился «под влиянием буржуазной социологической школы права» в период работы над книгой «Революционная роль права и государства» и при разработке определения права в 1919 г.

Общетеоретические споры о правопонимании по-своему преломлялись и развивались в отраслевых юридических науках.

На I Всесоюзном съезде марксистов-государственников и правовиков (1931 г.) была предпринята попытка формирования некой единой «правильной» позиции и линии (по аналогии с «генеральной линией» в политике) в вопросах правопонимания. Среди участников съезда доминировали сторонники Пашуканиса.

В целом предложенная названным съездом общая позиция носила эклектический характер и пыталась соединить несовместимые Друг с другом представления. Особенно наглядно это проявилось в том, что авторы резолюции, признавая пролетарскую классовую сущность советского права, в то же время отрицали концепцию «пролетарского права», чтобы как-то спасти доктринальные представления (а заодно и какие-то остатки прежних взглядов Пашуканиса) о буржуазном «равном праве» после пролетарской революции.

Однако и после I съезда марксистов-государственников и правовиков какого-то единого подхода и тем более «генеральной линии» в правопонимании не было. Споры между различными концепциями (и прежде всего – Стучки и Пашуканиса) продолжались и даже усиливались и ужесточались.

Концепция «социалистического права». Победа социализма требовала нового осмысления проблем государства и права с учетом постулатов доктрины и реалий практики.

В этих условиях Пашуканисом в 1936 г. была выдвинута концепция «социалистического права». Открещиваясь от своей прежней позиции, от концепции «буржуазности» всякого права и т.д. как «антимарксистской путаницы», он начал толковать советское право как право социалистическое с самого начала его возникновения. «Великая социалистическая Октябрьская революция,– пояснял он,– нанесла удар капиталистической частной собственности и положила начало новой социалистической системе права. В этом основное и главное для понимания советского права, его социалистической сущности как права пролетарского государства».

Сходные представления о «социалистическом праве» были развиты и в статье М. Доценко.

В контексте нового подхода Пашуканис и Доценко стали выдавать буржуазное «равное право», которое применительно к социализму предсказывали Маркс и Ленин, уже за «социалистическое право». При этом они, среди прочего, обходили деликатный вопрос: почему же классики допустили такой непростительный «промах», назвав социалистическое право буржуазным? Вместо этого Пашуканис и Доценко обрушились с критикой на тех авторов (особенно – на Стучку), кто до них не сумел в положениях классиков о буржуазном «равном праве» усмотреть право социалистическое и иначе толковал несостоявшееся предсказание, ставшее загадкой сфинкса для всей марксистско-ленинской теории права.

Концепция «социалистического права» была в условиях победы социализма (на путях насильственной коллективизации, ликвидации кулачества и вообще «капиталистических элементов» в городе и деревне и в конечном счете полной социализации средств производства в стране) естественным продолжением представлений о наличии какого-то небуржуазного (пролетарского, советского) права.

Официальное «правопонимание» (Совещание 1938 г.). В истории советской юридической науки особое место занимает «I Совещание по вопросам науки советского государства и права» (16–19 июля 1938 г.). Его организатором был подручный Сталина на «правовом фронте» А. Я. Вышинский, тогдашний директор Института права и одновременно Генеральный прокурор СССР – одна из гнуснейших фигур во всей советской истории.

Совещанию был придан всесоюзный характер, и в его работе участвовало около 600 научных работников, преподавателей, практиков из различных регионов страны.

Цели и задачи Совещания состояли в том, чтобы в духе потребностей репрессивной практики тоталитаризма утвердить единую общеобязательную «единственно верную» марксистско-ленинскую, сталинско-большевистскую линию («генеральную линию») в юридической науке и с этих позиций переоценить и отвергнуть все направления, подходы и концепции советских юристов предшествующего периода как «враждебные» и «антисоветские».

В тезисах, длинном установочном докладе и заключительном слове Вышинского на Совещании 1938 г., в выступлениях участников прений основное внимание было уделено «разоблачению» положений «троцкистско-бухаринской банды во главе с Пашуканисом, Крыленко и рядом других изменников», вопросам нового общего определения права и вытекающим отсюда задачам теории государства и права и отраслевых юридических дисциплин.

В первоначальных тезисах к докладу Вышинского (и в его устном докладе) формулировка нового общего определения выглядела так: «Право – совокупность правил поведения, установленных государственной властью, как властью господствующего в обществе класса, а также санкционированных государственной властью обычаев и правил общежития, осуществляемых в принудительном порядке при помощи государственного аппарата в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу».

В письменном же тексте доклада Вышинского и в одобренных Совещанием тезисах его доклада формулировка общего определения права дана в такой «окончательной редакции в соответствии с решением Совещания»: «Право – совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу».

Наряду с таким общим определением права на Совещании было одобрено и следующее определение советского права:

«Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества».

Участники Совещания в своих замечаниях и уточнениях к этим определениям права в принципе оставались в рамках предложенного типа правопонимания.

Определение права, предложенное Вышинским и единогласно одобренное Совещанием 1938 г., вошло в советскую литературу как «нормативный» (а затем и «узконормативный») подход к праву.

По своему типу «правопонимание», предложенное Вышинским и принятое Совещанием, условно говоря, является позитивистским, поскольку – с точки зрения традиционного критерия различения и соотношения «права и закона» – в его основе лежит отождествление «права» и «законодательства» («действующего», «позитивного» права, обобщенно – «закона»). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. «Право,– подчеркивал он,– совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением заботу о подчинении членов общества «общим условиям производства и обмена», т.е. о подчинении господствующим в данном обществе классовым интересам».

Условность квалификации подхода Вышинского как позитивистского обусловлена, в частности, тем, что данный подход – это, по существу, не юридический позитивизм, а, напротив, «позитивизм» антиюридический. Фактически за «право» здесь выдаются неправовые официальные властно-приказные правила («нормы»). Юридико-позитивистская конструкция используется с целью создания видимости наличия права там, где его нет и быть не может.

Приказное «правопонимание», одобренное «с подачи» Вышинского Совещанием 1938 г., стало на долгие годы официальной общеобязательной установкой для всех.

И в общетеоретических работах, и в области отраслевых юридических дисциплин почти дословно повторялась (в той или иной редакции) дефиниция Вышинского, воспроизводились все основные положения соответствующих подходов к праву и государству.

Этот тип понимания, определения и трактовки «права», по существу, сохранился и после того, как с начала 60-х гг. по аналогии с «советским социалистическим общенародным государством» стали говорить о «советском социалистическом общенародном праве».

Неправовые реалии социализма в сочетании с прочной установкой (в том числе – во всем советском обществоведении, включая и юриспруденцию) на дальнейшее продвижение к неправовому будущему (коммунизму) полностью лишали общество всякой действительно правовой перспективы.

Новые подходы к праву. Уже с середины 50-х гг., в обстановке определенного смягчения политического режима и идеологической ситуации в стране, некоторые юристы старшего поколения воспользовались появившейся возможностью отмежеваться от определения права 1938г., начали критику позиций Вышинского и предложили свое понимание и определение социалистического права. Монополия официального «правопонимания» была нарушена.

В противовес «узконормативному» определению права было предложено понимание права как единства правовой нормы и правоотношения (С. Ф. Кечекьян, А. А. Пионтковский) или как единства правовой нормы, правоотношения и правосознания (Я. Ф. Миколенко).

При этом правоотношение (и связанное с ним субъективное право – в трактовках Кечекьяна и Пионтковского) и соответственно правоотношение и правосознание (Миколенко) предстают как реализация и результат действия «правовой нормы», производные от нее формы и проявления права. Исходный и определяющий характер «правовой нормы», т.е. нормативность права в смысле определения 1938 г. и последующей «официальной» традиции, следовательно, продолжали признаваться, но эту нормативность предлагалось дополнить моментами ее осуществления в жизни.

По существу, полемика представителей «широкого» понимания права против сторонников «узконормативного» подхода носила непринципиальный характер, поскольку в фактически неправовой ситуации оба направления в одинаковой мере базировались на априорной предпосылке о наличии «советского социалистического права», под которым имелось в виду неправовое советское законодательство. «Расширение» здесь «узких» мест сути дела не меняло.

Отождествление права с тоталитарным законодательством, некритический, апологетический позитивизм, присущий обоим подходам, исключали саму возможность собственно правовой оценки закона, различения и сопоставления права и закона, противопоставления права правонарушающему законодательству.

Между тем для выяснения и критики неправового характера так называемого социалистического права и советского законодательства определяющее значение имело именно различение права и закона и анализ с этих собственно теоретико-правовых позиций сложившейся ситуации. В этом духе уже в начале 70-х гг. в ходе продолжавшихся дискуссий о правопонимании была выдвинута концепция различения права и закона, обосновывающая понимание права как необходимой формы и равной меры (нормы) свободы индивидов.

Такая юридическая концепция правопонимания позволила выявить отсутствие у «социалистического права» и законодательства минимально необходимого качества права – правового принципа формального равенства и свободы индивидов.

Одновременно данная концепция содействовала анализу и уяснению тех условий и предпосылок, при которых вообще возможны право, правовой закон, правовое государство. Речь, по существу, шла о разработке правовых ориентиров для преобразований и преодоления сложившегося правоотрицающего строя. Тем самым эта юридическая концепция правопонимания нацеливала на поиски пути к постсоциалистическому праву в общем контексте всемирно-исторического прогресса, свободы, равенства и права.

Дата добавления: 2015-04-25